Глава 8
Как внизу, так и вверху – Без боли нет побед – Головоломки для ума – Трагическое прошлое господина Бента – Что-то в шкафу – Замечательные деньги – Рассуждения Игоря о безумии – Густой замес
Хьюберт задумчиво постучал по одной из трубок Хлюпера.
– Игорь? – позвал он.
– Йа, хозяин? – отозвался Игорь у него из-за спины.
Хьюберт подскочил.
– Я думал, ты у своих сосудов с молниями! – с трудом проговорил он.
– Я был там, гофподин, теперь я тут, гофподин. Ты что-то желайт?
– Ты подключал все эти клапаны, Игорь? У меня не получается ничего поменять!
– Йа, гофподин, – ответил Игорь невозмутимо. – Это повлекайт за фобой ифключительно плачевные пофледфтвия, гофподин.
– Но мне нужно изменить некоторые параметры, Игорь, – сказал Хьюберт, рассеянно снимая с вешалки дождевую шляпу.
– Увы, ф этим будут проблемы, гофподин. Ты фам профийт меня делайт Хлюпер по возможнофти точный.
– Это само собой. Точность превыше всего.
– Он… предельно точный, гофподин, – сказал Игорь неловко. – Вероятно, даже флишком точный, гофподин.
Это его «вероятно» заставило Хьюберта схватиться за зонтик.
– Как что-то может быть «слишком» точным?
Игорь огляделся. Он внезапно напрягся.
– Не возражаешь, если я приглушу акцент? – спросил он.
– Ты это умеешь?
– Фовершенно… то есть совершенно верно, сэр. Но это у нас семейное. На наш акцент рассчитывают, как и на наши швы. Просто мое объяснение и без того покажется тебе слишком сложным для понимания.
– Что ж, э, спасибо. Продолжай.
Это было очень длинное объяснение. Хьюберт слушал внимательно и с открытым ртом. Прозвучал термин «культ карго», а за ним последовали краткий трактат, посвященный гипотезе о том, что вода повсюду знает, где находится вся прочая вода, занимательные факты о черездефисном кремнии и о том, что с ним происходит в непосредственной близости сыра, о преимуществах и недостатках морфического резонирования в зонах повышенной фоновой магии, правда об однояйцовых близнецах и рассказ про то, что если фундаментальная оккультная максима «как вверху, так и внизу» верна, то также верно и обратное «как внизу, так и вверху»…
Наступившая за этим тишина нарушалась только струением воды в Хлюпере и скрипом карандаша бывшего Сычика, который работал, как одержимый демонами.
– Не мог бы ты, пожалуйста, вернуть акцент? – попросил Хьюберт. – Не знаю почему, но так звучит лучше.
– Как фкажешь, гофподин.
– Хорошо. Итак, ты действительно хочешь сказать, что теперь я могу изменить экономическую жизнь города, регулируя Хлюпера? Как будто это ведьмовская восковая кукла и у меня в руках булавки?
– Вфе так, гофподин. Очень хорошее фравнение.
Хьюберт уставился на стеклянный шедевр. Освещение в подвале то и дело менялось, а экономическая жизнь города текла себе по трубам, некоторые из которых были не тоньше волоска.
– Это экономическая модель, которая на самом деле является реальной экономикой?
– Они идентичны, гофподин.
– То есть одним ударом молотка я могу повергнуть город в необратимый экономический коллапс?
– Йа, гофподин. Мне принефти молоток?
Хьюберт, выпучив глаза, разглядывал струящуюся, текучую, бурлящую машину, которую представлял собой Хлюпер. Он захихикал, но это очень быстро переросло в хохот.
– Ха-ха! А-ха-ха-ха!!! А-ХА-ХА-ХА-ХА!!!!.. Стакан воды принеси мне, будь добр… ХА-ХА-ХА-ХА!!! Ха-ха-ха-ха-ха!!.. ХА-ХА! ХА-ХА!!.. – Смех резко оборвался. – Быть такого не может, Игорь.
– Йа, гофподин?
– А то! Посмотри на нашу старую добрую флягу № 244а! Ты видишь? Она пустая!
– Неужели, гофподин?
– Ужели, – ответил Хьюберт. – Фляга № 244а обозначает золото в наших хранилищах, Игорь. А десять тонн золота не могут просто встать и уйти! А? ХА-ХА-ХА-ХА!!! Я же просил тебя принести мне воды. А-ха-ха-ха-ха!!.. ХА-ХА! ХА-ХА!!!..
