Глава одиннадцатая
Они сидели в баре аэропорта «Хитроу». Ростов повторил заказ и решил сыграть с Хасаном в открытую. Проблема оставалась все та же: как помешать ему передать информацию двойному агенту в Каире. Они с Хасаном оба возвращались домой для подробного доклада, поэтому решение требовалось принять незамедлительно. Ростов собирался все выложить и воззвать к его профессионализму (ведь тот всерьез считал себя профессионалом). Портить отношения не стоило: сейчас Хасан ему нужен в качестве союзника, а не соперника.
– Читай, – сказал он, передавая Хасану расшифрованное сообщение.
Лондонское посольство, полковнику Ростову из Центра
Дата: 3 сентября 1968 года
Товарищ полковник!
Касательно вашего запроса № г/35–21а о четырех судах, указанных в нашем последнем отчете № р/35-21, имеем сообщить следующее:
Теплоход «Стромберг» водоизмещением 2500 тонн, зарегистрированный в Дании, недавно сменил владельца: некий Андрэ Папагопулос, судовой маклер, приобрел его за 1 500 000 марок от лица «Сэвильской судоходной компании».
Данная компания основана шестого августа этого года в нью-йоркском офисе фирмы «Регистрация корпораций в Либерии» с акционерным капиталом в пятьсот долларов. В качестве акционеров указаны мистер Ли Чанг, юрист из Нью-Йорка, и мистер Роберт Робертс, оставивший свой адрес в офисе мистера Чанга. Согласно стандартной процедуре, фирма «Регистрация корпораций в Либерии» предоставила трех своих сотрудников на роль директоров компании, на следующий день они подали в отставку – опять же в соответствии с заведенными правилами. Вышеупомянутый Папагопулос принял должность президента и исполнительного директора компании.
Кроме того, «Сэвильская судоходная компания» приобрела теплоход «Гил Гамильтон» водоизмещением 1500 тонн за 80 000 фунтов стерлингов.
Наши сотрудники в Нью-Йорке опросили Чанга: тот утверждает, что «мистер Робертс» пришел в его офис прямо с улицы, не оставил никакого адреса и оплатил гонорар наличными. Судя по всему, он англичанин. Подробное описание см. в прилагающемся файле.
Папагопулос нам известен: это богатый бизнесмен международного класса неопределенной национальности. Основной деятельностью является судовое маклерство, его торговые операции небезупречны с точки зрения закона. Адрес неизвестен. Досье содержит материал большей частью гипотетического характера. Есть основания полагать, что Папагопулос заключал сделки с израильской разведкой в 1948 году, однако определенных политических пристрастий не имеет.
Мы продолжаем собирать информацию по всем судам, указанным в списке.
– Как они докопались до всего этого? – спросил Хасан, возвращая шифровку.
Ростов принялся методично рвать листок на мелкие кусочки.
– Все зафиксировано в документах. Акт продажи «Стромберга» зарегистрирован у «Ллойда». Кто-нибудь из нашего консульства в Либерии отыскал записи о «Сэвильской судоходной» в публичных реестрах. Нью-йоркские оперативники нашли адрес Чанга в телефонном справочнике, а на Папагопулоса в Москве уже было заведено досье. Информация находится в общем доступе – кроме досье Папагопулоса, разумеется. Вся хитрость в том, чтобы знать, кому и как задать вопрос, – вот этим и занимаются «белки».
Ростов сложил клочки в большую стеклянную пепельницу и поджег.
– Вашим они тоже не помешали бы, – добавил он.
– Наверное, мы уже работаем над этим.
– А ты возьми и предложи сам – вреда не будет. Может, тебя даже назначат руководить процессом – неплохое подспорье в твоей карьере.
Хасан кивнул.
– Пожалуй.
Подали напитки: водку для Ростова, джин для Хасана. Ростов был доволен: пока что Хасан положительно реагировал на его мягкое зондирование.
– Думаешь, за «Сэвильской судоходной компанией» стоит Дикштейн? – спросил Хасан.
