Глава 25

В начале марта тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года стартовал проект освоения золотых россыпей Нома — с Варшавского вокзала отправились в путь двенадцать человек. Среди их багажа значительное место занимали три здоровые катушки Румкорфра (две для радиостанций, одна запасная), четыре конденсатора переменной емкости (уже два запасных), пяток плат с иглами для кристаллических детекторов и всякая мелочь, необходимая для изготовления на месте двух приемников и двух передатчиков. То, что можно будет купить на месте, не наводя американцев на ненужные мысли, тащить с собой из России через полсвета смысла не было. В начале апреля люди уже прибыли в Сан-Франциско и приступили к сборке радиостанций и поискам подходящего для плавания на Аляску судна. Главным электриком экспедиции был Евгений Колбасьев — тот самый мичман, которого Попов привлек к работе над первым приемником. Я так и не вспомнил, что он изобрел в другой истории, но здесь Женя внес в радиостанцию Попова-Герца несколько полезных усовершенствований и, главное, без колебаний согласился отправиться на противоположный конец шарика для их применения на практике.

В середине апреля покинул Кронштадт корвет «Витязь» под командованием Макарова, его путь лежал к Ному. Теперь до начала июля оставалось только ждать — первые, так сказать, вести с полей должны были появиться к этому сроку.

Кстати, Макаров вез с собой не только радиостанцию, но и дельтаплан. Как-то раз увидев полет этого аппарата в Гатчине, он загорелся идеей получить такой на свой корабль, причем с возможностью взлета с воды и посадки на нее же. В силу чего мне пришлось озаботиться еще и изготовлением легкосъемных поплавков, устанавливаемых вместо колес, а то ведь сам Степан Осипович мало того что придумал нечто ужасное, так еще и почти приступил к его изготовлению. Теперь же ему оставалось только по-быстрому оснастить «Витязь» специальным краном для спуска дельтаплана на воду и вытаскивания его оттуда. С этим Макаров справился без особого труда. Разумеется, аппарат мог использоваться только на спокойной воде. Волнение свыше двух баллов делало взлет и посадку затруднительными, в районе трех — опасными, а более четырех — абсолютно невозможными.

Тогда же, в разгар весны, Михаил Рогачев уехал в Варшаву якобы для закупки оборудования для химических экспериментов. Всякие колбы и реторты потом действительно купили, но главным было то, что оттуда Михаил по чужим документам смотался в Париж, где пора было начинать обзаводиться нужными связями. Кажется, у него неплохо получилось. Правильно, он же бывший революционер! Как сказал Победоносцев, «кто в молодости не был либералом, у того нет сердца. Но кто к зрелости не стал консерватором, у того нет мозгов». А я к его высказыванию мог бы добавить, что успевший слегка посидеть революционер может вступить в зрелость существенно раньше, чем не успевший. Яркие тому примеры — не только Михаил, но и Николай Морозов, которому отсидки тоже вполне хватило для разочарования как в своих бывших товарищах по борьбе, так и в их методах. Между прочим, в другой истории случилось то же самое, только там Морозов сидел заметно дольше. Но так как Мише довелось посидеть существенно меньше Николая, то он успел разочароваться только в самих борцах и их целях, но не в методах, что, с моей точки зрения, было весьма кстати.

К вящей моей радости, Ники стал не только номинальным руководителем проекта, но и смог внести заметный вклад в его организацию, а то ведь у меня были и другие дела. Например, мне таки удалось получить нормальный пистолет вместо урода марки «смит-вессон». Поначалу я хотел вытащить из Тулы Мосина, но Зубатов навел о нем справки и сообщил, что Сергей Иванович вряд ли будет обрадован перспективой покинуть Тулу, ибо у него там какая-то романтическая история, причем с замужней женщиной. Вроде как они любят друг друга, но муж уперся рогами в землю и не дает развода. И даже вызов на дуэль не принимает, мерзавец! Наверное, боится, что Мосин умеет не только делать оружие, но и стрелять из него. Узнав это, я поручил Сергею выяснить, заслуживает этот муж хоть какого-нибудь уважения или нет. Потому как дуэль есть далеко не самый эффективный метод убеждения. Однако все это потребует времени, и я поручил выяснить, можно ли найти толкового оружейника поближе к Питеру. И уже через пару дней беседовал с полковником Роговцевым из Ораниенбаума.