На лице Космо играла улыбка, а это было опасным местом для игр чего-то столь невинного.
– Все? – спросил он.
– Все клерки из бухгалтерии, – уточнил Досихпор. – Только что высыпали на улицу. Некоторые были в слезах.
– То есть паника, – пробормотал Космо. Он посмотрел на портрет Витинари напротив своего стола и не усомнился, что тот подмигнул ему.
– Кажется, что-то произошло со старшим кассиром, сэр.
– С господином Бентом?
– Кажется, он допустил ошибку, сэр. Говорят, он стал разговаривать сам с собой, а потом просто выбежал за дверь. Говорят, часть сотрудников ушла его искать.
– Маволио Бент допустил ошибку? Сомневаюсь, – сказал Космо.
– Говорят, он сбежал, сэр.
Космо почти приподнял одну бровь без дополнительной помощи. Он был уже настолько близок.
– Сбежал? У него с собой были большие тяжелые саквояжи? Обычно это так делается.
– Насколько мне известно, нет, сэр, – ответил Досихпор.
– Это было бы… кстати.
Космо откинулся назад в кресле, в третий раз за день снял черную перчатку и вытянул перед собой руку. Перстень выглядел внушительно, особенно на фоне бледно-синего пальца.
– Ты когда-нибудь видел массовый набег на банк, Стукпостук? – спросил Космо. – Видел когда-нибудь, как толпы народа бьются за свои деньги?
– Нет, сэр, – ответил Досихпор, который снова начинал волноваться. Тесные сапоги… что ж, это было забавно, но палец точно не должен быть такого цвета.
– Чудовищное зрелище. Словно выброшенного на берег кита обгладывают заживо крабы, – сказал Космо, поворачивая руку так, чтобы свет выхватил затемненную «V». – Сколько бы он ни бился в агонии, исход будет один. Ужасное дело, если правильно все устроить.
В душе он ликовал. Именно так и мыслит Витинари. Планы могут провалиться. Нельзя распланировать будущее. Только напыщенные дураки строят планы. Умный человек подталкивает.
– На правах директора банка и, конечно же, обеспокоенного гражданина, – проговорил он мечтательно, – я немедленно напишу письмо в «Правду».
– Да, сэр, сию минуту, – отозвался Досихпор. – И, быть может, послать за ювелиром, сэр? Уверен, у них есть миниатюрные кусачки, которые…
– Без боли нет побед, Стукпостук. Это помогает мне думать. – И он снова надел перчатку.
– Э… – И тогда Досихпор сдался. Он старался, как мог, но Космо был решительно настроен увечить себя и дальше, и все, что оставалось разумному человеку, – это состричь как можно больше денег, а потом остаться в живых, чтобы их потратить.
– Мне снова улыбнулась удача, сэр, – отважился он.
Чуть больше времени не помешало бы, но Досихпор понимал, что время было на исходе.
– В самом деле? В чем же?
– Проект, над которым я работаю…
– Дорогостоящий проект? Да?
– Я думаю, что смогу достать для вас трость Витинари, сэр.
– С вкладным клинком, ты имеешь в виду?
– Да, сэр. Насколько мне известно, оружие никогда не обнажалось сгоряча.
– Я так понимаю, он всегда держит трость под рукой.
– Я и не говорил, что будет легко, сэр. Или дешево. Но после многих кропотливых трудов случай наконец представился, – сказал Досихпор.
– Говорят, что железо для клинка было извлечено из крови тысячи человек…
– Я тоже слышал, сэр.
– А сам видел эту штуку?
– Мельком, сэр.
Впервые за всю свою службу Досихпор почувствовал жалость к Космо. Слышалась какая-то тоска в его голосе. Он не хотел свергнуть Витинари. В этом городе было полно желающих свергнуть Витинари. Но Космо хотел стать Витинари.
– Какая она? – спросил он с мольбой в голосе. Яд, должно быть, достиг его мозга, подумал Досихпор. Впрочем, мозг Космо был ядовит сам по себе. Может, они подружатся.
– Ну, набалдашник и футляр в точности как ваши, сэр, только слегка изношенные. А лезвие серое и кажется…
– Серое?