– Да.
– Так что будем делать со «Стромбергом»?
– Ну… – Ростов опорожнил стакан и поставил его на стол. – Я думаю, «Стромберг» ему нужен как точная копия «Копарелли».
– Дороговатый «чертеж» получается.
– Ему ничто не мешает продать его снова. Правда, тут есть еще одна вероятность: он может использовать «Стромберг», чтобы угнать «Копарелли» – правда, пока не вижу, каким образом.
– Ты внедришь своего человека на борт «Стромберга», как Тюрина?
– Нет смысла. Дикштейн наверняка избавится от старого экипажа и наймет израильских матросов. Нужно придумать что-то еще…
– А нам известно, где сейчас «Стромберг»?
– Я послал «белкам» запрос, ответ получу уже в Москве.
Объявили рейс Хасана, он встал.
– Ну, до встречи в Люксембурге?
– Пока не знаю. Я с тобой свяжусь. Слушай, я еще кое-что хотел тебе сказать. Сядь-ка.
Хасан присел.
– Когда мы начинали работать вместе, я относился к тебе враждебно. Сейчас я сожалею об этом, но на то была веская причина. Понимаешь, Каир очень ненадежен. Нам точно известно: в аппарате египетской разведки работают двойные агенты. Я опасался – и до сих пор опасаюсь, – что все твои отчеты сразу отправятся в Тель-Авив, и тогда Дикштейн узнает, как близко мы подобрались, и примет контрмеры.
– Ценю твою откровенность.
Ценишь, ага… Да ты просто счастлив, подумал Ростов.
– Но теперь ты полностью в курсе дела, и нам нужно обсудить, как предотвратить утечку информации.
Хасан кивнул.
– Что ты предлагаешь?
– Тебе, конечно, придется обо всем доложить, однако будь как можно более уклончив, избегай деталей. Никаких имен, адресов, дат. Если припрут к стенке – вали на меня: мол, я нарочно скрывал от тебя информацию. Ни с кем не разговаривай, кроме тех, перед кем обязан отчитываться непосредственно. Ни слова о «Сэвильской судоходной», «Стромберге» и «Копарелли». Про Тюрина на борту «Копарелли» вообще забудь начисто.
– А о чем же тогда докладывать? – встревожился Хасан.
– Да куча всего осталась: Дикштейн, Евратом, уран, встреча с Боргом. И половины этого достаточно, чтобы ты вышел героем.
Хасан еще сомневался.
– Я тоже буду с тобой откровенен: если я тебя послушаю, то мой отчет будет не столь впечатляющим, как твой.
Ростов криво усмехнулся.
– И ты считаешь, что это несправедливо?
– Нет, – уступил Хасан. – Ты заслужил.
– Да и никто, кроме нас, не будет знать, что отчеты различаются, а после завершения операции твои заслуги будут признаны по достоинству.
– Ладно, – сдался Хасан. – Буду уклончив.
– Отлично! – Ростов махнул официанту. – У тебя есть немного времени – выпей на посошок.
Он довольно откинулся в кресле и скрестил ноги.
– Эх, скорей бы домой…
– Что собираешься делать?
– Возьму отгулы и поеду отдыхать с Машей и ребятами – у нас дача на Рижском взморье.
– Неплохо.
– Хотя, конечно, там не так жарко, как у вас. А ты куда – в Александрию?
Объявили о завершении посадки, и араб встал.
– Если бы! Наверное, придется всю дорогу торчать в этом чертовом Каире.
Внутреннее чутье подсказало Ростову, что Хасан лжет.
После Второй мировой жизнь Франца Альбрехта Педлера потерпела крах. Пятидесятилетний кадровый офицер вермахта внезапно оказался бездомным, нищим и безработным. И, как миллионы немцев, начал все с нуля.
