Глава 4
РАЙЦЕНТР. 8–10 АВГУСТА
Данилов и Орлов
– Вот здесь мы вас и разместим. – Начальник райотдела милиции Плетнев толкнул скрипнувшую калитку.
В густом палисаднике стоял маленький, в два окна, домик.
– Вы не смотрите, что он маленький. Место удобное. Машину во дворе под навесом поставите. Рядом, в соседнем доме, взвод истребительного батальона расположен. Телефонная связь с ним есть. Часовой ночью службу несет, так что и за вами приглядывать будут. Бойцов вы можете использовать во время проведения операции.
«Молодец, – подумал Данилов, – все предусмотрел». Он с симпатией поглядел на этого маленького суетливого человека.
– Второй вход есть. Там калиточка в заборе, в переулок выходит, вернее, на пустырь. Переулок был там до войны.
– Сильно город пострадал? – поинтересовался Полесов.
– Говорят, что нет. Я ведь нездешний. Когда немцев прогнали, партизанский отряд, который секретарь райкома партии возглавлял, ушел на запад, задание у них было особое. А начальник милиции вернулся в город. Только не дошел. Нашли его на окраине, у водокачки, убитым. Полагаем, что немцы. Их здесь первое время много было. Бежали так, что части свои растеряли. Я в Балашихе работал замначальника. Вот меня и сюда. Ну, располагайтесь, располагайтесь.
Когда подошли к крыльцу, Плетнев попридержал Данилова за локоть:
– Я там приказал стол накрыть. Чай и все такое. Так что ужинайте, отдыхайте.
– А вы?
– Не могу, мы с начальником угрозыска на станции операцию проводим.
– Что-нибудь серьезное?
– Нет, спекулянты.
– Удачи вам.
– К черту.
Плетнев крепко пожал руку, пошел к калитке.
– Кстати, – крикнул он из темноты, – я участкового вызвал, завтра в восемь он будет здесь как штык…
– Спасибо.
В сенцах дома пахло полынью и еще какой-то травой. Они вошли в маленькую, чисто побеленную комнатку. На стене горела керосиновая лампа под зеленым абажуром. Свет ее был мягок и уютен.
«Хорошая комната», – подумал Данилов и еще раз мысленно поблагодарил Плетнева за заботу. В командировках очень важно, как и где приходится жить.
На столе стоял горячий самовар.
– Чай пить будете? – спросил Белов.
– Давай. – Данилов присел к столу.
Пока наливали чай, резали хлеб, открывали консервы, Данилов про себя планировал, что надо сделать завтра, с кем встретиться, куда съездить. Разговор за столом не клеился, все устали. Едва кончили ужинать, начали готовиться ко сну.
Иван Александрович сел на кровать, заскрипели пружины, он не успел еще снять гимнастерку, как зазвонил телефон.
– Товарищ Данилов, Иван Александрович? – зарокотал в трубке сочный басок. – Тебя лейтенант госбезопасности Орлов потревожил, начальник здешнего райотдела. Мне Виктор Кузьмич приказал тебя срочно в курс дела ввести, так что хочешь не хочешь, а приказ выполнять надо. Жду.
– А как найти твою контору? – спросил Данилов, принимая полудружескую-полуфамильярную манеру собеседника.
– Искать не придется. На улицу выходи, там тебя мои люди ждут. Цап-царап и ко мне в узилище. – Орлов захохотал. – Жду.
Данилов положил трубку. Молодец Королев, предусмотрел все. Завтра утром он, Данилов, придет в раймилицию, точно зная оперативную обстановку, сложившуюся на сегодняшний день.
Его ребята уже спали. Иван Александрович подошел к лампе, прикрутил фитиль.
– Кто?.. Это вы, товарищ начальник? – сонно произнес Белов, приподнимаясь на локте.
– Спи, спи.
Данилов, стараясь не шуметь, вышел в сени. Там постоял немного, чтобы глаза привыкли к темноте, и открыл дверь на улицу.
Он никогда не видел так много звезд. Казалось, что их специально зажгли сегодня. Молочная луна освещала двор, машину, забор в нескольких шагах. На вытоптанной дорожке лежало лунное серебро, и Данилов пошел по нему. Он не успел сделать и двух шагов, как сзади раздался негромкий голос:
– Стой!
Он обернулся: из окна машины торчал тускло поблескивавший в лунном свете ствол нагана.
– Это я, Быков.
Дверца эмки открылась, и шофер недовольно спросил:
– Куда едем?
– Никуда.
– А вы что же?
– Я по делам.
– Нет покою, – заворчал Быков, – ни себе, ни людям.
– Ты почему не в доме?
– Так привычнее.
Данилов распахнул калитку. Темная улица была пуста. Он огляделся, стараясь в мертвенном свете разглядеть людей Орлова. Нет никого. Но все-таки на улице кто-то был, и Данилов чувствовал это.
– Куда идти? – спросил он тишину.
И она ответила ему:
– Прямо, пожалуйста.
Из темноты возник человек в форме. Знаков различия Данилов разглядеть не мог. Они пошли рядом, пересекли пустую рыночную площадь, свернули в переулок.
– Здесь.
Дом был приземистый, одноэтажный, сложенный из добротного кирпича. Такие раньше купцы строили под магазины.
Вошли в полутемный коридор, в глубине которого тускло горела лампочка. Дежурный у входа молча взял под козырек, видимо, его предупредили. Они прошли по коридору и очутились в небольшой приемной. За столиками с телефонами сидел сонный сержант госбезопасности. Он неохотно встал и поправил гимнастерку, видимо, ромб сыграл свою магическую роль. Распахнулась дверь, и Данилов шагнул в кабинет.
Навстречу ему от стола шел тонкий в талии, плечистый командир, маленькие усики делали его похожим на кого-то, а вот на кого – Данилов никак не мог вспомнить.
– Вот ты, значит, какой, – Орлов улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, – мне Королев говорил, да я тебя моложе представлял. Ну, садись, садись. Чаю хочешь?
– Покрепче, а то ты мне сон перебил.
– Ничего, – Орлов засмеялся, – выспишься еще. Мне приказано было: как приедет, сразу… А для нас приказ – закон. Тем более майор Королев.
– Капитан…
– Это когда было, а сегодня уже майор и начальник отдела. Так-то. С чего начнем?
– С городом и районом познакомь.
– Смотри, – Орлов разложил на столе карту города, – райцентр от войны почти не пострадал. Взяли его, считай, без боя, фронт чуть левее прошел. Поэтому наш город, можно сказать, уцелел, правда, немцы его заминировали, но подпольщики взрыв предотвратили. Ну вот смотри. Здесь, – Орлов провел по карте карандашом, – размещены подразделения истребительного батальона. Тут два госпиталя. Один армейский тыловой, а второй пересыльный. По всему городу размещаются тылы фронта. Авторемонтные, бронетанковые, артиллерийские мастерские. Ну, конечно, снабженцы, банно-прачечный отряд. На станции – продпункт. Ну, что еще. Вот здесь, на окраине, пограничники. А здесь… Сюда лучше без надобности не заезжай. Если возникнет необходимость, то я помогу.
– Понятно. Какая оперативная обстановка?
– Сложная. Много работы по нашей линии.
– Что именно, если не секрет?
– Есть диверсионные группы. Пара радиостанций работает. Но пока справляемся… В районе сейчас колхозы восстанавливаем. Трудно, конечно. Мужчин нет, техники тоже, но уборка идет вовсю. Чем можем, помогаем фронту.
– Что ты думаешь об убийстве?
Орлов помолчал, постучал карандашом по столу:
– Сложно это. Ты, конечно, в курсе дела: убит зимой сорок первого начальник милиции.
– Да, мне Плетнев рассказал.
– Тогда экспертизы не провели, пулей не поинтересовались. Я-то пулю видел. Из нагана он убит был. Немцы в городе недолго стояли, но все равно «новый порядок» завели. И конечно, пособники были: бургомистр, некто Кравцов, бывший инженер райкомхоза; начальник полиции, тот приезжий, фамилия Музыка, имя Бронислав; и брат его младший, командир «шнелль коммандо».
– Это что такое?
– Ну, «шнелль» по-немецки значит быстро. Вот они на скорости расстреливали, избивали, нечто вроде зондеркоманды, только русская.
– Как звали второго брата?
– Станислав.
– А где они сейчас?
– Где им быть, с немцами подались.
– Уверен?
– Стопроцентно.
– У тебя их фотографии есть?
– Конечно.
– А ты их самих-то видел когда-нибудь?
– Нет, я же новый, сразу после освобождения назначен.
– Тогда доставай фотографии.
– Сейчас прикажу дело принести.
Орлов вышел в приемную и минут через пять вернулся с тоненькой папкой:
– Вот, смотри.
Данилов раскрыл первый лист дела с грифом «Секретно» и увидел приклеенный к тыльной стороне обложки конверт, вынул из него фотографию. Он сразу узнал того, в форме ВОХРа, найденного убитым в Грохольском переулке. Только на снимке он улыбался, светлые растрепанные волосы падали на лоб, и был он похож на самого обыкновенного молодого парня, немного выпившего на праздник и усевшегося фотографироваться. Второй казался постарше, и лицо его было серьезным и настороженным.
– Вот этот, – Орлов показал на второго, – начальник полиции, а этот…
– Этот, – Данилов расстегнул планшет, вынул снимок, сделанный на месте происшествия, – этот покойник.
– Откуда он у тебя? – Орлов даже напрягся весь.
– Вот поэтому мы и приехали.
– Ясно. Стало быть, бывший немецкий пособник превратился в обыкновенного уголовника.
– Считай, что так. Что думаешь об убийстве Ерохина?
– Думаю, дело рук этих гадов.
– Кого именно?
Орлов замолчал, неопределенно покрутил в воздухе рукой:
– Да, понимаешь, по нашим данным, где-то в районе прячется Кравцов, его несколько раз видели, но схватить не успели. Это первое. Из разговоров со старыми работниками советского аппарата я выяснил, что у Кравцова с Ерохиным были личные счеты.
– То есть?