– Да, сэр. Выглядит старым и чуть-чуть выщербленным. Но тут и там, если свет правильно упадет, встречаются рыжие и золотые пятнышки. Я бы сказал, оно выглядит зловещим.
– Пятнышки света – это кровь, конечно, – сказал Космо задумчиво. – Или, возможно, о да, вполне возможно, это закованные в сталь души тех, кто умер, чтобы это смертельное оружие могло появиться на свет.
– Об этом я даже и не думал, сэр, – сказал Досихпор, который две ночи провел с новым клинком, красным железняком, латунной щеткой и некоторыми химическими реагентами, чтобы изготовить оружие, которое выглядело бы так, будто оно того и гляди само перережет вам глотку.
– И ты сможешь достать его сегодня?
– Надеюсь, сэр. Это будет рискованно, конечно.
– И, видимо, потребует новых затрат, – сказал Космо с куда большей проницательностью, чем ожидал от него Досихпор в его нынешнем состоянии.
– Столько народу нужно подкупить, сэр. Витинари не обрадуется, когда обо всем узнает, и я не стал рисковать и тратить время на то, чтобы сделать точную реплику.
– Ясно. Понимаю.
Космо опять стянул перчатку и посмотрел на руку. В пальце уже проявился зеленоватый оттенок, и он задумался, не присутствовала ли в сплаве кольца медь. Но розовые, почти красные жилки, бегущие вверх по руке, выглядели совершенно здоровыми.
– Да. Достань мне трость, – пробормотал Космо и повернул руку под свет лампы. Странно, что он не чувствовал никакого тепла на пальце, но это не имело значения.
Он со всей ясностью видел сейчас свое будущее. Туфли, шапочка, кольцо, трость… Пока он заполнял собой сакральное пространство, занятое чертовым Витинари, тот наверняка должен был испытывать все большую слабость и все сильней недоумевать, ошибаться и принимать неверные решения…
– Займись этим, Стукпостук, – сказал он.
Лорд Хэвлок Витинари ущипнул себя за переносицу. День выдался долгим, и вечер явно намечался такой же.
– Мне нужно ненадолго отвлечься, – сказал он. – Давай закончим.
Стукпостук подошел к длинному столу, на котором в это время дня были разложены экземпляры нескольких выпусков «Правды»: его светлость предпочитал следить за тем, что происходило в городе, по мнению его жителей.
Витинари вздохнул. Люди постоянно что-то ему рассказывали. И за последний час они много чего ему рассказали. Они делали это по самым разным причинам: чтобы поднять свой авторитет, заработать денег, получить услугу взамен, из вредности, из злорадства, и, что всегда было подозрительно, из нескрываемого беспокойства об общественном благе. Все вместе представляло собой не информацию, а гигантский тысячеглазый ком мелких, вертлявых, сомнительных фактов, откуда при бережном обращении можно было извлечь крохи информации.
Секретарь положил перед патрицием газету, аккуратно подогнутую на нужной странице и столбце, где был изображен квадрат, разделенный на квадратики поменьше, в некоторых из которых стояли цифры.
– Сегодняшний «икан-но-муда», сэр, – сказал он.
Витинари посмотрел на квадрат несколько секунд и вернул Стукпостуку.
Патриций закрыл глаза и стал барабанить пальцами по крышке стола.
– Хм… Девять, шесть, три, один, семь, четыре. – Стукпостук быстро записывал посыпавшиеся цифры, – восемь, четыре, два, три. Я уверен, они уже использовали эту задачу в прошлом месяце. В понедельник, кажется.
– Семнадцать секунд, сэр, – сказал Стукпостук, продолжпая записывать.
– Что ж, день был напряженный, – ответил Витинари. – И какой в этом смысл? Цифры легко перехитрить. Они не умеют думать в ответ. Люди, которые придумывают кроссворды, – вот кто действительно коварен. Кто бы мог подумать, что «псидксес» – это древнеэфебские резные игольницы из кости?
– Вы, сэр, естественно, – ответил Стукпостук, аккуратно складывая бумаги. – А еще куратор зала эфебских древностей в Королевском музее искусств, составитель кроссвордов в «Правде» и госпожа Грейс Спикер, которая владеет зоомагазином на Пеликуньей улице.
– Нужно обратить внимание на этот зоомагазин, Стукпостук. Женщина такого ума – и довольствуется тем, что рассыпает собачий корм по пакетам? Сомневаюсь.
– Разумно, сэр. Я возьму на карандаш.