Он устроился торговым агентом к французскому производителю краски: без зарплаты, на мизерные комиссионные. В 1946-м покупателей было немного, но к 1951-му немецкая промышленность начала возрождаться, и Педлер сумел воспользоваться новыми возможностями. Он открыл контору в Висбадене, что на правом берегу Рейна: этот городок обещал развиться в крупный индустриальный центр. Список продукции постепенно рос, равно как и список клиентов: вскоре Педлер продавал не только краску, но и мыло и даже сумел обеспечить рынок сбыта на американских военных базах, дислоцировавшихся в то время на оккупированной территории Германии. За эти нелегкие годы он научился быть приспособленцем: если офицер-снабженец желал получить дезинфицирующее средство в бутылочках емкостью пол-литра, Педлер покупал его в пятилитровых канистрах, переливал в бутылки в арендованном для этого амбаре, клеил на них этикетку «Улучшенный дезинфектант Педлера» и перепродавал с большой выгодой.
От покупки оптом и переупаковки до покупки ингредиентов и производства рукой подать. Первую канистру «Промышленного очистителя Педлера» смешали в том же амбаре и продали ВВС США для авиационных нужд. С тех пор дело пошло.
В конце пятидесятых Педлер прочел книгу о химической войне и добился крупного оборонного подряда на разработку растворов для нейтрализации различных видов химического оружия. Амбар постепенно разросся в небольшой комплекс одноэтажных зданий. Педлер снова женился – первая жена погибла под бомбежкой в 1944-м, вскоре у него родился ребенок. Однако в душе Педлер оставался конъюнктурщиком: прослышав о дешевой партии урановой руды, он нюхом учуял грядущую прибыль.
Уран принадлежал бельгийской компании «Сосьете Женераль де ля Шими», которая располагалась в Конго, колонии, известной богатыми месторождениями полезных ископаемых. После вывода войск в 1960 году «Шими», понимая, что скоро и их вышвырнут, постаралась отправить домой как можно больше сырья, прежде чем ворота захлопнутся. Между 1960-м и 1965-м на перерабатывающем заводе возле датской границы скопился порядочный запас желтого кека. К несчастью для «Шими», за это время был ратифицирован договор о запрещении испытаний ядерного оружия, так что спрос на сырье оказался невелик.
Педлеру не требовались большие объемы урана в производстве красителей, но он решил рискнуть: цена невысока, на очистке можно немного заработать, и если рынок улучшится – а все к тому и шло, – ему удастся получить солидную прибыль.
Бодрый семидесятитрехлетний немец с пышной гривой волос и блеском в глазах Дикштейну сразу понравился. Они встретились в субботу. Педлер был одет в яркую спортивную куртку и светло-коричневые брюки. Он угостил посетителя бокалом зекта, местного шампанского. Сперва они держались настороженно: в конце концов, когда-то они воевали по разные стороны баррикад. Однако Дикштейн всегда понимал, что истинный враг – не Германия, а фашизм, и опасался, что Педлер будет чувствовать себя неловко. Последний, видимо, боялся того же.
Дикштейн позвонил ему из отеля в Висбадене и назначил встречу. Его звонка ожидали с нетерпением: местный израильский консул заранее известил Педлера о том, что к нему едет мистер Дикштейн, старший офицер-снабженец, с крупным списком покупок. Педлер предложил краткую экскурсию по фабрике субботним утром, а затем обед у него дома.
Если бы Дикштейн был тем, за кого себя выдавал, его постигло бы разочарование: фабрика оказалась вовсе не образцом немецкой аккуратности, а кучкой бараков на захламленной территории, над которыми витал стойкий омерзительный запах. Просидев полночи над учебником по химической технологии, Дикштейн подготовил несколько вопросов о миксерах, лотках, обработке, контроле качества и упаковке. Он уповал на то, что языковой барьер скроет технические ошибки; похоже, это сработало.
Ситуация была непростая: Дикштейну надлежало играть роль сомневающегося, уклончивого покупателя, которого обхаживает продавец, тогда как на самом деле он надеялся заманить Педлера в отношения, которые тот не сможет или не захочет разорвать. Ему нужен уран, но он не собирался его просить – ни сейчас, ни потом. Вместо этого он намеревался поставить Педлера в зависимое положение.