– А вот так. Ерохин, когда был работником райкома, курировал городское хозяйство и несколько раз выступал против Кравцова. Второе. Он в местной газете статью опубликовал. Я ее читал. Принципиальная, надо сказать, статья. После этого Кравцова с должности сняли, перевели в рядовые инженеры и из партии исключили.
– Ну, я думаю…
– А ты не думай, – зло ответил Орлов, – чего здесь думать. Кравцов сволочь и немецкий холуй. Может, он с Музыкой в Москве и действовал. Ну, поехали дальше.
Данилов
К работе приступили сразу после завтрака. Ровно в восемь часов Данилов был у начальника угрозыска. Тот, невысокий, немолодой уже человек с двумя шпалами в петлицах, явно робел, увидев людей из Москвы. Он нервно перекладывал бумажки на столе, все время поглядывая на Данилова.
Иван Александрович, поняв его состояние, решил сразу перейти к делу:
– С общим положением вещей мы знакомы, товарищ Сомов. Я попрошу познакомить нас с подробностями.
– Значит, так, – Сомов откашлялся, – об убийстве Ерохина вы знаете.
Данилов молча кивнул.
– Приехали мы на место – и ничего. Никаких следов. Была бы собака, так нет ее. Областное управление обещает…
– Об этом потом. Кто первый обнаружил убитого?
– Участковый, старший милиционер Ефимов.
– Он где?
– Ждет в дежурке.
– Пригласите его.
– Сейчас. – Начальник крутанул ручку телефона. – Кто? Скажи Ефимову, чтобы ко мне поднялся. Сейчас будет. – Он положил трубку. – Я здесь тоже недавно. До этого работал в Ногинске.
В комнату вошел высокий милиционер:
– Товарищ начальник, по вашему приказанию…
– Садись, садись, Ефимов. – Сомов махнул рукой. – Расскажи товарищам, как нашел Ерохина.
Ефимов сел. Держался он строго официально. Рассказ начал не сразу, а подумав немного.
– Я ехал в Глуховку… деревня у нас такая есть – Глуховка, там правление колхоза. Ехал я туда на лошади. Вдруг гляжу – на дороге вроде велосипед лежит. Я его сразу признал.
– Кого? – спросил Данилов.
– Да велосипед, товарищ начальник, заметный он больно…
– Точнее, пожалуйста.
– Да этот велосипед Ерохину как трофей достался, в его квартире немец оставил, вот он им и пользовался, лишь перекрасил, а краску только желтую нашел, другой не было.
– Понятно.
– Ну а потом я его самого увидел. Он словно отдохнуть прилег, голова на траве, крови немного. Ну я, конечно, наган вынул и к роще, да там никого…
– А почему к роще?
– Я так понимаю, товарищ начальник, что Ерохина за старые партизанские дела убили. Тут у нас есть один гад, прячется где-то.
– Ну, об этом потом. Давайте на место съездим.
Сегодня здесь ничего не говорило о том, что три дня назад именно на этом месте убили человека. Данилов уже многое узнал о Ерохине. Орлов рассказал ему, что тот командовал оперативной группой в отряде, отличился в боях, был награжден. Перед самым освобождением города его ранили и после госпиталя демобилизовали вчистую. Он сам попросился в председатели колхоза. Пошел туда не за легкой жизнью, пошел как истинный большевик на самый тяжелый участок. Следствием установлено: Ерохина вызвали в райком партии. Он сел и поехал. А вот что случилось потом…
Дорога была покрыта слоем пыли. Казалось, что кто-то посыпал ее коричневатой мукой.
– Вот здесь, – сказал участковый, – он и лежал.
– Спасибо, я понял. – Данилов внимательно огляделся.
Судя по всему, Ерохин ехал с оружием, у него всегда при себе находился пистолет. Он его даже не вынул. Если бы убитый заметил опасность, то хотя бы кобуру расстегнул. Значит, Ерохина мог убить человек, хорошо ему знакомый и не вызывавший подозрения, либо стреляли из укрытия. Экспертиза показала, что пуля выпущена на расстоянии. Значит, кто-то поджидал Ерохина здесь, у развилки. Данилов еще раз огляделся, прикинул, как бы он сделал, если бы ему понадобилось незаметно подстрелить человека. Пожалуй, лучше выстрелить из этих кустов: они ближе всего к дороге, густые, заметить в них человека трудно. Данилов перепрыгнул через кювет, подошел к кустам. Все точно. Лучше места не найти.
Он присел, аккуратно раздвинул ветви. Орешник рос вокруг крохотной полянки. Отсюда и стрелял преступник. Здесь-то он и поджидал Ерохина. Трава была примята, ветви вокруг поломаны. Иван Александрович лег и сразу же увидел маленькую рогатину, воткнутую в землю; он достал «вальтер», положил его стволом на рогатину. Точно, стреляли отсюда, причем устроился убийца с удобствами. Данилов приподнялся на колени и начал сантиметр за сантиметром осматривать землю. Убийца был чуть пониже его, лежал долго, вот следы от носков сапог. Устраивался удобнее, упор искал. Лежал, сучил ногами от нетерпения. Сколько же он ждал Ерохина? Данилов опять лег, пошарил в траве. Так-так. А вот еще. Долго ждал: три папироски выкурил. Ну и волновался, конечно. Не без того. Кто же предупредил-то его, что Ерохин в район собирается? Кто? Теперь зацепочка есть. Ох есть зацепка. Надо в колхозе народ порасспросить…
Белов
Ему Данилов приказал осмотреть рощу рядом с дорогой. Сергей шел медленно, внимательно разглядывая землю. На память пришел куперовский Следопыт. Ему-то, наверное, многое рассказала бы эта трава. А для него, Белова, она была книгой, написанной на незнакомом языке. Правда, попадались какие-то обрывки ремней, полусгнившие тряпки, тот самый мусор войны, который обязательно остается после боев. Но все это было слишком старым. А ему, младшему оперуполномоченному, необходим какой-нибудь свежий след. Позарез необходим, до слез. Он сначала не заметил его, тот самый след. И даже чуть не наступил на него. Берестяное лукошко лежало в высокой траве, рядом – высыпавшиеся грибы.
Сергей застыл, внимательно разглядывая находку. Даже его не очень большой опыт подсказывал, что в такое голодное время человек не бросит просто так полную корзину грибов. Значит, кто-то напугал грибника, и он не только убежал, но и боялся вернуться и подобрать корзинку.
Затрещали кусты, к нему шли Муравьев и Ефимов.
– Нашли что-нибудь? – спросил участковый.
– Вот. – Сергей указал на корзинку.
– Так. – Ефимов опустился на колени, начал перебирать грибы. – А знаете, они свежие, им не больше трех дней.
– Как вы это определили? – недоверчиво спросил Муравьев.
– Вы человек городской, вам узнать трудно, а я в деревне вырос. По червякам, извините за выражение, вот смотрите. – Участковый надломил шляпку.
Данилов
Он уселся за стол начальника райугрозыска и оглядел собравшихся:
– Значит, так. Что мы имеем на сегодняшний день. Прежде всего нам известно следующее: Ерохина убил человек незнакомый. Он подкарауливал его, ждал около часа, ну чуть больше. Об этом свидетельствуют три окурка папиросы «Беломорканал» с характерным прикусом. Стрелял убийца из нагана, это тоже известно. Рост его приблизительно сто семьдесят шесть – сто семьдесят восемь сантиметров. Далее, убийцу кто-то предупредил, что Ерохин едет в райком. Отработкой этой версии займется Полесов, ну и, конечно, ему Ефимов поможет. Найдена корзинка, плетенная из бересты. Товарищ Ефимов имеет по этому поводу сообщение.
– Да какое тут сообщение, – смущенно откашлялся участковый. – Я так думаю, что за грибами ходил кто-то из близких деревень, то есть из Глуховки или Дарьина. В Глуховке дед живет, Захар Петрович Рогов, народный умелец. Он эти корзинки и плетет.
– Сколько лет умельцу? – спросил Игорь.
– Под восемьдесят.
– Я думаю, что его лучше об отмене крепостного права расспросить.
– Это конечно, – в голосе Ефимова послышалось неодобрение, – он и про царский режим многое рассказать может, потому что память у него светлая.
– Вот ты, Муравьев, и займешься Роговым. – Данилов встал. – Времени терять не будем, начнем.
Полесов
Сначала он увидел печные трубы. Обыкновенные трубы, которые видел сотни раз. Но теперь они казались совсем иными, не такими, как раньше. Были они незащищено голые, покрытые черной копотью. Они вытянулись неровной шеренгой, но даже сейчас продолжали делать то, что и было положено им. Почти над каждой вился густой дымок.
– Пожег Глуховку фашист, – вздохнул Ефимов. – Какая деревня была! В каждом доме радиоточка, электросвет до полуночи, клуб – лучший в районе.
Чем ближе они подходили к Глуховке, тем явственнее бросались в глаза следы разрушения. Особенно поразил их один дом. Три стены были целы, а четвертая и крыша отсутствовали. И именно эти стены, оклеенные розовыми в цветочек обоями, подчеркивали страшное горе, совсем недавно постигшее деревню. Но тем не менее она жила, эта деревня. Подойдя к околице, Полесов и Муравьев увидели землянки, выкопанные рядом с печками, свежеобструганные бревна, лежавшие на подворье, квадраты огородов.
Глуховка жила. На площади о чем-то неразборчиво бормотал репродуктор, укрепленный на высоком столбе, рядом стоял барак, над входом в который висел красный флаг.
– Правление колхоза и сельсовет, – объяснил Ефимов.
Народу на улицах почти не было. Все, как объяснил участковый, находились в поле на уборке.
– Давайте так сделаем, – предложил Степан, – вы с Муравьевым к вашему деду идите, а я в правление зайду.
Степан толкнул дверь, и она протяжно заскрипела. Полесов, согнувшись, протиснулся в узенький темный коридорчик, ощупью нашел ручку второй двери. Она была заперта. С трудом развернувшись, Полесов вышел на улицу.
Было уже около двух часов, и солнце пекло нещадно. Степан расстегнул ворот гимнастерки, снял фуражку. Что же далыне-то делать? Сидеть здесь и ждать? А кто его знает, когда появится колхозное начальство, тем более что, как сказал участковый, все были в поле. Пойти туда? Конечно, можно, но надо знать точно куда. Иначе дотемна промотаешься.