– Кстати, приятно слышать, что твои новые сапоги перестали наконец скрипеть.
– Благодарю, сэр. Они замечательно разносились.
Витинари задумчиво глядел на текущие документы.
– Господин Бент, господин Бент, господин Бент, – проговорил он. – Загадочный господин Бент. Без него Королевский банк был бы в гораздо более тяжелом положении, чем есть. И теперь, когда банк оказался без него, все обвалится. Банк вертится вокруг господина Бента. Он живет в его ритме. Старина Шик побаивался его, у меня нет в этом сомнений. Он говорил, что подозревает Бента… – Витинари замолчал.
– Сэр? – спросил Стукпостук.
– Давай просто согласимся с тем, что Бент зарекомендовал себя во всех отношениях образцовым гражданином, – сказал Витинари. – Прошлое – опасная дорожка, не так ли?
– На него нет досье, сэр.
– Он никогда не привлекал к себе внимания. Достоверно я знаю только то, что он приехал к нам в детском возрасте, в повозке каких-то бродячих счетоводов…
– Это как жестянщики и прорицатели? – спросил Мокриц, когда тряский кеб вез их по улицам, которые становились все уже и темнее.
– Думаю, можно и так сказать, – ответила госпожа Драпс с неодобрением в голосе. – У них большой размах, между прочим, доезжают до самых гор, ведут бухгалтерию мелким предприятиям, помогают людям с налогами, все в таком роде. – Она прочистила горло. – Странствуют целыми семьями. Удивительная, должно быть, жизнь.
– Каждый день – новый гроссбух, – сказал Мокриц, серьезно кивая. – А по вечерам все пьют пиво и весело смеются, танцуя польку-неустойку под звуки аккордеона…
– Правда? – спросила госпожа Драпс взволнованно.
– Не знаю. Хотелось бы верить, – ответил Мокриц. – Что ж, это хотя бы что-то объясняет. Он явно амбициозен. А большее, на что можно было надеяться в дороге, так это что ему дадут править лошадью.
– Ему было тринадцать, – сказала госпожа Драпс и громко высморкалась. – Это так печально. – Она обратила заплаканное лицо к Мокрицу. – Что-то ужасное произошло с ним в прошлом, господин фон Фиглик. Говорят, однажды в банк приходили какие-то люди и спрашивали…
– Пансион госпожи Торт, приехали, – сказал возница, резко тормозя. – С вас одиннадцать пенсов, и не просите подождать, а то с лошадки тут вмиг подковы снимут.
Дверь пансиона открыла самая волосатая женщина, какую Мокрицу когда-либо доводилось видеть, но в районе Вязовой улицы не стоило обращать на такое внимание. Госпожа Торт славилась тем, что была гостеприимна к прибывающей в город нежити, предоставляя ей кров и понимание, пока они не вставали на ноги, сколько бы их ни было.
– Госпожа Торт? – спросил Мокриц.
– Мама в церкви, – ответила женщина. – Она предупредила, что ты будешь, господин фон Липвиг.
– У вас здесь проживает некий господин Бент, если не ошибаюсь?
– Это банкир? Седьмая комната на втором этаже. Но его, кажется, нет. У него какие-то проблемы?
Мокриц обрисовал ситуацию, ни на секунду не забывая о дверях, приоткрывавшихся в темноте за спиной женщины. Воздух был резким от запаха дезинфицирующего средства. Госпожа Торт верила в чистоту более свято, чем в богов, да и к тому же без этих острых сосновых ноток половина постояльцев рехнулась был от запахов другой половины.
И посреди всего этого была тихая, безликая комната старшего кассира господина Бента. Женщина, сообщившая, что зовут ее Людмиллой, с большой неохотой открыла им дверь хозяйским ключом.
– Он всегда был таким хорошим жильцом, – сказала она. – С ним никогда не было хлопот.
Одного взгляда хватило на все: узкая комната, узкая койка, аккуратно развешанная вдоль стен одежда, умывальный набор из крохотного тазика и кувшина, неуместно громоздкий шкаф. Жизнь порождает хлам… но только не жизнь господина Бента. Если только вся она не заключалась в шкафу.
– Большинство ваших постоянных жильцов нежи…
– …альтернативно живые, – отрезала Людмилла.
– Ну да, конечно, вот мне и интересно… почему господин Бент живет здесь?
