Глава восьмая
Первая мысль – бежать.
Кто бы ни был в моей комнате – они меня ждут. Быть может, ударят по голове сразу, как войду. Или выпрыгнут из укрытия, из-под кровати, например. И что тогда? Заберут в лабораторию? Пристрелят на месте? Устроят допрос? Ноги готовы нести меня прочь. Но если я просто уйду – что тогда? Куда я могу убежать, кроме как во двор? Они ведь слышали, как я подошла к двери. Найдут, догонят рано или поздно.
Будь что будет. Надо заходить. Окидываю взглядом коридор. Напротив моей комнаты – кладовая, там лежат вещи для уборки, которыми нам всем можно пользоваться. Залетаю, включаю свет. Пахнет пылью и какой-то химией. Щетки, швабры, тряпки, большое пластиковое ведро. Пылесос. Разобранный. Хватаю металлическую тонкую трубу. Не слишком грозное оружие, но альтернативы нет. Приближаюсь к своей двери, прислушиваюсь. Тишина.
Рывком открываю дверь, замахиваясь трубой. Сколько бы их ни было, я успею ударить как минимум одного, и простым ушибом он не отделается. Хотя бы один из них пожалеет, что решил устроить мне засаду. Уж я постараюсь.
В комнате пусто. Разумеется, они (люди Бернева?) еще там, но никого не видно. Первого ударю по лицу или шее. Сшибу с ног. Тут же огрею второго. А если сразу станут стрелять? Тогда шансов нет вовсе, – но пока никто не стреляет.
Шевеление, едва уловимое, у шкафа. Возможно, там промелькнула чья-то рука. Сжимаю холодную трубу во вспотевших ладонях.
– С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ! – орут выскакивающие из-за шкафа, двери и из-под кровати ребята. Здесь Гарри, Ната, Ник, Архип, Олег, даже Адам, а еще почему-то Ангелина.
Я соображаю медленно. Наверное, дело в том, что нас плохо покормили вечером и с утра. Опускаю трубу. Все смеются.
– Боже, зачем тебе это? – Гарри, задыхаясь от смеха, обнимает меня за плечи.
– Я думала, это Алиса прокралась, – вру я. Нет уж, я думала, это какие-то страшные люди пришли схватить и пытать меня. Что со мной стало? Даже не могу над собой посмеяться, потому что сердце все еще колотится в ожидании схватки и мучительной смерти. До Центра я таким параноиком точно не была.
Из шкафа появляются торт, закуски в столовских тарелках, загадочная бутылка без этикетки, самодельные пестрые флажки, свечи – ровно восемнадцать штук. За несколько минут комнатка преображается, наполняется смехом и музыкой. Приносят низкий стол и три стула. Конечно, восьмерым здесь тесно, но никого это особенно не смущает. Меня усаживают за стол и больно дергают за уши восемнадцать раз.
– Откуда вы узнали? – спрашиваю я. Вроде уже ясно, что все хорошо, но я не могу заставить себя улыбаться. Я все еще ошарашена.
– Это все доктор Агата, – улыбается Ната. Я вдруг замечаю, как сильно она изменилась, будто прибавила в росте и повзрослела. – Она пришла к нам с Линой еще позавчера и сказала, что у тебя скоро праздник. И она же потом помогла все это раздобыть.
Надо же. А утром сделала вид, что ни о чем не догадывается. Вот так сюрприз.
– А еще, – Ната наклоняется ко мне и шепчет на ухо: – еще Адам вчера очень помог, особенно с ключом и выпивкой. Без него ничего не вышло бы.
Отыскиваю глазами Адама. Он стоит у окна, скрестив руки на груди. Отрешенный. Безучастный. В общем, как обычно. Его я ожидала здесь увидеть даже меньше, чем свою гипотетическую сестру Ангелину. И все же – что она здесь делает?
– Вероника, поздравляю, – как раз говорит она, подходя ближе. Господи, ее глаза! Может, наши лица не очень похожи, но ее глаза – отражение моих. – Это тебе.
Беру из ее рук сверток. Это книга, но она завернута в светлую бумагу, так что названия не видно.
– Спасибо, – говорю я растерянно.
– Я очень люблю эту книгу, прочитала раз сто. Надеюсь, тебе тоже понравится.
Все это очень, очень странно.
