Глава 9

– Боюсь, мне пора закрывать, преподобный, – вторгся в сны Криббинса голос госпожи Хаузер. – Мы откроемся снова завтра утром в девять часов, – добавил голос с надеждой.

Криббинс открыл глаза. Тепло и мерное тиканье часов склонили его в сладостную дрему.

Госпожа Хаузер стояла перед ним вовсе не в великолепной розовой наготе, в какой она только что предстала перед ним в сновидении, но в невзрачном коричневом плаще и некрасивой шляпе с перьями.

Окончательно проснувшись, Криббинс поспешно нащупал в кармане зубы, которым никогда не доверял свой рот на время сна. Он отвернулся в приступе нехарактерного смущения, с горем пополам вставил их в рот, а потом с горем пополам повернул правильной стороной вверх. Они всегда давали отпор. В отчаянии он выдрал их и сильно стукнул ими об ручку кресла пару раз, чтобы сломить их сопротивление, после чего опять всадил обратно в рот.

– Шпш! – сказал Криббинс и хлопнул себя по щеке. – Спасибо тебе, госпожа, – повторил он, утирая рот платком. – Прошу за них прощения, но, клянушь, мне от них шпашу нет.

– Я не хотела тебя беспокоить, – продолжала госпожа Хаузер, когда ужас улетучился с ее лица. – Уверена, тебе нужно было выспаться.

– Я не спал, госпожа, я размышлял. – С этими словами Криббинс встал. – Размышлял о падении неправедных и вознесении богоугодных. Сказано ведь: и последние станут первыми, а первые станут последними.

– Знаешь, я всегда как-то переживала за это, – сказала госпожа Хаузер. – То есть а что же случится с теми, кто не был первым, но и совсем последним тоже не был? Ну, ты понимаешь, делал все что мог, плелся кое-как… – Она прошагала к двери походкой, которая не так уж деликатно, как ей казалось, приглашала его присоединиться.

– Действительно, загадка, Береника, – ответил Криббинс, следуя за ней. – В Священных Писаниях об этом не упоминается, но я не сомневаюсь, что… – Он нахмурился. Криббинса редко занимали вопросы религии, а конкретно этот оказался весьма хитрым. Он подошел к нему как прирожденный теолог. – Не сомневаюсь, что они будут по-прежнему плештись, но возможно, в другом направлении.

– Назад к последним? – спросила она с беспокойством на лице.

– Ах, госпожа, не забывай, что тогда они уже станут первыми!

– О, об этом я не подумала. Тогда все сходится, конечно, если только изначальные первые не подождут, пока последние подтянутся.

– Это было бы поистине чудом, – сказал Криббинс, глядя, как она запирает за ними дверь. Вечерний воздух казался резким и недружелюбным после тепла газетного архива, и перспектива провести очередную ночь в ночлежке на Обезьяньей улице казалась вдвойне непривлекательной. Сейчас Криббинсу нужно было свое собственное чудо, и что-то ему подсказывало, что оно вырисовывалось прямо на глазах.

– Полагаю, очень непросто тебе найти место для ночлега, – сказала госпожа Хаузер. В темноте он не мог разобрать выражение ее лица.

– О, я верю в лучшее, шештра, – сказал он. – Если Ом не приходит сам, он пошылает… Аагрх! – пружина выскочила! И в такой ответственный момент! Что за наказание!

Но это еще могло сыграть ему на руку, хоть и было мучительно. Госпожа Хаузер надвигалась на него с решимостью женщины, вознамерившейся любой ценой сделать доброе дело. Но как же это было больно! Зубы укусили его за язык.

У него за спиной раздался голос:

– Прошу прощения, я не мог не обратить внимания… Ты, случайно, не господин Криббинс?

Разъяренный болью во рту, Криббинс повернулся к нему с желанием убивать, но госпожа Хаузер сказала:

– Преподобный Криббинс, между прочим. – И его кулаки разжались.

– Эшшйя, – пробормотал он.

На него смотрел бледный юноша в старомодной секретарской форме.

– Меня зовут Досихпор, – произнес он. – И если ты правда Криббинс, я знаю одного небедного человека, который желает с тобой встретиться. Этот день может стать для тебя счастливым.

– В шамом желе? – пробормотал Криббинс. – Ежли этого желовека жовут Кожмо, я хочу вштретиться ш ним. День может штать шчаштливым и для него. Не вежунчики ли мы!

– Признайся, ты, наверное, пережила момент ужаса, – сказал Мокриц, когда они отдыхали в гостиной с мраморными полами. Во всяком случае, Дора Гая отдыхала. Мокриц искал.

– Понятия не имею, о чем ты, – ответила она, когда Мокриц открыл сервант.

– Големы не были созданы, чтобы быть свободными. Они не знают, как справляться… с этим.

– Они научатся. И она бы не навредила собаке, – сказала Дора Гая, наблюдая, как он меряет шагами комнату.

– Но ты усомнилась. Я слышал, как ты с ней разговаривала. «Положи черпак и медленно подними руки», все в таком духе, – сказал Мокриц и открыл один ящик.

– Ты что-то ищешь?

– Ключи от банка. Здесь где-то должна быть связка.

Дора Гая присоединилась к поискам. Либо это, либо спорить о Глэдис. К тому же в апартаментах было полно комодов и ящичков, и в процессе можно было скоротать время до ужина.

– От чего этот ключ? – спросила она всего несколько секунд спустя. Мокриц повернулся к ней. Дора Гая держала в руках серебристый ключ на кольце.

– Нет, должно быть намного больше ключей, – сказал Мокриц. – Где ты вообще его нашла?

Она кивнула на большой стол.

– Я просто прикоснулась здесь сбоку, и… о, а сейчас не сработало…

У Мокрица больше минуты ушло на то, чтобы обнаружить рычажок, которым отпирался маленький ящичек. Закрывшись, он идеально маскировался в древесных прожилках.

– Это, должно быть, для чего-то важного, – сказал он, направляясь к другому столу. – Может, остальные ключи хранились в другом месте. Попробуй его на любом замке. Я здесь только ночую вообще-то. Понятия не имею, что в половине этих ящиков.

