Глава 41
Эдуан принес Иврену к Колодцу истоков – в единственное место, где можно было искать помощи. Увидев, как Разрушенный напал на бывшую наставницу, он ринулся вперед, не думая ни о чем, кроме ее спасения, круша на своем пути всех, кто пытался преградить ему дорогу или случайно оказался на пути.
Добравшись до Иврены, он первым делом приподнял монахиню и вдохнул магию в рану на ее шее, чтобы волшебство переплелось с кровью и не дало яду добраться до сердца. Потом он взял ее на руки и помчался из самой Лейны к Колодцу истоков так быстро, как только мог, подгоняя себя колдовством, и ни разу не остановился по пути.
Когда и силы, и магия иссякли – он просто шел.
Когда усталость замедлила его шаги, он все равно не остановился и ни на миг не ослабил ту часть колдовства, которая сплелась с кровью Иврены и поддерживала в ней жизнь.
Он знал, что где-то на поле битвы осталась Ноэль, но Эдуану было безразлично, жива она или нет. Важно было другое. Он шел с Ивреной на руках по дорогам и бездорожью. Спотыкался и тяжело дышал, но шел. И на протяжении всего пути Эдуан испытывал страх – впервые в жизни.
Лишь спустя несколько часов он понял, чего боится. Пульсирующая пустота в груди, неистовый хоровод мыслей были об одном: «Только не умирай. Только не умирай».
Он знал, что это выходило за рамки долга. Это выходило за рамки всего, что Эдуан знал о себе и о жизни. И за рамками всего был только этот страх.
Еще не добравшись до реки, он различил ее шум и заметил, что птицы здесь щебечут громче, а воздух напитан вечерней влагой и пронизан гулом насекомых. А еще он издалека почуял запах восьми солдат, поджидавших на подступах к Колодцу истоков. Видимо, кто-то нашел Леопольда и рассудил, что Эдуан за ним вернется.
У него оставалось немного сил, чтобы перекрыть дыхание каждому участнику засады, и он пустил их в ход, но силы быстро иссякали, а солдаты цеплялись за жизнь и все не теряли сознание. Эдуан стоял среди леса, отчаянно раскачиваясь, как кроны окружавших его деревьев, и думал об одном: если не хватит сил, он уронит Иврену.
Наконец солдаты один за другим рухнули на землю. Тогда Эдуан подошел к Колодцу истоков и начал подниматься по лестнице. Ступень за ступенью, камень за камнем и, наконец, вода.
Он положил Иврену в воду на спину, и она начала оживать.
Внешне это было еще незаметно: неведомое волшебство Колодца истоков действовало неспешно, и на исцеление требовалось несколько дней, но Эдуан знал, что яд уже тает в ее крови, и видел, как зияющая дыра на ее шее начинает зарастать новой плотью.
Тем не менее, Эдуан не собирался забирать свою магию из ее вен, пока там оставалась хотя бы капля яда. Пока Иврена не задышала полной грудью. Пока сердце не стало биться спокойно.
Выбравшись из воды на мощеный пьедестал, Эдуан прислонил Иврену к стенке купели, оставив ее ноги в воде, чтобы заживление не прекращалось. Вода стекала с него ручьями на камни. Он с удивлением осознал, что спина больше не болит, осанка сама самой выправилась, а волшебная сила восстановились полностью.
Но удивительнее всего было другое: Источник Нубревены ожил! Это невозможно было разглядеть невооруженным глазом, но, едва войдя в воду, Эдуан безошибочно почувствовал, что она живая.
Почувствовал слияние с силой.
Почувствовал цельность.
А ведь Колодец истоков всего лишь приоткрыл свой сонный глаз. Еще немного – и он проснется окончательно. И это могло значить только одно… Эдуан не был готов это принять и не знал, что делать с новым знанием, но – Ведьма истины определенно была частью Кар-Авена. А Ноэль, номацкая Ведьма Нитей, чья кровь не пахла, была второй половиной Кар-Авена, и, значит, Эдуан поклялся жизнью защищать ее и Сафию.