Я получаю и другие подарки: складной нож от Гарри; ободок для волос от Наты; гель, снимающий мышечную усталость, от Архипа и Олега; толстый блокнот в красивой узорчатой обложке от Ника. Подарки полезные. Складываю все в кучку на своем шкафчике.
Места мало. Я сижу между Гарри и Олегом, тесно до ужаса, разве что ребра не скрипят. Гарри, зажатый между мной и спинкой кровати, еще и умудряется разливать. Что в бутылке? Не представляю. На той вечеринке, которую организовали к нашему приезду, был розовый лимонад, я такого никогда прежде не пробовала. Но сейчас Гарри наполняет мою чашку чем-то другим, почти прозрачным.
– Друзья, – Гарри прочищает горло, тяжело поднимается на ноги, – сегодня знаменательный день. Поднимем бокалы за прекрасную девушку, настоящего друга и просто замечательного человека. Вероника, с Днем рождения!
Все хлопают – кто в ладоши, а кто меня по спине. Звенят чашки и стаканы, немного жидкости из моей чашки выплескивается и течет по ладони. Делаю глоток.
– Это алкоголь? – поражаюсь.
– А что ты хотела? День рождения!
– Я думала, здесь его нереально достать. Как?..
– Самогон! У нас свои каналы, – подмигивает Гарри. А я осознаю, что эта комната вполне может прослушиваться. И сейчас какой-нибудь Бернев различает каждое наше слово.
Выпиваю залпом. В желудке тут же становится тепло, чуть кружится голова.
Шум, смех, всюду разбросаны крекеры, стол и пол вокруг заляпаны липким самогоном. Кто-то тушит свет, на торте зажигают свечи.
– Ну, загадывай желание!
Я теряюсь. Что загадать?
«Хочу вернуться домой».
А правда ли я так этого хочу? Ведь по-хорошему мне туда уже не вернуться. А вернуться по-плохому – значит, подвергнуть опасности тех, кто меня ждет. Пора бы уже привыкнуть, что прежняя жизнь не вернется. И если задуматься… Гарри, Ната, Ник, даже Адам – хорошие друзья. Для них было важно устроить мне праздник, и я многим могу с ними поделиться. Они помогали мне, и я помогла бы любому из них, не задумываясь. Да, с Артуром я провела не один год, и мы знали друг друга, как облупленных, но в последнее время общение сходило на нет. Как будто нить, соединявшая нас, истончилась до предела. Артур изменился. Я помню, как странно он вел себя в наши последние встречи. Взрослый, слишком серьезный, а еще какой-то смущенный, словно было что-то, о чем мне нельзя рассказывать. Эта неловкость между нами росла с каждой встречей. Может, здесь, в Центре, я и правда нашла настоящих друзей. Конечно, я не смогу забыть Артура, Ба, свой дом и свою старую жизнь, где можно было ни о чем не беспокоиться, не думать, не сказала ли я чего лишнего, и без страха входить в собственную комнату. Но стоит хотя бы попытаться жить, не оглядываясь на прошлое.
«Хочу перестать бояться».
Набираю полные легкие воздуха и задуваю все свечи разом. На несколько мгновений в комнате становится совсем темно.
Позже, когда с самогоном покончено, а от торта осталось только измазанное кремом блюдо, парни уносят стол и стулья, а мы с девочками убираем мусор в большой пакет. В голове шумит, так что грязную посуду мы просто относим в душевую, чтобы вымыть и вернуть в столовую позже.
У ребят из службы охраны завтра рано утром тренировка, так что им приходится уйти. Зато у нас, разведчиков, законный выходной, а Лина, Ник и Ната смогли отпроситься на весь вечер.
Мы устраиваемся прямо на полу расчищенной комнаты, и Гарри предлагает игру – «правда или риск». Лина немного смущается, но Ната втаскивает ее почти силой. К моему удивлению, к нам присоединяется Адам. Садится на пол, подтянув ноги к груди, приглаживает ладонью волосы.
– И какие правила? – спрашиваю я.
– Правда никогда не играла? – Гарри поднимает брови. – Вот ты пещерный человек. Крутим бутылку. На кого попадает горлышко в первый раз – должен выбрать «правду», то есть ответить на любой вопрос, или «риск», то есть выполнить какое-то желание. А тот, на кого горлышко бутылки укажет во второй раз, имеет право загадать это желание или задать вопрос.
Гарри крутит бутылку. На кого попадает горлышко? Ну конечно, на меня. А моим мучителем становится Ник.
– Правда или риск?
