Глава 16

Разговор с отцом заставил меня несколько ускорить работы над дельтапланами, а то, действительно, получалось как-то неудобно. Хотя главной причиной была не приписываемая мне лень, а то, что калильные движки никак не получалось заставить нормально работать. Почти сразу удалось выяснить, что чугунные поршни немного лучше бронзовых, а коэффициент полезного действия шестеренчатого редуктора несколько выше, чем цепного, но дальнейшее движение вперед резко замедлилось.

Во-первых, движки серьезно недодавали мощность. Я надеялся получить тридцать сил, но с большим трудом добился двадцати — двадцати двух. Оказалось, что калильный двигатель работает тем хуже, чем больше его объем. У авиамодельных в двадцать первом веке он не превышал десять кубиков, с которых некоторые фирмы ухитрялись снять полторы лошадиные силы. Объем же моего движка составлял пол-литра, то есть два цилиндра по двести пятьдесят кубов. Но — увы — литровая мощность моего творения оказалась существенно ниже, чем у прототипов.

Во-вторых, двигатели очень плохо заводились. На морозе запустить движок вручную, просто проворачивая винт, было вообще невозможно, приходилось использовать внешний стартер, то есть тележку с электромотором и аккумуляторами. А ведь я собирался испытывать свои изделия зимой именно из тех соображений, что в свое время озвучил отцу

— в снег падать мягче.

И в третьих, они не могли долго работать на малых оборотах — головки охлаждались, и мотор глох. Этого можно было избежать, постоянно подавая напряжение на калильные свечи, но ставить на вал генератор — это не только лишний вес, но и снижение мощности, которой и так не хватает. Брать же с собой в полет аккумулятор еще хуже — в девятнадцатом веке они были весьма массивными.

Вдоволь намучившись, я в конце концов повел себя как и полагается порядочному инженеру, то есть плюнул и заявил «а и хрен с ним!». Не держит малые обороты? В полете придется иметь это в виду. Недодает мощности? Ничего, даже с такой статическая тяга получилась порядка семидесяти килограммов, как-нибудь хватит. Подумаешь, удлинится разбег! Тоже мне трагедия. Летное поле большое, километр на полтора, как-нибудь взлечу. Поэтому я волевым решением прекратил доводку двигателей, объявил их готовыми и приступил к сборке самих дельтапланов, благо материалы для них были давно заготовлены.

Если бы в двадцать первом веке меня спросили, сколько надо времени для изготовления дельтаплана, когда для него все есть, я ответил бы «две недели». И это было бы с запасом. Здесь я положил себе два месяца, и в конце концов еле-еле уложился в срок, причем вовсе не потому, что материалы оказались какими-то не теми или помощники — безрукими. Нет, главная причина состояла в том, что Алик Романов был очень популярной личностью. Он, блин, всем оказался нужен ну просто позарез! Даже матери, с которой я последнее время и виделся-то не каждый день. Так вот, она уже успела похвастаться велосипедом своей сестре, жене английского наследника престола, и та захотела себе аналогичное изделие. Услышав про такие дела, я натянул на физиономию самое почтительное выражение, какое только смог, и объяснил, что готов приступить к изготовлению в ближайшее же время. То есть сразу после того, как в Англии моя конструкция будет защищена патентом, ибо иначе ее мигом сопрут и начнут производить пиратские копии, что нанесет ущерб не только мне лично, но и России в целом. Но так как у меня на это нет ни денег, ни людей и до середины следующего года ничего не появится, то вы, маман, если хотите ускорить получение сестрой велосипеда, помогите мне в этом. Императрица окинула меня взглядом, в котором ясно читалось «о боже, кого я только родила», и сказала, что в ближайшее время пришлет ко мне человека, коему я должен буду все объяснить.

Следующим по мою душу явился Ники. Оказывается, он где-то раскопал недавно вышедшую статью Циолковского о проекте цельнометаллического дирижабля и даже успел узнать, что ее автор живет не только в нищете, но и в какой-то заднице в географическом смысле этого слова. И начал капать мне на мозг насчет того, что автора нужно вытащить как из бедности, так и из прочего, а так же обратить внимание на его проект. Мне пришлось пообещать заняться, однако я помнил, что этот проект был хоть и неплохим, но, кроме того — неосуществимым. Циолковский замахнулся на объем аж в полмиллиона кубометров! То есть в два с лишним раза больше, чем у приснопамятного «Гинденбурга». Если вспомнить, сколько сейчас стоил алюминий, то нетрудно вычислить, что постройка такого дирижабля может обойтись дороже Транссиба. Но самого Циолковского, разумеется, поддержать не помешает, так что я зашел в секретариат, велел найти Константина

Эдуардовича в Боровске, где он сейчас учительствовал, и пригласить в Гатчину.