Степан осмотрелся. На улице было пустынно. По площади ковыляла отощавшая собака, остановилась, поглядела на незнакомого человека, словно думая, перепадет ли от него что-нибудь съестное, и, видимо поняв, что ничего путного от него не дождешься, пошла дальше.
«Зря отпустил участкового, – подумал Полесов, – Ефимов наверняка бы помог найти нужных людей». Степан еще раз огляделся и внезапно понял: трубы дымили, значит, печи кто-то топит. Он усмехнулся внутренне своей беспомощности и пошел к ближайшей трубе.
У первого двора забора не было, но уже заботливые руки подняли ворота. Они стояли как напоминание о том, что когда-то здесь жили хорошие, крепкие, любящие порядок хозяева. Степан решил войти именно через ворота, словно отдавая дань уважения тем, кто живет на этом дворе. Он толкнул калитку, с удовольствием услышал, как мягко, без скрипа подалась она, и решил, что на этом дворе должны жить люди во всех отношениях степенные.
Не успел он войти, как из-за обугленной печи выскочила огромная лохматая собака. Полесов мгновенно отступил назад, к воротам. Вид молчаливого пса не сулил ничего хорошего. Степан увидел прислоненный к воротам обломок штакетины и подумал, что это вполне пригодное в подобной ситуации оружие. Он взял доску и смело пошел на собаку.
– Ты чего это, товарищ военный? – окликнул его чей-то голос.
Из землянки вылезла старушка в засаленном зеленом ватнике.
– Да я, мамаша… – Степан так и не успел окончить фразу. Собака прыгнула, но он, увернувшись, сунул ей в пасть штакетину.
– Назад, аспид, пошел вон! – закричала старуха, замахнувшись на пса.
Собака поджала хвост и с рычанием покинула поле боя.
– Приблудная она, – извиняющимся голосом сказала старуха, – мы уж ее и прогнать хотели, да со своими больно она ласкова. А чужих, особенно военных, страсть до чего не обожает. Ты уж прости, сынок.
– Да что вы, мамаша. Я зашел спросить, где мне сейчас нового председателя найти.
– Клавдию, что ли? Так это моя дочь. Сейчас времени-то сколько?
– Третий час.
– Вот сейчас она аккурат и прибудет. Ты проходи на двор, подожди.
– А если ваша собачка опять со мной пообщаться захочет? – улыбнулся Степан.
– Иди, иди. Я ее привяжу.
Степан уселся на бревно, закурил. Над землей повисло неподвижное солнце. Казалось, что все живое замерло, только кузнечики продолжали свою бесконечную перекличку. Старушка не появлялась. Степану очень хотелось пить, и он мысленно выругал себя, что не спросил, как звать хозяйку. Неудобно же кричать на весь двор: «Эй, мамаша, напиться принеси!» А искать ее за кустами – дело небезопасное. Второй же раз с приблудной собакой он встречаться не хотел. Полесов вообще не любил собак. И шло это с далеких дней беспризорного детства. В Сибири, где он пацаном шатался по деревням, каждый двор караулили огромные злые волкодавы. Ох и натерпелся он от них – страшно подумать. Вот с тех пор и не любил их. Всех, независимо от породы, размеров и применения. Терпел только служебно-разыскных, как неизбежное дополнение работы.
За кустами, которыми порос двор, виднелся на скорую руку сколоченный сарайчик, оттуда доносились характерные звуки: кто-то работал рубанком. И по тому, как потрескивало дерево, как запинался резак, Степан понял, что орудует рубанком слабый и неумелый.
Он еще раз внимательно огляделся и пошел к сарайчику. Дощатое сооружение, которое он увидел, меньше всего напоминало сарай: просто навес, под которым стоял грубо сколоченный верстак. Старушка бойко, хотя и без сноровки строгала доску.
– Хозяйка, – Степан подошел, погладил доску, – это не женское дело, давайте я помогу.
– Теперь, товарищ военный, все стало нашим, бабьим делом. Мужики-то на фронте, вот мы…
– Вот и пользуйтесь, пока к вам внаем мужик попал. – Полесов засмеялся и начал стягивать с себя гимнастерку.
– Спасибо тебе, сынок, я пойду пока обед погляжу, скоро Клавдия придет.
Степан удобно уложил доску, проверил пальцем резец: ничего, работать можно. Он вытер вспотевшие ладони и взял рубанок. Вжик – пошла первая стружка, желтоватая, ровно загибающаяся кольцом. Вжик – и сразу же терпко запахло смолой, а доска, по которой спешил резец, обнажила коричневатые прожилки и темные кружки сучков. Степан работал ровно. Эх, давно уже он не занимался этим делом. Бывший кузнец-деповец, он надел милицейскую форму несколько лет назад, а руки все равно скучали по труду, просили его. Энергично двигая рубанком, Степан подумал, что хорошо бы после войны уволиться и опять пойти в депо.
Он не замечал жары, мокрой майки, прилипшей к спине. Он был весь поглощен давно забытым процессом созидания, дающим человеку физическую радость, счастье.
– Где же ты, мама, такого работника нашла? – раздался у него за спиной густой женский голос.
Степан обернулся, вытирая тыльной стороной ладони потное лицо. Высокая, стройная женщина в выгоревшем сарафане, улыбаясь, протянула ему руку. У нее были большие светлые глаза, густые, отливающие бронзой волосы, собранные в тяжелый пучок на затылке.
– Да вот, – Полесов пожал протянутую руку, – помог вашей мамаше немного.
– Спасибо. Только вы сначала скажите, откуда такие помощники берутся?
Степан расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вынул удостоверение. Женщина внимательно прочитала его.
– Из Москвы, значит.
– Оттуда, Клавдия…
– Михайловна. Игнатова.
– Вот и познакомились. Вы мне за труды праведные водички бы дали помыться.
– Пойдемте, полью.
Ледяная колодезная вода обожгла разгоряченные работой плечи. Степан вымылся по пояс, надел гимнастерку. Он заметил, как женщина уважительно поглядела на орден, на шпалы в петлицах, и ему стало приятно.
– Я к вам, Клавдия Михайловна, по делу.
– Что это за судьба у меня такая, – она опять улыбнулась, – такой мужчина видный – и по делам.
– Жизнь такая, Клавдия Михайловна, – ответил Степан, а про себя подумал, что хорошо бы приехать к ней просто так, без всяких дел, помочь поставить дом, рыбы наловить, а вечером гулять с ней по пахнущему травой полю, обнимать ее упругие теплые плечи.
– Вы, Степан Андреевич, по поводу убийства к нам приехали?
– Точно. Хочу у вас спросить, как Ерохин узнал, что его в райцентр вызывают.
– Да очень просто. Я в правлении была. Я же в одном лице и зам, и агроном, и парторг. Позвонил по телефону Аникушкин, заворг, и просил передать, что Ерохина вызывают. Вот и все.
– Ну хорошо. Позвонил, передал, а вы что же?
– Я сразу к Ерохину пошла и передала ему. Он собираться стал, вывел велосипед и поехал.
– Сразу в район?
– Нет, мы с ним еще в правлении с час-два документы подбирали. Ну а потом он уж и поехал.
– А кто еще знал о вызове?
– Да никто. Люди в поле были.
– Так уж и никто в правление не заходил?
Клавдия подумала, а потом отрицательно покачала головой:
– Нет, никто.
– Дела. – Степан задумался.
Все вроде совпадало. Убийца ждал Ерохина около часа. Значит, его предупредили сразу же, и он… Стоп. Конечно, он шел из райцентра. Точно, оттуда. Иначе бы он застрелил председателя сразу по выезде из деревни, в лесу.
– Спасибо, Клавдия Михайловна, – Степан встал, стряхнул с брюк приставшую стружку, – спасибо, я, пожалуй, пойду.
– Да куда же вы, Степан Андреевич? Так не пойдет. Из нашего колхоза гости голодными не уходят. Чем богаты…
Степан взглянул на нее и будто утонул в огромных глазах. Нет, не мог он так просто уйти от нее.
– Ну что, пошли к столу, – улыбнулась женщина.
Муравьев
Ну и дед. Ничего себе – восемьдесят лет. Да он покрепче его, Игоря, будет. Вон лапища какая, загорелая, жилы, словно канатики, перевились. Да такой этими вот пальцами пятак согнет. Старик сидел за столом, на них поглядывал хитровато, будто спрашивал: зачем пожаловали, граждане дорогие?
– Ты чего, Ефимов, пришел? А? Какая такая у тебя во мне надобность? И молодого человека привел. Никак в острог меня засадить хотите, дорогие милицейские товарищи.
– Ты скажешь, – участковый сел на лавку, – тоже шутник.
– Так зачем же? Дело какое али в гости?
– Считай, что в гости.
– А раз в гости, то иди к шкафчику, лафетники бери. А я мигом.
Старик вышел в сени. Игорь внимательно оглядел избу, вернее, не избу, а так, наскоро вокруг печки сколоченную комнату.
– Зачем лафетники?
– Самогон пить будем, – ответил Ефимов, расставляя на столе рюмки.
– Да ты что, в такую-то жару, на работе…
– Иначе разговора не получится, я этого деда распрекрасно знаю, характер его изучил лучше, чем уголовный кодекс. Занятный старикашка. Между прочим, партизанский связной.
В сенях загремело ведро, появился хозяин с литровой металлической фляжкой.
– Ну, товарищи милицейские, садитесь. – Он быстро разлил желтоватую, резко отдающую сивухой жидкость по стопкам. – С богом. – Хозяин опрокинул водку куда-то в бороду.
«Вот это да», – подумал Игорь и тоже одним махом выпил свою долю.
Самогон показался слишком теплым и очень крепким. Закуски не было, и Муравьев достал папиросы. Закурили.
– Ну, милицейские товарищи, – хитро прищурился хозяин, – какая во мне нужда?
– Ты, Кузьмич, – спросил Ефимов, – среди других свою корзинку узнать можешь?
– А то как же. Очень даже просто. Я в донышке, когда плету, обязательно крест выкладываю. А зачем тебе мои корзины-то?
– Нашли мы одну, вроде твоя.