Не сказать, что из объяснения Гарри я поняла правила. Говорю:
– Риск.
– Отлично, что мы ей загадаем?
– Жесткое? – уточняет Ник. Парни переглядываются с хитрой усмешкой.
– Пока не очень, – выносит вердикт Гарри, – пусть живет.
– Тогда так: пусть завтра весь день обращается ко всем присутствующим только так: «мой господин». Ну, или «моя госпожа».
И все начинают коварно ржать.
– Серьезно? – ухмыляюсь я. – Весь день?
– Весь день.
А Ник явно любит такие игры. Ну, ничего, я ему сейчас что-нибудь похуже придумаю. Вот только следующая жертва – Ната. Гарри довольно потирает руки, когда во второй раз бутылка выбирает его. В результате Нате приходится танцевать «зажигательный танец» с трубой от пылесоса, которой я планировала наносить тяжелые увечья. Ната краснее помидора, но справляется неплохо, танец почти дотягивает до зажигательного. Все хлопают, Гарри даже свистит, сунув два пальца в рот.
Бутылка выбирает Адама.
– Правда, – бросает он.
– Та-ак, – губы Гарри расплываются в ухмылке. – Сейчас узнаем, правду ли про тебя говорят злые языки. Правда, что ты год назад попался на драке и потом получил строгий выговор?
И что за «злые языки» рассказывают такое Гарри? Я ни о чем подобном не слышала.
– Правда, – легко соглашается Адам, – было дело.
– И ты сломал парню руку? – у Гарри аж загораются глаза. Много же надо, чтоб добиться уважения мальчишек: сломал кому-нибудь руку – и уже предмет восхищения.
– Это уже второй вопрос, – пожимает плечами Адам, – так что я могу не отвечать.
– Хитер, – трясет пальцем Гарри. Снова крутит бутылку, и она указывает на Лину и Ника.
– Ну… правда, наверное.
Лина держится скромно и тихо, наверное, как любой человек в чужой компании. Но она не выглядит застенчивой – скорее, просто воспитанной и сдержанной.
– Правда, что ты – абсолютный Резистент? – вдруг спрашивает Ник.
Черт. У меня на мгновение пропадает дыхание. Откуда он это знает?
– Правда, – она кивает без удивления или смущения. Словно это – вполне обыденная вещь.
– И тебе уже подобрали… партнера?
– Да, но он вряд ли об этом знает, – Ангелина чуть улыбается, глядя в пол.
– Это был уже второй вопрос, – вмешивается Адам. Он и тут хочет, чтобы все было по правилам.
Дальше все почему-то забывают о варианте «риск», и игра превращается в вопрос-ответ. Мало того, вопросы теперь задаются коллективно, всем скопом. И ведут, разумеется, к романтической теме.
– У тебя было много парней? – спрашивают Нату.
– Не очень.
– Как-то размыто. Не очень – это сколько?
– Ну… думаю, два.
– Думаешь? – смеется Гарри, – это как?
– Ладно, просто два! Ух, любишь ты придираться к словам, – цвет ее лица меняется с красного на пурпурный.
А потом бутылка выбирает меня. И я не нарушаю ход игры, говорю «правда», тем более что одно дурацкое желание мне уже загадали.
– Тебе нравится кто-нибудь из Центра? – улыбается Ната.
Серьезно? Уж от Наты я такого коварства не ждала. Щекотливый вопрос, и все пять пар глаз смотрят на меня. Медно-золотые глаза Адама в том числе.
– Нет. Никто.
Ближе к ужину все расходятся. Девочки помогают мне с посудой. Возвращаюсь в свою комнату, чтобы переодеться. И застаю там Адама.
– Ты чего здесь? – срывается с губ. Как-то невежливо прозвучало. Но Адам и бровью не ведет.
– Подарок. Хотел подарить отдельно, а не в этой толкотне.
Опускаю глаза. Снова то чувство, что возникает всегда, когда мы остаемся наедине. Чувство, что со мной что-то не так.
– С Днем рождения, Вероника. – Он протягивает мне сверток – что-то круглое, размером с яблоко, завернутое в бумагу, – и тоненькую голубую папку для бумаг. Не успеваю я толком поблагодарить, как Адам быстро-быстро выскакивает за дверь. И что с ним такое?