Клятва, данная в тринадцать лет, когда отец еще не вернулся в его жизнь, теперь требовала свое. Но Эдуан не знал, отвечать ли на этот зов. Кто мог вообразить, что этот день настанет? Что Кар-Авен из древних легенд явится к нему, чтобы забрать все, чем он был и чем не успел еще стать?
Иврена всю жизнь верила, что Кар-Авен вернется. Для нее это чудо было ожидаемым. Эдуана же оно застигло врасплох. Он не по своей воле оказался в монастыре и прожил там тринадцать лет лишь потому, что некуда больше было идти: его бы убили, едва распознав в нем Ведуна крови. А с тех пор прошло очень много лет. У него появилась собственная жизнь и планы на будущее. Для себя и для своего отца.
Эдуан точно знал: отец бы потребовал убить Кар-Авена. Поскольку сила ведьмы-Кукловода росла по мере разрушения волшебных колодцев, девчонки могли все испортить.
Чего Эдуан не понимал – это кому он по-настоящему обязан быть верным: своим клятвам или своей семье. Но он испытывал осязаемую благодарность, что Колодец истоков перед ним ожил. Что Кар-Авен разбудил Источник и не дал Иврене умереть.
Эдуан побрел к ближайшему кипарису, чья кора алела в лучах рассвета, а мертвые ветви гремели на влажном ветру, и опустился на камни. С его одежды, волос и даже с перевязи для меча текла вода. Но он едва это замечал. Не сняв перевязь, он положил руки на мертвое дерево и начал читать молитву Кар-Авену – словами, которым ему научила Иврена.
Я – страж того, кто несет свет;
Я – защитник того, кто дает тьму.
Я живу для того, кто начал мир.
Я умру за того, кто рассеет тень.
Я расстанусь с кровью без страха,
Доверяю тебе Нити без сомнений.
Душа моя бессмертна, и ты один ей повелитель.
Направь мой ум и мой клинок.
Прими мою присягу верности,
о Кар-Авен,
отныне и навеки.
Замолчав, Эдуан улыбнулся. Слова остались такими же пресными, как и раньше, а в уме уже копошились обычные заботы: надо высушить клинки, надо покрыть их маслом; нужен новый сирмаянский плащ, очень важно где-то добыть коня. И побыстрее.
Это было нешуточным облегчением: Колодец истоков так близко, а клятва Кар-Авену по-прежнему не имела над ним силы. Значит, главным оставался сундук с серебряными талерами для отца.
Эдуан бросил прощальный взгляд на бывшую наставницу. Щеки Иврены начали розоветь.
Вот и хорошо. Эдуан наконец-то вернул ей один из долгов. Оставалась еще какая-то сотня. Или больше. Ничего. Когда-нибудь.
Размяв пальцы и запястья, Эдуан отправился на встречу с отцом, чтобы помочь ему завоевать корону Аритвании.
* * *
Ноэль не успела спасти Сафи.
Даже Мерика, истекающего кровью и покалеченного, далеко не сразу удалось поднять на ноги. Она помогла ему добраться до пристани. Под ногами всю дорогу хрустело стекло, усталые ноги спотыкались о булыжник.
Сквозь бледно-серые облака сочилось утро. Первый пирс и целый квартал построек были разнесены в щепки ураганом Куллена. Этот ураган унес и его жизнь. Во всяком случае, Ноэль показалось, что Мерик, еле ворочавший языком, пробормотал именно это.
Теперь море было тихим, вода едва колыхалась. И – ни птиц, ни гула насекомых, ни людей на берегу, ни Нитей. Куда ни глянь – никаких признаков жизни.
Если не считать стаи черных аспидов, улетающих к горизонту, подобно воронам. Где-то в гуще этого роя Ноэль различила слабое, почти довольное мерцание Нитей.
Эх, Сафи.