– Это какая, эта, что ли?
– Она самая.
– И точно моя, я ее совсем недавно сделал.
– А кому, не помнишь?
– Ну как же, Виденеевым из Дарьина. Видишь, ручка проволокой обкручена, это их Витька сделал.
– Семья-то у них большая?
– У Виденеевых-то? Нет. Витька-пацан, невестка и сама старуха Мария Егоровна. А зачем они тебе?
– Дело, Кузьмич, у нас к ним срочное, безотлагательное дело…
У правления их ждал Полесов.
– Ну, что у тебя? – спросил он Муравьева.
– Вроде нашли. А у тебя?
– Глухо.
– Иди докладывай.
Они опять с трудом протиснулись в тамбур и попали в маленькую комнату правления. Степан подошел к телефону, висевшему на стене, закрутил ручку. В трубке что-то шумело, слышались отдаленные разряды. Наконец женский голос ответил: «Город». Степан назвал номер райотдела и попросил соединить его с Даниловым. Они с Игорем по очереди условными выражениями доложили о результатах.
– В Дарьино я поеду сам, буду там через час, – сказал Данилов.
Степан повесил трубку, посмотрел на Игоря:
– Далеко до Дарьина?
– Надо у Ефимова спросить.
Игорь высунулся в окно и подозвал участкового:
– Ефимов, до Дарьина далеко?
Участковый, подумав, ответил:
– Если лесом напрямки – минут двадцать, а по дороге так час с гаком.
Они не успели еще дойти до околицы Глуховки, как их догнала полуторка, переделанная под автобус.
– Наша, – обрадовался Ефимов, – райотдельская.
Машина притормозила. Из кабины высунулся молодой светловолосый парень:
– Далече, Ефимов?
– В Дарьино. Ты бы нас подбросил, Копытин. Со мной товарищи из Москвы, а по такой жаре пехом взмокнешь.
– Садитесь.
Через несколько минут они были на месте. Дарьино, в отличие от Глуховки, совершенно не пострадало от оккупации. Дома стояли так, как им и было положено. Казалось, что война и не заходила в эти места.
– Н-да, – сказал Муравьев, – у меня создалось впечатление, что мы попали в рай.
– Вроде того, – отозвался Ефимов, – лучшая деревня на моем участке. Видите, вон там дом под шифером. Там Виденеевы живут. Вы идите туда, а я зайду к бойцам-ястребкам, их в деревне двое, что-нибудь насчет обеда соображу, а то от голода сил никаких нет.
– Вот это дело, – обрадовался Игорь, – а то вечер на носу, а мы еще ничего не ели.
Степан молчал. Он пообедал у председателя, и теперь ему как-то было неудобно говорить об этом.
– Пошли к Виденеевым, поговорим со старушкой.
Они разошлись по пыльной деревенской улице.
Жара постепенно спала, пахло зеленью и рекой. У виденеевского дома Степан остановился, прислушался. Вроде собак не было. Они открыли калитку.
– Пошли.
На крыльце сидел белобрысый паренек и немецким штык-ножом строгал палку. Он только поднял глаза на пришедших, продолжая так же яростно кромсать здоровую орешину.
– Ты Витька? – спросил Игорь.
– Витька, – ответил мальчик.
– Ну, тогда здравствуй.
– Здравствуйте, дяденьки. Вы из милиции?
– Точно.
– А зачем к нам?
– Да вот корзинку вашу в лесу нашли, – Игорь протянул лукошко, – занести решили.
– Ой, и впрямь наша. Ее бабушка потеряла.
– А где она?
– До соседа подалась, скоро будет. Вы подождите. Это у вас «парабеллум»? Да? У меня два таких было, да дяденька Ефимов отобрал.
– Где же ты их взял?
– А их по весне много на полях находили. И наганы, и автоматы. Немцы покидали. – Витька встал, начал собирать стружку. – Я за молоком пойду, а вы подождите бабуню, она скоро.
В углу двора за кустами малины лежали бревна с истлевшей корой.
– Пошли покурим, посидим, – сказал Степан, – а то день уж больно колготной, ноги гудят прямо.
Они присели, не спеша закурили.
– Понимаешь, Игорь, – Степан глубоко затянулся, папироса затрещала, – странная история получается. Выходит так, что о поездке Ерохина в райцентр никто и не знал.
– Так уж и никто?
– Знала только Игнатова, заместитель Ерохина.
– В такой ситуации никому верить нельзя.
– Фома неверующий. – Степан удивленно посмотрел на Муравьева. – Наоборот, надо верить, только, конечно, проверять все необходимо…
Где-то вдали на деревенской улице раздался треск мотоцикла.
– Вон, – усмехнулся Игорь, – бабка Виденеева едет.
Звук мотора все приближался и наконец оборвался, заглох у самого дома.
– Смотри-ка, – засмеялся Степан, выглядывая из-за кустов, – и точно бабка приехала.
У ворот стоял армейский мотоцикл. За рулем, положив автомат на колени, сидел боец без пилотки, из коляски, расстегивая кобуру, вылезал командир, петлиц его Степан не разглядел. Но в позе бойца, который глядел на дом, и в движениях командира Полесов вдруг почувствовал еще не осознанную опасность.
А командир уже приближался к воротам.
– Игорь, – шепотом скомандовал Полесов и выдернул пистолет.
Муравьев все сразу понял. Он быстро переместился ближе к дому, так что солнце оказалось за его спиной.
Военный подошел к крыльцу и уже занес ногу на первую ступеньку.
– Руки, – тихо, но необычайно твердо сказал Муравьев, – руки вверх!
Командир дернулся и чуть обернулся, неохотно отнимая руку от кобуры.
– В чем дело?
– Кто вы такой? – Игорь внимательно следил за неизвестным.
– Я помощник коменданта, нам сообщили, что в этом доме скрывается дезертир. – Командир повернулся к Муравьеву: – Кто вам позволил…
– Об этом после. Документы.
– Пожалуйста, – лениво произнес старший лейтенант и сунул руку в карман галифе.
Игорь мгновенно почувствовал опасность: там второй пистолет! И в тот момент, когда неизвестный выдергивал руку из кармана, Муравьев, падая, нажал на спусковой крючок. Два выстрела слились в один. Им ответила длинная автоматная очередь, взревел мотор мотоцикла.
Старший лейтенант лежал, отброшенный к стене тяжелой пулей «парабеллума», глядя перед собой остановившимися глазами, из угла рта на гимнастерку сбегала тоненькая струйка крови. Игорь только на секунду задержал на нем взгляд и бросился к воротам.
Степан, положив ствол нагана на изгиб локтя, целился в мчавшегося по улице мотоциклиста. Муравьев тоже вскинул пистолет, пытаясь поймать на мушку широкую, согнувшуюся спину.
Наперерез машине выскочили Ефимов и два бойца с винтовками. Мотоциклист рванул машину к обочине, стараясь выскочить на поле. Глухо ударил винтовочный выстрел. Над мотоциклом взметнулся клуб голубоватого света. Водитель, выброшенный взрывом из седла, объятый пламенем, пролетел несколько метров и упал в траву.
Когда Муравьев и Полесов подбежали к месту взрыва, Ефимов уже сбил огонь с одежды мотоциклиста. Игорь увидел сгоревшие волосы, черное, обуглившееся лицо и отвернулся.
– Живой, – Ефимов поднял голову водителя, – дышит. Боец наш по шине стрелял, да попал в бак с бензином.
У околицы в клубах пыли появилась эмка. Это приехал Данилов.
Данилов
– Так, – сказал Иван Александрович, оглядевшись, – атака слонов под Фермопилами. Живой? – Он кивнул на мотоциклиста.
– Пока.
– Срочно в машину. Полесов с ним. В город, в больницу. Потом обратно. Срочно. Виденеева жива?
– Все в порядке, – ответил Игорь, – там, во дворе, еще один лежит.
– Научились стрелять… – Данилов выругался. – Мне не трупы нужны, а свидетели.
– Так ситуация…
– Догадываюсь. Машинку новую не терпелось опробовать…
– Иван Александрович…
– Я сорок два года Иван Александрович. Давай веди.
Они подошли к виденеевскому дому. У забора, прижав к себе Витьку, стояла старушка. Она с ужасом смотрела на оперативников.
– Что, напугалась, мамаша?
Старушка молчала, только сильнее прижимала к себе внука. Данилов вошел во двор, долго рассматривал убитого, словно пытаясь вспомнить, где видел это лицо. Нет, он просто был похож на всех покойников. А их много видел Иван Александрович на своем веку. Смерть делает всех людей похожими, покрывает лицо синевой, обостряет черты.
– Обыскать, – повернулся он к Белову, – внимательно только, а потом в машину и в город. Где хозяйка?
– Вон она, – кивнул Муравьев в сторону старушки.
– Так.
Данилов подошел к Виденеевой:
– Вас как зовут? Ага. А меня Иван Александрович. Этот человек, – он показал на убитого, – хотел вас застрелить.
– Меня-то за что?
– А вот из-за этой корзинки.
– Не знаю, ничего не видела. – Виденеева закрестилась.
– Да вы погодите, погодите. Если вы не скажете, кого видели в лесу в день убийства Ерохина, я не могу ручаться ни за вашу жизнь, ни за жизнь ваших близких.
– Ишь ты как. Ты милиция, ты власть советская. Ты меня и защищай. А то немец измывался, а теперь свои…
– Да погодите же, – устало сказал Данилов, – вы только скажите, о чем он с вами говорил.
– А о чем мне с кровопийцами говорить? Он мимо прошел, а я в кусты схоронилась.
– Это точно он, вы не обознались?
– Да я его рожу гадкую всю жизнь помнить буду. Он у немцев в городе бургомистром был.
– Ну вот видите, мы и договорились. Сейчас ваши показания запишут, и все. Игорь! – позвал Данилов.
– Иван Александрович, вот поглядите. – Белов протянул командирскую книжку убитого.
Данилов взял ее, раскрыл: фамилия – Ивановский, имя и отчество – Сергей Дмитриевич, воинское звание – старший лейтенант.