Он вернулся к бюро и продолжил копаться в его содержимом, пока не услышал за спиной щелчок и скрип. Дора Гая сказала бесцветным голосом:

– Ты говорил, что сэр Джошуа развлекался здесь с девицами?

– Вроде да. А что?

– Вот это, я понимаю, развлечение.

Мокриц обернулся. Дверца массивного серванта была открыта настежь.

– О нет, – сказал он. – Что все это такое?

– Ты, наверное, шутишь?

– Ну да, конечно. Но оно все такое… черное.

– И кожаное, – добавила Дора Гая. – И не исключено, что резиновое.

Они приблизились к представшему перед ними музею изобретательной эротики. Некоторые вещи, освобожденные из долгого плена, разворачивались, соскальзывали на пол и в отдельных случаях отскакивали от него.

– Это… – Мокриц ткнул пальцем в нечто, отозвавшееся звонким пинг! – …точно, резиновое. Вне всяких сомнений.

– А тут все с рюшечками, – сказала Дора Гая. – У него, наверное, кончились идеи.

– Или идеи кончились в природе. Ему вроде было восемьдесят, – сказал Мокриц в тот момент, когда сейсмический сдвиг вынудил очередные нагромождения расползтись и посыпаться вниз.

– Какой молодец, – сказала Дора Гая. – Смотри, здесь еще пара книжных полок, – продолжала она, вглядываясь в темноту в глубине шкафа. – Вот тут, сразу за этим любопытным седлом и плетками. Надо думать, чтение на ночь.

– Не уверен, – сказал Мокриц, сняв с полки обитый кожей томик и открыв его наугад. – Гляди, это же дневник старика. Целые годы дневников. Боги мои, десятилетия!

– Давай опубликуем и заработаем состояние, – предложила Дора Гая и ткнула ногой в груду барахла. – В обложках без рисунков, конечно же.

– Нет, ты не понимаешь. Здесь может быть написано про господина Бента! Какая-то его тайна… – Мокриц провел пальцем по корешкам. – Посмотрим, ему сорок семь, он появился в банке, когда ему было тринадцать, а несколько месяцев спустя кто-то пришел его искать. Старому Шику они не понравились… Ага! – Он снял с полки пару томиков. – Вот что может нам помочь, они примерно той поры…

– Что это за штуки и почему они звенят? – спросила Дора Гая и показала ему странного вида приспособления.

– Откуда мне знать?

– Ты же мужчина.

– Ну да. И что с того? Я-то этим не увлекаюсь.

– Знаешь, а мне кажется, это что-то вроде хрена, – задумчиво проговорила Дора Гая.

– Прости?

– Ну… то есть хрен хорошо идет к сэндвичу с говядиной, и ты берешь немножко из банки. Но в какой-то момент одной ложки уже…

– Не хватает, – подхватил Мокриц завороженно.

– …И ты берешь две ложки, две перерастают в три, в конце концов хрена становится больше, чем мяса, и в один прекрасный день ты понимаешь, что мясо выпало, а ты даже не заметил.

– Сомневаюсь, что это подходящая метафора, потому что видел я, как ты делаешь сэндвичи с хреном, – сказал Мокриц.

– Допустим, но она все равно хорошая, – сказала Дора Гая. Она нагнулась и подобрала что-то с пола. – Вот твои ключи. Если повезет, мы никогда не узнаем, как они здесь оказались.

Мокриц взял связку. Она была тяжелая – на ней висели ключи самых разных размеров.

– И что нам делать со всем этим добром? – спросила Дора Гая и снова пнула вещи. Груда заколыхалась, и в глубине что-то пискнуло.

– Сложим обратно в сервант? – предложил Мокриц неуверенно. Куча безжизненного барахла имела угрюмый инопланетный вид, ну или напоминала морское чудище, которое бесцеремонно вытащили на свет из мрака родной пучины.

– Не думаю, что мне это под силу, – сказала Дора Гая. – Давай просто оставим дверь открытой, и пусть оно само заползет обратно. Эй! – Последнее было обращено к Шалопаю, который бойко улепетывал из комнаты, зажав что-то в зубах.

– Скажи мне, что это была обычная резиновая косточка, – попросила она. – Пожалуйста.

– Не-а. – Мокриц покачал головой. – Это описание было бы в корне неверным. Я думаю, это было… был… короче, это не резиновая косточка.

– Но подумай, – сказал Хьюберт, – разве мы бы не знали, если бы золото было украдено? Люди не молчат о таких вещах! Я почти уверен, что у нас брак в перекрестном многоклапаннике, вот здесь. – Он постучал по тонкой стеклянной трубке.

– Фомневаюфь, что Хлюпер ошибайтфя, гофподин, – ответил Игорь хмуро.

– Игорь, ты ведь понимаешь, что если Хлюпер не ошибается, то мне придется поверить, что в нашем хранилище не осталось золота?

– Уверен, Хлюпер не допуфкайл ошибки, гофподин. – Игорь вынул из кармана доллар и подошел к колодцу. – Будь добр, гофподин, профледи за фтолбиком утраченных фредфтв, – попросил он и бросил монету в темные воды. Она сверкнула в последний раз и утонула в стоячих водах, миновав карманы Человечества.

В одном из углов изогнутой стеклянной трубчатой системы Хлюпера поднялся вверх маленький синий пузырек. Болтаясь из стороны в сторону на пути вверх, он вырвался на поверхность с тихим «хлюп!».

– Ох, мамочки, – сказал Хьюберт.

Неписаный закон комического жанра гласит, что когда два человека обедают за столом, рассчитанным на двадцать персон, они садятся на противоположных его концах. Мокриц и Дора Гая не стали пробовать – они просто сели друг рядом с другом. Глэдис встала в дальнем конце, с салфеткой, перекинутой через руку, обиженно сверкая глазами.

Бараний череп ничуть не помог Мокрицу в его нынешнем состоянии. Пегги расположила блюдо в центре стола и расставила вокруг цветы, но модные солнечные очки действовали ему на нервы.

– Хороший ли у големов слух? – спросил он.

– Отменный, – ответила Дора Гая. – Не волнуйся, у меня есть план.