— На каких условиях? — захотел уточнить средний секретарь Василий.

— По деньгам — в полтора раза больше, чем он получает там, плюс возможность приобретения дома в беспроцентную рассрочку. Заниматься ему придется расчетами конструкций летающих машин. Не исключено участие в постройке дирижабля, правда не такого, какой он описал в своей статье, а гораздо скромнее по размерам. Но зато он скорее всего окажется летающим.

Про себя же я подумал, что если уж секретари в разумное время не справятся даже с этим, то я их разгоню, и пусть Ники говорит что хочет. Хотя младшего можно оставить, только не третьим секретарем, а старшим дворцовым кошатником. Два его кота меньше чем за полгода уменьшили поголовье мышей в Приорате почти до нуля и с тех пор поддерживали установленный порядок на должном уровне.

Однако это все были еще цветочки, ягодки же на меня вывалил царственный родитель, не поленившийся ради этого лично явиться в Приорат. Причем в сопровождении нормальной охраны, а не декоративного эскорта, как в прошлый раз.

— Решил еще разок поговорить с тобой о том, о чем мы начали в Крыму, — сообщил отец, опускаясь на жалобно скрипнувший стул. Я даже подумал, что на случай визитов родителя надо иметь в кабинете одно сидячее место попрочнее.

— Помнишь, насчет железной дороги на Дальний Восток? Так вот, если мы хотим вовремя получить деньги на строительство, то пора уже начинать что-то делать. У меня, конечно, советников и без тебя хватает, но и твое мнение тоже будет интересно.

Ага, подумал я. Так ты и рассказал тем советникам о главном препятствии в осуществлении задуманного. Посмотрел бы я, как император жалуется тому же, например, Николаю Христиановичу Бунге на то, что ему не разрешает обратиться за помощью к немцам жена! Подкаблучник ты, ваше величество, и более никто. Интересно, а мне-то он скажет прямо или попытается отделаться туманными намеками?

В общем, так чтобы уж совсем прямо излагать ситуацию отец не стал. Он просто предложил мне поднять вопрос о развитии более тесных отношений с Германией в присутствии матери. То есть, если сказать прямо, поработать громоотводом.

Угу, подумал я, действительно довольно здравая мысль. Дело в том, что даже если между родителями моего тела и нет любви (и то не факт, вдруг она есть, а я просто ее не вижу), все равно они давно живут вместе и жена прекрасно знает, как наиболее эффективно проесть плешь мужу. А вот со мной у нее так просто не получится. Короткие нотации я вполне перенесу без малейшего вреда для организма, а в случае длинных всегда смогу сбежать в Приорат, на летное поле или даже на Невский завод к Титову. Уж в цех-то она за мной не полезет! Как я уже говорил, отношения с матерью у меня не сложились, но в этом была и положительная сторона. Я не очень опасался огорчить ее своим поведением. Ибо был уверен, что в большинстве случаев человек огорчает себя сам. А ведь нужно всего лишь твердо сказать себе

волшебные слова «да нас…ть на все на это!», и многие проблемы рассосутся сами собой. Жаль, что в отношении действительно близких людей этот прекрасный алгоритм не работает.

Так что я с пониманием воспринял поползновение отца. И даже отнесся к нему творчески.

Очень давно — в самом начале семидесятых годов двадцатого века — мне было семнадцать лет, и у меня появился мотоцикл. Причем не какая-нибудь «Макака» и даже не «Восход», а двухцилиндровая «Ява». Тогда это было очень и очень круто, примерно как в двадцать первом веке «Гелендваген». И далось мне это приобретение отнюдь не даром — я два года подряд все летние каникулы работал в Ботаническом саду. Разумеется, на новый мотоцикл денег все равно не хватило бы, но я был согласен и на подержанный. Плюс родители немного добавили, их средства пошли на приведение «Явы» в идеальное состояние.