После экскурсии Педлер посадил желанного посетителя в новенький «Мерседес» и привез в свое шале на склоне холма. Они устроились в гостиной перед огромным окном, потягивая зект, пока фрау Педлер, приветливая миловидная женщина за сорок, хлопотала на кухне. Приглашение потенциального покупателя к себе домой на обед смахивает на еврейский стиль ведения дел, отметил Дикштейн. Интересно, понимает ли это Педлер?
Окно выходило на долину. Внизу неспешно текла широкая река, вдоль нее бежала узкая тропинка. По берегам лепились серые домики с белыми ставнями, виноградники взбирались вверх по склону до самого дома Педлера и дальше. «А здесь было бы неплохо – если бы я вдруг решил жить в прохладном климате», – подумал Дикштейн.
– Ну и что вы думаете? – спросил Педлер на приличном английском с американским акцентом.
– Про вид из окна или про фабрику?
Педлер улыбнулся и пожал плечами.
– И про то, и про другое.
– Вид просто великолепен. Фабрика меньше, чем я ожидал.
Педлер зажег сигарету. Он был заядлым курильщиком – странно, что протянул так долго.
– Меньше?
– Пожалуй, мне стоит объяснить, что я ищу.
– Сделайте одолжение.
Дикштейн выдал заранее подготовленную легенду:
– В данный момент армия закупает чистящие средства у разных поставщиков: стиральный порошок – у одного, мыло – у другого, растворители – у третьего и так далее. Мы пытаемся снизить расходы, поэтому ищем единого производителя всех этих товаров.
Педлер поднял брови.
– Это… – Он замешкался, подбирая слова. – Это трудная задача.
– Да, пожалуй, для вас сложновата.
Только не соглашайся!
– Необязательно. На данный момент у нас небольшой объем выработки лишь потому, что к нам не поступали запросы такого масштаба. Разумеется, мы обладаем необходимым техническим и административным потенциалом: благодаря заказам от крупной фирмы можно было бы расширить производство. Все зависит от конкретных цифр.
Дикштейн поднял с пола портфель и открыл его.
– Вот спецификации, – сказал он, передавая Педлеру список, – а также требуемые объемы и сроки. Вам понадобится время, чтобы посоветоваться с вашими специалистами и выполнить подсчеты…
– Я – хозяин, – улыбнулся Педлер. – Мне не нужно ни с кем советоваться. Дайте мне два дня на подготовку цифр и визит в банк. Во вторник я позвоню вам и назову цены.
– Мне говорили, что с вами приятно иметь дело, – сказал Дикштейн.
– У небольшой компании есть свои преимущества.
Из кухни вышла фрау Педлер.
– Обед готов.
«Дорогая Суза!
Я никогда прежде не писал любовных писем и никого так не называл. И знаешь, это удивительное ощущение…
Я один в чужом городе холодным воскресным днем. Здесь довольно мило, много парков – в одном из них я и сижу прямо сейчас, пишу тебе на отвратительной зеленой бумаге (другой достать не смог), да еще и ручка протекает. Надо мной причудливая пагода с куполом, окруженная греческими колоннами, – что-то вроде беседки в английском загородном саду; такие возводили у себя викторианцы-оригиналы. Передо мной – лужайка, засаженная тополями; издалека доносится музыка: духовой оркестр играет мелодию из Эдварда Элгара. В парке полно народу: дети бегают, собаки носятся, мячики летают.
