Данилов
Вячеслав Андреевич теребил руками шапку.
— Да вы успокойтесь, чего волнуетесь, — улыбнулся Данилов.
— А вас в МУР вызывали? — внезапно спросил Шумов.
Вопрос был настолько неожиданный, что Иван Александрович на секунду растерялся даже. Потом, представив себе ситуацию, расхохотался. Шумов тоже улыбнулся, но грустновато.
— Нет, — ответил Данилов, — не приходилось мне.
Ему положительно нравился этот худощавый, сдержанный человек. Одет был Шумов в хороший костюм, сорочка на нем была заграничная. Над карманом пиджака были нашиты две полоски за ранения — золотистая и красная.
— Где это вас? — спросил Данилов.
— В декабре сорок первого под Волоколамском.
— Да что вы? Я тоже там воевал.
— Вы?
— Представьте себе. В сводном батальоне НКВД.
— Значит, соседи. Я помвзвода был в Третьей ополченческой бригаде. По ранению уволили вчистую.
— Где работаете?
— В Московском драматическом театре помрежем. Я до войны в театральном институте учился. Ушел добровольцем. Ранило. Вот работаю. Говорят, институт возвращается, опять пойду учиться.
— Послушайте, Шумов, вы этого человека знаете?
Данилов протянул ему фотографию.
— Женька Баранов, — мельком взглянув на нее, ответил Шумов. — Что, за спекуляцию попал?
— Почему вы так считаете?
— А его из нашего театра за это поперли. В сороковом театр ездил в Латвию. После воссоединения. Ну он там и развернулся. Спекулянт. Пустой человек.
— Вы случайно не знаете, где он живет?
— На Краснопролетарской. Дом его одноэтажный, деревянный, как раз напротив типографии. Я у него галстуки покупал, так ездил туда.
— Вы его давно видели последний раз?
— В прошлом году, он ко мне пару разу с очень милой девушкой заходил, просил почему-то называть его Олегом.
— Ну а вы?
— Называл, мне не жалко.
— Он часто бывал у вас?
— Я же сказал, пару раз. Такие, как он, — люди бесцеремонные. Приходят без звонка, валятся как снег на голову. Эта наша мягкотелость, свойственная интеллигенции. Знаешь, что дрянной человечишка, а все равно обидеть боишься.
