Остров Аралуджи – что на классическом ано означает «красивый» – полностью оправдывал свое название: широкие белые пляжи, пологие, будто созданные для отдыха дюны, укрепленные островками берегового тростника, ярко-зеленые холмы, заросшие травой пили, и глубокие долины с лесами зеркальных мангровых деревьев и смоковниц. Похожие на тарелки корни первых выступали из земли точно покрытые лаком ширмы, привезенные из утонченного Гана, а воздушные корни смоковниц свисали с ветвей, словно пряди роскошных волос, которые, сидя перед зеркалом, расчесывает прекрасная женщина.

И повсюду цвели орхидеи самых разных форм и оттенков: белые, белее морских раковин, красные – алые, словно кораллы. Днем между цветами порхали золотые колибри, которые по ночам уступали место легким, будто сотканным из воздуха, мотылькам с серебряными крылышками.

Но самым главным сокровищем Аралуджи был Мюнинг, Город Озера. Построенный на крошечных островах мелкого озера Тойемотика – младшей сестры озера Тутутика, – город казался лежащей на воде диадемой. Изящные шпили храмов и грациозные тонкие башни дворца соединяло переплетение узких мостов с арками, бросавших вызов законам тяготения.

Дома и башни Мюнинга строили так, чтобы как можно разумнее использовать ограниченное пространство островов. Узкие, высокие, с гибкими стенами, они раскачивались на ветру, точно бамбуковая роща. Когда закончилось место на земле, дома пришлось строить на воде, и они, словно водомерки, парили над озером на высоких опорах, закрепленных на дне.

Плавучие сады, окружавшие острова Мюнинга, обеспечивали его жителей свежими фруктами и овощами. Дома соединяли подвесные платформы из веревок и планок сандалового дерева, источавшего сладковатый аромат. На платформах лорды и леди в шелковых туфельках танцевали по ночам и пили чай, наслаждаясь чудными картинами медленно занимавшей свое место на небе луны и огнями порта Мюнингтозу, расположенного на берегу, всего в нескольких милях к востоку от озера.

Однако самым восхитительным самоцветом Аралуджи, вне всякого сомнения, была принцесса Кикоми. Ей исполнилось семнадцать, и ее оливковая кожа, роскошные светло-каштановые волосы, которые водопадом локонов окутывали плечи, ослепительно голубые глаза, сиявшие точно два глубоких спокойных озера, стали темой многочисленных легенд и баллад, сочиненных бардами. Она была внучкой Понаху, последнего короля Аму, правившего до Завоевания, и единственной оставшейся в живых прямой наследницей, но, поскольку законы Аму не позволяли женщине занять трон, восстановленным Аму правил король Понадому, сводный брат Понаху и внучатый дядя Кикоми.

В парящих в воздухе чайных домиках иногда можно было услышать, как люди перешептывались, жалея, что Кикоми родилась не мальчиком, но всегда так, чтобы их не услышали солдаты или шпионы короля.

Сидя в своей комнате в полном одиночестве и рассматривая себя в зеркало, Кикоми решила присыпать каштановые волосы золотой пылью, чтобы казались светлыми, и наложить голубые тени на веки, подчеркнув тем самым синеву глаз. И все для того, чтобы как можно больше походить на Тутутику, богиню Аму. Сегодня вечером ей предстояло играть роль символа, а символам жаловаться на свою судьбу не полагалось. Она будет улыбаться, махать рукой и стоять молча рядом с дядей, пока тот, заикаясь и путаясь, произносит речь, обращенную к солдатам и матросам, чтобы поднять их боевой дух. Она станет для них напоминанием о том, ради чего они идут в бой, символом прекрасных женщин Аму и расположения Тутутики, а еще гордости Аму как образца изящества, красоты, вкуса и культуры, не сравнимого с отсталой и невежественной Ксаной.

И все-таки Кикоми не чувствовала себя счастливой.