Ноэль жалела, что подобрала Мерика. Он был скорее обузой, чем помощником, и отбирал больше сил, чем давал поддержки. Возможно, если бы Ноэль оставила принца в переулке, она бы успела спасти сестру…
Не без труда она заставила себя отринуть эти мысли. Пользы от них не было, а если погрузиться в недавние переживания, то можно сойти с ума. Если вспомнить, как рвутся Нити. Как они извиваются вокруг пальцев. Как крошатся меж зубов. Как…
– Сафи! – закричала Ноэль что было сил. Но слово получилось пустым. Она ничего не чувствовала. Совсем ничего. Пламя ее крика жгло чью-то чужую глотку. Холодный ветер лизал чужую мокрую одежду, облепившую чужое голое тело. Раны Мерика истекали кровью на кого-то другого. Чьи-то незнакомые мышцы напрягались, влача его к дальнему пирсу.
Ноэль превратилась в гулкий панцирь без содержимого.
– Где Сафи?.. – прошептал Мерик. Голос уже едва слушался его, и даже Нити, казалось, вот-вот истончатся до невидимости. Ноэль понимала, что ему понадобится время на восстановление – тела, разума, сердца. Он ведь почти разрушился.
– Ее забрали марстокийцы, – ответила Ноэль, замедляя шаг. Они подошли к скользкому булыжнику третьего пирса. Повсюду была кровь: на камнях, на деревянном настиле. Жуткие лужи крови.
Ноэль отпустила Мерика. Он пошатнулся, но устоял, только наклонился вперед и уперся руками в колени. Ноэль достала Камень Нити.
Он не светился.
Она вздохнула, краем сознания удивившись, что вздох причинил боль где-то под ребрами. Возможно, это нормально, если разбивается сердце.
Раз камень не светился, значит, Сафи была цела и в безопасности. Но это также значило, что Ноэль не может ее найти. Где могла быть ее сестра и возможно ли ее вернуть – оставалось гадать. Ноэль знала наверняка только то, что Сафи забрали марстокийцы.
Вздохнув, она убрала камень обратно за пазуху, и он глухо стукнулся о грудную клетку. Затем Ноэль снова повернулась к Мерику и сказала:
– Вам нужен целитель, ваше высочество.
Она тут же пожалела, что произнесла это, потому что Мерик первым делом спохватился:
– А тетя?..
Желание солгать в ответ было почти непреодолимым. Солгать – не только Мерику, но и себе. Еще хотелось сказать: «Я не виновата! Разрушенный набросился на нее, но вы тоже начали разрушаться, и мне пришлось сделать выбор… Я не виновата, что вы разрушались, что Куллен разрушился, что налетели аспиды. Это все не я. Это не моя вина. Не моя!..»
Только это тоже было неправдой. Ноэль знала, что вина – ее.
Что ей теперь с этим жить.
– На Иврену напал Разрушенный, – произнесла Ноэль бесцветным чужим голосом. – Я не знаю, удалось ей выжить или нет. Я искала ее, но нигде в городе ее нет.
У Мерика подкосились ноги; Ноэль попыталась его подхватить, но не успела. Онемение замедляло все рефлексы. Или просто растущая ненависть к себе не позволяла отвлекаться на других.
Лишь когда Мерика начало выворачивать на мокрую мостовую, и рвота смешалась с кровью, по-прежнему сочившейся из его ран, вот тогда в грудь Ноэль словно вонзили ледоруб.
И лед дал трещину.
Она опустилась на корточки рядом с Мериком и зарыдала. Второй раз за целую жизнь Ноэль де Миденци расплакалась. Сколько же она убила людей за один день? Пусть не умышленно, пусть не своими руками, но это едва ли облегчало ужас. И то, что она спасла жизнь Мерику, ужас только усугубляло. Потому что из-за этого она потеряла сестру и из-за этого навсегда изменилась сама, разорвав Нити принца. Причем это оказалось так просто! Все, как говорила ведьма-Кукловод. Просто берешь Нити уверенно, наматываешь на руку… а затем… затем их обрываешь, зубами, и это не сложнее, чем разгрызть конфету.
Только Нити оказались куда интереснее конфет. Они дали такой подъем сил и настроения. Такое несокрушимое чувство собственной неуязвимости…
Но, едва Нити разорвались, Ноэль осталась опустошенной. Почувствовала себя сосудом, в котором эхом звенят предостережения и упреки матери.
