Въ Понедѣльникъ 20 Марта.

Письмо твое столь чувствительно меня тронуло, что я не могла отвратить той нетерпѣливости, которая принуждаетъ меня отвѣтствовать на оное. Я хочу изьясниться чисто, безъ околичностей, словомъ, съ такою откровенностію, которая прилична взаимному нашему дружеству.

Но позволь сперва мнѣ объявить съ признательностію, что если во многихъ мѣстахъ своихъ писемъ подала столь не сомнительныя доказательства своего почтенія къ Ловеласу, что ты почла за долгъ пощадить меня для ихъ ясности, то сіе изьявляетъ великодушіе достойное тебя.

Думаешь ли ты, чтобъ былъ въ свѣтѣ столь беззаконный человѣкъ, который бы не подалъ случая тѣмъ, кои сомнѣваються о его свойствѣ, быть довольными имъ въ одно, нежели другое время? И когда онъ въ самомъ дѣлѣ его неопускаетъ; то несправедливо ли говоря объ немъ, употреблять возраженія соразмѣрно съ его поступкомъ? Я приписываю оказывающему мнѣ услуги человѣку столько справедливости, какъ бы ему не была одолжена ими. Кажется мнѣ, что обращать право его почтенія къ собственному его предосужденію, покрайнѣй мѣрѣ, когда онъ не подаетъ къ тому другой причины, есть столь тиранскій поступокъ, что я бы не захотѣла быть такою, которая позволяетъ себѣ сію жестокость. Но хотя я стараюсь не преступать предѣловъ справедливости; можетъ быть трудно воспятить, чтобъ тѣ, коимъ извѣстны виды сего человѣка, не полагали во мнѣ нѣкотораго пристрастія въ его пользу, а особливо если такія имѣетъ мысли та женьщина, которая будучи сама нѣкогда подвержена искушеніямъ, желаетъ возторжествовать, видя свою пріятельницу столькоже слабую, какъ и она. Благородныя души, старающіеся объ одномъ совершенствѣ, заслуживаютъ по моему мнѣнію нѣкоторое извиненіе въ сей великодушной рѣвности.

Если духъ мщенія имѣетъ нѣкоторое участіе въ семъ разсужденіи; то сіе мщеніе, любезный другъ, должно разумѣть въ умѣреннѣйшемъ смыслѣ. Я люблю твои шутки, хотя въ случаѣ они могутъ причинить нѣкоторое огорченіе. Искренняя душа, которая потомъ познаетъ, что не столько колкости, сколько дружества заключается въ выговорѣ, обращаетъ всѣ свои чувствованія къ признательности. Знаешь ли ты, къ чему сіе клонится? Можетъ быть въ семъ письмѣ я покажу нѣкоторый видъ огорченія безпристрастно. Сіе изьясненіе, любезный другъ, будетъ также относиться къ моей чувствительности, которую ты могла примѣтить въ другихъ письмахъ; и отъ которой я, можетъ быть неболѣе могу впредь уклоняться. Ты мнѣ часто напоминаешь, что я недолжна желать пощады.

Я не помню чтобъ ты что нибудь написала о семъ человѣкѣ, которое бы не служило болѣе къ его порицанію, нежели къ похвалѣ. Но если ты о немъ судишь иначе, то я не заставлю тебя искать тому доказательствъ въ моимъ письмахъ. По крайнѣй мѣрѣ наружные виды должны были свидѣтельствовать противъ меня, и мнѣ надлежитъ представить ихъ въ истинномъ порядкѣ. Довольно могу тебя увѣрить, что какъ бы ты ни толковала мои слова, я никогда не желала изьясняться съ тобою съ малѣйшею скрытностію; я къ тебѣ писала съ совершенною откровенностію сердца, какой только требовалъ случай. Если бы я думала притвориться, или какою нибудь причиною къ тому была принуждена, то не подалабы можетъ быть повода къ твоимъ замѣчаніямъ, о моемъ любопытствѣ въ извѣдываніи того, какія обо мнѣ имѣетъ мысли Ловеласова фамилія, о моей договорной склонности и о другихъ сему подобныхъ пунктахъ.

Я тебѣ признавалась прежде съ искренностію друга, какія мои были намѣренія относительно къ первому пункту, и въ томъ охотно ссылаюсь на выраженія моего письма. Въ разсужденіи втораго, я старалась показать себя такою, какъ прилично особѣ моего пола и свойства, въ злощастномъ состояніи, въ которомъ ее обвиняютъ въ противной должности любви, полагая предмѣтомъ ея страсти человѣка худыхъ нравовъ. Конечно ты одобряешь мое желаніе, чтобъ показать себя въ надлежащемъ видѣ, когда бы я не имѣла никакого другаго намѣренія, какъ заслужить продолженіе твоего почтенія.

Но дабы оправдать себя въ скрытности… Ахъ любезный другъ, надобно здѣсь остановиться.