– Прекрасно.

– Нет, правда. Завтра мы идем с ней на прогулку.

– А нельзя просто… – Мокриц замешкался и беззвучно произнес: – Поменять слова у нее в голове?

– Она свободный голем! – возразила Дора Гая. – Как бы тебе такое понравилось?

Мокриц вспомнил Сычика и репку.

– Не очень, – признал он.

– Сознание свободных големов нужно менять силой убеждения. Думаю, я справлюсь.

– Завтра ведь должны прибыть твои золотые големы?

– Надеюсь.

– Насыщенный будет день. Я запускаю бумажные деньги в оборот, а ты будешь водить золото по улицам.

– Мы не могли оставить их под землей. И вообще, они могут оказаться не золотыми. С утра схожу к профессору Флиду.

– Мы сходим к нему. Вместе!

Она похлопала Мокрица по руке.

– Не бойся. Бывают вещи и похуже золотых големов.

– Что-то ничего не приходит в голову, – сказал Мокриц – и пожалел об этом впоследствии. – Я хочу отвлечь людей от мыслей о золоте…

Он умолк и посмотрел на барана, который уставился на него в ответ невозмутимо и загадочно. Мокрицу почему-то показалось, что барану не хватает саксофона и черного берета.

– Они же искали его в хранилище? – подумал он вслух.

– Чтобы проверить? – не поняла Дора Гая.

– Он должен был отправиться туда. Единственное, на что всегда можно положиться, так? Основа всего, что имеет ценность?

– Кто – он?

– Господин Бент в банковском хранилище! – воскликнул Мокриц и вскочил так быстро, что опрокинул стул. – У него есть все ключи!

– Что? Это тот тип, который слетел с катушек после того, как ошибся?

– Он самый. У него Прошлое.

– С большой буквы П?

– Именно! Пойдем, надо спуститься в хранилище!

– Я думала, у нас будет романтический ужин?

– И он будет! Как только мы его оттуда достанем!

Единственным звуком в хранилище был стук каблука Доры Гаи. Это очень раздражало Мокрица, который расхаживал взад-вперед перед дверью хранилища в свете серебряных подсвечников, прежде украшавших обеденный стол.

– Я надеюсь, Эймсбери не даст бульону остыть, – сказала Дора Гая.

Топ-топ-топ-топ.

– Во-первых, – сказал Мокриц, – чтобы открыть такой сейф, нужно носить прозвище Ловкие Пальцы, а во-вторых, моих отмычек тут явно недостаточно.

– Тогда пойдем и найдем этого Ловкие Пальцы. У него наверняка будут подходящие.

Топ-топ-топ-топ.

– И это нам не поможет, потому что, в-третьих, такого человека скорее всего не существует, и в-четвертых, хранилище закрыто изнутри. И мне кажется, он оставил ключ в замке, поэтому мои отмычки и не работают!

– Ясно. Тогда мы можем вернуться в апартаменты?

Топ-топ топ-топ.

Он снова заглянул в маленький глазок на двери. Изнутри тот был задвинут тяжелой дощечкой, и Мокриц видел только отблески света, просачивающиеся по краям. Там горела лампа. Чего там не было, насколько он мог судить, так это вентиляции. Похоже, хранилище построили до того, как концепция дыхания набрала популярность. Эту рукотворную пещеру предназначили для хранения того, что никогда не предполагалось изымать. Золоту не страшно удушье.

– Вряд ли у нас есть выбор, – сказал Мокриц. – Потому что, в-шестых, у него заканчивается воздух. Может быть, он уже умер!

– Если он мертв, пусть подождет до завтра? Здесь ужасно холодно.

Топ-топ топ-топ.

Он поднял глаза к потолку. Тот состоял из древних дубовых перекладин, перетянутых железными ободами. Мокриц знал, что представляет собой старый дуб. Древесина могла быть хуже стали. Она тупила топоры и отбивала молотки обратно в лица их хозяев.

– А охрана не может помочь? – предложила Дора Гая.

– Не думаю. К тому же не хотелось бы поощрять взлом банковского хранилища.

– Но в охране же служит Городская Стража.

– И что? Когда ты рвешь когти с таким количеством золота, сколько можно унести, о прежнем месте службы думаешь в последнюю очередь. Я преступник. Можешь мне поверить.

Он направился назад к лестнице, что-то считая про себя.

– А теперь ты что делаешь?

– Определяю, какая часть банка находится прямо над золотом, – сказал Мокриц. – Хотя знаешь что? Я, кажется, и так знаю. Хранилище будет прямо под его столом.

…Лампа почти догорела, и маслянистый дым клубился и оседал на мешки, где, свернувшись калачиком, лежал господин Бент.

Сверху послышались звуки и голоса, отделенные от него древним потолком. Один голос сказал:

– Я не могу его сдвинуть. Ладно, Глэдис, принимайся за работу.

– Такое Поведение Разве Достойно Леди? – прогромыхал второй голос.

– Конечно. Это считается перестановкой мебели, – произнес третий, явно женский, голос.

– Очень Хорошо. Я Подниму Стол И Протру Под Ним Пыль.

Последовал треск дерева, царапающего дерево, и немного пыли просыпалось на нагромождение слитков.

– Как Тут Пыльно. Я Принесу Метлу.

– Вообще-то, Глэдис, сейчас я бы попросил тебя поднять пол, – сказал первый голос.

– Там Тоже Пыльно?

– Не сомневаюсь.

– Очень Хорошо.

Раздалось несколько ударов, от которых заскрипели балки, и следом раздался голос:

– В Книге Леди Ваггон По Домоводству Ничего Не Сказано Про Уборку Под Полом.

– Глэдис, там, может быть, человек умирает.

– Понимаю. Тогда Придется Прибраться, – послышался удар, сотрясший перекрытия. – Леди Ваггон Пишет, Что От Трупов, Найденных По Окончании Праздничной Вечеринки, Следует Незаметно Избавиться Во Избежание Скандала.

Еще три удара, и балка переломилась.

– Леди Ваггон Пишет, Что Стражники Невежи И Не Вытирают Грязные Сапоги.