Не знаю, зачем я тебе все это пишу. На самом деле я хочу сказать, что люблю тебя и хочу провести с тобой остаток жизни. Я понял это через пару дней после нашей встречи, однако не стал говорить – не потому, что не был уверен, просто…
Ну, если честно, я боялся тебя отпугнуть. Я знаю, ты тоже меня любишь, но тебе всего лишь двадцать пять – ты легко влюбляешься (в отличие от меня), а значит, так же быстро и разлюбишь. Вот я и подумал: не спеши, дай ей шанс узнать тебя поближе, прежде чем требовать ответного «пока смерть не разлучит нас». Но я так соскучился по тебе, что больше не вижу смысла выжидать в засаде. Именно этого я и хочу – прожить с тобой всю оставшуюся жизнь. Вот теперь ты знаешь…
Я стал совсем другим. Моя жизнь изменилась во многих смыслах. Даже сейчас, когда я застрял в незнакомом городе в полном одиночестве и мне совершенно нечего делать до понедельника, все кажется иным. Раньше я и не задумывался о своих желаниях – их просто не было. Теперь они появились, и ты – как раз тот человек, с которым я хочу их осуществить. То есть рядом с которым. Ну, и в этом смысле, конечно, тоже… Так, пожалуй, надо сменить тему, а то что-то я размечтался…
Я уеду отсюда через пару дней, пока не знаю куда, и самое неприятное – не знаю, когда мы увидимся снова. Но когда это произойдет, уж поверь мне, я приложу все усилия, чтобы следующие лет десять-пятнадцать мы провели вместе.
Нет, все не то… Я так хочу объяснить тебе, что я чувствую!.. По сто раз на дню я представляю себе твое лицо, мысленно разговариваю с тобой, делюсь впечатлениями, придумываю, что бы ты сказала по поводу статьи в газете, как бы ты оценила этот пейзаж или вон то платье или как бы ты посмеялась над коротышкой с огромной собакой на поводке. Когда я ложусь в постель, меня буквально ломает от того, что я не могу прикоснуться к тебе.
Я очень люблю тебя, моя девочка.
Н.»
Во вторник утром Дикштейну позвонил секретарь Педлера и назначил встречу с боссом.
Они обосновались в скромном ресторанчике на Вильгельм штрассе и заказали пиво вместо вина, поскольку предстояли деловые переговоры. Дикштейн сдерживал нетерпение, ведь это Педлер должен добиваться его расположения, а не наоборот.
– Ну что ж, думаю, мы сможем удовлетворить ваши запросы, – начал немец.
Дикштейн мысленно закричал «ура!», сохранив на лице бесстрастное выражение.
Педлер продолжил:
– Цифры, которые я хочу вам показать, весьма условны. Нам нужен пятилетний контракт. Мы гарантируем фиксированные цены в течение первого года, после этого они могут колебаться в зависимости от индекса цен на сырье на мировом рынке. Кроме того, предусматривается штраф за отмену заказа на сумму до десяти процентов от стоимости годовой поставки.
Дикштейну захотелось сказать «по рукам!» и побыстрее закончить разговор, но он напомнил себе, что нужно доиграть роль до конца.
– Десять процентов – это много.
– Ну, не слишком, – возразил Педлер. – Ведь эта сумма не возместит наши потери в случае отмены. При этом она должна быть достаточно большой, чтобы удержать вас от подобного шага – за исключением чрезвычайных обстоятельств, разумеется.
– Понимаю. И все же хотелось бы обсудить несколько меньший процент.
Педлер пожал плечами.
– Обо всем можно договориться. Вот взгляните на цены.
Дикштейн внимательно изучил выкладки.
– В принципе что-то подобное мы и ищем.
– Так что, заключаем сделку?
Да, да!
– Пока нет, но я думаю, что мы сможем договориться.
Педлер просиял.
– В таком случае давайте выпьем как следует. Официант!
Принесли вино, и Педлер поднял бокал.
– За долгосрочное сотрудничество!
– Да, за сотрудничество, – сказал Дикштейн. Поднимая бокал, он подумал: «Смотри-ка, у меня опять получилось!»