– На что это ты намекаешь, господин фон Фиглик? – спросила госпожа Драпс.
– Согласись, это довольно неожиданно, – сказал Мокриц. И поскольку она и без того была слишком расстроена, он не стал продолжать: «Мне не нужно ни на что намекать. Все намекает само собой. Высокий. Мрачный. Приходит до рассвета, уходит после заката. Шалопай на него рычит. Маниакальный счетовод. Зацикливается на мелочах. Заставляет бегать мурашки по телу, а потом тебе становится немного совестно. Спит на узкой длинной койке. Живет у госпожи Торт, где водятся вампиры. Остается только соединить все точки».
– Это не имеет никакого отношения к человеку, который приходил накануне? – спросила Людмилла.
– Что за человек?
– Он не назвался. Сказал только, что друг. Весь в черном, с черной тростью и серебряным черепом на ней. Мама сказала, пренеприятный тип. Хотя, – добавила Людмилла, – она так почти про всех говорит. Карета у него тоже была черная.
– Речь же не о лорде Витинари?
– О нет, его мама очень любит, только говорит, что он слишком мало народу вешает. Нет, мама сказала, этот был в теле.
– Ах, вот оно как, – сказал Мокриц. – Что ж, спасибо, госпожа. Нам, наверное, пора. У тебя совершенно случайно нет ключа от этого шкафа?
– Ключа нет. Господин Бент поставил на него новый замок уже несколько лет назад, но мама не стала жаловаться, потому что с ним никогда нет никаких проблем. Это такой волшебный замок, из тех, которые продают в университете, – продолжала Людмилла, пока Мокриц изучал дверцу. Морока с магическими замками была в том, что практически все что угодно могло оказаться ключом, от слова до прикосновения.
– Странно, что он вешает всю свою одежду на стену, не правда ли? – спросил Мокриц, выпрямившись во весь рост.
Людмилла посмотрела на него укоризненно.
– Мы в этом доме не используем слово «странно».
– Альтернативно нормально? – предложил Мокриц.
– Так пойдет. – Глаза Людмиллы предупреждающе сверкнули. – Кто может сказать, кто по-настоящему нормален в этом мире?
«Ну, для начала, например, тот, у кого ногти не становятся длиннее, когда он в плохом настроении», – подумал Мокриц.
– Что ж, нам пора возвращаться в банк, – сказал он. – Если господин Бент объявится, передайте ему, что его ищут.
– И волнуются за него, – торопливо вставила госпожа Драпс, потом прикрыла ладонью рот и покраснела.
«Я просто хотел делать деньги, – думал Мокриц, провожая дрожащую госпожу Драпс до района, куда осмеливались заезжать кебы. – Я считал банковскую службу сплошной, хоть и прибыльной, скукой, разбавленной толстыми сигарами. Но она оказалась альтернативно нормальной. Во всем банке адекватен только Игорь и, возможно, репка. Причем насчет репки я не уверен».
Он подбросил шмыгающую носом госпожу Драпс к ее квартире на Добромыльной улице, пообещал дать ей знать, когда будут новости о беглом господине Бенте, и доехал в кебе до банка. Ночная охрана уже заступила на пост, но некоторые клерки все еще околачивались по залам, видимо, не в силах смириться с новой действительностью. Господин Бент был чем-то незыблемым, вроде колонны.
Значит, к нему приезжал Космо. Это не могло быть светским визитом.
Но чем это было? Угрозой? Что ж, никому не понравятся побои. Но, возможно, Космо действовал более тонко. Возможно, это было: «Мы всем расскажем, что ты вампир». На что здравомыслящий человек ответил бы: «Ну и подавитесь». Это могло бы сойти за угрозу двадцать лет назад, но не сегодня. В городе было полно вампиров, этих невротиков, носивших на груди Черную Ленту, чтобы все видели, что они дали обет трезвости. Они вели каждый свою, за неимением лучшего слова, жизнь. В основном люди просто смирились. День за днем проходил без всяких проблем, и к этому просто стали относиться как к норме. Альтернативной, но все-таки норме.
Ладно, господин Бент скрывал свое прошлое, но за это не линчуют. Он сорок лет просидел в банке, складывая и вычитая, в конце-то концов.
Но что, если сам он относился к этому иначе? Ты меряешь здравый смысл линейкой, а кто-то другой – картофелиной.