Ее поступок неопровержимо доказывал, что Ноэль никудышная Ведьма Нитей. Она настолько же извращенная и жестокая, как ведьма-Кукловод. Такая же порочная. Безнадежно, насквозь неисправимая. Лишь перестав быть ведьмой Нитей, она поняла, насколько это, оказывается, было для нее важным.
Ноэль провела столько лет, ненавидя мать, а втайне хотела быть такой же: создать камень Нитей и быть награжденной лучезарной улыбкой Гретчии, как Альма… Теперь этому не бывать.
И возвращению в монастырь с Ивреной не бывать.
И спокойной домашней жизни с Сафи не бывать.
Ноэль рыдала и рыдала, пока не кончились слезы, пока Мерик не побледнел и не начал дрожать. Тогда Ноэль спохватилась и приблизилась к нему. Кровотечение все не останавливалось. Может, яд морской воды начал разъедать раны? Он мог ее нечаянно глотнуть… А может, это побочный эффект разрушения? Ведь обычно никто его не переживает.
– Где сейчас «Яна»? – спросила Ноэль, надеясь, что корабль мог бы доставить его к целителям. Сама она осталась без коня и понятия не имела, где ближайший город с живыми людьми. – Ваше высочество! Мне очень важно знать, где «Яна». – Она слегка потрясла принца за плечо. – Нам нужно ее найти.
Мерика продолжала бить дрожь. Он вцепился в рубаху на груди. Кожа его казалась обжигающей на ощупь, а Нити становились бледнее и бледнее. Однако Ноэль не собиралась дать ему умереть. Не только потому, что Сафи бы этого не простила, но потому что она рассталась из-за него с огромной частью себя.
И еще потому, что не была готова принять на душу еще одну смерть.
Она схватила его за подбородок и заставила посмотреть себе в глаза.
– Как найти «Яну», ваше высочество?
– В-ветряной б-б-барабан, – выдохнул принц. – Постучи.
Ноэль отпустила его и стала озираться. В других городах ветряной барабан всегда висел где-то на берегу…
Вон он! В восточной части набережной. Всего в нескольких кварталах. Над набережной расцветало соленое утро.
Ноэль поднялась. Мыщцы словно посыпали толченым стеклом. Но, шаг за шагом, она добралась до барабана. Рядом с ним висел молоток. Изо всех сил надеясь, что он заколдованный, Ноэль дотянулась до него и ударила. Потом еще и еще.
Она лупила в барабан изо всех сил, словно выколачивая из него свои горести, ошибки и саму душу, и одновременно пыталась придумать план. Потому что этого у нее было не отнять – умения просчитывать свои шансы и слабые места противника и выбирать подходящие условия для сражения.
В этот раз задача была сложнее обычного, потому что Сафи еще никогда не похищали марстокийцы. Но у любой задачи есть какое-нибудь решение, если как следует поискать.
Ноэль собиралась разыскать Сафи любой ценой. Наплевав на сложности, как сейчас плевала на ноющие от боли мышцы рук и дрожь в коленях. Она знала, что разыщет Сафи и больше ее не отпустит.
Потому что сестры – навсегда. Друг за друга – до конца.
Ме-верушта.
* * *
Когда приплыла «Яна», Мерик был без сознания. Когда его принесли в Божий дар, к Колодцу истоков, принц почти не дышал. Лишь на следующий день он узнал, что его команда оставила Ноэль позади. Она убедила Хермина, что беспокоиться не о чем и что за ней «зайдут кое-какие люди», с которыми «назначена встреча в трактире». Что якобы эти люди помогут ей отбить Сафи у марстокийцев.
Многое оказалось для Мерика новостью тем утром, когда он очнулся у Йориса на матрасе возле входа в капитанскую каюту. Он узнал, что принц Леопольд бесследно исчез, и никто не знал, где его искать. Наследник империи прятался в Божьем даре, однако посреди ночи словно испарился.
Мерик также узнал, что его тетка жива, поскольку именно она привела его в чувство при помощи Колодца истоков. Правда, она не стала дожидаться, когда он придет в себя, и отправилась в монастырь сообщить о пробуждении нубревенского Колодца.