Сколько принцесса себя помнила, ей постоянно твердили, что она невероятно красива. Да, конечно, приемные родители, семейная пара, верная ее бедному казненному деду, вырастили ее как собственную дочь: хвалили за то, что научилась читать и писать раньше остальных детей, за то, что прыгала выше, бегала быстрее и справлялась с работой лучше своих приемных братьев и сестер. Только вот относились к ее достижениям все вокруг как к дополнительному украшению, чему-то вроде самоцвета в короне физической красоты.

По мере того как она росла, корона становилась тяжелее. Летом ей больше не разрешали дни напролет проводить на озере Тойемотика с друзьями, когда можно было бегать по берегу до тех пор, пока сердце не начинало отчаянно колотиться в груди, во рту пересыхало, а кожа становилась блестящей от пота. Тогда они раздевались и прыгали в прохладную освежающую воду и плавали до полного изнеможения.

Теперь ей постоянно повторяли, что солнце вредно для ее безупречной кожи, что, если она будет бегать босяком, на ногах появятся отвратительные мозоли, что нельзя, не думая о последствиях, нырять в озеро, потому что она может налететь на острый камень на дне и получить шрам на всю жизнь. Единственное, что ей позволялось летом в качестве развлечения, – это танцы. В залах, где они устраивались, царили тишина и покой, куда солнце едва проникало сквозь шелковые шторы, а на полу лежали мягкие циновки, сплетенные из травы.

Планы, которые она вынашивала с детства: отправиться в Хаан, чтобы изучать с наставниками математику, риторику и композицию, а потом уехать в Тоадзу, в далекий Ган, где открыть собственный торговый дом, – пришлось оставить. Вместо этого за огромные деньги были наняты преподаватели из модных домов Мюнинга, которые и рассказывали ей о цвете, покрое и тканях для платьев, предназначенных для самых разных случаев и приемов, так чтобы они подчеркивали достоинства ее тела, которое снова и снова называли прекрасным. Ее также учили правильно ходить, разговаривать, держать палочки для еды, чтобы изящно показывать, какое у нее в этот момент настроение, как пользоваться косметикой, чтобы получить необходимый результат, всякий раз великолепный, точно изысканная картина.

– Зачем все это? – спросила она однажды у своих приемных родителей.

– Ты не обычная девушка, – ответила мать. – А красоту нужно уметь подчеркивать, чтобы использовать весь ее потенциал.

Так и случилось, что вместо риторики Кикоми изучала технику речи; вместо композиции – умение создавать собственное лицо при помощи пудры, краски и украшений, а также улыбок; училась правильно хмуриться или надувать губы, чтобы привлекать к себе как можно больше взглядов.

Кикоми знала, что существует некое клише: красивые женщины часто говорят, что боги прокляли их, наделив красотой, – но для нее это так и было.

Когда началось восстание и двор Аму был восстановлен, Кикоми решила, что наконец немного отдохнет от бесполезных занятий. Во времена войн и мятежей, формирования армии и флота, развития новой политики кому нужна красота? Кикоми думала, что, как член правящего дома Аму, будет трудиться рядом с дядей, королем, – возможно, станет одним из его доверенных советников. Она была умна, неиспорченна, знала, что такое тяжелая работа, и не сомневалась, что король и его министры это оценят. Но ее продолжали наряжать как куклу, раскрашивали лицо до такой степени, что она переставала чувствовать собственную кожу, говорили встать тут, а потом – там, грациозно: «Ты ведь помнишь как: будто танцуешь или паришь». Ее повсюду выставляли напоказ, и всякий раз говорили, что она должна молчать, выглядеть скромной и серьезной, что от нее должно исходить вдохновение.

– Ты символ возрождения Аму, – сказал однажды ей дядя, король Понадома. – Из всех королевств Тиро мы всегда славились своей преданностью цивилизации, изяществом и утонченностью. Быть красивой – это самое главное, что ты можешь сделать для нашего королевства, Кикоми. Больше никто не в состоянии напомнить народу о наших идеалах, славе и нашей богине.

