Книга: Трое
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: Глава четырнадцатая

Глава тринадцатая

Московская гостиница «Россия» – самый крупный отель в Европе: 5738 кроватей, километры коридоров и никакого кондиционирования.
Выспаться Хасану не удалось.
Легко сказать: «Фидаи должны угнать судно раньше Дикштейна»; чем больше он об этом думал, тем страшнее ему становилось.
Организация освобождения Палестины в 1968 году была вовсе не той сплоченной политической единицей, какой притворялась, и даже не свободным объединением индивидуальных групп, работающих вместе. Скорее, ее можно было назвать клубом людей с общими интересами. Партизанские отряды действовали сами по себе. Таким образом, обещая помощь фидаев, Махмуд говорил только за своих людей. Более того, в данном случае просить о помощи ООП вообще не стоило. Египтяне снабжали фидаев деньгами, оружием и прочим, однако при этом они держали руку на пульсе; если нужно сохранить что-то в тайне от арабов, нельзя делиться этим с ООП. Разумеется, после операции, когда мировая пресса слетится взглянуть на захваченное судно с атомным грузом, египтяне узнают и, возможно, даже заподозрят, что фидаи намеренно им помешали, но Махмуд сделает невинное лицо, и им останется лишь присоединиться к общему восхвалению фидаев за срыв коварных замыслов израильтян.
Сам Махмуд не сомневался, что помощь ему не понадобится. У его отряда лучшие связи за пределами Палестины, лучшая сеть в Европе и куча денег. В данный момент он договаривался об аренде судна в Бенгази, а его команда собиралась вместе с разных концов света.
Но самая серьезная задача легла на плечи Хасана: узнать, где и когда Дикштейн собирается захватить «Копарелли», а для этого нужен КГБ.
Ему было ужасно неловко общаться с Ростовым. До встречи с Махмудом Хасан говорил себе, что работает на две организации с единой целью. Теперь же он стал двойным агентом: притворялся, будто сотрудничает с египтянами и КГБ, а на деле саботировал планы обеих сторон. Хасан чувствовал себя в каком-то смысле предателем и боялся, что Ростов заметит в нем перемену.
Когда Хасан прилетел в Москву, Ростову и самому было неловко. Он заявил, что в его квартире нет места, хотя Хасан знал, что семья полковника на даче. Судя по всему, Ростов что-то скрывал: возможно, он встречался с женщиной и не хотел светиться перед коллегой.
После бессонной ночи в гостинице «Россия» Хасан встретился с Ростовым в здании КГБ на Московской кольцевой автодороге, в кабинете Феликса Воронцова. И здесь оказались свои подводные течения: когда он вошел, они явно о чем-то спорили, и, хотя тут же умолкли, воздух был наэлектризован взаимной неприязнью. Однако Хасан, занятый своими мыслями, не придал этому значения.
– Ну что, какие новости? – спросил он, усаживаясь.
Те обменялись взглядами, Ростов пожал плечами.
– На «Стромберге» установили мощный радиомаяк, – сказал Воронцов. – Сейчас судно пересекает Бискайский залив и движется на юг. Судя по всему, планируется заход в Хайфу, где экипаж сменят на агентов «Моссада». Итак, мы неплохо поработали на предварительном этапе сбора данных, далее проект переходит в стадию конструктивных действий. Наша задача становится, так сказать, более директивной, нежели дескриптивной.
– Привыкай – у нас все так говорят, – непочтительно отозвался Ростов. Воронцов метнул в него сердитый взгляд.
– Каких действий? – переспросил Хасан.
– Ростов едет в Одессу: там стоит польское судно «Карла», – пояснил Воронцов. – Оно хоть и грузовое, но у него хорошая скорость и некоторое дополнительное оборудование – мы его часто используем.
Ростов уставился в потолок с недовольным видом. Хасан догадался, что тот рассчитывал скрыть некоторые детали от египтян: возможно, именно об этом они спорили до его прихода.
– Ваша задача – раздобыть египетское судно и выйти на связь с «Карлой» в Средиземном море, – продолжил Воронцов.
– А дальше?