Мокриц не слышал приближения Глэдис. Он просто понял, что она стоит за ним.
– Я Очень Беспокоилась За Тебя, Господин Фон Липвиг, – пророкотала она.
– Спасибо, Глэдис, – произнес он осторожно.
– Я Сделаю Тебе Сэндвич. Ты Любишь Мои Сэндвичи.
– Это очень мило с твоей стороны, Глэдис, но госпожа Ласска вскоре составит мне компанию за ужином наверху.
Огонь в глазах голема чуть притух и тут же разгорелся ярче.
– Госпожа Ласска.
– Да, она приходила сегодня утром.
– Дама.
– Она моя невеста, Глэдис. Я надеюсь, она будет часто здесь бывать.
– Невеста, – повторила Глэдис. – Ах, Да. Я Как Раз Читаю «Двадцать Советов, Как Сделать Вашу Свадьбу Незабываемой».
Ее глаза потускнели. Она развернулась и с топотом пошла к лестнице.
Мокриц чувствовал себя подлецом. Он, впрочем, и был подлецом, но чувство от этого приятнее не становилось. С другой стороны, она… черт, он… это… Глэдис была продуктом несвоевременной женской солидарности. Что он мог этому противопоставить? Доре Гае придется что-то с этим делать.
Он заметил, что рядом учтиво топчется один старший клерк.
– Да? – сказал Мокриц. – Чем могу помочь?
– Что нам теперь делать, господин?
– Как тебя зовут?
– Спиттл, господин. Роберт Спиттл.
– Почему ты задаешь мне этот вопрос, Боб?
– Потому что председатель тявкает, господин. Сейфы нужно запирать. И бухгалтерию. Все ключи у господина Бента. Зови меня Роберт, если не возражаешь.
– Запасных ключей нет?
– Они могут быть в кабинете председателя, господин, – ответил Спиттл.
– Послушай меня… Роберт. Я хочу, чтобы ты шел домой и как следует выспался, ясно? А я найду ключи и запру все замки, которые найду. Уверен, господин Бент вернется к нам завтра, а если нет, я созову всех старших клерков на совещание. То есть, ха, вы же должны знать, как все здесь работает!
– Оно-то да. Конечно. Только… это… но… – Голос клерка растворился в тишину.
«Но среди них нет господина Бента, – подумал Мокриц. – Распределить обязанности ему было не легче, чем устрице станцевать танго. Что же мы будем делать?»
– Здесь до сих пор люди? Вот тебе и график работы, – раздался голос из дверей. – Я слышу, у тебя снова неприятности.
Это была Дора Гая, и, конечно, она имела в виду «Здравствуй, как я рада тебя видеть».
– Ты выглядишь сногсшибательно, – сказал Мокриц.
– Знаю, – ответила Дора Гая. – Что тут у вас происходит? Возница сказал, что весь персонал разбежался у тебя из банка.
Позже Мокриц решил: вот когда все пошло наперекосяк. Слухи, как лошадей, нужно оседлать прежде, чем они ускачут со двора, чтобы иметь возможность натянуть удила. Нужно было задуматься: на что это похоже, когда сотрудники бегут из банка? Нужно было мчаться в редакцию «Правды». Нужно было вскочить в седло и завернуть этого жеребца обратно в стойло, здесь и сейчас.
Но Дора Гая действительно выглядела сногсшибательно. К тому же всего-навсего у одного сотрудника что-то перемкнуло, и он покинул банк. Что тут такого можно подумать?
Ответ, разумеется, был: все что угодно.
Он почувствовал, что кто-то возник у него за спиной.
– Гофподин фон Липвиг, гофподин?
Мокриц обернулся. Когда ты только что смотрел на Дору Гаю, смотреть после этого на Игоря совсем не хотелось.
– Игорь, сейчас не время… – начал Мокриц.
– Я знавайт, что мне не положено поднимайтфя наверх, гофподин, но гофподин Клямф говорит, что он заканчивайт ф рифунком. Очень хорошо.
– О чем это он? – спросила Дора Гая. – Я и двух слов не поняла.
– О, внизу в совоку… в подвале ждет человек, который рисует по моей просьбе долларовую банкноту. Бумажные деньги, в общем.
– Серьезно? Я бы с удовольствием посмотрела.
– Правда?