Кикоми взглянула на платье, которое висело на специальной стойке у окна. Голубой шелк и классический покрой должны были сделать ее еще больше похожей на Тутутику. Она приготовилась к очередному вечеру, где ей предстояло изображать великолепно одетую, раскрашенную статую, когда голос у нее за спиной произнес:

– Ты похожа на озеро Тутутика. Спокойна на поверхности, но полна противоречивых течений и темных пещер на дне.

Голос принадлежал женщине, которая стояла в тени, рядом с дверью в спальню. Кикоми разглядела зеленое шелковое платье современного покроя: такие носили придворные дамы – и подумала, что, возможно, это жена или дочь одного из доверенных советников короля.

– Кто вы?

Женщина сделала шаг вперед, чтобы свет заходящего солнца упал на ее лицо. Глядя на незнакомку, Кикоми испытала настоящее восхищение: золотоволосая, с небесно-голубыми глазами и кожей безупречной, точно гладко отполированный кусок янтаря. Принцесса решила, что красивее женщины в своей жизни не видела, хотя была она похожа на юную девушку, мать и старуху, лишенную возраста, одновременно.

Женщина проигнорировала ее вопрос и проговорила:

– Ты хочешь, чтобы тебя ценили за то, что можешь сказать, за твои мысли и дела, и думаешь, что твоя жизнь стала бы легче, будь ты не такой прекрасной.

Кикоми покраснела, услышав эти вызывающие слова, но что-то в глазах незнакомки, открытых, добрых и спокойных, убедило ее, что она не желает ей зла.

– Когда я была ребенком, – ответила Кикоми, – то часто спорила с моими братьями и их друзьями. Они редко одерживали верх, потому что были глупы и самонадеянны. Но почти всегда, когда становилось ясно, что мои доводы правильнее их, они смеялись и говорили: «Невозможно спорить с такой хорошенькой девушкой», – и лишали меня победы. С тех пор моя жизнь не слишком изменилась.

– Боги даруют нам различные таланты и способности, – сказала незнакомка. – Ты считаешь, павлин имеет право жаловаться, что на него охотятся из-за роскошных перьев, или рогатая ящерица – возмущаться, что ее ценят только за яд?

– Я вас не понимаю.

– Боги могут сделать человека красивым или самым обычным, глупым или умным, но только мы сами выбираем свой путь, на котором должны использовать дар, данный нам при рождении. Яд ящерицы может убить тирана и спасти страну или, попав к злодею, стать смертельным оружием. Перо павлина может украсить шлем генерала, радуя сердца тысяч людей, или оказаться в руках слуги как опахало для глупца, унаследовавшего огромное состояние.

– Пустая софистика. Павлину все равно, куда попадут его перья, да и ящерице по большому счету – тоже. Я же всего лишь манекен, который король и его министры наряжают и выставляют на всеобщее обозрение. Могли бы для этих целей использовать статую Тутутики.

– Ты возмущена и негодуешь, потому что считаешь себя заложницей красоты, но если ты на самом деле так сильна, храбра и умна, какой хочешь себя показать, то должна понять, что твоя красота, если ее правильно использовать, может стать опасным и могучим оружием.

Кикоми, лишившись дара речи, молча смотрела на незнакомку.

– Тутутика, самая юная из богов, – продолжала женщина, – также всегда считалась самой слабой, но во время войн Диаспоры в одиночку выступила против героя Иллутана. Ослепленный ее красотой, он забыл об осторожности, расслабился, и она смогла его убить при помощи отравленной булавки для волос. Благодаря этому армия Иллутана не захватила Аму, и многие поколения жителей королевства прославляют Тутутику за то, что вмешалась в ход войны.