– Ждем, когда Тюрин с борта «Копарелли» уточнит время угона и сообщит нам, перегрузят ли уран на «Стромберг» или оставят на «Копарелли» до разгрузки в Хайфе.
– А дальше? – упорствовал Хасан.
Воронцов начал было говорить, но Ростов его перебил:
– Своим ты выдашь другую легенду: мы не в курсе про «Копарелли», нам известно лишь, что израильтяне планируют какую-то операцию в Средиземном море.
Хасан кивнул, сохраняя бесстрастное выражение лица. Они что-то затевают, а ему не говорят!
– Ладно. Если ты расскажешь мне, в чем настоящий план.
Ростов взглянул на Воронцова и пожал плечами.
– После угона «Карла» возьмет курс на судно Дикштейна – то, на котором будет груз, – и протаранит его, – сказал Воронцов.
– Протаранит?!
– Экипаж вашего судна станет свидетелем столкновения, вы доложите о происшествии и убедитесь в том, что команда действительно состоит из израильтян и перевозят они именно урановую руду. Об этом вы тоже сообщите по инстанциям. Начнется международное расследование. Установят факт наличия украденного товара, вернут его законным владельцам, а израильтян покроют несмываемым позором.
– Но они будут защищаться!
– Тем лучше, – ответил Ростов. – Ваши увидят и помогут нам отбиться.
– План хороший – простой и ясный, – сказал Воронцов. – Всего-то и надо, что устроить столкновение, дальше пойдет как по маслу.
– Да, план хорош, – поддакнул Хасан, сообразив, что схема отлично вписывается в намерения фидаев. В отличие от Дикштейна, Хасан знал о присутствии Тюрина на борту «Копарелли». Захватив судно, фидаи выбросят его за борт вместе с рацией, и тогда Ростов не сможет отследить их местоположение. Однако при этом необходимо точно знать, когда Дикштейн намеревается совершить угон, чтобы фидаи успели раньше его.
В кабинете Воронцова было жарко. Хасан подошел к окну и выглянул на МКАД, запруженную транспортом.
– Нам нужно знать, где и когда Дикштейн планирует операцию по захвату, – сказал он.
– Зачем? – спросил Ростов, разводя руки в стороны. – У нас Тюрин на «Копарелли» и маяк на «Стромберге»: мы постоянно их мониторим. Будем держаться поближе и вовремя вступим в игру.
– Но мое судно должно находиться в нужной точке в решающий момент.
– Так следуйте за «Стромбергом», только держитесь за линией горизонта и тогда сможете принимать его радиосигналы либо оставайтесь на связи со мной на «Карле». Можно и то и другое.
– А если маяк не сработает или Тюрина засекут?
– С другой стороны, если мы снова начнем его искать, то рискуем засветиться – и то не факт, что найдем, – возразил Ростов.
– Вообще-то Хасан дело говорит, – вмешался Воронцов.
Ростов, в свою очередь, метнул в начальника свирепый взгляд.
Хасан расстегнул воротник рубашки.
– Можно я открою окно?
– Они не открываются, – сказал Воронцов.
– А про кондиционер вы вообще слышали?
– Где – в Москве?
– Подумай как следует. – Хасан повернулся к Ростову. – Я хочу быть абсолютно уверен в том, что мы их поймаем.
– Я уже все продумал, – ответил тот. – А гарантии дает только банк. Возвращайся в Каир, займись подготовкой судна и оставайся на связи.
«Ах ты, высокомерный ублюдок», – подумал Хасан. Он повернулся к Воронцову.
– При всем желании – я не могу сказать своим людям, что план меня устраивает, до тех пор, пока мы не исключим все неясные моменты.
– Я согласен с Хасаном, – сказал Воронцов.
– А я – нет, – упорствовал Ростов. – Тем более план уже одобрен Андроповым.
До этого момента Хасан считал, что сможет настоять на своем, поскольку Воронцов на его стороне, а он все-таки начальник Ростова. Однако упоминание председателя КГБ сыграло решающую роль: Воронцов спасовал, и Хасану пришлось в который раз скрыть свое разочарование.
– План можно изменить, – слабо возразил Воронцов.
– Только с санкции Андропова, – ответил Ростов. – И моей поддержки вы не получите.
Губы Воронцова сжались в тонкую линию. «Он ненавидит Ростова», – подумал Хасан, – я тоже».
– Что ж, ладно, – сдался Воронцов.