Морская жизнь, конечно, не сахар, но все вышло не так плохо, как ожидал Тюрин. В советском флоте служба состояла из бесконечной тяжелой работы, жесткой дисциплины и отвратительной еды. На «Копарелли» все обстояло иначе. Капитан Эриксен требовал лишь соблюдения мер безопасности и хороших навыков мореплавания. Временами драили палубу, однако никто не занимался покраской или полировкой. Пища оказалась вполне съедобной, к тому же Тюрину повезло делить каюту с поваром. Теоретически его могли вызвать в радиорубку в любое время дня и ночи, но на практике по ночам им никто не встречался, так что ему удавалось даже высыпаться. Словом, образ жизни сложился довольно комфортный, а Тюрин высоко ценил комфорт.
К сожалению, само судно нельзя было назвать комфортабельным: оно отличалось прескверным характером. Как только они обогнули мыс Рат, началась безумная качка, «Копарелли» вращало во все стороны, словно игрушечный кораблик в бурю, и Тюрина одолел приступ морской болезни. Пришлось скрываться, ведь по легенде он был опытным моряком. К счастью, повар в это время находился на камбузе, а его присутствие в радиорубке не требовалось, так что он отлеживался у себя на койке.
Кубрик плохо проветривался и чрезмерно отапливался, на потолке скапливалась сырость, да и столовая была вечно завешана мокрой одеждой, что отнюдь не улучшало атмосферу.
Рацию Тюрин держал в вещмешке, надежно укутав полиэтиленом, обмотав сверху брезентом и свитерами. Однако ее нельзя было установить в каюте, куда любой мог войти. Он уже провел пробный сеанс радиосвязи с Москвой, воспользовавшись судовой рацией и моментом относительного затишья.
Тюрин любил домашний уют и всегда старался по возможности «угнездиться». Если Ростов перемещался между посольством, номером в отеле и конспиративной квартирой, не замечая никакой разницы, то Тюрину требовалась постоянная база, где он мог чувствовать себя в безопасности. Если планировалось стационарное наблюдение за объектом (именно такие задания он предпочитал), Тюрин обязательно находил большое удобное кресло, ставил его перед окном, наводил подзорную трубу и спокойно просиживал часами, удобно устроившись с пакетом бутербродов и бутылкой газировки. Здесь, на «Копарелли», ему тоже удалось найти свое «гнездо».
Исследуя судно при свете дня, он обнаружил на баке маленький лабиринт складов. Судя по всему, архитектор разместил их там, только чтобы заполнить пространство от носа до трюма. К главному складу вела дверь, спрятанная в нише, там хранились инструменты, канистры со смазкой для кранов и – что совсем уж необъяснимо – ржавая газонокосилка. Из главного склада можно было попасть в крошечные каморки, где валялись веревки, запчасти, разваливающиеся коробки с гайками и болтами; в некоторых водились лишь тараканы. Сюда никто не заходил: все нужное держали на корме, под рукой.
В сумерках, когда большая часть экипажа собралась за ужином, Тюрин зашел в свою каюту, достал вещмешок и поднялся с ним на палубу. Из рундука под капитанским мостиком достал фонарик. По календарю ночь предполагалась лунная, но небо было затянуто тучами. Тюрин осторожно пробирался вперед, стараясь держаться планширя, чтобы его силуэт не выделялся на фоне светлой палубы. На капитанском мостике и в рулевой рубке горел свет, но дежурные наблюдали за морем и вряд ли смотрели вниз.
Временами палубу заливало, и тогда вода попадала в ботинки. Тюрин горячо надеялся, что никогда не узнает, как ведет себя судно в настоящий шторм. Добравшись до склада, он почувствовал, что совершенно вымок и весь дрожит. Тщательно закрыв за собой дверь, Тюрин включил фонарик и направился в один из отсеков, пробираясь через груды разного хлама. Закрыв и эту дверь, он снял штормовку и потер руки о свитер, чтобы высушить их и хоть немного согреть, затем достал из вещмешка рацию, поставил в угол, прикрепил к переборке проволокой, протянутой сквозь кольца в полу, и прижал картонной коробкой.