– Неужели красивая женщина должна всегда быть соблазнительницей, потаскухой и развратницей, мыльным пузырем, выставленным напоказ, чтобы служить всего лишь отвлечением? Неужели ничего другого мне в жизни не предназначено?

– Это ярлыки, которые нам навешивают мужчины, – возразила незнакомка, и в ее голосе появился намек на раздражение. – Ты говоришь так, будто презираешь их, но, на самом деле, ты всего лишь повторяешь слова историков, а им доверять нельзя. Подумай о герое Иллутане, который пробрался в постель королевы Экофи, разбил сердца Рапе и Кане, показал свое обнаженное тело принцам и принцессам с острова Полумесяца, заявив, что ему нравятся как девушки, так и юноши. Как ты думаешь, историки называли его соблазнителем, развратником и мыльным пузырем?

Кикоми, прикусив нижнюю губу, задумалась над ее вопросом, а женщина тем временем продолжала:

– Соблазнитель побеждает обманом, но не силой, шлюха использует свое тело, как колдун посох, а мыльный пузырь вполне может решить выставить себя напоказ, чтобы превратить сердца и умы тысяч в непобедимую силу.

Аму грозит опасность, Кикоми, опасность, которая может превратить прекрасный остров в кучу мусора. Если у тебя чистые мысли и твердое сердце, ты еще можешь увидеть, какой трудный путь лежит перед тобой и какой выбор ты должна сделать, чтобы заставить свою красоту служить твоему народу, а не проклинать ее каждый день.

Кикоми стояла на причале в Мюнингтозу и смотрела, как флот покидает гавань. Она была одета с головы до ног во все голубое, цвет Аму, и издалека казалась самой леди Тутутикой.

Она махала рукой морякам, юношам, на чьих лицах застыло наивное восхищение, когда они, вытянувшись по стойке «смирно» и сохраняя четкий строй, стояли на палубе. Некоторые улыбались ей и махали в ответ. Офицеры отдавали честь королю и министрам, собравшимся на берегу. Потом огромные весла опустились в воду, и корабли, точно грациозные водомерки, устремились в путь.

Вдалеке, над горизонтом, повисло десять светящихся овалов – воздушные корабли империи, представлявшиеся крошечными оранжевыми кляксами. Казалось, они имеют легкие крылья, нечто среднее между мотыльком и светлячком, которому самое место в лесах Аралуджи, где растут орхидеи.

«Как такая красота может быть столь губительной?» – подумала Кикоми.

Маршал Киндо Марана, сидевший в рубке «Духа Киджи», флагманского корабля имперской армады, посмотрел на сияющие на горизонте огни Мюнинга. Чуть ближе был хорошо виден мерцающий над темным морем едва различимый свет факелов на палубах кораблей флота Аму, направлявшегося к нему навстречу.

Как-то раз во время отпуска он побывал в Мюнинге, и ему очень понравилась великолепная классическая архитектура и гостеприимство народа Аму. Больше нигде на островах не заваривали такой ароматный чай из лепестков орхидей и побегов бамбука. Сотня сортов орхидей позволила создать тысячи комбинаций, и можно было провести всю жизнь в подвесных чайных домиках, пробуя разные виды чая, но так и познакомиться со всеми.

«Как жаль, что мне придется уничтожить такую красоту», – подумал он.

Внизу строгим строем шло восемьдесят судов имперского флота, сопровождаемых девятью воздушными кораблями, которые тащили гигантские боевые змеи. Суда шли на всех парусах, чтобы сберечь силы гребцов. Во время сражения им потребуется скорость и маневренность, а это могут обеспечить только отдохнувшие мышцы.

За кораблями по темному морю медленно плыли большие неуклюжие транспортные баржи с десятью тысячами новобранцев свежих солдат с Руи и Дасу.

Марана продолжал наблюдать, как флот Аму приближается к армаде. Известие, что Намен потерпел сокрушительное поражение в Кокру, означало, что они должны как можно быстрее одержать победу здесь, чтобы погасить растущее сочувствие к мятежникам в Хаане, Риме и остальных районах Дара.