А еще у меня была девушка Вика. Или, если точнее, это я у нее был. Мои родители тогда очень опасались, что у Вики получится женить меня на себе, и не без оснований. А что вы хотели — первая любовь, первая женщина в жизни и все такое прочее! Кто с подобной ситуацией знаком на личном опыте, тому объяснять ничего не надо, а кто сумел как-то проскочить опасный возраст, все равно не поймет.

Так вот, к моменту моих первых студенческих каникул наши отношения с Викой уже вплотную подошли к разрыву. И не оттого, что во мне вдруг пробудилась проницательность, вовсе нет. Просто Вика пришла к выводу, что в качестве будущего мужа я далеко не идеальный вариант,

и начала меня потихоньку отваживать.

На потоке я был не единственным мотоциклистом — в параллельной группе один парень имел «Паннонию». И вот, значит, он пригласил меня на каникулы съездить к нему на родину, в Осташков. Я был совершенно не против, но сомневался, что меня отпустят родители. Они почему-то считали своего сына домашним мальчиком. В принципе можно было уехать и без разрешения, но это означало скандал. А зачем он нужен? Я быстро придумал вариант получше и вскоре объявил родителям, что мы с Викой едем на моем мотоцикле в Крым на все лето. Ох, что после этого началось! Мне пришлось целый день подряд изображать мучения от неземной любви и вселенскую скорбь пополам с ослиным упрямством.

А потом я сдался и объявил родителям, что они меня убедили. В Крым я не еду, а прокачусь всего лишь на Селигер. И не на все лето, а на две недели. И не с Викой, а с Генкой Дюкиным. Родители с огромным облегчением согласились. Правда, со временем до них, кажется, дошел смысл моей интриги, но говорить они ничего не стали.

Так вот, мне захотелось и здесь провернуть нечто подобное. Правда, неплохо было бы привлечь еще и Ники, но я надеялся, что брат меня поддержит, как и во всей затеей с будущим займом поддержал. Так вот, почему бы цесаревичу заочно не влюбиться в одну из внучек пока еще царствующего в Германии Вильгельма Первого? Их там, кажется, целых три штуки. Пусть выбирает, кто поприятней на мордашку, и влюбляется, только побыстрее. Страстно, глубоко и с непреодолимыми позывами сделать предложение. Маман, услышав подобное, впадет в такую ярость, что после сдачи Николаем своих позиций на радостях даже не обратит

внимания на какие-то там займы, договоры, концессии и таможенные тарифы.

Если же брат почему-то откажется участвовать в моей авантюре, влюбляться придется уже мне. Хотя, конечно, на меня императрица прореагирует не так остро, как на Николая. Зато у меня есть опыт — это будет далеко не первая любовь в моей жизни.

— Ну ты и прохиндей! — восхитился император. — Да, скорее всего оно так и будет. Но только вот что — с Ники договаривайся сам, моим именем на него не дави! Лишь после того как согласится, можешь намекнуть, что я, хоть и не совсем одобряю, в принципе не так чтобы сильно против.

На следующий день я съездил на Невский завод, а вечером ко мне зашел Ники. Он уже знал, что в Гатчинском дворце я почему-то не люблю говорить на важные темы, поэтому просто спросил, как там с его заказом, и, услышав «идет даже с небольшим превышением плана» кивнул. Если он захочет подробностей, то получит их либо на улице, либо в Приорате. Я вовсе не был уверен, что наше место жительства не оборудовано какими-нибудь слуховыми каналами в вентиляции, с помощью которых можно слушать, что тут у нас происходит. Дворец-то строился еще при Екатерине, а тогда любили такие приколы. В общем, утром мы с ним сели на велосипеды, благо снег еще не выпал, и покатили в сторону Черного озера.

— Надо бы для зимы тоже что-то такое придумать, — заметил брат, ставя велосипед в специальное гнездо перед входом.

Я кивнул. А что тут можно придумать, кроме снегохода и аэросаней?

Причем снегоход нам в ближайшее время не осилить, а вот аэросани сделать можно, используя движок от дельтаплана. Если его кормить топливной смесью с добавлением эфира, он начинал более или менее терпимо заводиться, но мощность заметно падала. Ничего, для аэросаней хватит.