Распаковываю сверток. Парфюм в прозрачном голубом флаконе. Очень красиво. У меня никогда не было духов, как и у большинства девчонок из моей школы. Я даже не уверена, что их в Пентесе производят – ведь вещь, по сути, бесполезная. Но пахнет замечательно, как цветы, и немного – шоколадом. Бережно ставлю флакон на столик. Наверняка Адам нашел его в руинах города и тащил целую неделю с собой. Плюхаюсь на кровать, раскладываю на коленях папку. Внутри стопка бумаги, на первом листе – записка. Идеальный строгий почерк без всяких завитушек, прямой и тонкий.
«Ты не верила, что за Стеной есть красивые места. Я решил показать их тебе».
И я достаю из папки рисунки. Их много. Восемь листов. На мгновение перестаю дышать. Все нарисовано простым карандашом, но так детально и тонко, что возникают мысли о черно-белых фото. Водопад, вода стеной падает с отвесной скалы, бросая блики на солнце, серебрясь среди камней. Сосновый лес, точно как в старом-старом фильме «Сумерки». Восход солнца над змеящейся речушкой посреди пустоши. Я представляю, как Адам рисовал это. Как длинные пальцы с узловатыми суставами касались листов, как лицо склонялось над рисунками в тусклом свете настольной лампы, как тихо скрипел карандаш и шуршала тонкая бумага.
Он нарисовал все это для меня.
Сна теперь ни в одном глазу. Лежу в постели, даже не раздевшись, забыв принять душ. Смотрю в потолок. Во дворе горит яркий свет, проникает в комнату, так что видны силуэты столика, стоящего на нем круглого флакончика, валяющегося в углу походного рюкзака. Раз уж все равно не уснуть, я решаю почитать. Нахожу в рюкзаке свой верный фонарик (пора бы сменить батарейки), распаковываю подаренную Ангелиной книгу. Книга очень, очень старая. Обложка без рисунков, только золотыми тиснеными буквами выведены имя автора и название. Некоторые буквы стерлись; я провожу по ним пальцами, ощупываю шершавый переплет. Страницы книги пожелтели от времени, они отзываются сухим шелестом, когда я начинаю читать.
Книга о мальчике в охотничьей шапке. Мальчику столько же лет, сколько мне, но он еще учится в школе. Мы чем-то похожи: он тоже не знает, чего хочет. Плывет по жизни, как упавший на воду лист. Я читаю и читаю о его скитаниях по неизвестному большому городу, о его семье, его размышлениях о мире, и мальчик мне не нравится. Но – странное дело – я не могу избавиться от мысли, что мы похожи. Какие-то потерянные.
Книга тонкая, шрифт крупный. К тому же я всегда быстро читала. Проглатываю книгу за ночь. Сероватый рассвет застает меня за чтением, и только когда блеклые лучи проникают в комнату, я осознаю, что так и не сомкнула глаз. Книга подходит к концу. Я не плачу, но слезы жгут глаза изнутри. Закрываю книгу и пялюсь в окно, пока солнце не поднимается.
Вернуться к тренировкам оказалось не так уж сложно, как и влиться в прежний график. Завтрак – тренировка – обед – тренировка – ужин. Одно хорошо: по расписанию стрельбы нет ни сегодня, ни завтра. Меньше всего мне сейчас хочется прикасаться к винтовке. Наверняка вместо целей в стрелковой галерее я буду видеть бегущего ко мне дикаря. Мысли о тех двух убитых периодически лезут в голову. Например, за завтраком я задумываюсь, куда Адам и Гарри дели их тела. Ясно, что они их не сожгли, как это обычно делают в Пентесе. Я бы увидела дым. Так и оставили на берегу, за мостом? Наверное, стоило хотя бы вырыть для тел ямы. Похоронить по-человечески.
Первая тренировка – борьба. Валяем дурака с Гарри. Поначалу Адам за нами следил, но теперь решил, что мы и сами можем тренироваться. Так что мы предоставлены сами себе, пока Адам тренируется с кем-то из старших разведчиков. Вяло машем кулаками, больше болтаем. Помню, какой разбитой я была после первой тренировки здесь – мокрая насквозь, от одежды несет потом, мышцы болят, словно тонну на себе тащила. Еще и синяки. Правда, синяки и сейчас есть; порой я даже не замечаю, когда они появляются, только потом обнаруживаю их в душевой. А к остальному я просто привыкла – наверное, привыкнуть можно к чему угодно.
Возвращаемся в свой корпус, принимаем душ. Пора на обед. Но на первом этаже я сталкиваюсь с растерянной пожилой докторшей.