Когда имперская армада оказалась в пределах досягаемости, адмирал Катиро, командующий флотом Аму, приказал построиться в боевые формации, выпустив два оранжевых фонарика. Крошечные светильники, сделанные из бумаги, натянутой на сплетенную из травы рамку, поднялись в воздух, подгоняемые привязанными под ними свечами.

Все корабли одновременно погасили факелы, зарифили паруса и опустили в воду длинные боевые весла.

Адмирал Катиро позволил себе улыбнуться, радуясь своему везению. Судя по всему, имперский сборщик налогов, облачившийся в доспехи маршала, ничего не знал о тактике ведения морского боя и поступил недальновидно, расположив свои корабли так близко друг к другу, да еще и решил атаковать Аралуджи ночью, что было исключительно рискованно.

Из-за плохой видимости более тяжелые имперские корабли будут вынуждены двигаться медленнее, чтобы не столкнуться друг с другом. Более легкие и быстрые суда Аму смогут лишить имперский флот преимущества, промчавшись в узкие пространства между ними, ломая на ходу весла и забрасывая на палубы снаряды с горящей смолой.

Капитаны имперских кораблей, похоже, поняли глупость такого плотного построения: корабли замедлили ход, а затем начали разворачиваться, стараясь уйти от наступающего флота Аму.

– Тебе некуда бежать, Марана. – Адмирал Катиро выпустил в воздух четыре ярко-красных фонаря – сигнал к началу общего наступления.

Гребцы налегли на весла, и все сорок кораблей Аму бросились вдогонку за отступающим имперским флотом, но десять огромных воздушных кораблей продолжали приближаться и вскоре оказались над флотом, а в следующее мгновение начали сбрасывать на палубы горящие смоляные снаряды.

Однако Катиро это предвидел и успел подготовиться: паруса были убраны, матросы очистили палубы от всего лишнего, засыпали слоем мокрого песка и сами скрылись внизу. (Старая тактика, родившаяся во время войны с Ксаной.) Горящие смоляные снаряды падали на мокрый песок, шипели и разбрасывали во все стороны искры, но огонь не мог распространиться настолько, чтобы причинить серьезный ущерб. Через некоторое время воздушные корабли, похоже, израсходовали свой арсенал снарядов и тоже принялись отчаянно работать веслами, чтобы догнать отступающую армаду.

Во время отступления у имперских кораблей возникло множество проблем, чего, впрочем, и следовало ожидать. Поскольку у них не было времени развернуться, капитаны не могли полностью их контролировать. Они пятились, налетали друг на друга и останавливались, превратившись в готовые мишени для катапульт и стрел Аму. Флот Аму подходил все ближе, и некоторые нетерпеливые капитаны принялись швырять горящую смолу и камни в имперские корабли, но большинство из них падало в воду, не причинив врагу никакого вреда.

– Терпение, – прошептал Катиро.

Впрочем, это уже не имело значения. Они мчались вперед так быстро, что скоро должны были врезаться в имперскую армаду, и тогда море наполнится обломками весел и мертвыми телами солдат и моряков Ксаны.

Неожиданно корабль, шедший рядом с флагманом Катиро, дернулся, накренился вправо, и весла перестали слушаться. Что-то их повредило, и корабль превратился в сороконожку с половиной перебитых лапок. Он больше не подчинялся гребцам и просто вращался на одном месте.

– Уходи с дороги! – приказал Катиро, но гребцы на левом борту флагманского корабля дружно и удивленно вскрикнули.

Их весла тоже таинственным образом перестали слушаться: казалось, завязли в чем-то тяжелом, липком и густом, и чем больше гребцы пытались сдвинуть их с места, тем сильнее они сопротивлялись. В следующее мгновение два корабля с оглушительным грохотом столкнулись, часть весел сломалась, другие вырвало из рук гребцов.