Все это, начиная с их приезда и кончая перестрелкой в Дарьине, произошло слишком быстро. Просто неестественно быстро. Создавалось впечатление, что кто-то специально следил за ними. Данилову даже не по себе стало. Казалось, что этот «кто-то» сейчас из темноты улицы смотрит в открытое окно. Впрочем, это и не исключено. Ведь успели уже о поездке Ерохина в город узнать и о старухе Виденеевой тоже. Информация была получена быстро. Два преступника угнали военный мотоцикл, который ротозей связист оставил на улице. Неужели это Кравцов? Но для того чтобы руководить группой, он должен скрываться в городе. А это же неразумно. Не может человек, хорошо известный в районе, скрываться там, где его каждый знает. Нет, не может. Но ведь именно его видели на месте убийства. Данилов пытался выстроить мысли в логическую цепочку: «Погоди, погоди, давай-ка вспомним показания Виденеевой».
«Я услышала выстрел, очень испугалась и легла на землю, и тут мимо меня пробежал человек, в котором я узнала бывшего работника райисполкома, а потом немецкого бургомистра».
На вопрос Муравьева, сколько времени прошло между встречей и выстрелом, Виденеева ответила – минуты две. Не получается: от места засады до опушки рощи быстрым шагом минут пять – семь. Значит, не Кравцов стрелял в Ерохина. Он был на месте убийства, но стрелял другой.
У убитого старшего лейтенанта обнаружили пистолет «ТТ» Ивановского и его документы. Кроме того, в кармане у него находился пистолет «манлихер». Видимо, в Ерохина стрелял не он. Значит, есть еще третий. Он скрывается в городе, он убил Ерохина и, безусловно, руководит бандой. Теперь необходимо найти Кравцова. Непонятная с ним история приключилась.
Врач сказал, что мотоциклист в очень тяжелом положении, хотя обещал сделать все, что в его силах. Но когда раненый сможет давать показания и будет ли давать их вообще? Нет, надо искать Кравцова. Кстати, его жена живет в городе. Где же ее адрес? Ах, вот он. Данилов прочитал на клочке бумаги: «Первомайская, 26».
Он подумал, взять ли с собой кого-нибудь из ребят. Но они спят, не стоит будить. Лучше с Быковым.
В сенях послышались шаги. Данилов зажег фонарь.
– Кто там?
– Я, товарищ начальник, – вошел Быков, щурясь от света. – Вам телеграмма из Москвы.
«НАЧАЛЬНИКУ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ МУРА
ДАНИЛОВУ
СРОЧНО!
СПЕЦСООБЩЕНИЕ
9 августа сего года работниками отделения Муштакова в районе Тишинского рынка был обнаружен Шустер Владимир Григорьевич, он же Володя Гомельский. Из-за ошибки оперуполномоченного Петрова разыскиваемый ушел из-под наблюдения. По нашим данным, Шустер В.Г. часто появляется на рынке и в прилегающих к нему переулках, занимаясь спекуляцией драгоценностями. Предлагаю вести разработку Шустера параллельно с оперативными мероприятиями в райцентре, для чего откомандировать в Москву одного из работников вашей группы.
Начальник МУРа».
Данилов
– Вы врываетесь ко мне ночью, и меня и Кравцова никто не может защитить. Я осталась за чертой? Всю жизнь учила детей гражданственности, объясняла им советскую Конституцию, а теперь законы общества не распространяются на меня?
– Конечно, я пришел к вам ночью, нарушив правовые нормы. Я вообще не должен был приходить.
– Так зачем же вы пришли?
– Для того, чтобы не вызывать вас в райотдел. Для того чтобы никто не знал о нашем разговоре.
– Что вам надо?
– Где ваш муж?
– Не знаю.
– Неправда. Обманывая меня, вы сами ставите себя за черту.
– Я не знаю.
– Вы учите Конституции, но нарушаете ее основное положение – скрываете врага общества.
– Он не враг.
– Кравцов служил у немцев бургомистром. Не так ли?
– Он выполнял задание райкома.
– Вполне возможно. Но почему уже почти год он прячется в лесу или еще где-то?
– Он выполнял задание райкома…
– Я это уже слышал, но почему же об этом никто не знает?!
– Мой муж спас город от взрыва, он…
– Это эмоции, а мне нужны факты.
– Он ранен кулаками, воевал с белофиннами.
– Прошлое.
– Вы не имеете права так говорить со мной!
– Имею. Мне его дала все та же Конституция.
– Он выполнял задание…
– Послушайте меня. Вашего мужа перед войной исключили из партии.
– Он мне сказал, что его восстановил подпольный райком.
– Факты?
– У нас во время оккупации был Васильев.
– Секретарь райкома? Это он сказал?
– Да.
– Факты, где факты?
– Отряд ушел, я не знаю, почему они не сообщили о муже.
– Кто знал о его связи с отрядом?
– Начальник НКВД и Васильев.
– Ваш муж подозревается в убийстве Ерохина.
– Этого не может быть!
– Все может быть, особенно сейчас. Почему он прячется?
– Он боится, вы же сами знаете, чего боятся люди.
– Знаю. Но я знаю и другое: честному человеку нечего прятаться, правда всегда найдет дорогу. И помните, что если он большевик, вернее, опять стал им, то ему незачем прятаться. Я ухожу и прошу передать ему, что он сам должен найти меня. Найти и рассказать об убийстве Ерохина.
Полесов
Врач вышел, и они остались втроем: мотоциклист, весь забинтованный, похожий на белую тряпичную куклу, сестра и он. Окно в палате было раскрыто, и поэтому горела синяя лампочка. В свете ее особенно резко выделялась обмотанная бинтами голова.
После операции, когда хирург пообещал Данилову, что мотоциклист будет жить, Иван Александрович приказал Полесову остаться. Во-первых, для безопасности задержанного, во-вторых, надеясь на то, что в бреду раненый скажет что-то важное для следствия. В палате было тихо, только раненый дышал тяжело. Казалось, что работает старая, изношенная паровая машина. Степан даже представил ее мысленно: текущие трубки, разработанный сухопарник, разношенные цилиндры. Точно такая стояла у них в техникуме когда-то. На ней практиковалось несколько поколений будущих специалистов по ремонту подвижного состава.
Он вдруг поймал себя на мысли, что не думает о задержанном как о человеке и что это сравнение с машиной в другой ситуации никогда бы у него не возникло. Он не жалел мотоциклиста, а думал только об одном, как вытянуть из него показания. И сам внутренне подивился своему равнодушию. Даже постарался представить раненого среди дорогих и близких тому людей. Но так и не смог этого сделать. Он видел только вскинутый автомат, челку, упавшую на потный лоб, и прищуренные пустые глаза.
Этот человек сам сделал выбор, став за черту. А за ней для Степана находились только враги. И если до войны, как понимал Полесов, многих можно было еще спасти, перевоспитать (ярким примером тому служил Мишка Костров), то те, кто остался за чертой в самое трудное для страны время, сами вынесли себе приговор. И разговор с ними должен быть коротким.
Время тянулось бесконечно. Но именно это долгое однообразие успокаивало его, и Полесов постепенно начал думать о вещах приятных ему. Он вспомнил Клавдию и ее сильные, ловкие руки, накрывавшие на стол. Он пытался восстановить в памяти их разговор за столом, но детали его, как оказалось, забыл начисто. Главное же он запомнил. Они все-таки договорились встретиться. Степан сказал, что позвонит ей утром и уточнит время. Конечно, он может сказать Данилову, что надо еще раз сходить в Глуховку, поговорить с людьми, посмотреть. Но сама ложь претила ему, и он решил просто объяснить Ивану Александровичу все как есть, без уверток и глупой выдумки. Данилов поймет его, наверняка поймет.
Раненый застонал, сначала тихо, потом громче, заскрежетал зубами. Степан тронул сестру за руку.
– Ничего, – прошептала она, – так бывает, так часто бывает, почти всегда.
И снова наступила тишина, и снова будто остановилось время.
– Витя, – внятно и отчетливо произнес чей-то голос.
Полесов даже обернулся, но потом понял, что это сказал раненый.
– Я туда не доеду, – проговорил мотоциклист, – у меня бензина не хватит.
Он застонал и затих.
– Бредит, – шепнула сестра, – он теперь все время будет бредить. Я их, обожженных, много видела.
Раненый опять начал стонать, иногда выговаривая отдельные фразы. Степан уловил несколько блатных словечек, которые обычно употребляют профессионалы, и понял, что мотоциклист, как говорил Данилов, «самый сладкий их клиент».
Степан даже сел ближе, наклонился над ним, но тот заскрипел зубами и снова затих.
– Сейчас я ему укол сделаю. – Сестра встала, загремела чем-то в темноте. – Пусть поспит спокойно. Ему сейчас главное – покой.
– Вы здесь начальник, – улыбнулся Степан, – вам видней.
– Вот скажите мне, – после паузы спросила сестра, – мы его вылечим, выходим, дорогих лекарств на него убьем массу, то есть отнимем их от раненых бойцов, а дальше?
– Что – дальше?
– Ну вот, к примеру, мы бойца лечим или командира. Он за Родину пострадал. Встанет на ноги – и в бой. А этот куда? К стенке? Так зачем же его лечить? Только для того, чтобы он показания дал?
– Дело в том, что мы еще не знаем, кто он. Может, он случайно попал в банду. Вылечим, выясним.
– Ну а если случайно?
– Значит, дадим возможность исправиться, вину искупить, и будет он таким же человеком, как все.
– А если все же не случайно?
– Это суд решит. Наше дело – следствию материалы представить. Так сколько он спать будет?
– Я думаю, до утра.
– Тогда я пойду.
Степан вышел из палаты в темный коридор. Осторожно, стараясь не стучать сапогами, прошел мимо дремавшей у столика дежурной медсестры и спустился на первый этаж в прихожую, залитую синим светом. Здесь уже можно было закурить, и Степан достал папиросы, чиркнул спичкой. Из синего мрака выдвинулась фигура милиционера.
– Это вы, товарищ начальник?
– Я. Ты что, один здесь?
– Нет, у палаты второй дежурит.
– Молодцы, а я его и не заметил.
– Служба.
– Где телефон?
– Вот здесь, на столике.