Это было поистине потрясающе. Мокриц разглядывал эскизы лицевой и оборотной сторон банкноты. Под ослепительно-белыми Игоревыми лампами они выглядели насыщенными, как сливовый пирог, и более затейливыми, чем гномий контракт.
– Мы сделаем столько денег, – сказал он громко. – Потрясающая работа, Сы… господин Клямс!
– Я все же останусь Сычиком, – сказал художник беспокойно. – Главное-то в Дженкинсе.
– Ну конечно, – согласился Мокриц. – В округе, должно быть, десятки Сычиков. – Он перевел взгляд на Хьюберта, который влез на стремянку и с отчаянием рассматривал трубы.
– Как там дела, Хьюберт? – спросил Мокриц. – Деньги растекаются как и прежде, все в порядке?
– Что? Ах, все хорошо. Хорошо. Хорошо, – ответил Хьюберт и чуть не перевернул стремянку, торопясь слезть. Он посмотрел на Дору Гаю с выражением панической неуверенности.
– Это Дора Гая Ласска, Хьюберт, – сказал Мокриц на случай, если тот собирался удрать. – Моя невеста. Это женщина, – добавил он, видя беспокойство на его лице.
Дора Гая протянула ему руку.
– Здравствуй, Хьюберт, – сказала она.
Хьюберт уставился на нее.
– Можешь пожать ей руку, Хьюберт, – подсказал Мокриц осторожно. – Хьюберт экономист. Это как алхимик, только грязи меньше.
– Значит, ты разбираешься в том, как крутятся деньги, да, Хьюберт? – спросила Дора Гая, пожимая вялую руку.
Наконец к Хьюберту вернулся дар речи.
– Я сварил одну тысячу девяносто семь швов, – сказал он. – И выдул «закон убывающей доходности».
– Полагаю, ты такой единственный, – сказала Дора Гая.
Хьюберт просиял. Оказывается, ничего сложного!
– Мы все делаем правильно, между прочим! – сказал он.
– Я и не сомневаюсь, – ответила Дора Гая, пытаясь высвободить свою руку.
– Он может отследить каждый доллар в этом городе, представляешь? Возможности безграничны! Но, но, но, э, конечно, мы ничего не нарушаем!
– Рада слышать, Хьюберт, – сказала Дора Гая и потянула сильнее.
– Конечно, мы испытываем трудности роста! Но мы следим за всем с самым пристальным вниманием! Мы ничего не потеряли из-за того, что не закрыли клапан или что-нибудь такое!
– Как увлекательно! – Дора Гая уперлась свободной рукой в плечо Хьюберту и вырвала вторую руку из его хватки.
– Нам пора, Хьюберт, – сказал Мокриц. – А ты продолжай в том же духе. Я тобой очень горжусь.
– Правда? – удивился Хьюберт. – Господин Космо сказал, что я не в своем уме, и настаивал, чтобы тетя продала Хлюпер на лом!
– Типичное ограниченное старорежимное мышление, – сказал Мокриц. – На дворе Век Анчоуса! Будущее принадлежит таким, как ты, – тем, кто объяснит нам, как все устроено.
– Правда? – спросил Хьюберт.
– Помяни мои слова, – ответил Мокриц, решительно подталкивая Дору Гаю к выходу.
Когда они ушли, Хьюберт понюхал свою ладонь и содрогнулся.
– Они были хорошие люди, правда? – спросил он.
– Йа, гофподин.
Хьюберт посмотрел наверх, на блестящие журчащие трубки Хлюпера, послушно отражающие своим током и пульсацией круговорот денег в городе. Один-единственный удар может сотрясти мир. Чудовищная ответственность.
Игорь присоединился к нему. Они стояли в тишине, которую нарушал только плеск финансов.
– Что же мне делать, Игорь? – спросил Хьюберт.
– В давние времена у наф бывайт пофловица, – поведал Игорь.
– Что?
– Пофловица. У наф говоряйт: «Если ты не желайт монфтра, зачем ты дергайт за рычаг».
– Ты же не думаешь, что я сошел с ума, а, Игорь?
– Много великий люди фчитайт фумафшедшими, гофподин Хьюберт. Даже доктор Ханф Форворд называйт фумафшедший. Но я тебе так говорийт: мог ли фумафшедший фоздавайт революционный прифпофоблений для выемки живого мозга?
– С этим Хьюбертом все… в порядке? – спросила Дора Гая, когда они поднимались по мраморной лестнице туда, где ждал ужин.