 

Работая в разведке, Хасан всегда был частью команды профессионалов – египтян, КГБ, даже фидаев. Всегда кто-то другой, опытный и решительный, направлял его действия, отдавал приказы и нес ответственность за результат. Теперь же, возвращаясь в гостиницу, он внезапно понял, что предоставлен самому себе. Ему придется в одиночку найти невероятно умного и чертовски неуловимого человека и раскрыть его самый тщательно охраняемый секрет.
Несколько дней Хасан пребывал в состоянии паники. Он вернулся в Каир, выдал там заученную легенду и занялся подготовкой судна, как просил Ростов. Однако проблема вставала во весь рост, как отвесная скала, на которую невозможно вскарабкаться, не продумав хотя бы часть пути наверх. Он бессознательно рылся в памяти, пытаясь найти нужный подход к самостоятельному решению этой сложной задачи.
Пришлось вернуться в далекое прошлое.
Когда-то давным-давно Ясиф Хасан был другим человеком. Тогда богатому молодому арабу, почти аристократу, казалось, что весь мир лежит у его ног и ему подвластно практически все – и так оно и получалось. Безо всяких колебаний он отправился учиться в чужую страну и влился в местное общество, нисколько не заботясь о том, что о нем подумают.
Конечно, приходилось чему-то учиться, но и это давалось ему с легкостью. Однажды сокурсник, виконт Какой-то-там, пригласил его к себе в загородное поместье поиграть в поло. Хасан в жизни не играл в поло. Он разузнал правила, понаблюдал за остальными игроками, подмечая, как держать клюшку, как бить по мячу и так далее, затем вступил в игру. С клюшкой он управлялся не особенно ловко, зато верхом ездил, как бог: в итоге сыграл неплохо (его команда даже выиграла) и получил большое удовольствие от игры.
И теперь, в 1968 году, Хасан сказал себе: я все смогу, но кому бы стоило подражать?
Ответ очевиден: разумеется, Давиду Ростову.
Ростов – независимый, уверенный в себе профессионал. Он мог отыскать Дикштейна, даже находясь в полном тупике без малейших зацепок, – и уже проделал это дважды. Хасан припомнил тот разговор.
Вопрос: что Дикштейн делает в Люксембурге?
Что нам известно об этом городе? Какие объекты там находятся?
Фондовая биржа, банки, Совет Европейского союза, Евратом…
Евратом!
Вопрос: Дикштейн исчез – куда он мог податься?
Не знаю.
У нас есть общие знакомые?
Никого, кроме профессора Эшфорда из Оксфорда…
Оксфорд!
Метод Ростова заключался в раскапывании любой информации, даже, казалось бы, самой несущественной. Проблема лишь в том, что они уже перебрали все доступные данные.
«Значит, надо раздобыть новые, – подумал Хасан, – я все могу».
Он напряг мозги, пытаясь припомнить оксфордский период. Дикштейн воевал, играл в шахматы, ходил в обносках…
Хасан ни разу не встречал ни его братьев, ни сестер, ни прочих родственников. Это было очень давно; да и тогда они не особенно общались.
Зато кое-кто другой знал его ближе: профессор Эшфорд.
Итак, отчаявшись, Хасан снова отправился в Оксфорд.
Всю дорогу – в самолете, в такси из аэропорта, в поезде до Оксфорда и снова в такси до маленького бело-зеленого домика у реки – он размышлял о профессоре. По правде говоря, Хасан презирал Эшфорда. В молодости тот, возможно, и был искателем приключений, однако к моменту их знакомства превратился в слабеющего старичка, политического дилетанта, ученого, который не мог даже удержать собственную жену. Нельзя же, в самом деле, уважать старого рогоносца! Толерантное отношение англичан к этой теме только усиливало презрение Хасана.
Он опасался, что слабохарактерность Эшфорда вкупе с некоторой лояльностью к своему бывшему другу и ученику станет причиной нежелания вмешиваться в конфликт.
Может, сыграть на том, что Дикштейн – еврей? По воспоминаниям Хасана, самыми ярыми антисемитами были как раз высшие слои общества: лондонские клубы, бойкотировавшие евреев, находились в Вест-Энде. Однако Эшфорд являлся исключением: он любил Ближний Восток, и его проарабские взгляды основывались скорее на этических мотивах, нежели на расовых. Нет, не то.
В конце концов он решил пойти ва-банк: рассказать Эшфорду правду о Дикштейне и надеяться, что их желания совпадут.

 

Обменявшись приветственным рукопожатием, они устроились в саду.
– Отчего же ты вернулся так скоро? – спросил Эшфорд, наливая херес.
Хасан решил с ходу открыть карты.
– Я преследую Дикштейна.
Они сидели у реки, в том самом уголке сада, где Хасан много лет назад целовал прекрасную Эйлу. Осеннее солнце слегка пригревало, а изгородь защищала их от октябрьского ветра.
Эшфорд сохранил бесстрастное выражение лица.
– А подробнее?
Хасан отметил, что за лето профессор решил отдать дань моде: отпустил бакенбарды, отрастил волосы и даже стал носить джинсы с широким кожаным поясом.
– Я сейчас все объясню, – пообещал Хасан, мучительно сознавая, что Ростов провел бы эту беседу деликатнее, – но вы должны дать мне слово, что никому не скажете.
– Договорились.
– Дикштейн – израильский шпион.
Эшфорд прищурился, но промолчал.
Хасан пустился в объяснения:
– Сионисты собираются изготавливать атомные бомбы, но у них нет плутония, поэтому им нужен уран, чтобы прогнать через реактор и получить плутоний. Задача Дикштейна – украсть этот самый уран, а моя задача – найти его и помешать. Вы должны мне помочь.
Эшфорд уставился в свой бокал, затем осушил его залпом.
– Тут возникает два вопроса, – начал он, и Хасан понял, что профессор воспринимает ситуацию как интеллектуальную задачу – типичный механизм психологической защиты робкого ученого. – Во-первых, смогу ли я чем-то помочь, во-вторых, стоит ли мне это делать. Последний вопрос приоритетнее, по крайней мере с точки зрения морали.
«Вот взять бы тебя за шиворот да встряхнуть хорошенько», – подумал Хасан.
– Конечно, стоит – вы же за нас, – сказал он.
– Все не так просто. Ты просишь меня вмешаться в конфликт двух людей, оба из которых – мои друзья.
– Но лишь один из них – за правое дело.
– Значит, я должен помочь тому, кто прав, – и предать того, кто неправ?
– Разумеется.
– Ничего разумеющегося тут нет. А как ты собираешься поступить, когда найдешь его?
– Профессор, я работаю в египетской разведке, но душой я – и вы, надеюсь, тоже – с Палестиной.
Эшфорд проигнорировал «наживку».
– Продолжай, – бесстрастно кивнул он.
– Мне нужно выяснить, где и когда Дикштейн планирует украсть уран. – Хасан помедлил. – Фидаи доберутся туда раньше его и перехватят груз.
Глаза профессора заблестели.
– Бог ты мой! – воскликнул он. – Вот здорово!
Ага, почти клюнул, подумал Хасан.
– Отсюда, конечно, проще рассуждать, читать лекции, ходить на собрания в поддержку нашего движения, когда вся тяжесть борьбы падает на наши плечи там, в зоне боевых действий. Я прошу вас внести реальный вклад в общее дело. Вы должны наконец решить для себя, насколько это для вас серьезно. Именно сейчас настало время доказать, что ваши проарабские взгляды – не просто отвлеченная утопия. Считайте это экзаменом, профессор.
– Возможно, ты прав, – задумчиво протянул Эшфорд.
И Хасан понял, что он готов.