Принца не слишком удивило, что она уехала. Он был искренне, оглушительно благодарен всем добрым силам, что Иврена жива, однако он также был в ярости, что она его снова покинула. В час, когда весь мир вокруг рушился, она променяла его на своих каравенских жрецов.
Но сильнее всего Мерика злило, что ему это по-прежнему небезразлично. Ярость была бессмысленной и неразумной, и пора было научиться реагировать иначе: Иврены никогда толком не было рядом в его детстве, так с какой стати она должна была оказаться рядом пятнадцать лет спустя?
Она оставила Хермину кучу целебных мазей для Мерика, чтобы он их наносил на раны несколько раз в сутки. Они должны были стереть шрамы от разрушения. И в первый день Мерик старательно мазался жижицей с запахом лимонной мяты. Раны на руках, ногах, груди стали заметно меньше ныть.
Но к концу первого дня он передумал. Он захотел, чтобы шрамы остались как напоминание. Как память о брате, которого он навсегда потерял.
Последняя новость тем утром пришла из Ловатца.
– Отец просит вас вернуться домой, – сказал Хермин, передавая, что услышал по Нитям. – Хайет брошен в тюрьму за измену, ваше высочество, как и остальные. Король Серафин хочет, чтобы вы вернулись и присутствовали на казнях.
Хермин аж светился от гордости, когда это произносил. Мерик знал, что ему тоже положено радоваться. Как-никак, справедливость восторжествовала. Его ждали дома, и ему предстояло вернуться героем. Разве не об этом он мечтал всю жизнь?
Но сейчас это казалось пустым.
Без Куллена все казалось пустым. Еда стала безвкусной, лучшая из компаний не радовала, солнце не грело. Мерик мог думать только о Сафи. Нужно было ее найти.
Он потерял брата. Нельзя было потерять еще и ее.
Ноэль осталась в Лейне – значит, она собиралась искать Сафи. И ему отчаянно хотелось присоединиться к поискам. Однако принц не мог оставлять приглашение короля без ответа. Наверняка был способ убить двух зайцев – поехать в Ловатц и одновременно помочь Ноэль. Но как?
Спустя два дня после пробуждения – и три дня спустя после гибели Куллена – Мерик и Хермин отправились через мертвый лес к нихарской бухте. Мерик шел мимо бледных стволов с вычурно закрученными ветвями и чувствовал, как его самого с каждым шагом скручивает от горя; как оно пульсирует у него в затылке и за глазами. Спустившись в ущелье и переступая через мертвых птиц, он едва не позволил горю пролиться из глаз наружу. Потом они сели в лодку, и Хермин повез его к военному кораблю, а волны бились о дерево бортов.
И не осталось ни ярости, ни волшебства. Только чувство утраты.
Когда Мерик устало поднялся на корабль, команда уже ждала на верхней палубе. У всех предплечье было перевязано ярко-синей лентой – в память о погибшем товарище. Мерик едва удержался, чтобы не заорать на них, требуя немедленно снять траурные повязки. Ему не нужно было лишних напоминаний об утрате.
Каждый из членов команды отдавал ему честь по мере того, как он шел мимо шеренги матросов, но Мерик едва это замечал. Он был готов видеть лишь одного человека, а ее не было на палубе. Остановившись у своей каюты, принц задумался, вызывать ли ее к себе или пойти в каюту Куллена, где, как он был уверен, она сейчас сидит и рыдает.
И эта мысль его разозлила. Какое у нее право на слезы, если все случилось по ее вине?
– Позовите Райбру, – отрезал он, выпрямившись и решительно направляясь к себе.
В каюте ничего не изменилось. Как и в прежние дни, ее заливало солнце, но в то же время каждый сантиметр звенел непоправимой пустотой. Каждая доска, на которой когда-то стоял Куллен, каждое место, куда падал его взгляд. Здесь они разговаривали и смеялись, здесь Куллен давал ему советы или отчитывал за плохую дисциплину.
Мерику хотелось спалить эту память ко всем чертям вместе с каютой и кораблем.
Через минуту на пороге появилась Райбра, но Мерик не поднял взгляда от карты, на которую уставился. Он дождался, когда она подойдет поближе; дождался, когда отдаст ему честь. Выдержал паузу, чтобы она начала мучиться догадками, зачем он ее позвал.