Кажется, мне довелось слышать эту фамилию в первой жизни, и вскоре я понял, в связи с чем. Оказалось, что полковник уже более года разрабатывает новый трехлинейный патрон под бездымный порох Менделеева, причем эскизы у него были с собой. Узнать классический русский патрон для трехлинейки, который производился и в двадцать первом веке, большого труда не составило. Кажется, с пистолетом придется немного повременить, подумал я и спросил:

— А почему вы выбрали именно такую конструкцию? Ведь патрон с рантом идеально подходит только для однозарядной винтовки вроде берданки, но для магазинных винтовок откровенно неудобен. А уж тем более для автоматических, которые когда-нибудь придут на смену обычным магазинным.

— Использование энергии отдачи для перезарядки? Кажется, американец Максим делает что-то подобное, но оно у него по габаритам получается ближе к легкой пушке, чем к ружью.

Нет, пожалуй, к пистолету все-таки надо переходить именно сейчас, а то Россия еще сто с лишним лет так и будет производить допотопный патрон с принесенных мне рисунков, подумал я и заявил:

— Не только Максим. Я, например, тоже этим занимаюсь.

После чего разложил на столе свои эскизы пистолета. Вполне, между прочим, реальные — чуть доработать под имеющиеся технологии, и можно приступать к изготовлению. Дело в том, что первой жизни у меня был травматический «Макарыч», а на сборах после института я изучал его прототип и могу сказать, что резиноплюй отличается от боевого пистолета в основном стволом и меньшей прочностью затворной рамы, а в общем конструкция та же самая.

Минут десять полковник изучал мои чертежи, а потом заметил:

— Оригинально, ваше высочество. Очень простая и, кажется, вполне работоспособная схема. Но пригодная только для маломощных цилиндрических патронов. Боюсь, для винтовок она не подойдет.

— Для них мы другую придумаем, не сильно сложнее, — пообещал я. — Но в качестве первого приближения надо сначала попытаться изготовить это. Вот эскиз патрона, его тоже надо будет делать, револьверные сюда не подойдут. Сможете заняться? Средства мой комитет выделит сразу, если вы согласитесь.

— Пожалуй, соглашусь, задача весьма интересная. Письменное поручение от вашего комитета будет? А то ведь, знаете ли, у меня есть начальство. И какая примерно энергия предполагается у вашего патрона?

— Чуть больше трехсот джоулей.

— Простите?

Ой, блин, сообразил я, наверное, джоуль еще не приняли в качестве единицы измерения энергии. Да что же эти французы так тупят? Наверно, придется вводить его самому, подумалось мне.

— Джоуль — это килограмм, умноженный на метр в квадрате и

деленный на секунду в квадрате. Назван в честь знаменитого английского ученого.

— Вами назван, ваше высочество?

Я скромно опустил глаза — мол, даже если и мной, то что тут такого?

— Метрическая система в России не очень популярна, — заметил полковник.

Ничего, подумал я. Вот разгребет Ники дела с экспедицией, и натравлю его на вас. Он живо заставит понять ее преимущества и доходчиво объяснит, чем миллиметр отличается от ампера и килограмма. Правда, это будет потом, а пока…

— Ну, раз мы договорились, после окончания беседы зайдите в канцелярию, вам там выпишут поручение от нашего комитета. И, если возникнут вопросы или трудности любого характера, немедленно обращайтесь ко мне.

— Один вопрос уже есть. Вы собираетесь патентовать свое изобретение?

— Хотелось бы, но нет ни опыта, ни времени. Может, у вас есть знакомый стряпчий, способный потянуть такое дело?

Да уж, до сих пор мой опыт в патентных вопросах ограничивался беседой с тем типом, коего прислала ко мне маман по поводу велосипеда для сестры. Его я, кстати, сделал, но того типа больше не видел и ни копейки ни с каких лицензий так и не получил. Пора, пожалуй, создавать в комитете патентный отдел.

Что меня удивило, опытный экземпляр пистолета был готов уже через полтора месяца. Потом еще три недели ушли на исправление обнаруженных недостатков, и как раз к моему дню рождения Роговцев вручил мне два пистолета и три сотни патронов к ним.