Хрустнула очередная перекладина. Сверху прорезался свет. Показалась рука размером с лопату, ухватилась за железную стяжку и переломила его…

Мокриц заглянул в темное помещение, и его обволокло дымом.

– Он здесь, внизу! О боги, какая же вонь!

Дора Гая заглянула ему через плечо.

– Он живой?

– Я уж надеюсь. – Мокриц пролез между балками и спрыгнул на ящики со слитками.

Несколько мгновений спустя он крикнул:

– Пульс есть. И ключ в замке. Ты не могла бы спуститься и помочь мне?

– Эй, у нас гости, – крикнула в ответ Дора Гая.

Против света теперь были видны два силуэта в шлемах. Проклятье! Нанимать в охрану стражников было, конечно, умно, но они имели обыкновение всюду носить с собой свои значки и принадлежали к числу людей, которые делают скоропалительные выводы только на том основании, что они застукали человека в руинах банковского хранилища после закрытия. Слова «Я все могу объяснить» так и просились на язык, но Мокриц вовремя его прикусил. В конце концов, это был его банк.

– А вы что здесь делаете? – спросил он требовательно.

Это оказалось достаточно неожиданно, чтобы сбить охранников с толку, но один из них оправился.

– Это же банковское хранилище, господин? – спросил он.

– Я заместитель председателя, кретин! Тут человеку плохо!

– Он упал, когда ты вламывался в хранилище?

О боги, прирожденного легавого так просто с толку не сбить. Они все равно будут задавать вопросы этим спокойным, гнетуще спокойным голосом. Когда ты полицейский, все вокруг – преступление.

– Офицер… ты ведь из Стражи?

– Констебль Пикша, господин.

– Хорошо, констебль, мы можем вынести моего коллегу на свежий воздух? Он задыхается. Я отопру вам дверь.

Пикша кивнул второму стражнику, и тот побежал к лестнице.

– Если у тебя был ключ, господин, зачем ты вломился в хранилище?

– Чтобы его вытащить, конечно же!

– Тогда как…

– Этому есть разумное объяснение, – сказал Мокриц. – Я выберусь отсюда, и мы еще вместе над этим посмеемся.

– Жду с нетерпением, господин, – сказал Пикша. – Очень люблю посмеяться.

Разговаривать со Стражей – все равно что танцевать чечетку на оползне. Если ты умеешь это делать, то можно удержаться на ногах, но никак нельзя изменить направление или затормозить, а в итоге тебя все равно завалит.

Это был уже не констебль Пикша. Констебль Пикша сменился в тот момент, когда нашел в карманах распорядителя Королевского монетного двора бархатный сверток с отмычками и кистень. Тогда появился сержант Детрит.

Мокриц знал, что отмычки теоретически не были чем-то противозаконным. Можно было спокойно владеть отмычками. Но владеть отмычками, находясь при этом в чужом доме, было нежелательно. А владеть отмычками, стоя в полуразрушенном банковском хранилище, ускакало так далеко от «можно», что вплотную приблизилось к искривлению вселенной.

Поначалу дела у Детрита шли неплохо. Однако сержант начал терять нить происходящего, получив доказательства, что у Мокрица были все законные основания иметь при себе ключи от хранилища, в которое он вломился. Это показалось троллю преступным актом само по себе, и он даже прикинул, не впаять ли Мокрицу обвинение в «трате времени Стражи посредством взлома и проникновения без всякой на то необходимости». Инстинктивная потребность в отмычках была ему непонятна. У троллей не было названия для грубой силы, примерно так же, как у луж не было названия для воды. К тому же он он никак не мог понять образ мыслей и поступки почти покойного господина Бента. У троллей не едет крыша, у них сносит башню. Так что он опустил руки, и тогда появился капитан Моркоу.

С ним Мокриц был знаком давно. Это был крупный малый, от которого пахло мылом и чье лицо было воплощением голубоглазой невинности. Мокриц не мог ничего разглядеть за этим дружелюбным лицом, ровным счетом ничего. Он хорошо умел читать людей, но капитан Моркоу был закрытой книгой в запертом на ключ шкафу. И он всегда говорил учтиво в очень назойливой полицейской манере.

– Добрый вечер, – сказал он вежливо, усаживаясь напротив Мокрица в небольшом кабинете, который внезапно превратился в комнату для допросов. – Для начала хотелось бы расспросить тебя о трех людях в подвале. И о большой стеклянной… штуке?

– Это господин Хьюберт Трямм и его ассистенты, – ответил Мокриц. – Они изучают экономическую систему города. Тут они ни при чем. Если так подумать, я тут тоже ни при чем! И вообще, нет здесь никакого тут! Я уже все объяснил сержанту.

– Сержант Детрит считает тебя слишком умным, господин фон Липвиг, – сказал капитан Моркоу и открыл блокнот.

– Ну да, не удивлюсь, если он о большинстве людей того же мнения.

Ни один мускул не дрогнул на лице Моркоу.

– Ты можешь объяснить мне, почему внизу голем в женском платье велит моим людям вытереть грязные ботинки? – спросил он.

– Без риска показаться сумасшедшим – нет, не могу. А какое это имеет отношение к делу?

– Не знаю, господин. Но надеюсь в этом разобраться. Кто такая леди Дейрдре Ваггон?

– Она пишет старомодные книжки по этикету и домоводству для юных барышень, мечтающих стать такими женщинами, у которых есть время заниматься флористикой. Это действительно важно?

– Не знаю, господин. Я прилагаю все усилия, чтобы разобраться в ситуации. Можешь объяснить мне, почему комнатная собака носится по зданию, имея при себе то, что мы назовем заводным механическим прибором интимного свойства?

– Наверное, потому, что я схожу с ума, – ответил Мокриц. – Единственное, что сейчас важно, – это то, что господин Бент немного… перенервничал и заперся в банковском хранилище. Нужно было немедленно его оттуда вытаскивать.

– Ах да, хранилище, – сказал капитан. – Поговорим о золоте?

– А с золотом-то что?

– Я надеялся, это ты нам объяснишь. Ты вроде собирался продавать его гномам?