Когда перепуганные матросы зажгли факелы, чтобы оценить степень ущерба, Катиро заглянул за борт и увидел маленькие лодки, в которых сидели люди и рубили весла его корабля.

Только сейчас Катиро понял замысел Мараны.

Когда имперская армада отступила, он оставил у себя за спиной маленькие лодки с матросами, одетыми в черное, которые держали наготове сети с крючками. Едва флот Аму их миновал, ни о чем не подозревая, были наброшены сети на весла, превратив их в бесполезные деревяшки. Аму вышли из-под контроля и начали сталкиваться друг с другом.

В небе снова появились воздушные корабли и принялись сбрасывать вниз смертоносные смоляные снаряды, вынуждавшие моряков на палубах искать укрытие или прыгать в воду. В следующее мгновение огромные боевые корабли имперской армады пошли в наступление на обездвиженный флот Аму, приготовившись к кровавой бойне.

Кикоми закрыла глаза, не в силах смотреть на корабли Аму, превратившиеся в далекие пылающие арки на поверхности моря, или представлять отчаянные крики тонущих людей.

Король Понадому, ее внучатый дядя, молча повернулся и направился назад, в Мюнинг. Пришла пора готовиться к сдаче города.

Понадому раздели догола и посадили в клетку, чтобы затем на воздушном корабле доставить в Безупречный город и провести по его улицам под ликующие вопли толпы, но Марану гораздо больше интересовала Кикоми, сокровище Аму.

– Ваше королевское высочество, я сожалею, что нам пришлось встретиться при подобных обстоятельствах.

Кикоми посмотрела на худого мужчину с серьезным лицом. Он выглядел как настоящий аристократ: ей доводилось встречать сотни людей ему подобных, – однако был повинен в смерти тысяч ее сограждан.

В то время как он управлял имперской машиной смерти, у нее не было ничего, кроме самой себя, но она знала, какой эффект производит на мужчин.

– Я ваша пленница, маршал Марана. Вы можете сделать со мной все, что пожелаете.

Марана задохнулся от переполнявших его чувств. Казалось, ее голос мягкими нежными пальцами ласкает его лицо и сердце, а уверенный тон не оставлял сомнений в искренности.

– Вы очень могущественный человек, маршал Марана. Не думаю, что на всех островах Дара есть еще кто-то похожий на вас.

Марана закрыл глаза, чтобы насладиться ее голосом, подобным знаменитому чаю с ароматом орхидей, которым так славился Аму, сладким, освежающим, с длительным послевкусием. Он мог бы уснуть под него и видеть прекрасные сны.

Когда Кикоми подошла и обняла его за шею, он не сопротивлялся.

– Что дальше? – Кикоми расчесывала волосы, сидя перед зеркалом.

Маране казалось, что утренний свет, проникавший сквозь шторы, превращает ее локоны в сияющий золотой нимб.

– Мне придется доставить пленников в Пэн.

– Так скоро?

– Я не могу терять время. Другие королевства все еще в руках мятежников. – Он на мгновение задумался. – Но, думаю, имеет смысл оставить здесь кого-нибудь из тех, кому население доверяет, но кто намерен проявить благоразумие и сотрудничать с императором.

Рука принцессы на мгновение замерла в воздухе, но тут же вернулась к расчесыванию волос.

– Ты бы хотела стать герцогиней Аму? – спросил Марана. – Говорят, ты гораздо больше подходишь для трона, чем твой дядя.

Принцесса никак не отреагировала на его слова, что Марану очень удивило: ведь только что он продемонстрировал ей гораздо больше уважения, чем она видела от своей семьи и народа, а значит, вправе ожидать определенной… благодарности.

– О чем ты думаешь?

Кикоми наконец оторвалась от своего занятия.

– О тебе.

– И что же?