 

Суза решила признаться отцу в том, что любит Ната Дикштейна.
Сперва она колебалась. Те несколько дней, проведенных вместе, были бурными и эмоционально насыщенными, но ведь эмоции могут быстро выветриться. Суза решила не делать никаких поспешных выводов: будь что будет.
Случай в Сингапуре заставил ее передумать. Двое стюардов оказались «голубыми» и потому использовали лишь один номер из полагающихся каждому. Во втором номере экипаж устроил вечеринку, на которой один из пилотов решил приударить за Сузой. Тихого улыбчивого блондина с тонкими чертами лица и эксцентричным чувством юмора стюардессы единодушно считали лакомым куском. Раньше она легла бы с ним в постель не задумываясь – сейчас же сказала «нет», к немалому изумлению остальных. Обдумывая эту сцену позже, Суза вдруг поняла, что больше не хочет случайнного секса: на самом деле ей нужен один лишь Натаниэль. Это напомнило ей ощущения пятилетней давности, когда вышел второй альбом «Битлз», и она перебрала всю свою коллекцию пластинок Элвиса, Роя Орбисона, «Эверли Бразерс» и поняла, что они ей больше неинтересны: знакомые мелодии заслушаны до дыр и больше не цепляют за живое – необходим новый уровень. Что-то в этом роде она испытывала и сейчас, только гораздо глубже.
Решающим аргументом послужило письмо Дикштейна, написанное бог знает где и отправленное из парижского аэропорта «Орли». Мелким аккуратным почерком с нелепыми завитушками излил он свою душу, и это ошеломляло, поскольку исходило от человека, в обычной жизни довольно замкнутого. Читая письмо, Суза обливалась слезами.
Но как объяснить все отцу?
Конечно, он не одобряет политику израильтян. Отец был непритворно рад видеть своего старого ученика и даже закрыл глаза на тот факт, что они по разную сторону баррикад. Однако теперь Дикштейн станет частью ее жизни, членом семьи. Он писал: «… именно этого я хочу – прожить с тобой всю оставшуюся жизнь», и Сузе не терпелось поскорее встретиться с ним и сказать: «Да, да, я тоже!»
Сама она считала, что обе стороны неправы в своих действиях на Ближнем Востоке. Бедственное положение беженцев, конечно, ужасало, но чем страдать, лучше бы взяли себя в руки и строили жизнь заново. Иначе что, воевать? Суза презирала театральный героизм, столь присущий многим арабам. С другой стороны, виноваты во всем, конечно же, сионисты – ведь это они захватили страну, которая им не принадлежала. Отец не поддерживал столь циничную точку зрения: для него на одной стороне была Истина, а на другой – Заблуждение, и призрак красавицы жены на стороне Истины.
Да, папа наверняка воспримет новость тяжело. Раньше он, бывало, мечтал о том, как поведет свою дочь к алтарю в белом платье, но она давно положила конец этим мечтам. Тем не менее Эшфорд не сдавался и периодически намекал ей: мол, пора остепениться и завести детей. Внук-израильтянин станет для него огромным ударом.
Что ж, такова плата за счастье отцовства, подумала Суза, открывая дверь.
– Папочка, я дома! – крикнула она, ставя сумку на пол и снимая пальто. Ответа не последовало. В коридоре лежал портфель: видимо, отец в саду. Суза поставила чайник и отправилась на поиски, мысленно подбирая нужные слова. Надо сперва рассказать о поездке, а затем плавно перейти…
Приближаясь к изгороди, она услышала голоса.
– И что ты собираешься с ним сделать? – спросил ее отец.
Суза остановилась, размышляя, стоит ли прерывать беседу.
– Пока буду просто за ним следить, – ответил чей-то голос. – До завершения операции Дикштейна убивать нельзя.
Суза зажала рот ладонью, заглушая испуганный вздох, и в ужасе бросилась бежать.

 