Через месяц после отплытия «Витязя» мне исполнилось восемнадцать лет, каковое событие было скромно отмечено аж три раза подряд. С самого утра меня поздравили домашние, после чего я отбыл в Приорат, где вместо обеда больше часа подряд принимал поздравления от своей ненаглядной мышки-пышки по имени Людмила. Причем в довольно замысловатых позах — дама оказалась весьма восприимчивой к новому и вообще любящей экспериментировать. За время нашего с ней тесного знакомства я успел узнать, что, оказывается, столь сильно секретить наши отношения было необязательно. Я по большому счету не нарушал никаких неписанных установлений, да и моя шестипудовая мышка тоже. В высшем свете считались неприемлемы отношения только с незамужними женщинами, за исключением почему-то актрис и балерин. Этих можно было пользовать и без наличия мужа. А роман с замужней, причем заведомо более низкого происхождения — ничего страшного, обычный адюльтер, с кем не бывает. Примерное равенство положений требовалось только в том случае, если человек собирался посещать великосветские мероприятия в компании со своей дамой. Однако приводить Людочку в Гатчинский дворец и говорить «маман, отец, познакомьтесь с моей подругой» я не собирался. В конце концов, это мое личное дело, с кем я провожу не самые худшие моменты своей жизни. Однако, похоже, наш роман подходил к концу, причем исключительно потому, что он становился слишком бурным. Дело в том, что Людочка, оказывается, была моложе, чем я думал — ей совсем недавно исполнилось двадцать семь. И со мной она изменяла своему мужу первый раз в жизни, что ей очень понравилось, так как от природы дама была весьма чувственной. Значит, совсем скоро одного меня ей станет слишком мало.

Я оказался прав, причем получил подтверждение этому несколько быстрее, чем думал — а именно в тот же день.

— Вы просто не представляете, ваше высочество, — ворковала Людочка, в темпе одевшись и любуясь только что подаренными ей сережками, — как мне с вами было хорошо! Но, увы, это не может продолжаться долго — я слишком стара для вас. И прекрасно понимаю, что вы скоро вы начнете искать себе молоденькую. Я не в претензии — упаси господь! — и даже готова по мере своих скромных сил помочь вам.

Как уже говорилось, моя мышка отличалась очаровательной непосредственностью.

— У меня есть одна знакомая, — продолжала Людочка, — которая, хоть и видела ваше высочество только на картинках, давно и безответно любит вас всей душой. И ей всего семнадцать лет, так что вам, наверное, с ней будет лучше.

— Возможно. Спасибо за заботу, посмотрим, что из нее выйдет. А твоя знакомая замужем?

— Нет… а что?

— С незамужними мне нельзя, — объяснил я. — Точнее, конечно, можно, но нежелательно. Так что пусть по-быстрому выходит замуж — неужели это так трудно?

— Да уж не так просто, ваше высочество, — тяжело вздохнула ненаглядная, став от этого еще больше похожей на небольшого бегемота.

— Я вон когда-то сколько сил положила, своего обхаживая! Прямо аж страшно вспомнить.

— Ладно, тогда сейчас зайди к Петру Маркеловичу, он быстро все организует. И мужа твоей подруге найдет, и денег на свадьбу даст, и объяснит ей, где какие справки получить. Ну и, конечно, разузнает про нее все — сама же понимаешь, без этого никак нельзя.

— Да, конечно, ваше высочество! Вы самый милый на свете! — мышка быстро чмокнула меня в щеку и упорхнула.

Никакого неприятного чувства, а уж тем более угрызений совести, этот разговор у меня не оставил — а чего тут такого? Можно подумать, что у того же Ники роман развивался на какой-то другой основе! Да нет, если отбросить мишуру, все то же самое, только раз в двести, а то и в триста дороже, чем у меня.

В этот момент мне не пришло в голову вспомнить слова Пушкина «не гонялся бы ты, поп, за дешевизной». Я их вспомнил несколько позже и с сожалением, что, как всегда, оказался крепок задним умом. Правда, потом мне пришлось убедиться, что упрекал я себя зря, но это произошло уже спустя несколько лет.

Вечером мы немного посидели с Николаем за бутылкой ситра. Особо праздновать-то было нечего — это для цесаревича совершеннолетие наступало в шестнадцать лет, а для простого великого князя вроде меня — в двадцать. То есть до того момента, когда казна выделит мне миллион единовременно и начнет платить по двести тысяч ежегодно, ждать

оставалось еще два года.