Степан подошел, поднял трубку. С минуту она молчала, наконец женский голос ответил: «Город». Полесов положил трубку, так и не назвав номера. Произошло что-то необъяснимое. Он пока и сам не мог догадаться, что именно. Но это слово «город»! Обычный отзыв телефонистки на коммутаторе. Он звонил Данилову из Глуховки, и ему ответили: «Город». Заворг райкома звонил Ерохину, и ему тоже так ответили. Значит, был третий человек, слышавший все эти разговоры. И он сидел на коммутаторе. Так-так. Неужели он нашел? Этот третий слушал и передавал четвертому. А тот… Вот на него-то и надо выходить через телефонистку на коммутаторе. И как он раньше не догадался? Ах, идиот! Степан даже зубами заскрипел.
– Вы что, товарищ начальник? – спросил дежурный.
– Ничего. – Степан потянулся к телефону, потом отдернул руку. – Вот что, ты знаешь, где мы разместились?
– Так точно.
– Поспеши туда, то есть пусть ко мне сюда бегут. Понял? Скажи: очень важное дело.
– А как же?..
– Я пока здесь побуду. Беги.
Он еще не верил сам, что нашел искомое. Слишком все это просто получилось: ведь тот, кого они ищут уже третий месяц, человек неглупый, точнее, умный и коварный. Хотя, может быть, потому и прибег к самому простому, а вместе с тем и необычному каналу связи: его ищут, шлют телефонограммы, а он обо всем этом получает исчерпывающую информацию.
Степан, забывшись, мерил шагами вестибюль больницы. Минут через двадцать распахнулась дверь и вбежал Сережа Белов.
– А где Данилов?
– Не знаю, ушел куда-то с Быковым.
– А Муравьев?
Белов пожал плечами.
– Вот что, Сергей, – Полесов вплотную приблизил лицо, – по-моему, я нашел связника, надо его установить.
– Я слушаю вас.
– Нет, пойдем вместе. Только вместе. Товарищ, – Полесов повернулся к милиционеру, – нам в Москву позвонить надо срочно, где у вас телефонный узел?
– На улице Коминтерна, это сразу за площадью, я бы вас проводил…
– Ничего, вы только объясните, как добраться побыстрее.
– Вы из больницы выйдете и сразу направо, потом мимо каменного дома. Правда, темно сейчас, это мы, здешние, все помним.
– Мы найдем. Если меня будут искать, скажите, куда пошел.
Город окутала плотная, без единого проблеска, темнота. Они шли по тротуару, иногда светя под ноги карманными фонарями. По дороге Степан рассказал Белову о своих подозрениях. Решение было принято одно: сегодня же ночью проверить всех, кто работал на коммутаторе 6 августа и вчера. О том, что должно это дать розыску, Полесов не думал. За время работы в милиции он приучил себя точно придерживаться первоначальной версии. Излишняя фантазия всегда ведет к горечи разочарований. А их у него было достаточно. Сейчас ему нужно, чтобы совпали два дежурства одного и того же человека. Только после этого он будет вправе выстраивать дальше цепочку предположений.
Они долго блуждали по темным улицам вокруг площади, мысленно кляня безлюдность ночного городка. Наконец Белов заметил узкую полоску света на крыльце одного из домов.
– Степан Андреевич, я пойду спрошу, – сказал он, – а то мы так до утра будем искать.
Сергей поднялся по ступенькам, толкнул дверь, она оказалась открытой. Полесов шагнул за ним. Они еще не успели переступить порог, как в маленьком, ярко освещенном тамбуре появился человек в форменной тужурке связиста, перетянутой ремнем с кобурой.
– Вам кого?
Глаза человека смотрели настороженно, рука лежала на кобуре.
– Мы из милиции, – Полесов достал удостоверение, – ищем телефонный узел.
– Он здесь находится, я его начальник.
– Нам бы хотелось поговорить с вами.
– Пойдемте.
Они вошли в большую комнату, заставленную огромными рамами с проводами, в центре ее блестела лаком и медью старая панель коммутатора, над которой горела маленькая лампочка. Какая-то женщина с полукружием наушников на голове читала растрепанную книжку. Она на секунду повернула голову, но тут загорелся красный глазок.
– Город. Соединяю.
Что-то щелкнуло, и в металлическое кольцо плотно вошел штекер на гибком шнуре.
Вслед за начальником оперативники миновали зал и вошли в маленькую комнату с небольшим телефонным пультом и письменным столом в углу.
– Мой кабинет, – словно извиняясь, сказал начальник, – даже посадить-то вас некуда.
– Ничего, – Степан присел на край стола, – вы партийный, товарищ…
– Климов, Павел Сергеевич. С двадцать четвертого года.
– Дело у нас весьма секретное. О нашем разговоре никто не должен знать.
– Я понимаю, органы и все такое.
– Правильно понимаете. Вот что нам скажите. У вас есть график дежурств сотрудников?
– Кто вас интересует? Монтеры, техники?
– Нет, телефонистки.
– Конечно. Они как раз работают строго по графику. Правда, бывают замены, но редко.
– А график далеко?
– А вот, за вашей спиной.
Степан обернулся. На стенке был прикреплен разграфленный кусок бумаги.
– Кто дежурил у вас утром 6 августа?
Начальник узла связи чуть прищурил глаза, приглядываясь.
– Дробышева Нина. Нина Васильевна.
– А сегодня, вернее, вчера в шестнадцать часов?
– Она же.
– Понятно. – Степан сжал кулаки так, что ногти больно впились в ладонь. – Что вы о ней можете сказать?
– А что сказать? Вроде ничего за ней плохого не замечали.
– Что она при немцах делала?
– Да ничего, как и все, дома пряталась. Ну, поговаривают, мол, с военными она крутит. Да кто ее судить-то может! Незамужняя, живет одна.
– Давно она в городе?
– Нет. Перед самой войной приехала.
– Откуда?
– С Украины. Точно не помню. Если надо, я могу личное дело посмотреть.
– Не надо.
Степан помолчал. Его начали уже настораживать совпадения. Как профессионал, он давно уже уяснил, что чем больше случайных совпадений, тем меньше шансов для подтверждения версии. А здесь как-то все на Украине замыкается. И Tonne и Володя Гомельский оттуда.
– Вы не могли бы ее внешне описать?
– Видная она. Интересная такая блондинка.
– Сколько ей лет?
– Двадцать восемь.
– Подождите-ка. – Полесову вдруг подумалось: не она ли та самая блондинка, приходившая к Шантрелю, которую они так долго и тщетно искали в Москве? – А она в Москву часто ездит?
– До войны случалось, а теперь нет. Да и когда?! У нас работы невпроворот.
– А что вы о ее личной жизни знаете?
– Да как сказать. – Начальник узла смущенно улыбнулся. – Говорят, у нее какой-то военный есть. Но знаете, как таким разговорам верить… Чего угодно наговорить могут.
– Вспомните, пожалуйста, утром 6 августа и вчера в шестнадцать часов Дробышева никуда не уходила?
– Насчет 6-го не помню. Наши девушки дежурят сутками, иногда просят подменить их на полчасика. И я всегда подменяю. Им то в магазин сбегать надо – карточки отоварить, то домой. А вчера в это время я подменял Дробышеву. Она домой отпрашивалась. Правда, ненадолго уходила.
– А когда она вернулась, вы ничего особенного не заметили?
– Вроде нет, ничего. Пришла, надела наушники и стала работать.
– Хорошо, Павел Сергеевич. – Полесов встал. – У меня к вам просьба, проведите нас к Дробышевой домой.
– Пожалуйста. Только дежурного монтера разбужу.
Когда начальник узла вышел, Полесов сказал тихо:
– Это она, Сережа, и мы ее возьмем сегодня.
– Может, людей позвать? Ребят из райотдела.
– Не стоит. Что мы, втроем одну бабу не задержим?
Уже на улице, по дороге к дому Дробышевой, Степан спросил начальника узла:
– А вам, Павел Сергеевич, стрелять-то из своего нагана приходилось?
– Мне? – В темноте не было видно лица, но Полесов понял, что его собеседник улыбнулся. – Мне приходилось. На Халхин-Голе. Я там командиром взвода телефонистов был. Там меня и ранило, после чего списали вчистую. Потом здесь уже, в ополчении, дрался. Опять ранили…
– Это замечательно…
– То, что ранен?
– Да нет, я о другом. Мы с вами, Павел Сергеевич, в дом пойдем, так что вы пистолет-то переложите из кобуры в карман, а ее застегните: вроде он там.
– А зачем?
– На серьезное дело идем.
– Как у вас в угрозыске все сложно… Женщину задержать – и столько приготовлений.
– Да нет, пожалуй, у нас все наоборот. Совсем просто. Только работа у нас такая, что ничего заранее предусмотреть нельзя. Идешь, кажется, к женщине, а попадаешь в банду. Особенно здесь, в прифронтовой зоне. Скоро?
– Да вот на той улице.
– Выходит, она на самой окраине живет.
– Вроде того. Ну вот и пришли.
В темноте дом казался вымершим. Степан прошелся вдоль забора, толкнул калитку. Она оказалась запертой.
– Собака у нее есть?
– Нет.
– Сергей, давай через забор.
Белов подошел, поднял руку, измеряя высоту, потом подпрыгнул, уцепился руками за край. Степан подтолкнул его, и Белов легко перебрался во двор. Он несколько минут повозился с замком, щеколда тихо звякнула, и калитка открылась.
– Так, – Полесов всмотрелся в темноту, – стойте здесь, я обойду дом.
Вернулся он через несколько минут.
– Сережа, встань к той стене, – прошептал он, – там два окна. Если что…
– Есть. – Белов, осторожно ступая, скрылся в ночи.
– Ну, Павел Сергеевич, – Полесов придвинулся к начальнику узла, – пошли. Будьте наготове.
– Я понял.
Они постучали в дверь, обитую дерматином, и стук получился глухой. Постояли, послушали. В глубине дома все было тихо. Тогда Полесов сошел с крыльца и сильно ударил в ставню. Потом еще и еще.
– Кто там? – спросил испуганный женский голос.
– Дробышева, это я, Климов!
– Павел Сергеевич?
– Он самый!
– Да что же такое?