– Итак, – сказал профессор Эшфорд, – следуя «методу Ростова», надо вспомнить все, что мы знаем о Нате Дикштейне.
Да как угодно, подумал Хасан, только, ради бога, придумай что-нибудь!
Эшфорд продолжил:
– Родился в лондонском Ист-Энде. Отец умер, когда он был еще ребенком. А мать?
– Тоже умерла, если верить досье.
– Ага… Идем дальше: в разгар войны ушел на фронт – кажется, в 1943-м. Успел поучаствовать в операции на Сицилии. Вскоре его забрали в плен – где-то посреди Италии, не помню точно. Ходили слухи – ну, ты наверняка помнишь, – что в лагере ему пришлось совсем худо, ведь он еврей. После войны приехал сюда…
– Сицилия, – перебил Хасан.
– А?
– В досье упомянута Сицилия: предполагается, что он участвовал в краже оружия. Наши люди купили автоматы у какой-то банды на Сицилии.
– Если верить газетам, – вставил Эшфорд, – на Сицилии орудует только одна банда.
– Имелись подозрения, что угонщики подкупили сицилийцев.
– Погоди-ка… А не там ли он спас жизнь своему другу?
Интересно, о чем это Эшфорд? Хасан постарался сдержать нетерпение: пусть себе болтает – глядишь, и всплывет нужная информация.
– Что за история?
– Ну, тот американец! В жизни не забуду! Дикштейн привел его к нам. Такой, знаешь, брутальный солдафон… Он-то и рассказал мне всю историю. Так, похоже, мы сдвинулись с мертвой точки… Да ты сам его видел – ты был у меня в тот день, разве не помнишь?
– Как-то не очень… – смущенно пробормотал Хасан, наверное, в это время он на кухне тискал Эйлу.
– Его рассказ… выбил меня из колеи, – сказал Эшфорд, следя взглядом за медленным течением реки. Лицо его омрачилось грустью: видимо, он вспомнил жену. – Представь себе обычное университетское сборище: профессор со студентами мирно обсуждают какую-нибудь атональную музыку или экзистенциализм, потягивая херес. И тут появляется здоровенный солдат и начинает рассказывать про снайперов, танки, кровь, смерть… У нас прямо мурашки по спине побежали – потому я и запомнил так отчетливо. Он упоминал о семье родом из Сицилии и о местных кузенах, которые устроили Дикштейну царский прием после того случая. Так, говоришь, сицилийцы помогли ему украсть оружие?
– Это всего лишь версия.
– Так, может, ему и не понадобилось их подкупать?
Хасан покачал головой. Вот из таких незначительных кусочков Ростов и умудрялся что-то выцепить – но пока не складывалось.
– И какой нам с этого толк? При чем тут мафия и старая история с угоном?
– Точно – мафия! – воскликнул Эшфорд. – Я никак не мог вспомнить слово. А того американца звали Кортоне – Тони Кортоне… нет, Ал Кортоне из Буффало. Я же говорил, что помню каждую мелочь!
– Ну и какая тут связь? – нетерпеливо отозвался Хасан.
Эшфорд пожал плечами.
– Да самая обыкновенная: однажды Дикштейн уже связался с сицилийской мафией через Кортоне, чтобы те помогли ему устроить пиратство на Средиземном море. Молодость не забывается: он мог и повторить этот фокус.
И тут до Хасана начало постепенно доходить, а вместе с пониманием затеплилась надежда. Вероятность, конечно, невелика, но шанс есть… Возможно, даже удастся напасть на след Дикштейна.
Эшфорд был доволен собой.
– Вот хороший пример спекулятивного умозаключения; хорошо бы опубликовать с примечаниями.
– Интересно… – задумался Хасан. – Интересно…
– Становится прохладно. Давай перейдем в дом.
На ходу у Хасана мелькнула мысль: а ведь он так и не научился рассуждать, как Ростов, – всего лишь нашел ему замену в лице Эшфорда. Похоже, его прежняя горделивая независимость окончательно канула в небытие. Было в этом что-то… немужское. Может, и фидаи чувствуют то же самое – потому они так кровожадны?
– Кортоне вряд ли станет откровенничать с тобой, даже если он в курсе, – вот в чем проблема, – прервал молчание Эшфорд.
– А с вами?
– С какой стати? Меня он вообще не вспомнит. Была бы жива Эйла, она могла бы к нему поехать и придумать что-нибудь…
– Ну… – Хасану не хотелось говорить об Эйле. – Попробую сам.
Они вошли в дом. Зайдя на кухню, мужчины увидели Сузу; оба переглянулись и поняли: решение найдено.

 