– Чего? Ну да, но я говорил это только для того, чтобы отстоять свою позицию…

– Позицию, – хмуро повторил капитан Моркоу и записал это.

– Я ведь знаю, как делаются такие дела, – сказал Мокриц. – Ты будешь мне зубы заговаривать в надежде, что я вдруг забуду, где нахожусь, и скажу какую-нибудь глупость, которая изобличит мою вину, я прав?

– Спасибо, господин, – сказал капитан Моркоу и перевернул страницу в блокноте.

– За что спасибо?

– За то, что признался, что знаешь, как делаются такие дела.

«Видишь? – сказал Мокриц сам себе. – Вот что бывает, стоит чуть-чуть расслабиться. Ты теряешь хватку. Даже легавый может тебя перехитрить».

Капитан оторвался от блокнота.

– Частично, господин фон Липвиг, твои слова были подтверждены беспристрастным свидетелем, который никак не мог быть соучастником в деле.

– Вы говорили с Глэдис? – спросил Мокриц.

– Глэдис – это?..

– Та, кто лезет к вам с грязными сапогами.

– Как голем может быть «ею», господин?

– О, это я знаю. Правильный ответ: а как голем может быть «им»?

– Интересно подмечено. Теперь понятно с платьем. Чисто из праздного любопытства, по-твоему, какой вес может унести один голем?

– Не знаю. Думаю, пару тонн. К чему это ты клонишь?

– Не знаю, господин, – бодро ответил Моркоу. – Командор Ваймс говорит, что, когда жизнь подсовывает тебе тарелку спагетти, тяни за них, пока не найдешь тефтели. Вообще, насколько он мог оценить происходящее, твоя версия событий сходится с показаниями Шалопая.

– Вы допросили собаку?

– Он вообще-то председатель банка, господин фон Липвиг, – заметил капитан.

– Как вы поняли, что… ах, это ваш вервольф, верно? – Мокриц расплылся в улыбке.

– Мы ничего не подтверждаем.

– Если что, все и так знают, что это Шнобби Шноббс.

– Неужели, господин? Ох боги. В общем, твои сегодняшние действия не оспариваются.

– Отлично. Спасибо. – Мокриц собрался вставать.

– Чего нельзя сказать о твоих действиях ранее на неделе.

Мокриц снова сел.

– И? Мне же не нужно отчитываться за них, верно?

– Это могло бы помочь нам.

– Каким образом?

– Это могло бы помочь нам понять, почему в хранилище нет золота, господин. Незначительная деталь в общей картине вещей, но она как-то озадачивает.

В этот момент, совсем неподалеку, залаял Шалопай…

Космо Шик сидел за столом, сцепив пальцы рук перед собой, и смотрел, как Криббинс ест. Редкий человек при наличии выбора делал это дольше тридцати секунд.

– Нравится суп? – спросил Космо.

Криббинс после продолжительного финального хлебка отставил тарелку.

– Первоклассный, ваша светлость. – Он вынул из кармана серую тряпку и…

«Он собирается вынуть свою челюсть, прямо сейчас, прямо здесь, за столом, – подумал Космо. – Удивительно. И да, там застряли кусочки моркови…»

– Не стесняйся, поправляй свои зубы, – сказал он, когда Криббинс достал из кармана гнутую вилку.

– От них совшем шпашу нет, шэр, – произнес Криббинс. – Клянушь, они меня в гроб вгонят. – Пружины звенели, пока он сражался с ними вилкой. Потом, видимо удовлетворившись, он всунул челюсть обратно между серых десен и, чавкнув, посадил ее на место. – Так-то лучше, – объявил он.

– Хорошо, – сказал Космо. – А теперь, ввиду характера заявлений, которые Стукпостук внимательно записал с твоих слов, а ты подписал, позволь задать тебе один вопрос. Почему ты не отправился с этим к лорду Витинари?

– Встречал я людей, которые увиливали от петли, шэр, – ответил Криббинс. – Тут большого ума не надо, если есть золотишко. Чего я не встречал, так это чтобы на следующий день человечек отхватил себе такое теплое местечко. Еще и на государштвенной должности. А тут он вдруг банкир, ни много ни мало. Кто-то ему покровительствует, и чтоб мне пушто было, если это крештная фея. Глупо ш моей штороны было бы идти к Витинари, а? Но он заправляет твоим банком, а ты – нет, а это нехорошо. Так что я к твоим ушлугам, гошподин.

– Наверняка не за бесплатно.

– Пожалуй, да, от небольшого материального вознаграждения я бы не отказался.

– И ты уверен, что фон Липвиг и Стеклярс – одно и то же лицо?

– Это все его улыбка, гошподин. Ее никогда не забудешь. И есть у него дар людям зубы заговаривать, он их прямо заставляет все делать по-егойному. Он ведь как волшебник, гаденыш неблагодарный.

Космо уставился на него, а потом сказал:

– Дай преподобному пятьдесят долларов, Стук… Досихпор, и подскажи ему хорошую гостиницу. Такую, где найдется горячая ванна.

– Пятьдешят долларов? – прорычал Криббинс.

– А потом используем по назначению наш небольшой трофей, понятно?

– Да, сэр. Разумеется.

Космо подвинул к себе листок бумаги, окунул ручку в чернильницу и принялся что-то строчить.

– Пятьдешят долларов? – повторил Криббинс, возмущенный столь малой платой за грех.

Космо оторвался от бумаги и посмотрел на него, словно видел в первый раз и не особо радовался знакомству.

– Хм, да. Пока пятьдесят долларов, преподобный, – успокоил он Криббинса. – А с утра, если память твоя будет так же свежа, мы вместе заглянем в безбедное и праведное будущее. Не позволяй мне себя задерживать.

Он продолжил писать.

Досихпор схватил Криббинса за руку и насильно вытолкнул его из кабинета. Он видел, что писал Космо.

Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари…

Пора пускать в дело трость, решил он. Прийти, отдать, забрать деньги и бежать…

На кафедре Посмертных Коммуникаций было тихо. И в лучшие-то времена шумно там никогда не бывало, но зато, когда весь университет замирал, можно было услышать тонюсенькие комариные голосочки, просачивающиеся с Той Стороны.