– Да вот представила, как в Пэне тебе придется кланяться и унижаться перед людьми, не сделавшими и сотой доли того, что совершил ты для прославления Ксаны. Неразумное дитя, всем тебе обязанное, поставит все с ног на голову и отправит тебя восвояси, присвоив себе твою победу.

– Тебе надо следить за своим языком. – Марана огляделся по сторонам убедиться, нет ли рядом посторонних ушей.

– Ты сказал, что я больше подхожу для роли правителя, чем мой дядя. Мир не всегда справедлив, и почести далеко не всякий раз достаются тем, кто их действительно заслужил. А жаль.

Ее смелые слова пробудили в Маране какие-то смутные чувства. Он представил, как возвращается в Пэн в кабине «Духа Киджи», как его армия входит в столицу. Представил, что он приближается ко дворцу, своему дому, а рядом с ним его супруга, прекрасная принцесса Кикоми.

Он посмотрел в зеркало на ее отражение и увидел глаза, в которых смелость мешалась с покорностью, живые, соблазнительные и многообещающие.

– Но разве мы не можем сделать мир немного справедливее?

И снова ее голос, казалось, окутал его и повел за собой в места, о которых он даже мечтать не смел.

Марана взглянул на маленький столик около кровати и свою аккуратно сложенную тунику: даже прекрасная принцесса не смогла нарушить раз и навсегда заведенный порядок, – сложил в ровную стопочку рассыпавшиеся монеты.

Монетки звякнули, и от этого так хорошо знакомого звука в дальнем уголке его сознания прозвучал безупречный сигнал точных подсчетов, шороха аккуратно разложенных книг, где каждая запись имела четкий смысл. Марана вздрогнул, и чары, сплетенные Кикоми, вмиг разрушились.

Он неохотно повернулся к ней и коротко сказал:

– Достаточно.

Сделав глубокий вдох, он понял, что девушка чуть не одержала над ним верх.

«Она очень умна, ей не занимать храбрости, и она может быть полезной».

– Я думал, ты полна амбиций, но, видимо, ошибся.

Кикоми повернулась к нему и заметно помрачнела, поняв, что проиграла.

– Да, ошибался: ты не просто амбициозна, но еще и любишь эту землю и живущих здесь людей, мечтаешь заслужить их одобрение.

– Я дочь Аму.

– Ваше королевское высочество, я сделаю вам предложение. Если примете его, то сохраню Аралуджи таким, какой он есть. Жизнь здесь практически не изменится, если не считать налогов в императорскую казну и клятвы верности императору, которую народ должен будет снова принести. Чайные дома Мюнинга будут по-прежнему наполнять сладостные ароматы, в них будут звучать чудесные песни, а мужчины и женщины станут, как и прежде, восхищаться изяществом и красотой вашего великолепного острова. О вас сложат песни и легенды, называя защитницей народа.

– А я думала, что стану герцогиней Аму.

Марана рассмеялся.

– Это было до того, как я понял, насколько опасно допустить вас к управлению.

Принцесса Кикоми молчала, только пальцы рассеянно блуждали по голубому шелковому платью, и, казалось, не могла отвести восхищенных глаз от большого сапфира у себя на пальце. Какая жалость, что не проявила больше терпения и хитрости! У нее был шанс вывести этого мужчину на дорогу, которая заставила бы его предать Ириши, убедить повести свою армию на Пэн, но она перестаралась и упустила его.

– Но если откажетесь, – продолжал между тем Марана, – я отвезу вас в Пэн, где продам за несколько медяков в самый мерзкий притон, и вы войдете в историю как шлюха.

– Вы думаете таким способом меня испугать? – рассмеялась принцесса Кикоми. – Вы уже и без того считаете меня шлюхой.

Марана покачал головой.

– Это не все. Я также прикажу осушить озеро Тойемотика, а Мюнинг сжечь и сровнять с землей; велю посыпать ваши поля солью и казнить одного из каждой тысячи жителей Аралуджи: их уже столько убито, что одним больше, одним меньше – не имеет значения. У вас был шанс спасти свой народ, и вы отказались.