К этому времени Суза успокоилась и почти убедила себя, что ей послышалось. Слишком уж все не вязалось: сад, река, осеннее солнышко, профессор, гость… Убийство никак не вписывалось в эту идиллическую картину – с таким же успехом можно представить себе белого медведя в пустыне Сахара. Да и вообще, все объясняется очень просто: она собиралась рассказать отцу о Дикштейне, переживала, как он воспримет новость, отсюда и возникла фантазия по Фрейду, будто отец замышляет убить ее любовника.
Почти поверив в эту версию, она приветливо улыбнулась им и сказала:
– Кто хочет кофе? Я как раз сварила.
Отец поцеловал ее в щеку.
– А я и не знал, что ты вернулась.
– Я только вошла – как раз собиралась тебя искать.
Зачем я лгу?
– Это Ясиф Хасан – он учился у меня, когда ты была совсем крошкой.
Хасан поцеловал ей руку и уставился на нее, как и все, кто знал Эйлу.
– Вы просто вылитая мать, такая же красавица, – сказал он, и в его голосе не было ни капли флирта или лести – лишь неподдельное изумление.
– Ясиф уже приезжал сюда недавно – вскоре после своего сокурсника, Ната Дикштейна. С Дикштейном ты, кажется, виделась, но потом сразу уехала.
– А что, есть какая-то с-связь? – спросила она дрогнувшим голосом, мысленно обругав себя за это.
Мужчины снова переглянулись.
– Ну, вообще-то есть, – ответил Эшфорд.
И тут Суза поняла, что ей не послышалось – они действительно хотят убить самого дорогого в ее жизни человека. Слезы предательски подступили к глазам, и она отвернулась, возясь с чашками и блюдцами.
– Солнышко, у меня к тебе очень важная просьба, – сказал отец. – Ты должна сделать это в память о своей матери. Присядь.
Господи, прошу тебя, не надо, я больше не могу!
Она сделала глубокий вдох, обернулась и села перед ними.
– Надо помочь Ясифу найти Ната Дикштейна.
И Суза возненавидела своего отца.
Она вдруг поняла, что вся его любовь была обманом, что он никогда не воспринимал ее как личность, что он использовал ее точно так же, как и маму. Больше никогда она не станет заботиться о нем, прислуживать ему, беспокоиться о его здоровье, о его чувствах, потребностях… Видимо, в какой-то момент ее мать поняла то же самое, и, как и матери, ей оставалось лишь презирать его.
Тем временем Эшфорд продолжил:
– В Америке живет старый знакомый Дикштейна – он может знать, где его искать. Вы с Ясифом поедете к нему и спросите.
Суза молчала. Хасан решил, что она чего-то недопоняла, и пустился в объяснения:
– Понимаете, этот Дикштейн на самом деле израильский шпион, действующий против нас. Его нужно остановить. Возможно, тот американец из Буффало, Кортоне, с ним заодно и не станет нам помогать, но есть шанс, что он вспомнит твою мать и охотнее пойдет на контакт с тобой. Можно, например, наврать, будто вы с Дикштейном – любовники.
– Ха-ха! – В голосе Сузы послышались едва заметные истерические нотки, оставалась надежда, что они истолкуют это по-своему. Она взяла себя в руки, надела на лицо непроницаемую маску и застыла неподвижно, пока те рассказывали про желтый кек, русского на борту «Копарелли», радиомаяк на «Стромберге», про Махмуда и его план угона, и про то, как все это важно для палестинского освободительного движения. Под конец Суза непритворно оцепенела.
– Так что, моя хорошая, поможешь нам? – спросил отец.
Сделав над собой нечеловеческое усилие, Суза ослепила их профессиональной улыбкой стюардессы и встала из-за стола.
– Ну, тут есть о чем подумать – столько всего и сразу! Пойду в ванную, поразмышляю.
И она вышла.

 

Лежа в горячей воде, Суза постепенно начала осознавать весь ужас ситуации. Так вот о чем шла речь в его письме: Натаниэль собирается угнать судно! А еще он писал, что хочет быть рядом с ней следующие лет десять-пятнадцать – наверное, планировал уйти в отставку сразу после…
Теперь, конечно же, ничего не выйдет: его врагам все известно. Этот русский намерен протаранить судно Ната, а Хасан – угнать и устроить на него засаду. В любом случае Дикштейну грозила опасность. Надо его предупредить!
Знать бы только, где он…
А те двое внизу воображают, будто могут ею управлять!
Хасан, как всякий арабский шовинист, рассчитывает на покорность и послушание женщины. Отец ждет, что она автоматически примет сторону палестинцев вслед за ним, поскольку он – глава семьи, а значит, ему видней. Он и понятия не имеет, что на самом деле думает его дочь; так же было и с женой. Эйле всегда удавалось обвести мужа вокруг пальца: он даже не подозревал о ее жизни на стороне.
Когда Суза поняла, что ей предстоит, ее снова охватила паника.
И все-таки есть шанс предупредить Ната!
Они хотят, чтобы она его нашла, – вот и отлично! Наверняка удастся их провести: они ведь уверены в ее лояльности – нужно только подыграть.
А если она все испортит? Тогда сама же и приведет их к нему!
И потом, даже если Хасан его не найдет, остается еще этот русский.
Если его предупредить заранее, он сможет ускользнуть от обоих.
Может, ей удастся избавиться от Хасана и найти его самой?
Какие еще есть варианты? Тянуть время? Жить дальше как ни в чем не бывало? Ждать от него звонка? На самом деле стремление найти Ната было продиктовано отчасти желанием увидеть его, отчасти страхом: а вдруг ему грозит смертельная опасность? С другой стороны, своим бездействием она могла помешать планам Хасана, правда, русских это не остановит.
Итак, решение принято: она притворится, будто действует заодно с Хасаном, и разыщет Ната.
Внезапно Суза ощутила прилив эйфории. Она оказалась в ловушке, но чувствовала себя свободной; подчинялась отцу, но наконец-то бросала ему вызов; ее судьба отныне связана с Натаниэлем – в горе и в радости.
А еще ей было очень, очень страшно…
Она вылезла из ванны, вытерлась, оделась и спустилась вниз, чтобы сообщить им хорошие новости.