– Послушай, – подзывает она, – ты не могла бы отнести эти документы в «Солар»? Ничего не успеваю.
И сует мне в руки толстенную кипу бумаг.
– Простите, – трясу головой я, – я не смогу, у меня нет права ходить по корпусам.
– Возьми это. Оставишь в моем кабинете. Номер тридцать три.
Порывшись в карманах, она кладет поверх бумаг ключ-карту. Такую, как у меня. Вот только эта карта позволяет заходить куда угодно. И не страшно ей давать ключ от всех дверей незнакомой девчонке-разведчице? Но я долго не раздумываю. В голове созревает диковатый план.
Выскакиваю из корпуса и несусь по двору, едва не роняя бумаги. «Венера». Я должна увидеть, что там происходит. От бега кулон на моей шее болтается из стороны в сторону. Кулон Иванны.
Пересекаю двор, останавливаюсь у входа в лабораторию. Осознаю всю нелепость своей задумки. Я решила, что просто войду и начну искать ребят, а если меня кто-то заметит, изображу дурочку и скажу, что перепутала корпус. Только как можно перепутать корпус? Никто не поверит. Может, так и останусь в этой лаборатории до конца своих дней.
Только я уже твердо решила, что войду. Провожу ключ-картой в замке, на щитке высвечиваются имя и номер врача. Несколько бумаг слетает со стопки на землю; судорожно собираю их, рискуя растерять всю стопку. Наконец вхожу внутрь.
Обычный холл. Светлые стены, яркий электрический свет. Пара диванчиков, двери, лифт. Никакой охраны. И тут вдруг приходит в голову: а ведь Агата могла врать. С самого начала кормить меня сказками. Может, Иванна и остальные и правда вернулись домой? Может, нет никаких секретных лабораторий? Допустим, Агата просто хотела уйти из Центра, а для этого была нужна помощь разведчика. Наивного, ничего не подозревающего разведчика. Вроде меня. Вот она и дала мне стимул, а я развесила уши.
Все складывается, как паззл. Почему она выбрала именно меня? Потому что Гарри умней, он не такой доверчивый осел. Разве не странно, что в ЦИР все так спокойно? Пока единственный человек, который пугал меня своими рассказами, – доктор Агата. И ее слова я никак не могла проверить; оставалось принимать их за чистую монету. Может, я даже не абсолютный Резистент. Просто очередная ложь, чтобы заставить меня помогать.
Я еще никогда не была так зла и растеряна одновременно.
Собираюсь уже бросить все и вернуться в «Солар». Разворачиваюсь к выходу и сталкиваюсь с Берневым. Прямо лицом к лицу – точнее, своим лицом к его груди. Втягиваю воздух и слышу запах Бернева – пахнет он каким-то лекарством.
Черт.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, растягивая слова. И смотрит на меня так яростно, что вот-вот дыру в голове прожжет. Медленно поднимаю взгляд на его лицо. Глаза у Бернева серые, холодные, с отблесками стали.
– Простите, – плавно отступаю назад, – меня попросили помочь.
– Кто?
– Одна медичка…
– Медичка? – он повторяет это слово прямо-таки с отвращением. – Чтобы больше от тебя этого слова не слышал.
– Простите. Доктор. Она была занята, так что попросила отнести эти бумаги.
– Сюда?
– Ну… да.
Мне конец. Надо было сказать что-то другое, более правдоподобное, но я потеряла способность соображать под взглядом этих холодных глаз.
– Сюда, – Бернев чуть наклоняется ко мне, его хищный нос оказывается совсем рядом с моим, – вход строго запрещен. Всем. Здесь опасно. Ты хорошо меня поняла?
Быстро-быстро киваю. Я боюсь даже дышать, чтобы не вдохнуть его запах.
– Хорошо.
Он отстраняется, и я перевожу дух. Как человек может вызывать столько ужаса одним своим взглядом? Ноги трясутся, я неровной походкой иду к дверям. Чувствую, как Бернев смотрит мне вслед. И как только оказываюсь снаружи, пускаюсь бежать. Вбегаю в «Солар», поднимаюсь в тридцать третий кабинет. Здесь уже ждет другой медик. Оставляю бумаги на столе. А вот ключ-карту незаметно кладу в карман.
Теперь-то я просто обязана узнать, что же происходит в «Венере».
