К злой памяти тысяча девятьсот восемьдесят шестому у Непокатигробов родились уже две дочери, а третья была на подходе, в животике у мамы. Молодая семья была счастлива – при таком-то папе-деде! Как и ожидалось, Романов прихватил своего верного Плаксина с собой, уезжая из Ленинграда. Жили в Москве на Кутузовском, в районе гостиницы «Украина». Шурик закончил Корабелку и работал, набираясь опыта, в спорткомитете при Совмине СССР; Татьяна перевелась на истфак Московского университета.

И все бы зашибись, если бы не сложности со старшенькой, с той, которую нарекли Надеждой. То одно, то другое сваливалось.

Родилась она в начале мая тысяча девятьсот восемьдесят второго. Имя дали не по святцам, а просто так, по наитию, и бабка Мила не возражала. Надежда – она ведь и есть надежда… А уже девятого сентября восемьдесят второго случилась первая авария на Чернобыльской АЭС, был мощный радиоактивный выброс. Население СССР, как обычно, тревожными новостями беспокоить не стали. Но дело, собственно, не в аварии, а в том, что на следующий же день у няни, гулявшей с Наденькой, случился сердечный приступ прямо во время прогулки. Приступ такой, что она потеряла сознание, а в скорой скончалась. Бесхозную коляску с ребенком сдали в милицию и, после серьезного стресса как для родителей, так и для младенца, Надя вернулась в семью.

Только-только оклемались, как футбольный матч в «Лужниках» закончился чудовищной давкой, в которой погибли три сотни человек. Это было двадцатого октября восемьдесят второго. И немедленно – в ночь на двадцать первое – случился пожар в доме, где жили Непокатигробы, под их квартирой. Эвакуировались с помощью пожарных по штурмовой лестнице, однако Наденька надышалась угарным газом и попала в больницу, где ее с большим трудом откачали. Зато родственник Плаксина, пенсионер союзного значения, у которого, собственно, и жили, задохнулся насмерть.

Почти год их не трогали… точнее, до пятого июня тысяча девятьсот восемьдесят третьего. В тот день пассажирский теплоход «Александр Суворов», шедший по Волге, на полном ходу врезался в несудоходный пролет железнодорожного моста, снес рубку и кинозал, заполненный зрителями. Вдобавок от удара сошел с рельс мчавшийся по мосту грузовой поезд и упал на теплоход. Невообразимая жуть. Шептались, что погибло до шести сотен человек. Может, преувеличение, но что несколько сотен – точно. Человеческие фрагменты отправлялись на кремацию вагонами… Как эта история коснулась Непокатигробов? Татьяна с годовалой Наденькой тогда была в зоопарке. Держала дочь на руках, пытаясь заинтересовать животными, когда из вольера вырвался тигр. Целенаправленно побежал к Татьяне с ребенком – будто задание выполнял. Милиционер, чудом оказавшийся поблизости, бросился наперерез, расстреливая магазин, и тигра убил, но сдох тот не сразу, хватанул героя насмерть. В возникшей панике Татьяну сбили на асфальт, они с дочерью получили сотрясения мозга и неопасные переломы.

Стало совершенно очевидно: маленькую Надежду, а вернее, то зерно, что прорастало в ней, пытались извести, используя заговор на погибель, подкрепленный гекатомбами. Причем на жертвенную кровь не скупились, сволочи, отдавая человеческие жизни сотнями. Но промахивались и промахивались, то ли благодаря совместным усилиям бабки Милы и ее селяниц, то ли соизволением кого-то еще, непостижимого разумом. В результате гибли другие: няня, родственник Плаксина, милиционер. В случае с няней Наденьку приговорили к так называемому синдрому внезапной младенческой смерти, а сработало проклятие на пожилой женщине…

Семья перешла в режим осажденной крепости. Дома пили бабкины отвары, за порог не выходили без оберегов. Переехали к тому времени в Новые Черемушки – в «царское село», то есть в комплекс цековских домов. Следующая попытка нападения произошла только через полтора года – одиннадцатого октября восемьдесят четвертого. Иван Прокофьевич прибежал сообщить, что в Омске – кошмарная авария с самолетом, небывалая по своему раздолбайству и с небывалыми жертвами. День и ночь Шурик с Таней просидели на нервах, а утром у девочки скакнула температура. Лечили от ОРЗ, а получили полиомиелит…