Когда он наконец на нее посмотрел, то увидел, что лицо ее покраснело от слез, а веки опухли. Его сердце отозвалось на эту очевидную боль, но он упрямо одернул себя. Скорбь принадлежала ему одному. Вся, целиком. У Райбры не было права скорбеть.
Никогда в жизни он не ненавидел так сильно, как в эту секунду.
– Собирай вещи и убирайся с корабля, – отрезал он. – Отныне ты лишена всех званий и с позором уволена из Королевского флота.
Райбра выслушала приговор, не дрогнув. И даже не моргнув. Мерик хотел, чтобы она выразила возмущение, чтобы начала спорить: ему хотелось раздавить ее, уничтожить, как она уничтожила Куллена.
– Ты изменила королю, – продолжил Мерик, подняв подбородок и с каждым словом усиливая напор. – Твое наказание – изгнание. У тебя одна неделя, чтобы исчезнуть из Нубревены. Если после этого срока тебя увидят в ее пределах, тебя убьют на месте.
Райбра еще несколько секунд молчала и не шевелилась. Эти секунды показались Мерику слишком долгими, но он знал, что она сейчас отреагирует: чувствовал, как ответ клубится и зарождается в воздухе между ними. Чувствовал всей кожей, как волшебство струится в теле, горячее крови.
Но Райбра вышла из оцепенения совсем не так, как Мерик того ждал: она расхохоталась.
Закинув голову назад, Райбра разразилась отвратительным, заливистым, наглым смехом, но когда ее глаза снова встретились с взглядом Мерика, в них стояли слезы.
– Я никогда вам не нравилась, – усмехнулась она. В ее словах и выражении лица не было ни капли уважения, положенного принцу. – Вы ненавидели меня с самого начала, но я старалась этого не замечать. Куллен вас любил. А ведь я знала, что видения мне не врут… – Она подошла к нему на шаг ближе. – Я видела, как вам на голову опускают корону, и…
– Мне плевать на твои предсказания! – закричал Мерик и, больше не в состоянии сдерживать ярость, оттолкнул ее что было сил. Затем скинул со стола карты и сорвал со стены висевшие там мечи.
Райбра, отшатнувшись, упала в кресло, и Мерик угрожающе навис над ней, вцепившись в поручни.
– Плевал я на твои видения, на твои оправдания и на тебя. Ты могла спасти Куллена и ты этого не сделала!..
– Ясновидение не всесильно, – произнесла она на удивление спокойно, но в глазах ее теперь тоже появилась ярость. Приподняв одну бровь, она добавила: – К тому же в моих видениях Куллен остался жив.
– Значит, видения тебя обманули! – сказал Мерик и отвернулся. Зачем он тратил на нее время? Пожалуй, она была права: он всегда ее недолюбливал. – Убирайся, – приказал он, направляясь к ближайшему окну. – Уходи и никогда не возвращайся.
– Слушаюсь, король, – произнесла она таким тоном, с каким обычно сплевывают. Мерик знал, что она хочет посмотреть ему в лицо перед уходом. Ей теперь тоже было важно, чтобы последнее слово осталось за ней.
Но он уже взял себя в руки. В конце концов, нихарец он или не нихарец? Дисциплина. Упорство. Невозмутимость.
Грохоча каблуками по полу, Райбра вышла из его каюты. Напоследок, уже снаружи, она крикнула:
– Проверьте карман плаща, ваше высочество. Он на кровати. И помните, что каждый из нас – и Куллен, и я, и все, кто на борту, – бились за вас. Мы бились – за вас.
Хлопнула дверь. В окнах задрожали стекла. Райбра ушла, а Мерик так и не повернулся, уставившись в никуда. При чем тут карман плаща, и какого черта он должен…
Торговое соглашение!
Он быстро кинулся к кровати. Смятый плащ, действительно, лежал там, и сквозь ткань кармана виднелись очертания свитка.
Мерик достал свернутую пачку страниц в серых разводах пепла и стал их рассматривать – лист за листом. Руки его задрожали. Последний лист был особенно густо покрыт отпечатками пальцев.