Беда в том, думал Икс, что слишком многие его предшественники никогда не мыслили жизни вне стен кафедры, где навыки общения не играли большой роли, и даже после смерти они не умели жить нормальной жизнью. Вот они и слонялись по кафедре, не желая покидать насиженное место. Иногда, когда они были в настроении, а «Труппа Сестер Долли» выпускала новую постановку, Икс выпускал их рисовать декорации.

Он вздохнул. В этом и заключалась проблема работы на кафедре – здесь никогда было не стать по-настоящему главным. На нормальных работах люди выходили на пенсию, изредка заглядывали на прежнее место, пока их там еще кто-то помнил, а потом растворялись в вечно пухнущем прошлом. Но отсюда бывшие сотрудники никогда не уходили окончательно…

Как говорится, «старые некроманты не умирают». Когда он вспоминал эту присказку на людях, его спрашивали: «… и?» И Икс отвечал: «И все, увы. Просто старые некроманты не умирают».

Он как раз собирался отходить ко сну, когда из темного угла раздался голос Чарли:

– Кто-то проходит с Той Стороны. Ну, как сказать, кто-то…

Икс обернулся. Волшебный круг светился, и из-под твердого пола уже показалась перламутровая остроконечная шляпа.

– Профессор Флид? – спросил Икс.

– Да, молодой человек, и нам нужно спешить, – сказала тень Флида, продолжая подниматься.

– Но я изгнал тебя! Я применил Девятикратное Стирание! Оно все изгоняет!

– Я сам его написал, – сказал Флид самодовольно. – Ох, не волнуйся так, я единственный, на ком оно не работает. Каким бы дураком я был, если бы написал заклинание, которое сработало бы на мне самом, а?

Икс ткнул в него дрожащим пальцем.

– Ты оставил скрытый портал, да?

– Ну конечно. Еще какой. Не бойся, кроме меня, никто не знает, где он. – Теперь весь Флид висел в воздухе над кругом. – И не вздумай его искать. Человек твоих ограниченных способностей никогда не найдет скрытые руны.

Флид оглядел комнату.

– А где эта замечательная барышня? – спросил он с надеждой. – Ну, ничего страшного. Ты должен вытащить меня отсюда, Икс. Я хочу посмотреть на веселье!

– Веселье? Какое веселье? – спросил Икс, который планировал очень и очень тщательно разобрать Девятикратное Стирание.

– Я знаю, что за големы к нам идут!

В детстве Мокриц каждый вечер молился перед сном. Члены его семьи были активными членами Простой Картофельной церкви, которая отвергала излишества Античной и Ортодоксальной Картофельной церквей. Ее последователи были пенсионерами, трудолюбивыми и изобретательными, а их строгая приверженность масляным лампам и самодельной мебели выделяла их во всем регионе, где большая часть людей использовала свечи и спала на овцах.

Мокриц терпеть не мог молиться. Ему казалось, будто каждый раз открывается большая черная дыра в космос и в любой момент что-то высунется оттуда и схватит его. Это могло быть вызвано тем, что текст стандартной вечерней молитвы содержал строчку «Если я умру и не проснусь», что в тяжелые ночи вызывало у него желание бороться со сном до самого утра.

Кроме того, Мокриц был научен использовать время перед сном для подсчета подарков судьбы.

Сейчас, лежа в погрузившемся во тьму банке, в холоде и ощутимом одиночестве, он попытался найти их.

У него были здоровые зубы, и он не страдал от преждевременного облысения. Вот! Совсем несложно, правда ведь?

И Стража его даже не арестовала. Ну, в принципе. Правда, теперь хранилище, перегороженное зловещей черно-желто-полосатой веревкой, охранял тролль.

В хранилище не было золота. Нет, не совсем так. Было по меньшей мере фунтов пять золота, покрывающего свинцовые болванки. Кто-то провел впечатляющую работу. Это ведь светлое пятно, правда? Хоть какое-то золото все же было. Никто же не скажет, что золота не было совсем, верно?

Он был один, потому что Дора Гая проводила ночь в камере за нападение на офицера Стражи. Мокриц считал, что это было несправедливо. Понятно, что в зависимости от того, как прошел день стражника, нет такого действия – кроме физического пребывания в другом месте, – которое не может быть истолковано как нападение, но Дора Гая вовсе не нападала на сержанта Детрита, она просто попыталась проткнуть его огромную ступню шпилькой, что закончилось сломанным каблуком и вывихом лодыжки. Капитан Моркоу заверил, что это будет принято к сведению.

Городские часы пробили четыре, и Мокриц задумался о будущем, в частности о его продолжительности.

Зайдем с другой стороны. Его просто могут повесить.

Нужно было спуститься в хранилище в первый же день, прихватив с собой алхимика и законника. Когда оно вообще проверялось в последний раз? И кем? Компанией веселых славных ребят, которые бросят беглый взгляд на хранилище других славных ребят и наскоро подпишут все бумажки, чтобы не пропустить обед? Кто же не поверит славным ребятам на слово? Особенно когда не хочется, чтобы ребята усомнились в твоем.

Может, покойный сэр Джошуа все спустил на женщин и экзотические кожаные товары. Сколько ночей в объятиях прекрасной женщины принес ему мешок золота? Хорошая женщина, согласно пословице, ценнее рубина, значит, женщина плохая и опытная наверняка в разы дороже.

Мокриц сел, зажег свечу, и ему на глаза попался дневник сэра Джошуа, оставленный на прикроватной тумбочке.

Тридцать девять лет назад… Да, тот самый год, и поскольку в настоящий момент ему все равно нечем было заняться…

Удача, которая весь день утекала сквозь пальцы, вернулась к нему. Даже не зная точно, что он ищет, на шестой, случайно открытой странице Мокриц нашел это.

Сегодня в банк пришли двое людей странного вида, спрашивали про мальчишку Бента. Я велел подчиненным отправить их восвояси. Его самочувствие уже улучшается. Остается только гадать, чего он натерпелся…

…Значительная часть дневника велась каким-то шифром, но природа скрытых символов намекала на то, что сэр Джошуа досконально фиксировал все свои любовные похождения. Можно было восхищаться хотя бы его прямотой. Он выяснил, чего хочет от жизни, и делал все, чтобы взять этого как можно больше. Мокрицу оставалось только снять перед ним шляпу.