 

Шестнадцатого ноября 1968 года в четыре часа утра судно «Копарелли» легло в дрейф у Флиссингена, на борт поднялся лоцман, чтобы провести его через Западную Шельду в Антверпен. Четыре часа спустя у входа в бухту их встретил второй лоцман. Пройдя через шлюз Руайе, судно прошло в Каттендейк, где и пришвартовались у причала № 42.
За этими маневрами внимательно наблюдал Дикштейн.
Едва завидев медленно вплывающее в док судно с надписью «Копарелли», он представил себе бочки с желтым кеком, которые вскорости заполнят его брюхо, и испытал чуть ли не вожделение, словно перед ним было обнаженное тело любимой женщины.
Он перевел взгляд на железную дорогу, ведущую почти к самому краю причала: там уже поджидал состав из одиннадцати вагонов. В каждом из десяти помещалась пятьдесят одна двухсотлитровая бочка с запечатанной крышкой и маркировкой «плюмбат», в последнем вагоне везли пятьдесят бочек. Они стояли так близко – их можно было потрогать, что он и сделал ранним утром, не удержавшись. Вот бы сюда сейчас отряд израильских коммандос на вертолетах: налететь, захватить – и вся недолга!
Портовые власти понимали, что с желтым кеком следует обходиться осторожно, но им хотелось как можно скорее избавиться от этого груза: подъемный кран уже стоял наготове.
Однако сперва необходимо было уладить некоторые формальности.
Первым на борт поднялся чиновник из судоходной компании, чтобы дать «на чай» лоцманам и получить от капитана список экипажа для полиции порта.
Вторым на борт поднялся Иосиф Коэн. В его задачу входила поддержка отношений с клиентами: следовало подарить капитану бутылку виски и выпить символически с ним и с портовым чиновником. Кроме того, он принес для комсостава входные билеты с оплаченными напитками в лучший ночной клуб города. А еще ему предстояло выяснить фамилию судового механика. Дикштейн посоветовал попросить список членов экипажа, чтобы посчитать количество билетов.
Судя по всему, план сработал: проходя мимо Дикштейна, Коэн пробормотал, не снижая скорости:
– Фамилия механика – Сарн.
Погрузка началась лишь после полудня. Бочки перекатывали по одной, в трюмах каждую закрепляли деревянными клиньями. Как и ожидалось, за день грузчики не управились.
Вечером Дикштейн отправился в ночной клуб. Возле барной стойки рядом с телефоном сидела шикарная брюнетка лет тридцати с надменным аристократическим лицом. На ней было элегантное черное платье, подчеркивавшее изумительные ноги и высокую округлую грудь. Дикштейн незаметно кивнул брюнетке и устроился в углу с кружкой пива, выжидая. Конечно же, они придут: когда это моряки отказывались от бесплатной выпивки?
Клуб начал постепенно заполняться. К женщине в черном пару раз подходили, но та отрицательно качала головой – значит, клиентов не снимала. В девять часов Дикштейн вышел в холл и позвонил Коэну. Согласно предварительной договоренности, тот должен был под удобным предлогом позвонить капитану. Выяснилось, что билеты взяли все, кроме двоих: самого капитана, занятого бумажной рутиной, и простуженного радиста – новенького, взятого на борт в Кардиффе взамен Ларса.
Дикштейн набрал номер клуба и попросил к телефону мистера Сарна. Из холла ему было слышно, как бармен выкликал фамилию, вторя сам себе в телефонной трубке. Вскоре послышался чей-то голос:
– Алло? Сарн слушает. С кем я разговариваю? Алло?
Дикштейн повесил трубку и быстро вернулся в бар. Женщина в черном разговаривала с высоким загорелым блондином лет тридцати, Дикштейн уже видел его раньше, в порту. Значит, это и есть Сарн.
Женщина улыбалась ему чарующей улыбкой, чуть обнажая ровные белые зубы и устремив на него томный взгляд из-под полуопущенных век. Она выглядела безумно сексуально и в то же время естественно – никто бы не заподозрил, что все эти приемы тщательно отрепетированы перед зеркалом.
Дикштейн завороженно наблюдал за ними. Он имел самое смутное представление о том, как знакомятся мужчины и женщины, и еще меньше понимал, как женщина, соблазняя мужчину, ухитряется внушить ему уверенность в том, что это его инициатива.
Впрочем, и Сарн обладал изрядной долей обаяния: улыбнувшись ей, словно проказливый мальчишка, он сразу помолодел лет на десять. Она улыбнулась в ответ. Он помедлил, но не нашел, что сказать, и, к ужасу Дикштейна, развернулся, собираясь уходить.
Дикштейн напрасно волновался: брюнетка держала ситуацию под контролем. Она тронула Сарна за рукав, и он снова повернулся. В ее руке откуда ни возьмись появилась сигарета. Сарн похлопал по карманам в поисках спичек: видимо, он не курил. Дикштейн внутренне застонал. Женщина достала зажигалку из сумочки и протянула ему, он помог ей прикурить.
Дикштейн больше не мог наблюдать издали, но и уйти тоже не было сил – нервы сдавали. Пробравшись сквозь толпу, он встал прямо позади Сарна и для отвода глаз заказал пиво.
У некоторых женщин от природы сексуальный взгляд – у брюнетки был сексуальный голос.