«Дядя, не будь упрямым ослом и подпиши договор.
Принц Мерик Нихарский сделал все, что мог, чтобы доставить меня в Лейну в целости и сохранности, поэтому…»
Мерик перевернул страницу.
«…если в дороге со мной что-то случится или если я не доберусь до причала, который ты выбрал, не вздумай его винить. Мерик лично и вся Нубревена заслуживают торговать с Хасстрелями. В твоих силах дать этой торговле ход. Обещаю: если ты не подпишешь договор и не откроешь Нубревене торговые пути, я составлю другой договор и подпишу его сама. Причем составлю так, чтобы все преимущества и вся выгода достались Нубревене.
Знай, что мое имя тоже кое-чего стоит. Не ты один можешь заключать договоренности».
Дальше шла размашистая подпись:
«Сафия фон Хасстрель,
Верховная донья Карторры».
У Мерика запершило в горле. Он перевернул договор и увидел, что там стоит его подпись и подпись дона Эрона, тогда как всякое упоминание о ранах напрочь исчезло.
Принц не верил своим глазам. Сердце перестало бешено колотиться. Стало быть, в ту ночь, когда он проснулся и увидел руку Сафи на своей груди, она выкрала у него договор, чтобы написать письмо пеплом из костра.
Значит, теперь у Мерика было торговое соглашение с Карторрой.
Торговля.
Торговля!
В горле зародился смешок и вырвался наружу вместе с выдохом. Ему снова хотелось закричать, и на этот раз желание было столь сильным, что он еле устоял.
Сафи его послушала.
Да что там – сам всевышний его услышал.
Мерик потерял больше, чем был готов, и – как ему недавно казалось – больше, чем возможно было пережить. Но теперь с каждым новым вдохом его наполняла решимость. Он сжимал договор, пока бумага не захрустела.
Затем он медленно опустился на край кровати, разгладил документ, посмотрел на почерневшие от пепла пальцы и отложил договор в сторону.
И тогда Мерик Нихарский, наследный принц Нубревены, сложил перед собой руки и стал молиться.
Он молился за все, что потерял. А также за все, что он и его страна еще могли вернуть.
* * *
Тем временем Сафия фон Хасстрель, вцепившись в борт личного галеона императрицы, всматривалась в зеленый берег захваченной далмоттийцами южной земли. Она щурилась от палящего полуденного солнца. Почему облака не затягивают небо, когда это больше всего нужно? Суша рябила пальмами и другими тропическими деревьями, кое-где виднелись рыбацкие деревушки. Влажность стояла такая, что воздух можно было пить. Сафи предпочла бы наслаждаться красотой, а не плавиться на жаре.
Сотни лет назад эта земля принадлежала народу, который называл свою страну Бильхана. Что-то такое Сафи помнила из книжек Ноэль и уроков истории. Истории, впрочем, нельзя было верить. Хотя магия и подсказывала ей изнутри: «Всё так, эта земля принадлежала бильханцам».
Сафи перенесла вес на костыль. Перевязанная левая нога уже заживала благодаря стараниям аж шести целительниц Ванессы. Она провела прикованной к постели всего два дня – и, слава Всевышнему, у нее была своя каюта. Потому что ночами ей было…
…Тяжело.
Она была рада, что никто этого не видел.
Когда она вновь начала ходить, боль стала отдавать в пальцы ноги и в щиколотку. Но Сафи умела игнорировать боль. За долгие годы это даже стало привычкой.
Ванесса бесшумно подошла к ней. Ветер трепал подол и рукава ее платья из обычного белого хлопка.
– Как вам нравятся эти земли, императрица?
Сафи скосила взгляд и посмотрела на нее, не поворачиваясь. На ней самой было такое же платье, но почему-то Ванесса в нем смотрелась царственно, а Сафи казалось, что ее облепляет дурацкая простыня. Но сильнее всего раздражал железный пояс, обхвативший ее талию. Возможно, так диктовала азмирская мода, но Сафи подозревала, что моду диктовала сама Ванесса. Тем более что она могла управлять любым, кто носил железо.