Принцесса Кикоми не сводила глаз с Мараны и не могла подобрать слов, чтобы описать то, что чувствовала к нему. «Ненависть» казалось ей слишком слабым определением.

Принцессу Кикоми и короля Понадому Марана приказал доставить в Пэн на легком воздушном корабле, а вместе с ними еще несколько аристократов Аму и важных пленников, включая капитана дворцовой стражи Кано То.

С пленниками отправили небольшую команду. В гондоле внутри корабля, кроме короткого коридора, имелось несколько кают, которые использовали в качестве кладовок и помещений, где спал экипаж. В одной из них Кикоми и Понадому держали обнаженными в двух клетках. Других пленников, связанных веревками, поместили в каюту напротив.

Когда корабль пролетел некоторое расстояние, Кано То решил проверить веревку, которой были связаны его запястья. Стражники оказались ленивыми, а веревка старой и не слишком надежной.

Он подождал несколько часов, чтобы стражники расслабились, и занялся веревками, останавливаясь всякий раз, когда мимо проходил кто-нибудь из тех, кто охранял пленников. Довольно скоро кожа на его руках потрескалась и пошла кровь, он поморщился, но не прекратил своих попыток освободить руки. Кровь смочила веревки, и они стали поддаваться быстрее. Ну вот, наконец, ему удалось освободиться.

Кано беспомощно стоял в доке и смотрел, как люди сознательно идут на смерть, спрыгивая с горящих кораблей в холодную воду пролива Аму. В своем высокомерии имперские солдаты совершили ошибку, и он дал себе слово, что расплатится с ними за все.

Когда стражник повернулся к нему спиной, Кано быстро развязал веревку, которая стягивала щиколотки, а когда стражник проходил мимо в следующий раз, вскочил, повалил его на пол, выхватил кинжал у него из-за пояса и перерезал горло.

Несколько имперских стражников так и не успели проснуться. Кано освободил остальных пленников, и все вместе они захватили кабину, пилотов и гребцов, призванных на службу Ксане, несмотря на их сопротивление.

Кано вошел в каюту, где находились король Понадому и принцесса Кикоми, и тут же отвернулся, чтобы не смущать их, поскольку оба были обнажены. Открыв клетки, он передал им одежду и куски ткани, которые взял в каютах имперских стражей.

– Это чудо, ваше величество и ваше королевское высочество! Мы свободны, и теперь имперский корабль находится в полном нашем распоряжении.

Принцесса Кикоми, гордая и утонченная даже в своей наготе, поблагодарила Кано и завернулась в грубую хлопковую простыню. Даже без своего шелкового платья, диадемы, косметики и сверкающих украшений она казалась Кано красивее всех женщин на свете: настоящее сокровище Аму.

Кано видел радость и облегчение на лице принцессы и не сомневался: это потому, что он помог ей избежать унизительной участи, уготованной для нее Мараной. Кано был почти счастлив, что события развивались именно таким образом: он оказался пленником имперцев и принцесса смотрела на него своими синими глазами, полными нежности, теплыми и холодными одновременно. Он бы с радостью за нее умер, если бы попросила.

– Куда теперь? – спросил король.

Он чувствовал себя потерянным без своих министров, вдали от спокойной безопасности дворца, и ему еще предстояло привыкнуть к жизни короля, лишенного королевства.

– В Чарузу. Король Туфи нам поможет, – ответила принцесса уверенно, и ее голос прозвучал спокойно и холодно.

Кано видел, что она уже оставила позади унижение плена и снова стала Ее королевским высочеством, сокровищем Аму. Теперь все ждали от нее решений, и она поднимется и поведет их за собой, отбросив в сторону все законы престолонаследия.

Паруса воздушного змея заняли новое положение, и корабль полетел на юг, в сторону Кокру.