А чего хотел он? Мокриц никогда не задумывался об этом всерьез. По большей части он хотел, чтобы завтрашний день не был похож на сегодняшний.

Он взглянул на часы. Четыре пятнадцать, и никого вокруг, кроме охраны. У главного входа стояли стражники. Он не был под арестом, но это было одно из таких тихих и мирных соглашений: его не арестовали с тем условием, что он не станет вести себя как человек, которого не арестовали.

Ах, подумал Мокриц, натягивая брюки, вот и еще одна маленькая радость: он присутствовал при том, как Шалопай сделал предложение вервольфу…

…который к тому моменту взгромоздился на огромную расписную вазу, из тех, что торчали, как поганки, в банковских коридорах. Ваза шаталась. Капрал Шноббс покатывался со смеху при виде…

…Шалопая, который подскакивал с энтузиазмом, полным очаровательного оптимизма. В пасти он держал свою новую игрушку, которая загадочным образом оказалась заведена, и милосердная судьба распорядилась так, что на пике каждого прыжка вибрация игрушки вынуждала мелкую собачку совершать в воздухе медленное сальто.

Тогда Мокриц понял: «Вервольф женщина и носит значок Стражи на ошейнике, и я уже видел такой цвет волос. Ха!»

Но он сразу переключился на Шалопая, который прыгал и вертелся с выражением полного блаженства на морде…

…а потом капитан Моркоу перехватил собаку в воздухе, вервольф сбежал, и представление закончилось. Но Мокриц всегда будет хранить это воспоминание. В следующий раз, проходя мимо сержанта Ангвы, он обязательно зарычит себе под нос, хотя это скорее всего будет расценено как нападение.

Одевшись, он отправился на прогулку по бесконечным коридорам.

В эту ночь Стража расставила по банку много новых охранников. Капитан Моркоу был умен, этого у него было не отнять. Охранять поставили троллей. А троллей очень непросто склонить на свою сторону.

Он чувствовал, что они следят за каждым его шагом. У двери в подвал никого не было, но Мокриц поник духом, когда приблизился к луже ослепительного света вокруг Хлюпера и увидел стражника у двери, перекрывающей путь к свободе.

Сычик лежал на матраце и храпел, не выпуская из рук кисточки. Мокриц завидовал ему.

Хьюберт и Игорь корпели над путаницей стеклянных трубок, которых, Мокриц готов был поклясться, становилось все больше и больше с каждым его визитом.

– Что-то не так?

– Не так? Ничего! Все так, – сказал Хьюберт. – Все замечательно! А что, что-то не так? С чего ты взял, что что-то не так? Почему ты решил, что что-то не так?

Мокриц зевнул.

– Кофе? Чай? – спросил он.

– Фпециально для тебя, гофподин фон Липвиг, я заваривайт фплот, – сказал Игорь.

– Сплот? Настоящий сплот?

– Йа, гофподин, – сказал Игорь самодовольно.

– Его здесь не достать!

– Я в курфе, гофподин. На фегодняший день он и на родине почти везде запрещен, – сказал Игорь, копошась в мешке.

– Запрещен? Как? Это же просто травяной отвар! Моя бабушка постоянно его заваривала!

– Он дейфтвительно бывайт традиционный напиток, – согласился Игорь. – Мгновенно пробуждайт и возбуждайт.

– Да, она тоже на это жаловалась.

– Это алкогольный напиток? – спросил Хьюберт встревоженно.

– Вовсе нет, – ответил Мокриц. – Моя бабушка не притрагивалась к алкоголю. – Он задумался на мгновение и добавил: – Кроме разве что лосьона после бритья. Сплот делается из древесной коры.

– Да? Хм, звучит неплохо, – сказал Хьюберт.

Игорь удалился в свои джунгли стеклянных трубок. Зазвякала посуда. Мокриц присел на захламленную скамью.

– Что нового в твоем мире, Хьюберт? – спросил он. – Вода течет, все как положено?

– Все в порядке! В порядке все! В порядке! Ничего не происходит! – Хьюберт замер, достал свой блокнот, заглянул в него и спрятал обратно. – Как поживаешь?

– Я-то? Лучше всех. Вот разве что в хранилище должно быть десять тонн золота, а их там нет.

Со стороны Игоря послышалось что-то похожее на звук разбитого стекла, а Хьюберт уставился на Мокрица в ужасе.

– Ха? Ха-ха-ха-ха? – сказал он. – Ха-ха-ха-ха а-ХА-ХА-ХА!! ХА-ХА-ХА!! ХА-ХА…

Игорь, промелькнув у него перед глазами, подскочил к столу и схватил Хьюберта.

– Извиняйт, гофподин фон Липвиг, – бросил он через плечо, – но это может продолжайтфя чафами…

Он дал Хьюберту две пощечины и достал из кармана банку.

– Гофподин Хьюберт? Фколько пальцев я показывайт?

Хьюберт медленно сосредоточился.

– Тринадцать? – спросил он дрожащим голосом.

Игорь выдохнул и спрятал банку в карман.

– Фамое время! Отличный результат, гофподин!

– Мне так жаль… – начал Хьюберт.

– Не о чем беспокоиться. Я и сам себя примерно так же чувствую, – ответил Мокриц.

– Ну и… это золото… есть какие-нибудь мысли о том, куда оно делось?

– Нет, но наверняка сработал кто-то из своих, – сказал Мокриц. – И сейчас, похоже, Стража хочет повесить все на меня.

– Это значит, что ты больше не будешь здесь главным? – спросил Хьюберт.

– Вряд ли мне разрешат управлять банком из-за решеток Танти.

– Ох, мамочки, – сказал Хьюберт и покосился на Игоря. – Гм… а что случится, если вернуть золото обратно?

Игорь громко закашлялся.

– Думаю, это маловероятно, согласись, – сказал Мокриц.