– Ты открой, что я из-за двери кричать буду. Валю подменить надо. Заболела.
– А вы один?
– Нет, всех монтеров с собой взял. Конечно, один.
– Я сейчас. Оденусь только.
– Давай быстрее.
Степан, припав к двери, настороженно слушал дом. До него доносился какой-то стук, чьи-то легкие шаги, шорох. Нет, он не мог определить – одна была Дробышева или кто-то еще прятался в темной духоте дома.
– Я войду, – тихо сказал он Климову, – а вы в дверях встаньте. Чтоб мимо вас никто!
– Не пройдет.
И по этому твердому «не пройдет» Степан понял, что Климов шутить не будет, что вряд ли кто-нибудь прорвется мимо живого связиста.
За дверью послышались шаги, и из щели на крыльцо проник свет. Загремели засовы, дверь распахнулась.
На пороге стояла женщина, лицо ее Полесов не разглядел, в левой руке она держала керосиновую лампу, правой запахивала халат у горла.
– Ой! – сказала она тихо. – Вы же не один, Павел Сергеевич…
– Ничего, ничего, – Степан начал теснить ее в комнату, – идите, гражданка Дробышева, я из уголовного розыска.
– Зачем это, зачем?! – Голос ее сорвался, и она, отступая, подняла лампу выше. Пятна света прыгали по прихожей, выхватывая из мрака отдельные предметы. Прихожая была маленькая, заставленная какими-то старыми картонками, обои на стене пузырились и отставали. Все это Степан уловил краем глаза. И понял, что здесь никто спрятаться не может и дверь из комнаты в прихожую выходит всего одна.
– Климов, – позвал он и услышал, как тот вошел в прихожую. – Вы, гражданка, засветите-ка лампу как следует и еще что-нибудь зажгите. Только быстренько.
Дробышева выкрутила фитиль и вошла в комнату. Сразу же в маленькой столовой, обставленной старой, потемневшей от времени мебелью, стало светло и уютно. На столе стояли остатки ужина, бутылка вина и недопитая бутылка водки. Но главное, что увидел Степан, было два прибора.
– Вы одна в доме?
– Конечно. – Дробышева пожала плечами.
– А это? – Степан кивнул на стол.
– Вечером заходил мой знакомый, мы закусывали.
Полесов быстро оглядел комнату. Вот дверь закрытая, стол с закуской, этажерка с патефоном, тяжелый, резной буфет, на нем какие-то безделушки: собачка, поднявшая лапу, мальчик со свирелью, охотник; маленький Наполеон, поблескивая серебряным сюртуком и шляпкой, стоял между бронзовым охотником и чугунной собачкой. Сложив на груди руки, он спокойно глядел на человеческую суету, словно осуждая ее.
И тут Степан совершил ошибку. Подойдя к буфету, чтобы взять серебряную фигурку, он на секунду оказался спиной к двери, ведущей в другую комнату.
– Откуда она у вас? – Степан повернулся и сразу увидел открытую дверь. Пытаясь выхватить из кармана наган, он понял, что уже опоздал.
Его сначала обожгло и отбросило к стене, он упал, потянув за собой стул. Падая, все же поднял наган, но выстрелить не успел: вторая пуля словно припечатала его к полу. Умирая, он услышал голос Климова, хотя слов уже не мог разобрать. А потом увидел фонтан, который все увеличивался в размерах, и вода в нем падала бесшумно, постепенно темнея.
– Ложись, гадина! – крикнул Климов Дробышевой.
Из темноты спальни ударил еще выстрел, и пуля отбила от косяка двери большую щепку. Климов присел и выстрелил из нагана трижды, потом одним броском пересек комнату и опрокинул стол, загородившись его дубовым телом.
Он прислушался. Тихо. Только, забившись в угол, всхлипывала Дробышева. Что делать дальше, Климов не знал. И потому приказ охранять выход он принял как единственную для себя возможность что-то предпринять в сложившейся ситуации. Бывший лейтенант Климов знал, что приказ надо выполнять точно. Он вынул из кармана три патрона и засунул их в пустые гнезда барабана. Теперь он был готов.
На крыльце послышался топот. Бежало несколько человек, но это не смутило Климова. Он поднял наган. В комнату ворвался сержант с автоматом, за ним два бойца.
– Кто?.. Кто стрелял?
И вдруг сержант увидел Полесова, лежавшего на полу. Он сделал шаг к нему, вглядываясь.
– Степа! Полесов! – Сержант наклонился к убитому.
Когда они проникли в спальню, то увидели маленькую дверь, ведущую в кладовку. Прямо посередине кладовки виднелась поднятая крышка люка погреба.
– Выходи! – крикнул сержант. – Выходи, сволочь!
Он вскинул автомат, и гулкая очередь разорвала тишину. На пол со звоном посыпались гильзы.
– Прикройте меня! – крикнул сержант и спрыгнул вниз.
Через несколько минут в глубине подвала вспыхнул свет фонаря.
– Ну что, Миша? – Один из бойцов наклонился к люку.
– Ход здесь, видно, во двор. – Голос сержанта звучал глухо.
Данилов
Он не верил своим глазам. Не мог смириться с тем, что в углу комнаты лежал, разбросав руки, убитый Полесов, что две пули, выпущенные бандитом, оборвали его жизнь и она ушла из этого большого и сильного тела.
Данилов изо всех сил пытался справиться с тяжелой волной ненависти, захлестнувшей его. Будто зачумленный, он посмотрел на забившуюся в угол Дробышеву и против своей воли тихо заскреб пальцами по крышке кобуры, еще не решаясь расстегнуть ее и вынуть оружие.
– Не надо, Иван Александрович, не надо, – сказал сержант и встал рядом с ним. – Незачем вам из-за этой суки под трибунал идти.
– Это ты прав, Миша, прав, не наступило время трибунала, – сказал Данилов и только тут понял, что рядом с ним стоит Костров, Мишка Костров, о котором думал последние несколько дней. – Это ты, Мишка?
– Я, Иван Александрович.
– Видишь, горе у нас какое. Ах, черт возьми…
Дом заполнялся народом. Приехали люди из райотдела и из госбезопасности. Уже протокол писали, и Климов кому-то давал показания. И все они занимались его, Данилова, делом.
– Белов, – спокойно позвал Иван Александрович.
– Здесь, товарищ начальник.
– Немедленно прикажи посторонним оставить помещение.
– Есть!
– Сержант Костров, задержитесь, – добавил Данилов.
Теперь в нем словно сработала какая-то система: ушла ненависть и жалость тоже, остался только профессионализм.
Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по его лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая крепко сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.
– Где врач? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Здесь, – ответил Белов.
– Пусть увозит тело.
Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово: тело. А чье оно?! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри себя какую-то, одному ему известную пружину. Начиналась работа, сыск, и у него не должно быть эмоций и переживаний – только объективная реальность.
Прибывшая оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович посмотрел на задержанную, она все сидела в углу, сцепив на коленях руки, уставившись взглядом куда-то в одну точку.
– Гражданка Дробышева! – громко позвал Данилов.
Она не шевельнулась, даже глазами не повела в его сторону. Стоявший рядом милиционер потряс Дробышеву за плечо.
– Да, да… Что?.. Это не я… Это все он, он!..
– Кто – он? – Данилов шагнул к ней.
Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.
– Кто – он? – повторил Данилов.
– Я скажу, я все скажу, я не хотела!.. – И она заплакала, почти закричала.
– Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, – приказал Данилов милиционеру.
И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока.
– Я предлагаю вам, – наклонился он к Дробышевой, – добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.
– У меня нет ценностей… Нет… В сарае они что-то закапывали под дровами, а что именно, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама… Чего же вы не пишете? Почему?
– Пожалуйста, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, – сказал Данилов милиционеру и пошел к двери.
На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.
– Они там копают, – тронул Данилова за рукав Быков. – Как же так, Иван Александрович, а?..
– Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.
Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.
– Есть, – устало сказал он, – нашли.
– Что там?
– Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото – небольшой такой ящичек, но полный.
– Надо оформить как добровольную выдачу.
– Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.
– Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело – написать все, как было на самом деле.
– Вы какой-то странный, товарищ Данилов, – Плетнев пожал плечами, – она вашего опера заманила в засаду, а вы…
– Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.
– Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.
– Давайте и все документы мне.
– А нам?
– Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.
Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.
Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто. На улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.
– Что мне будет?
– Это решит суд. – Данилов встал, прислонился к стене.
– Я скажу всю правду.
– Единственное разумное решение. Итак, откуда у вас эта печать?
– Мне ее подарил Музыка. В мае, здесь у меня.
– При каких обстоятельствах?
– Они вернулись из Москвы: последнее время туда часто ездили…
– Кто они?
– Музыка Стасик, его брат Бронек и Виктор Колугин, их шофер.
– Кто это такой?
– Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.
– А что делал до войны?
– Он из этих мест. Судимый, тоже водил машину.
– Так, кто еще?
– Сережа, его так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.
– Фамилия Серого?
– Не знаю. Ни разу не слышала, чтобы называли его по фамилии.
– Кто еще?
– Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, ничего не могу сказать.
– Хорошо, вернемся к печати. Так кто именно приехал к вам из Москвы и когда?
– Бронек и Виктор Колугин. Когда это было, не помню. Ко мне они пришли ночью. Пили сильно, и Бронек все плакал, он Стасика вспоминал, убитого, и поклялся за него отомстить.
– В каких отношениях вы были с братьями Музыка?
– Я дружила со Стасиком.
– Дружила, иначе говоря…
– Да, иначе говоря, спала. Я любила его. – Дробышева поднялась, и впервые за все время разговора глаза у нее оживились. Даже лицо стало другим: оно разгладилось, тени на нем исчезли, и появился румянец. И голос стал звонким. Таким голосом люди обычно отстаивают свою правоту.
Данилов глядел на нее и думал: да, эта женщина, безусловно, любила бывшего начальника полицейской команды Станислава Музыку, и ей безразлично, что делал он, кого убивал, после каких дел приходил в этот дом. Она просто любила. Впрочем, нет. Она невольно становилась сопричастной к жизни этого человека, становилась его помощником, а следовательно, врагом всего того, что защищал Данилов. Значит, такую любовь он оправдать не мог. И сейчас она была для него не любовницей Станислава Музыки, а его соучастницей.