– По меркам одержимых ученых, которые не видят солнечного света? – сказал Мокриц. – Вполне в порядке, я бы сказал.
– Но он вел себя так, как будто никогда прежде не видел женщины!
– Он просто не привык к вещам, к которым не прилагается инструкций, – ответил Мокриц.
– Хм. И почему только с мужчинами такое бывает? – спросила Дора Гая.
Работает на големов за крошечное жалованье, подумал Мокриц. Ради них закрывает глаза на вандализм и разбитые окна. Ночует в палатке под открытым небом и спорит с влиятельными людьми. Все ради големов. Но он ничего не сказал, потому что ознакомился с инструкцией.
Они поднялись на директорский этаж. Дора Гая принюхалась.
– Чувствуешь? – спросила она. – Бесподобно, не правда ли? От такого запаха и кролик захочет стать плотоядным!
– Баранья голова, – мрачно произнес Мокриц.
– На ней только варится бульон, – сказала Дора Гая. – И все мягкие дрожащие фрагменты предварительно вынимаются. Не переживай. У тебя просто отбивает аппетит старый анекдот, вот и все.
– Какой анекдот?
– Ой, да ладно тебе. Мальчик заходит в мясную лавку и говорит: «Мама сказала купить баранью голову, только, глаза, пожалуйста, оставьте, чтобы нам ее хватило за глаза». Понял? Тут использовано «за глаза» в значении «с лихвой» и в то же время в значении собственно глаз…
– Мне просто кажется, это несправедливо по отношению к барану, вот что.
– Любопытно, – сказала Дора Гая. – Ты ешь красивые анонимные куски животного, но считаешь несправедливым есть другие части? По-твоему, отрубленная голова думает: ну, хотя бы меня они не съедят? Строго говоря, чем больше от животного мы съедим, тем больше счастья принесем всему виду, потому что тогда не понадобится убивать слишком много.
Мокриц распахнул двойные двери, и снова в воздухе повисло ощущение чего-то неправильного.
Шалопая не было. Обычно он ждал в своем лотке, готовый слюняво приветствовать Мокрица. Но лоток пустовал.
К тому же комната казалась больше, потому что в ней не было Глэдис.
На полу валялся маленький голубой ошейник. Пахло готовящейся едой.
Мокриц бросился по коридору в кухню, где голем мрачно стояла у плиты, наблюдая за прыгающей крышкой на огромной кастрюле. Грязная пена стекала по кастрюле и капала на плиту.
Глэдис повернулась и заметила Мокрица.
– Я Готовлю Ужин, Господин Фон Липвиг.
Черные карапузы ужаса принялись играть в параноидальные классики в голове Мокрица.
– Пожалуйста, отложи половник и отойди от кастрюли, – сказала внезапно возникшая рядом Дора Гая.
– Я Готовлю Ужин Для Господина Фон Липвига, – ответила Глэдис с вызовом. Мокриц показалось, что вспененные пузыри сделались больше.
– Да, и похоже, он уже почти готов, – сказала Дора Гая. – И Я Хотела Бы На Него Взглянуть.
Воцарилось молчание.
– Глэдис?
Глэдис отдала ей половник и отступила назад, двигаясь легко и беззвучно, как дым, несмотря на свои полтонны глины.
Дора Гая осторожно приподняла крышку с кастрюли и опустила черпак в кипящее месиво.
Что-то царапнуло ботинок Мокрица. Он опустил глаза и увидел встревоженные и выпученные, как у золотой рыбки, глаза Шалопая.
Потом он перевел взгляд обратно на то, что всплывало из кастрюли, и понял, что с момента его последнего вдоха прошло секунд тридцать.
В кухню ворвалась Пегги.
– Вот ты где, шалунишка! – воскликнула она, хватая собачку. – Представляете, вырвался и побежал к холодильной комнате!
Она огляделась и откинула волосы с лица.
– Ох, Глэдис, я же говорила снять кастрюлю с огня, когда бульон начнет густеть!
Мокриц взглянул на всплывший черпак, и в нахлынувшем облегчении дали о себе знать разнообразные неловкие наблюдения.
«Я работаю здесь меньше недели. Человек, на которого я сильно рассчитываю, сбежал в истерике. Меня вот-вот разоблачат как преступника. Это баранья голова…
…и – спасибо, что позаботился об этом, Эймсбери – на ней солнечные очки».