На занятиях после обеда я сама не своя. Во-первых, я не знаю теперь, можно ли верить Агате. Во-вторых, Бернев видел меня в лаборатории и теперь наверняка что-то заподозрил, даже если не сделал этого раньше. В-третьих, медичка, то есть доктор, может обнаружить исчезновение карты и доложить кому-нибудь. Конечно, она может открывать двери и с помощью своего пальца, как и все врачи. Но надежда, что она просто забудет о том, что давала мне карту, – ничтожная. Если мне все же удастся проникнуть в «Венеру», я просто подброшу карточку в кабинет, как будто она там и валялась где-нибудь под столом. А если не удастся… это уже не будет иметь значения. Если меня застанут за проникновением в лабораторию, мне конец. Уже не получится сделать вид, что я что-то не так поняла. Пропаду, как пропали Иванна и мальчики…
– Эй, ты слышишь? – Гарри трогает меня за плечо.
– А? Что?
– Что-что. На ужин пошли.
Я и не заметила, что занятия кончились. Иду за Гарри по коридору и чувствую себя тряпичной куклой, такой же вялой и мягкой. Мне невыразимо страшно. Остаться бы сейчас в тихой комнатке, – но нет, тогда я никогда не успокоюсь. Мне если что в голову взбредет, потом не выгнать.
Дожидаюсь отбоя. Никто, конечно, не ходит по комнатам, не укладывает нас спать, но свет выключается ровно в десять, причем по всему корпусу. Хочешь посидеть за книжкой допоздна – включай фонарик и не шуми. Мне это даже на руку. Собираю вещи: нож в карман, фонарь в руку. Нахожу свою старую куртку – не носила ее больше месяца. Вот уж не думала, что надену снова. Но на ней есть капюшон, а мне стоит прикрыть лицо. Собираю волосы в хвостик и заталкиваю под черную шапочку, которую получила уже в Центре. Вряд ли меня можно будет узнать, даже если камера засечет: высокая девчонка (а может, и не девчонка, в темноте не различишь), стандартная черная форма, волосы и лицо скрыты. Вот только если камера снимет, как кто-то проникает в «Венеру», Бернев и так поймет, что это я.
Выбираюсь из комнаты. Повезло, что я теперь живу одна. Одной проблемой меньше. Стараюсь не шуметь, хотя по коридору мне ходить и не запрещено, пробираюсь к лестнице. Крадусь по двору вдоль стены. Надеюсь, она как-то ограничит видимость. Знать бы, где эти камеры расположены! Я довольно ловкая, может, смогла бы все время идти по «слепым пятнам». А так – прячусь за углами, мусорными контейнерами и коробками, сваленными у зданий. Короткими перебежками приближаюсь к «Венере». Грудную клетку просто распирает от стука сердца. Но к страху присоединяется что-то еще. Азарт. Да, я чувствую себя шпионкой, пробирающейся в секретную лабораторию. Но разве это не почти то же самое?
Черная дверь уже маячит рядом. Провожу картой в замке. Лишь бы не был отключен! Но все работает. Вхожу, озираюсь. Куда идти? Лифт на этаже звякнет. Это мне не подходит. Надеюсь, здесь есть лестница. Прикладываю ухо к одной из дверей – тихо. И закрыто. Хорошо, что у меня есть карта. Провожу своим ключиком в замке, и раздается гудок, а на экранчике высвечивается: «нет права доступа». Вот так-то. У доктора, значит, прав нет. Тут точно что-то не так.
Подхожу к следующей двери. Она вообще не заперта, так что я просто заглядываю внутрь. Впереди длинный и темный, похожий на разинутую звериную пасть, коридор. И я ступаю в эту пасть. Дохожу до самого конца. На двери слева – табличка «туалет». Остальные двери без названий и даже без номеров. Вот и догадайся, что там.
И тут я застываю, как будто снова потеряла контроль над телом. В другом конце коридора открывается дверь. В упавшей оттуда полосе света я вижу чью-то тень. Двигайся! Делай хоть что-нибудь! Заторможенно, как в дурном сне, отрываю от пола одну ногу, затем вторую. Дергаю дверь туалета и влезаю внутрь, падаю на кафельный пол. Боль от удара локтем возвращает мне трезвый рассудок. Если он меня не заметил, то все хорошо. Отсижусь здесь. А если он и шел в туалет? Тогда мне точно конец. Но, может, шанс и есть. Закрываюсь в одной из кабинок, проверяю, держит ли защелка дверь. С ногами влезаю на унитаз. Вроде не будет видно снаружи. Главное – не шуметь. Жду. Кажется, бешеный стук сердца меня выдаст. Или это только у меня в ушах он звучит так громко?