– Да, но Игорь мне рассказывал, что, когда в прошлом году сгорел Почтамт, сами боги послали тебе деньги на его ремонт!

– Кхм-кхм, – сказал Игорь.

– Сомневаюсь, что это пройдет во второй раз, – произнес Мокриц. – Не думаю, что есть бог банковского дела.

– Какой-нибудь бог может взяться за это ради рекламы, – воскликнул Хьюберт в отчаянии. – Может, стоит помолиться?

– Кхрм-кхрм! – сказал Игорь уже громче.

Мокриц перевел взгляд с одного на второго. «Ясно, – подумал он, – что-то здесь нечисто, и мне не собираются рассказывать что».

Помолиться, чтобы боги послали большую кучу золота? Когда такое срабатывало? «То есть это сработало в прошлом году, да, но только потому, что я уже знал, где закопана большая куча золота. Боги помогают тем, кто сам не плошает, а я уж точно не оплошал».

– Думаешь, стоит помолиться? – спросил Мокриц.

Перед ним поставили маленькую дымящуюся чашку.

– Твой фплот, – сказал Игорь. Слова «Пожалуйста, пей и проваливай» сопровождали его во всех отношениях, кроме вербального.

– А ты как думаешь, Игорь, стоит мне помолиться? – спросил Мокриц, наблюдая за его лицом.

– Не могу знайт. Игори полагайт молитву не более чем надеждой в стихотворной форме.

Мокриц наклонился к нему и прошептал:

– Игорь, как земляк земляку тебе говорю, ты только что перестал шепелявить.

Игорь нахмурился.

– Извиняй, гофподин, голова не тем занимайт, – ответил он и закатил глаза, указывая на беспокойного Хьюберта.

– Виноват, я вас отвлекаю, честной народ, – сказал Мокриц и залпом осушил чашку. – Еще немного и врвдвдлзжлмнммивахжомомаждддомььлж ммимдь итчпспитьу…

Ах да, подумал Мокриц. Сплот. Содержит травы и только натуральные ингредиенты. Но и белладонна – трава, а мышьяк – натурального происхождения. Говорили, что сплот не содержал алкоголя, потому что алкоголь бы этого не выдержал. Но чашечка горячего сплота поднимала людей на ноги и вела на работу, когда за окном выпадало шесть футов снега и колодец промерзал насквозь. Он прочищал голову и подгонял мысли. Жаль только, что человеческий язык не поспевал за ними.

Мокриц проморгался.

– Гпрч…

Он попрощался со всеми, хотя это и прозвучало как «птнкчы», и двинулся на выход из подвала. Свет Хлюпера подталкивал вперед его тень. Мокриц поднимался по лестнице, стараясь не дать ногам улететь вперед него, а тролли провожали его подозрительными взглядами. Голова кипела, но ей было нечем заняться. Не за что ухватиться, неоткуда извлечь решение. Где-то через час выйдет в тираж местное издание «Правды», а вслед за ним и он. Люди бросятся забирать деньги из банка, что будет, мягко говоря, чудовищно, и остальные банки тут ему, конечно, не помогут, потому что он не входит в число из «славных ребят». Позор, бесславие и Шалопай глядели ему в лицо, но только один из них его вылизывал.

Значит, он добрался до кабинета. Сплот бесспорно отвлекал человека от мелких неприятностей, слепливая их в одну большую проблему: как удержаться всеми частями тела на одной планете. Мокриц не воспротивился традиционному слюнявому собачьему поцелую, встал с колен и добрался аж до кресла.

Хорошо… Сесть. Это он мог сделать. Но в голове роились мысли.

Скоро здесь будут люди. Слишком много вопросов без ответа. Что делать, что делать? Молиться? Мокриц не особенно доверял молитвам, и не потому, что не верил в существование богов, а потому, что боялся, что они существуют. Допустим, Анойе он сослужил добрую службу, и давеча он видел ее новенький сверкающий храм с фронтоном, уже увешанным жертвенными яйцерезками, венчиками, половниками, маслобойками и многими другими бесполезными принадлежностями, которые пожертвовали благодарные прихожане, столкнувшиеся с опасностью прожить всю жизнь с застрявшими кухонными ящиками. Анойя делала свое дело, потому что у нее была узкая специализация. Она даже не притворялась, что обещает рай, вечные истины или избавление в той или иной форме. Она просто обеспечивала тебя гладким выдвижением ящиков и доступом к вилкам. И почти никто в нее не верил, пока Мокриц не выбрал ее наугад на роль божества, которое нужно благодарить за чудесное обогащение. Вспомнит ли она его?

Вот если бы золото застряло у него в ящиках, она еще могла бы помочь. А превратить в золото опилки – вряд ли. И все-таки, когда не оставалось ничего, кроме молитвы, человек обращается к богам.

Мокриц зашел в кухню и снял с крючка половник. Потом вернулся в кабинет и сунул половник в ящик стола, где он и застрял, выполняя основную функцию половников всего мира. Оставалось погреметь ящиками. Очевидно, богиню привлекал шум.

– О Анойя, – сказал он, потянув за ручку ящика. – Это я, Мокриц фон Липвиг, раскаявшийся грешник. Не знаю, помнишь ли ты меня. Все мы здесь лишь утварь, застрявшая в нами же самими сколоченных ящиках, и в особенности я. Если ты сможешь выкроить минутку в своем плотном графике и высвободить меня в этот час нужды, недостатка в благодарности не будет, о да, когда мы установим статуи богов на новом Почтамте. Мне никогда не нравились амфоры на старом здании. И покроем позолотой, если что. Спасибо заранее. Аминь.

Напоследок Мокриц снова потянул на себя ящик. Половник пружинисто выскочил, пролетел по воздуху, как выпрыгнувший из воды лосось, и разбил стоявшую в углу вазу.

Мокриц решил расценить это как добрый знак. В присутствии Анойи полагалось чуять запах сигаретного дыма, но поскольку Дора Гая провела здесь больше десяти минут, принюхиваться не было смысла.

Что дальше? Да, боги помогали тем, кто сам не плошал, поэтому всегда оставался последний, близкий сердцу фон Липвига вариант. «Импровизируй», – всплыло у него в голове.