Сафи не нравился пояс, но Ванесса настояла, чтобы она надела еще и ожерелье. Ожерелье состояло из тончайших железных цепочек, которые было не счесть. И, как Сафи ни старалась, снять ожерелье или разорвать цепочки не выходило.
– Мне кажется, – произнесла Сафи по-марстокийски, – этот берег напоминает Карторру. И весь Далмотти выглядит похоже. Да что там – весь наш континент…
Только нубревенские берега выглядели иначе с тех пор, как стали безжизненны.
– Тот же лес, – продолжила Сафи. – Те же деревушки…
– Да, да, и море везде одинаковое, – улыбнулась Ванесса. – Волны лижут берег, не различая, чей он, а ветер насылает бури, не глядя, кого погубит. Но… – императрица сделала паузу и наклонила голову чуть набок, разглядывая Сафи, – когда мы сойдем на берег в Марстоке, ты найдешь, что наши пальмы совсем не похожи на ваши сосняки.
– Хм-м, – произнесла Сафи, догадываясь, что Ванесса использует пальмы как метафору. Она всегда говорила метафорами, вынуждая Сафи гадать о смысле сказанного. Ноэль бы такое понравилось.
Эх, Ноэль…
Последние два дня Сафи думала только о ней и о Мерике. С момента встречи с сестрой семь лет тому назад между ними никогда не было таких огромных расстояний.
И без сестры под боком Сафи чувствовала себя лишь наполовину живой.
– Вот прибудем в Азмир, – продолжила Ванесса, протянув руку и будто ловя ветер пальцами, – устрою тебе экскурсию. Ты полюбишь этот город. – Она улыбнулась двусмысленной кошачьей улыбкой, и Сафи подумала, что это единственное выражение удовольствия, которое знакомо этому лицу. – Это мой дорогой дом. Хочу, чтобы он стал дорогим и для тебя.
Затем императрица кивнула и ушла прочь в сторону кают-компании.
Сафи скептически хмыкнула. Ванесса все время называла ее императрицей и держалась почтительно с тех самых пор, как располосовала ей лицо, раскрошила ногу и силой увезла из Лейны.
Это было непонятное преображение, и Сафи не знала, как реагировать. Зачем она вообще понадобилась Ванессе? Ясно было одно: ее волшебство – лишь часть настоящей причины.
К счастью, с выводами можно было не спешить. Сафи была рада, что есть время на передышку, пока они в пути, хоть путь и близился к концу. И еще она была рада, что камень не светится.
Сафи достала его. Как хорошо, что Ванесса сочла его безвредной безделушкой и разрешила оставить. Рубин сверкал на солнце, бросая блики ей на лицо и ослепив на секунду. Сафи моргнула и улыбнулась. Ей нравилось представлять себе, что Ноэль сейчас тоже где-то стоит, сжимая в руках камень, и думает о ней. И вот так же улыбается. И вот так же убирает его назад за пазуху, почесав нос.
Затем Сафи чуть подалась вперед, оперевшись грудью о палубу, и раскинула руки. Брызги воды приятно холодили кожу, но тут же испарялись.
Итак, Ноэль далеко, и вместо того чтобы обустраивать общий дом, Сафи теперь оказалась чьей-то пленницей. Но зато перед ней разворачивалась дорога, принадлежавшая ей и больше никому. Она сама вытянула эти карты, никто не направлял ее руку.
В руке, правда, были Ведьма и Императрица – не слишком обнадеживающий расклад, если рассматривать его с точки зрения таро.
Но, возможно, Сафи втайне хотелось именно этого? Чтобы игра дяди Эрона закончилась, не начавшись? Чтобы ей и Ноэль вообще не пришлось в ней участвовать… Что ж, тогда у нее все получилось. Она даже сумела обеспечить Мерику торговое соглашение. Она хотела награды. Она ее получила.
Магия подсказывала: «Это правда».
Это правда…
Сафи раскинула руки пошире, улыбнулась и подставила солнцу щеки. Соленые брызги смешались на коже с соленым потом. В сердце расцветало торжество.
Я – Сафия фон Хасстрель. Корабль моей жизни не терпит крушение.
Он просто впервые сам вышел из порта.
Он просто учится ловить парусами ветер.