Дальнейшее – сплошной дурдом. Врачи настаивали на госпитализации в ЦКБ, а бабка Мила возражала, опасаясь, что дитя там добьют. И правда, бесовки кремлевские ходили в ЦКБ примерно как сейчас ходят на СПА. В общем, оставили Наденьку дома. И вылечили: полиомиелит в начале восьмидесятых был совсем не так страшен, как в пятидесятых. Только девочка заметно ослабла, устала сопротивляться.

А в апреле тысяча девятьсот восемьдесят шестого случился новый Чернобыль, подведя черту под всем хорошим. Тотчас дочь Непокатигробов начала чахнуть. От какой хвори – непонятно. Диагноза не было, врачи ускользали от ответов, обследования ничего не давали. Ребенка все-таки положили в ЦКБ, а результат нулевой: ни диагноза, ни лечения.

Бывают жертвоприношения такого масштаба, от дыма которых не спрячешься, от огня которых не поставишь заслонку. Это был тот случай. В жертвенную топку подбросили не людей, а страну.

Девочка быстро сходила в могилку…

Шурик кипятился:

– Давайте и мы какую-нибудь жертву принесем! Во спасение или как там у вас называется. Ивана Прокофьевича, например. Или меня. О, давайте меня! Я доброволец!

Почерневшая от переживаний Таня только и выдохнула:

– Дуралей.

А бабка Мила возразила ей:

– Слушай мужа, козочка, и мотай на бигуди! Даже когда он сам не понимает, что сказал…

Они уединились и долго что-то обсуждали.

На следующий день, справив день рождения внучки, бабка Мила отошла. Тихо, без мучений. Сидела на кухне за столом, положила голову на руки и – как заснула.

А потом в квартиру набилось много странных женщин. Шурика выгнали погулять. Наденьку оставили – это обстоятельство очень его поддержало, очень. Бабка Мила всегда знала, что делает, думал он, поглядывая на темные окна своей квартиры, за которыми мелькали огоньки свечей. Не могла она умереть так просто, лихорадочно убеждал он себя.

И был прав.

Когда уходит носительница родового ядра, силу непременно принимает наследница. В тот момент ею должна была стать Татьяна, беременная кстати. Для процедуры принятия, а вернее сказать – ритуала, все эти селяницы и заявились. Однако отвергла Татьяна силу рода, трижды отвергла – пред лесом, землей и водой, – напоив ею дочь Надежду. Получается, это можно, раз так оно и было?

Получается, можно.

И не стало рода Белозеровых.

Зато Наденька чуть ли не мгновенно оправилась…

Когда ей стукнет семь лет, когда пустит корни Державное ядро, никакие заговоры будут не опасны. Зажжется новый род – Непокатигробов. Но пока… Оставалось только дотянуть до этого времени, сохранив дочь в целости.

Вот почему молодая семья сей же час, с рассветом, покинула престижный дом в Новых Черемушках, сопровождаемая группой молчаливых и сосредоточенных женщин. Шурик, Татьяна, Наденька плюс полуторагодовалая Светлана. Не взяли из квартиры ничего, даже паспорта оставили. Бежали в чем были. И отцу не сообщили. Потом, через неделю, кто-то подбросит Ивану Прокофьевичу записку от них. Сели в машину одной из соратниц, и – прощай Москва…

Куда и с кем они уехали, неизвестно. Скорее всего, на восток, подальше от столицы. Возможно, в тайгу. Лес спасет и не выдаст, частенько вздыхала бабка Мила, вспоминая молодость. Но в том, что беглецов сопровождали преданные и опытные люди, сомнений нет.

В московской квартире на видном месте, на прикроватной тумбочке осталась фотография Шурика, которую Татьяна очень любила. В резной рамке вишневого дерева. Копию без рамки она унесла с собой – единственное, что взяла. На обороте обоих снимков было написано: «Мой хороший».