– Давайте оставим лирику, – резко сказал Иван Александрович, – лучше займемся фактами. Итак, как вы стали соучастницей Станислава Музыки?
– Я с ним познакомилась в октябре сорок первого, когда пришли немцы.
– Вы знали, чем он занимался?
– Да.
– И тем не менее поддерживали с ним отношения?
– Да! Да! Да! Мне было безразлично. Наплевать мне на все было! На вас, на немцев! Я его любила, понимаете это?!
– У меня хороший слух, так что кричать не надо.
– А я не кричу, я плачу.
– Это тоже лишнее. Вы находитесь на допросе, и мне нужны факты, а эмоции можете оставить при себе. Кто-нибудь знал о ваших отношениях?
– Только его брат.
– Что было потом?
– Когда немцев выбили, они прятались с неделю у меня, Станислав с Бронеком, Колугин и Серый. А потом они закопали какие-то ящики в сарае и ушли.
– Куда?
– Этого я не знаю.
– Допустим. Часто вас навещал Станислав?
– Раза два в неделю.
– А он не боялся приходить к вам?
– Вам не понять этого. Он меня любил.
– Что вы собирались делать дальше?
– Стасик говорил, что они должны кое-что сделать и тогда у нас будет много денег, мы уедем в Ташкент.
– Он приходил один?
– Да.
– А после его смерти?
– После его смерти пришел Бронислав и просил меня помочь ему. Он назвал мне несколько фамилий. Об этих людях я должна была передавать ему или Колугину все, что услышу.
– В числе названных была фамилия Ерохина?
– Да.
– Что вы еще передавали?
– Многое. Все переговоры милиции и НКВД, сообщения о вашем приезде, о том, что в Дарьине нашли свидетеля.
– Так, ясно. Кто был у вас сегодня?
– Я его видела впервые. Он был от Бронислава, звали его Константин.
– Зачем он находился у вас?
– Бронислав сказал, что для связи. Ему было необходимо знать, что вы собираетесь предпринять.
– Кстати, он не дарил вам никаких украшений?
– Нет. Наполеона, как я уже говорила, мне подарил Стасик.
– Хорошо. На сегодня все. Подпишите протокол. – Данилов повернулся к Белову, сидевшему за столом у окна: – У тебя все готово?
– Так точно.
– Дай подписать и отправь в райотдел.
Данилов и Костров
«Ах ты, Мишка, Мишка. Вот ты какой стал, мой крестник. Старший сержант, две медали «За отвагу». Молодец, ай какой молодец!» Данилов глядел на Кострова, на гимнастерку его ладную, на медали и радовался. Нашел-таки дорогу свою в жизни бывший вор Мишка Костров. Впрочем, нашел он ее давно, еще до войны, только шел по ней неуверенно, как слепой, палочкой дорогу эту трогал. А теперь его ничто не заставит свернуть с нее. Настоящим человеком стал.
– Ну что, Михаил, теперь давай поздороваемся.
Они обнялись. И постояли немного, крепко прижавшись друг к другу.
– Вот видишь, беда какая у нас.
– Это я, Ван Саныч, виноват. Я упустил гада. Эх! – Мишка скрипнул зубами, замотал головой. – Я бы его за Степу…
– Еще успеешь. Я тебе эту возможность предоставлю. Ты где служишь?
– После ранения при комендатуре нахожусь. А так я в разведроте помкомвзвода был. Подбили меня, попал в госпиталь, потом в команду выздоравливающих, ну а затем сюда. Правда, говорят, временно. Иван Александрович, – Мишка заглянул в глаза Данилову, – как там мои?
– Нормально. Заезжал к ним, продуктов завез. Я же их эвакуировать хотел. Да жена у тебя с характером.
– Малость есть, – улыбнулся Мишка. – Так как же она?
– Ждут тебя, беспокоятся. Письма твои читать мне давали, фотографию из газеты показывали, где генерал тебе руку жмет.
– Это под Можайском генерал Крылов, комкор наш, первую медаль мне вручал.
– Да уж слышал о твоих подвигах. – Данилов улыбнулся.
– Какие там подвиги. А вы, значит, по-прежнему.
– Как видишь, нам генералы руку не жмут. Нас, брат, они в основном ругают.
– Да, вы скажете…
– Значит, слушай меня, Миша. Сегодня в восемь часов вечера придешь в райотдел НКВД, там тебя к нам проводят. С начальством твоим согласуют. А я пойду, Миша, плохо мне сейчас.
– Я понимаю, Иван Александрович, понимаю.
Данилов притиснул Кострова к себе, тяжело вздохнул и, резко повернувшись, пошел по переулку. Мишка смотрел ему вслед, и в усталой походке, опущенных плечах Данилова было столько горя, что у него, Кострова, защипало глаза.
Во дворе дома на подножке эмки сидел Быков. Данилов прошел мимо него, потом остановился, что-то вспоминая. Быков встал.
– Вот что, у тебя где коньяк?
– Здесь, в машине.
– Принеси. – Иван Александрович, тяжело ступая по скрипучим ступенькам, поднялся в дом.
В комнате он снял портупею, бросил на кровать, расстегнул крючки гимнастерки. Тут же появился Быков с бутылкой. Он остановился в дверях, не решаясь войти в комнату.
– Ну, чего стоишь, – не поворачиваясь от окна, сказал Данилов, – наливай.
– И себе?
– И себе налей. Помянем Степу.
Быков разлил всю бутылку в две кружки.
– Закусим чем, а, товарищ начальник?
– Ты как хочешь, я так прямо. – Данилов подошел к столу, взял свою кружку, несколько минут глядел на темную жидкость, подступившую к краям, и выпил ее в три глотка.
– Вы бы поспали, Иван Александрович.
– Ладно, Быков, ты иди. Мне одному побыть надо.
Данилов сел на кровать, внимательно прислушиваясь к себе. Коньяк горячил, разливался по телу и словно какую-то запруду ломал где-то под сердцем.
Очень давно, когда он, Данилов, пришел на работу в отдел по борьбе с бандитизмом ЧК, у него был друг – веселый и добрый Миша Резонов, студент-геолог, влюбленный в революцию. Они работали в одной бригаде и дружили крепко, взахлеб, как это случается только в молодости. Зимой девятнадцатого, под Новый год, когда они проводили очередную проверку в гостинице «Лиссабон», Миши не стало. И случилось все это совсем глупо. Когда они уже выходили в вестибюль, из дверей номера выскочил пьяный мальчишка в замшевом френче и офицерских бриджах и, крича что-то непонятное, стал палить из пистолета вдоль коридора. Он едва держался на ногах, и наган в его руке прыгал, посылая пули куда попало. Одна из этих пуль ударила Мишу в висок. Увидев, как падает Резонов, Данилов выхватил свой наган и с первого выстрела свалил бандита.
Потом они приехали в ЧК. Иван Александрович не говорил ничего, только почернел весь. Заглянул в комнату начальник бригады Чугунов, бывший прапорщик по адмиралтейству, выслужившийся во время войны из матросов, поглядел на него и закрыл дверь. Он снова появился минут через двадцать и поманил Ивана пальцем. Они зашли к Чугунову, и тот из-за дивана достал бутылку водки, запер дверь и налил Данилову стакан.
Иван с удивлением посмотрел на начальника.
– Пей, – сказал Чугунов, – только сразу. Так надо.
Данилов, давясь, выпил водку, и ему стало тепло и грустно. Придя к себе, он запер дверь, сел за стол и заплакал. Боль, сжимавшая грудь, уходила вместе со слезами, точно так же, как в детстве, когда он дрался с гимназистами на пустыре за артиллерийским заводом.
Но восемнадцать – это не сорок два. В юности все проще, легче приобретаешь друзей, спокойнее расстаешься с ними. После сорока друзья становятся как бы частью тебя самого, и потеря их напоминает ампутацию без наркоза. Да и плачется труднее, кажется, что жизнь высушила тебя и нет уж больше слез, есть только пронзительная горечь утраты, невероятной болью разрывающая сердце.
И чтобы заглушить эту боль, Данилов лег лицом в подушку и заснул сразу, словно провалился куда-то в темноту. Он не слышал, как в комнату вошел Муравьев, как Быков рассказал тому о смерти Степана…
Проснулся Данилов так же внезапно. Сон освежил его, и он чувствовал себя неплохо, хотя тяжелое чувство утраты так и не покинуло его. В комнате было прохладно, остро пахло зеленью, и Иван Александрович понял, что прошел дождь. Он поглядел на часы: вытянувшиеся в одну прямую линию стрелки показывали восемнадцать. Значит, он проспал почти двенадцать часов.
Иван Александрович натянул сапоги и вышел на крыльцо. У машины на перевернутых ящиках сидели Быков, Муравьев и Сережа Белов. Они смотрели на начальника и молчали.
– Сейчас я побреюсь, – сказал Данилов, – и ты, Игорь, зайди ко мне минут через двадцать.
– Хорошо.
Данилов повернулся и пошел в дом.
Ровно через двадцать минут Муравьев вошел в комнату. Начальник стоял у окна свежевыбритый и холодно-официальный.
– В общем, так. Ты едешь в Москву, – сказал после некоторой паузы Данилов.
– В Москву?
– Да, да, вот почитай. – Иван Александрович подошел к столу, расстегнул полевую сумку, вынул спецсообщение.
Муравьев пробежал его глазами.
– Это обязательно?
– Просто необходимо. – Данилов вынул из кармана галифе серебряную фигурку Наполеона и поднес ее к лицу Игоря.
– Тот самый? Где взяли?
– У Дробышевой.
– Так. Значит, вышли.
– Вышли. Теперь нам нужен Гомельский и Гоппе. От них сюда нитка тянется. А у нее, у нитки этой, два конца. На одном Музыка, на другом Шантрель. Они-то думают, что мы их здесь трясти будем, и постараются при случае в Москву уйти, а там ты.
– Как думаете, Иван Александрович, подход к Гомельскому есть?
– Есть.
– Кто поможет?
– Костров.
– Мишка?! Где же он?
– Скоро будет здесь.