Мы прошли в мой кабинет, где я показал цесаревичу план-график изготовления котла для его дирижабля с пометками, что уже сделано. Картина получалась довольно оптимистичная, и Ники расцвел. Потом двинулись в мастерскую, где остов первого дельтаплана уже приобрел вполне узнаваемые очертания, после чего я решил, что клиент созрел. Мы вернулись в кабинет, куда секретать-кошатник уже притащил кофе, и я вкратце познакомил брата с тем, какие матримониальные планы он втайне от всех вынашивает.

Поначалу Николай не оценил всей красоты идеи.

— Но это же будет обман! — заявил цесаревич.

— От тебя зависит. Если сможешь полюбить девочку искренне, то все станет чистейшей правдой. Неужели трудно? Представь себе, что это Нинель, и по-быстрому воспылай чувствами.

— Тьфу на тебя, — с чувством пожелал мне брат. — И вообще, кто такая

«это»?

— Сам разберешься, их там трое, не мне же за тебя выбирать. И движемся далее. Как по-твоему, маман права в неприятии всего немецкого?

— Нет, — вынужден был признать цесаревич. — Подумаешь, Пруссия двадцать лет назад воевала с Данией и разгромила ее. Россия тоже много

с кем воевала в прошлом, а сейчас поддерживает нормальные отношения.

— Вот видишь! Значит, наш с тобой сыновний долг помочь матери преодолеть ее заблуждения, чем мы и собираемся заняться.

— Вот как только ты умудряешься столь ловко вывернуть все наизнанку?

— Это называется «демагогия». Могу написать что-то вроде краткого курса по применению.

— Напиши. Но учти, что заочная любовь, по-моему, все-таки будет выглядеть не очень правдоподобно. Я же не Петрарка в конце концов. Неужели тебе не хочется съездить в Германию?

Мне, честно говоря, не очень хотелось, в отличие от брата. Я там уже был. Правда, в двадцатом веке и в той ее части, которая тогда называлась ГДР, но все равно ведь это та же самая страна!

— Тебе может понадобиться пригласить в Россию какого-нибудь немецкого инженера или ученого, — продолжал Николай, — а я поеду тебя сопровождать. Тогда твой план будет реализоваться гораздо более правдоподобно.

А ведь он прав, подумалось мне. Пригласить в Россию того же Генриха Герца очень даже не помешает. Во-первых, в той истории он умер в тридцать шесть лет, подхватив какую-то экзотическую заразу, а у нас такое вряд ли получится. Во-вторых, ждать еще десять лет до изобретения радио Поповым мне не хотелось. Герцу достаточно будет задать пару-тройку наводящих вопросов, и он его придумает за год. И отец будет не против, если при разговоре ему вовремя подмигнуть. Денег даст на поездку и на охмурение Генриха. Значит, решено — едем.

Перед отъездом отец провел со мной небольшую беседу.

— А знаешь, — заметил он, — оно и всерьез могло бы оказаться неплохо. Правда, все равно ничего не выйдет — даже если согласится маман, чего не может быть, то Фридрих и тем более Виктория — никогда. Кайзер же совсем старый, долго ему не прожить. Но ты все же на всякий случай присмотрись там всерьез — а вдруг? Про Ники и думать нечего, но тебя как-то может и получиться женить на внучке кайзера.

Я чуть было не допустил промашку. Для меня было совершенно очевидно, что после смерти Вильгельма Первого его сын Фридрих Третий процарствует чуть больше трех месяцев! А потом помрет от рака горла. И, значит, его мнение, равно как и мнение жены, в расчет можно не принимать. Но вовремя сообразил, что отцу-то про это ничего не известно. Да, но ведь теперь понятно, как будет выглядеть первая удачная операция моей секретной службы! Рискуя жизнью, здоровьем и еще чем-нибудь этаким, ее агенты раздобудут сведения о смертельной болезни наследника германского престола. И на блюдечке преподнесут их русскому императору. Вот под это дело и можно будет подвигнуть отца на массовое награждение, о котором упоминал начальник канцелярии и мой зам Рыбаков. Значит, придется брать с собой в Германию Михаила, ибо больше, в сущности, и некого. Ну, а насчет жениться — да наплевать. Во-первых, это действительно еще бабушка надвое сказала, причем очень даже надвое. А во-вторых, я уже был женат и смею вас уверить, что ничего в этом страшного нет.