Дверь открывается. Слышны шаги.
– Не могу уже. Мне нужен кофе, – говорит кто-то. Голос мужской, взрослый, басистый.
– Выходной тебе нужен, – отвечает ему другой. Включается вода.
– Скажи это Берневу.
Оба смеются.
– Сейчас опять туда идти, – серьезно говорит первый. – Не могу уже, от их воплей башка раскалывается.
А затем кто-то дергает дверь моей кабинки.
Как мне хочется исчезнуть! Просто испариться. Или смыться в унитаз. Но я здесь, и сердце колотится, и дыхание вот-вот выдаст меня.
– По ходу дверь заклинило.
Вжимаюсь в стенку. Сейчас толкнет сильнее, и – сюрприз!
– Не, это унитаз сломался, наверное, – возражает второй. – Он уже ломался на той неделе.
– Черт.
Мужчина заходит в соседнюю кабинку. Слышу журчание воды и тихое посвистывание. Убейте меня!
Но потом оба уходят. Давайте, топайте отсюда. Голоса становятся тише, когда мужчины выходят за дверь, потом исчезают вовсе.
Ползет одна минута, вторая, третья. Чем больше я стараюсь успокоить дыхание, тем более неровным оно становится, я чуть ли не хриплю. Но, похоже, сюда больше никто не придет. Для надежности выжидаю еще пару минут и встаю. И слышу крик. Очень приглушенный, – стены здесь явно толще, чем в общежитии. Но различить можно. Крик женский, жалобный. Прижимаюсь к холодной стене.
– Прошу-у, – плачет кто-то. Господи, я должна туда пробраться. Эта стена – задняя, значит, из коридора в нужную часть здания не попасть. Наверняка туда ведет как раз та дверь, что была закрыта.
Те, кто говорит, что из любой ситуации есть выход, просто не были в моей.
Выглядываю в коридор через тонюсенькую щель. Темно и тихо. На цыпочках пробегаю до конца коридора, выглядываю в холл. Там тоже вроде никого. Открываю дверь, озираюсь. И – о чудо! – вижу, что соседняя дверь приоткрыта, и оттуда льется яркий белый свет. Значит, там кто-то есть. Но я лишь загляну. Только одним глазком.
Подбираюсь к двери так тихо, как только могу. Сама не слышу своих движений. На полу еще и ковер, который смягчает шаг. Крадусь вдоль стены. Подобравшись вплотную к двери, поворачиваю голову. Вижу только стену. Медленно, по миллиметру, наклоняюсь. В поле зрения вползает спина человека в белом. Затем его рука, держащая шприц. А затем – кусок стола, как в операционной. И чья-то рука. Забыв об осторожности, глазею в щель. Стоит врачу обернуться, и он увидит мой любопытный глаз.
На столе девочка. Раздета догола. Худая. Шея, часть головы и плечо перемотаны бинтами. Девочка без сознания. По столу разметаны яркие рыжие волосы…
Мои руки быстрее, чем мысли. Они успевают зажать рот, прежде чем оттуда вырывается крик ужаса.
А дальше, за столом, стоят в ряд клетки, как в зверинце. Только в них не звери. Большинство пустует, а в нескольких – люди. Все лежат без движения, точно мертвые.
Мрак коридора подбирается ко мне со спины, обвивается вокруг шеи, как удавка, приклеивает ноги к полу. Меня бросает в холод, а через секунду я горю. Давай же! Беги, двигайся, уноси отсюда ноги. Но я не могу. Чувствую, как слезы катятся по щекам, но это происходит где-то в другой жизни, во сне или в бреду. Потому что такого не может быть. Потому что я не смогла поверить в это за два месяца здесь. Каждый день, что я ела, спала, играла в карты, бегала на время, читала книги и мечтала о будущем в этом Центре, здесь происходило что-то необъяснимое, что-то нереальное.
Отлипаю от стены. Иду, покачиваясь, к выходу. Наверное, от меня столько шума, что сюда сейчас сбежится весь Центр. Положат на стол, вколют что-то, чтобы я спала, и я буду кричать и вырываться, а потом впаду в забытье…
Но никто не приходит. Я тащу свое тело, как вещь, оно невыносимо тяжело. Выбрасываю себя за дверь. Медленно, слишком медленно иду к «Солару». Вхожу, поднимаюсь на второй этаж, нахожу тридцать третий кабинет, закрываюсь внутри. Бросаю карту на пол. Колени подкашиваются, я падаю, хватаюсь руками за кушетку. Зарываюсь лицом в лежащее на ней полотенце и рыдаю, как никогда не рыдала прежде.