– И вот так всегда, – сказал Сарн.
– Вы о звонке? – уточнила она.
Тот кивнул.
– Все беды от женщин. Ненавижу их! Всю жизнь мне испортили! Лучше б я был гомиком…
Дикштейн замер в изумлении. Что он несет?! Отшивает ее, что ли?
– Так что же вам мешает? – спросила она.
– Мне не нравятся мужчины.
– Тогда постригитесь в монахи.
– Понимаете, тут другая проблема: у меня ненасытный аппетит. Мне все время нужен секс, постоянно, иногда несколько раз за ночь. Это ужасно осложняет жизнь. Позвольте вас угостить?
Ага, уже охмуряет! И додумался же… Наверное, у моряков это обычное дело – оттачивают мастерство с годами.
Дело двигалось. Дикштейн с восхищением наблюдал за тем, как женщина виртуозно водит Сарна за нос, делая вид, будто уступает его напору. Она сообщила ему как бы между прочим, что остановилась в Антверпене всего на одну ночь и что у нее номер в приличном отеле. Вскоре он уже предлагал выпить шампанского, правда, здесь продают всякую бурду. Может, в другом месте поискать что-нибудь приличное – например, в ее отеле?.. Пара удалилась.
Дикштейн был доволен: пока все шло по плану. Минут десять он смотрел, как девушки задирают ноги, затем покинул клуб, сел в такси и поехал в отель. Войдя в свой номер, подошел к двери, ведущей в соседнюю комнату, и прислушался: женщина игриво хихикала, а Сарн что-то говорил низким голосом.
Дикштейн уселся на кровать и решил проверить газовый баллон, приоткрыв на секунду клапан. Из отверстия маски пахнуло чем-то сладким: никакого эффекта на него это не возымело. Интересно, сколько нужно вдохнуть, чтобы подействовало? Он не успел заранее протестировать наркоз.
Шум в соседней комнате усилился, и Дикштейну стало неловко. Насколько ответственным был Сарн? А вдруг он решит сразу же вернуться на судно? Вот этого не хотелось бы: тогда придется устроить потасовку прямо в коридоре – крайне рискованно и к тому же непрофессионально.
Дикштейн напряженно выжидал, смущаясь и нервничая все больше. Женщина знала свое дело: в ее задачу входило измотать Сарна так, чтобы тот уснул без сил. Время тянулось бесконечно.
Было уже два часа ночи, когда она постучала в дверь. Три медленных стука означали, что жертва спит, шесть быстрых – собирается уходить.
Она постучала три раза.
Дикштейн открыл дверь и тихо вошел, прихватив с собой баллончик и маску.
Сарн лежал на спине, раскинувшись мускулистым телом, приоткрыв рот, белокурые волосы были взлохмачены. Дикштейн подошел ближе и прислушался. Вдох, медленный выдох… На следующем вдохе Дикштейн открыл клапан и прижал маску к его лицу.
Глаза Сарна распахнулись. Дикштейн прижал маску плотнее. Слабый вдох… В глазах – недоумение. Сарн дернул головой, но хватка не ослабла. Он заметался. Дикштейн надавил локтем ему на грудь, думая: Господи, что ж так медленно!
Сарн выдохнул. Смятение во взгляде сменилось страхом и паникой. Он судорожно вздохнул и напрягся. Дикштейн уже собирался позвать на помощь женщину, но вторая порция наркоза сработала: тело обмякло, веки затрепетали и закрылись – на выдохе моряк уже спал.
Вся операция заняла секунды три. Дикштейн облегченно выдохнул, но на всякий случай еще немного подержал маску. Сарн наверняка и не вспомнит об этом.
Он взглянул на свою сообщницу. На ней ничего не было, кроме туфель, чулок и подвязок; выглядела она восхитительно. Женщина поймала его взгляд и раскинула руки, предлагая себя: к вашим услугам, сэр! Сокрушенно улыбнувшись, Дикштейн покачал головой, и его сожаление было притворным лишь отчасти.
Сидя в кресле, он наблюдал за тем, как она одевается: прозрачные трусики, бюстгальтер с чашечками, драгоценности, платье, пальто, сумочка. Взяв у заказчика восемь тысяч гульденов, она чмокнула его в щеку, поцеловала банкноты и молча вышла.
Дикштейн подошел к окну. Несколько минут спустя брюнетка проехала мимо на своем спортивном авто, возвращаясь в Амстердам.
Он снова уселся и принялся ждать. Его клонило в сон. Он вышел в соседнюю комнату и заказал по телефону кофе.
Утром позвонил Коэн с докладом: старпом «Копарелли» прочесывает все бары, бордели и ночлежки Антверпена в поисках своего механика.
В двенадцать тридцать Коэн позвонил снова: капитан жаловался, что погрузка завершена, а механика нет.
В два тридцать Коэн отчитался: Дитер Кох на борту «Копарелли».
Все это время Дикштейн оставался с Сарном, пуская в ход наркоз при малейших признаках пробуждения. Последнюю дозу он ввел в шесть утра следующего дня, затем уплатил за два номера и уехал.

 

Когда Сарн наконец проснулся, то обнаружил, что женщина исчезла, не попрощавшись, а ему зверски хочется есть.
Чуть позже выяснилось, что он проспал не одну ночь, как ему казалось, а целые сутки.
У него было навязчивое ощущение, будто за это время произошло нечто из ряда вон выходящее, но вспомнить ему так ничего и не удалось.

 

Семнадцатого ноября 1968 года судно «Копарелли» снялось с якоря.
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: Глава четырнадцатая