Подошвы у его ботинок были резиновые, но он надел еще и резиновые перчатки, готовясь к следующему этапу. Кабель, ведущий к радиомачте, проходил в трубе, прикрепленной на подволоке. С помощью ножовки, стащенной из машинного отделения, Тюрин выпилил кусок трубы сантиметров пятнадцать длиной, обнажив провода. Запитав рацию от силового кабеля, подсоединил антенный фидер с мачты в соответствующее гнездо, включил устройство и принялся вызывать Москву.
Исходящие сигналы не создавали помехи судовому радио, поскольку Тюрин был единственным радистом – вряд ли кто-то другой, кроме него, воспользовался бы радиостанцией. Однако и входящие сигналы в радиорубке никто не смог бы принять, пока он работал со своей рацией. Сам он тоже ничего не услышал бы – его приемник был настроен на другую частоту. Конечно, можно все подключить таким образом, чтобы обе радиостанции работали на прием одновременно, но тогда ответные сигналы из Москвы примет и судовая рация – кто-нибудь заметит… В принципе нет ничего подозрительного в том, что маленькое судно не сразу принимает сигналы. Главное – не пользоваться рацией днем, чтобы избежать контакта со встречными судами.
Наконец соединение с Москвой было установлено, и он передал сообщение, зашифрованное стандартным кодом КГБ:
Проверка второго передатчика.
Ждите сигнала.
На связи, но поторопитесь.
Не высовывайся, пока не случится что-нибудь экстренное. Ростов.
Понял, конец связи.
Не дожидаясь завершения сеанса, Тюрин отсоединил провода и восстановил кабель. Процесс скручивания и раскручивания голых проводов, даже при помощи пассатижей, был делом довольно трудоемким и не вполне безопасным. В радиорубке имелись запасные клеммы: надо будет прикарманить пару-тройку и в следующий раз принести их сюда.
Он был доволен проделанной работой: обустроил «гнездо», наладил связь и даже не попался. Оставалось только выжидать, а это самое приятное.
Решив достать еще одну коробку, чтобы понадежнее прикрыть рацию от посторонних взглядов, Тюрин открыл дверь, посветил фонариком и замер в ужасе.
Он был не один.
Включенный верхний свет отбрасывал беспокойные тени. В центре хранилища, привалившись к бочке, сидел юный матрос. Он испуганно поднял голову, также застигнутый врасплох неожиданным свидетелем.
Тюрин узнал его. Юношу звали Равло, ему было около девятнадцати – пепельный блондин с узким бледным лицом. Он не участвовал в ночных попойках на берегу, но частенько выглядел словно с похмелья – темные круги под глазами, отсутствующий взгляд.
– Что ты тут делаешь? – спросил Тюрин и тут же понял.
Левый рукав мальчика был закатан выше локтя. На палубе, между его ног, стоял пузырек, часовое стекло и водонепроницаемый мешочек, в правой руке он держал шприц.
Тюрин нахмурился.
– Ты диабетик?
Лицо Равло исказилось, и он издал сухой, безрадостный смешок.
– Наркоман, – догадался Тюрин. Он не очень-то разбирался в таких делах, но знал, что за это могут списать на берег в следующем же порту захода. Его немного отпустило: кажется, не все потеряно.
Равло смотрел куда-то мимо него, в маленький отсек. Тюрин обернулся и понял, что рация вся на виду. Они понимающе взглянули друг на друга – обоим было что скрывать.
– Я никому не скажу, и ты держи язык за зубами, – нарушил молчание Тюрин.
Равло криво улыбнулся и снова издал безрадостный смешок, затем отвел взгляд и вонзил шприц под кожу.
Обмен сигналами между Москвой и «Копарелли» перехватила военно-морская разведка США. Поскольку на сеансе связи использовался стандартный код КГБ, они смогли его расшифровать, но полученная информация мало что давала: кто-то на борту неизвестного судна проверял свою рацию, а второй, некий Ростов (фамилия в их картотеке не значилась) советовал ему не высовываться. Никто ничего толком не понял, поэтому на Ростова завели досье, приложили расшифровку и забыли об этом.