Не знаю, сколько времени я там валялась. Может, час или два. Но когда я нахожу в себе силы подняться, ноги покалывает от застоя крови. Выхожу из кабинета доктора и иду вдоль коридора.
– Эй!
Наверное, на страх больше нет сил, потому что я просто равнодушно оборачиваюсь на этот крик.
– Ты что здесь делаешь?
Вот и всё. Сейчас это закончится. Ко мне приближается врач, тот самый, к которому меня как-то привел Адам.
– Почему ты молчишь? Что случилось?
Смотрю на него и сквозь него. Кажется, по лицу все еще струятся слезы, только теперь это слезы бессилия и отчаяния.
– Вероника? – слышу знакомый до боли голос. Из своего кабинета ко мне спешит Агата.
– Я разберусь, – бросает она доктору, и тот нехотя уходит. А Агата подходит, кладет ладони мне на плечи.
– Вероника, что с тобой? Тебе плохо? Скажи хоть что-нибудь. Как ты попала сюда?
– Я просто…
Но слова застревают в горле, как рыбья кость.
– Тебя отвести домой? – спрашивает она, поняв, что ждать нормальный ответ бессмысленно.
Я киваю, как маленькая. И она, словно мама, берет меня за руку. Ладонь ее теплая и нежная, но твердая. Мы идем через двор к общежитию, и я думаю, что не будь со мной Агаты, я просто упала бы ничком на землю и уснула. А ведь Агата говорила правду. Не стоило мне сомневаться в ее словах, нужно было просто принять их на веру и тихо сидеть в своей комнате, предоставив другим возможность спасать ребят в лаборатории. Почему я всегда делаю глупости? Хотя это даже глупостью не назовешь – просто попытка самоубийства.
Агата открывает дверь своим пальцем, но прежде, чем мы успеваем войти, раздается чей-то голос. Эта ночь никогда, никогда, никогда не кончится.
– Доктор Агата? Что случилось? – ну конечно, это Адам. Подбежав ближе, он узнает и меня.
– Вероника?..
Опускаю глаза в пол, но он уже разглядел мои слезы. Не отвертеться.
– Что такое?
Вопрос адресован не мне, а Агате. Так что я молчу. В любом случае все, что я сейчас скажу, будет бредом.
– Адам, помоги мне, – вздыхает Агата. – Веронике стало плохо, она уже полночи у меня.
Она только что дала мне отличное алиби. Вот только если раскроется, что я была вовсе не у нее, – конец нам обеим.
– Что-то серьезное?
– Думаю, уже порядок. Но не бросай ее. Доведи до комнаты, хорошо? Проследи, чтобы все было хорошо.
Нет! Только не Адам. С ним я окончательно расклеюсь. Но он кивает с серьезным лицом и берет меня за руку. И я шагаю следом за ним на второй этаж. Вот только ведет он меня не в мою комнату, а к себе.
– Ложись. Я не оставлю тебя одну, – говорит он, указывая на кровать. А сам вытаскивает свой спальник из шкафа.
Я слишком слаба, чтобы спорить. Сажусь на кровать.
– Хоть куртку сними, – вздыхает он. Я реагирую немного замедленно, так что Адам сам стаскивает с меня куртку и шапку.
– Тазик не нужен?
– Ч-что? – выдавливаю из себя я.
– Тебя не тошнит?
– Нет.
– Может, объяснишь, что с тобой?
Качаю головой.
– Завтра. Хорошо?
Мне нужно время, чтобы придумать правдоподобную легенду. И потом нужно будет согласовать ее с Агатой. А еще извиниться за это все и поблагодарить, что она меня спасла…
Адам переодевается в пижаму. Что он вообще делал на улице посреди ночи?
– Да что ты плачешь? – оборачивается он ко мне.
А я и не заметила, что до сих пор плачу. Надо же, откуда во мне столько воды?
– Если бы ты только знал, что за кошмар здесь происходит, – говорю я и сразу же жалею об этом.
Адам не задает вопросов. Он глядит мне в глаза и даже куда-то глубже, а потом говорит:
– Я знаю.
