Глава седьмая

Сознание отделилось от тела и парит где-то неподалеку. Страх пропал, вообще все из головы пропало. Я как будто вижу все со стороны, или по телевизору, или даже во сне. Пустошь. Река. Подсвеченные желтым солнцем облака, плывущие низко над землей. Над рекой – девчонка, босая, в черном топике и трусах-шортах, мокрые рыжие волосы облепили узкое лицо. Она вцепилась в винтовку обеими руками, словно черный ствол – последнее, что держит ее в сознании. А в десяти шагах командир ее отряда только что скрутил шею одному из дикарей и теперь бежит к мосту. Оттуда уже показывается Гарри; он идет, чуть покачиваясь, прихрамывая на левую ногу. Даже на расстоянии видно, что со лба парня стекает кровь.

А я все стою и стою, не шевелясь, как будто потеряла контроль над телом, и все происходящее мне абсолютно безразлично и совершенно меня не касается.

– Вероника! Вероника, что с тобой? – кричит Адам. Я словно оттаиваю в одно мгновение. Они оба передо мной, Адам и Гарри, обеспокоенно заглядывают в глаза. И долго я простояла в оцепенении? Думаю, долго. Винтовка уже опущена, но я совсем не помню, чтобы шевелила руками.

– Вероника?

– Да? – реагирую, наконец, я.

– Да что с тобой? – злится Гарри.

– Черт, я… – кажется, вот-вот задохнусь. Не думала, что это будет так тяжело.

– Успокойся, сядь, – говорит Адам. Я слушаюсь, как ребенок. Адам мягко забирает винтовку из моих рук.

– Я в порядке, – говорю я скорее для себя, чем для парней. Я не в порядке. Меня трясет.

– Что это было? – спрашиваю чужим голосом.

Гарри садится рядом со мной.

– Я отошел за мост, там сидели дикари. Двое. Я попытался застрелить одного, но он чем-то ударил меня по голове…

– Ты в порядке?

– Да, все нормально. Так вот, он меня ударил, и я заорал, потом пришли вы. Адам нейтрализовал второго, так что все нормально.

Я совсем расклеилась, стыдно за себя. Адам только недавно сказал, что я сильная и умею приспосабливаться, – но сейчас я веду себя как маленькая. Это не человек, говорю я себе. Я убила в худшем случае зверя. К тому же он хотел убить меня и ударил Гарри. Но уговоры не помогают. Я дрожу, как лист на ветру, и дело не в холоде…

– Ты чего это в неглиже расхаживаешь? Кого соблазнить решила – меня или Адама?

Гарри, как всегда, пытается разрядить атмосферу. Нервно смеюсь и иду переодеваться. Пока развешиваю мокрое белье и раскладываю рюкзак, немного успокаиваюсь. Бросаю взгляд на Адама и Гарри. Они оттаскивают тела убитых дикарей за мост. Меня мутит. Надо же – так легко, убила с одного выстрела. Они даже не были вооружены. Мой первый убитый. Последний ли? Впереди другие экспедиции.

Делаю несколько глубоких вдохов, чтоб не так тошнило. Прислоняюсь спиной к стволу дерева. Закрываю глаза.

Я не знала, на что иду. Зато Агата знала, куда меня посылала. Почему она решила, что я справлюсь? Почему не выбрала Гарри или еще кого-нибудь? Я задавала себе этот вопрос и раньше. Разве не странно? Из всех новичков Агата выбрала меня. Только потому, что я абсолютный Резистент? Потому, что она может… шантажировать меня? А ведь я действительно завишу от нее. Пока она никому не сказала о моей абсолютной Резистентности, я в относительной безопасности. И буду делать то, что она скажет. Но ведь я пошла в разведку и вообще решилась помочь с организацией побега не ради себя, а ради ребят, которых заперли в лаборатории. Гарри, я уверена, поступил бы так же. И Ник, – а у него тоже были шансы попасть сюда. И сейчас Гарри спокойно оттаскивает тело убитого (мной!) дикаря, а я сижу под деревом и дрожу от холода и ужаса. Вот что со мной стало. Я об этом не просила, не рвалась в чертов поход, не хотела брать в руки оружие. Ну, может, и хотела в какие-то моменты. Но решение стать разведчиком не было моим.

Я не могу взять себя в руки. Я должна взять себя в руки.

«Зато Иванна сможет уйти», – напоминаю я себе. Это того стоит. Это все не зря.

Парни возвращаются, моют руки в реке, Гарри смывает кровь с лица. Адам осматривает его голову:

– Все нормально, сейчас обработаем.

Он сам достает лекарства из аптечки и занимается ссадиной.

– Порядок.

Голоса парней звучат приглушенно. Я словно за прозрачной стеной из толстого стекла: и здесь, и нет. Но ведь Адам тоже только что убил дикаря! Голыми руками! Должно быть, это проще, когда не в первый раз. Сколько трупов тяжким грузом висит на его душе?

Спускаюсь к реке и мою руки целую вечность, словно могу отмыть с них чужую кровь. Тру ладони так яростно, что кожа начинает болеть. Адам и Гарри молча наблюдают за мной. Понимают. Или осуждают, что я так расклеилась?

Когда я отхожу от воды, на сердце чуть легче.

– Ты как? – участливо спрашивает Гарри.

– Порядок, – кажется, мой голос звучит твердо.

– Не воспринимай это так, – говорит Адам, – и не думай, что в чем-то виновата.

Отличный совет, господин Совершенство! Вот теперь я просто возьму и перестану так думать. Адам-то все делает с холодной уверенностью: дерется, учит других, стреляет… убивает. Может, для этого нужен особый склад характера. Может, Адам потому такой бесчувственный, что ему постоянно приходится иметь дело с опасностью? Может, ему пришлось избавиться от эмоций? Может, и мне придется?

Мой или не мой это был выбор – не имеет особого значения. Он уже принят. И мне придется сделать все, чтобы не облажаться.

Ближе к вечеру мы возвращаемся в центр города, чтобы найти ночлег. Поднимаемся по мраморным ступеням здания, когда-то бывшего отелем. Шаги гулко отдаются в густой тишине. В свете фонариков проходим по коридору, находим открытый номер с золочеными цифрами «288» на двери. Внутри большая двуспальная кровать – наконец не придется спать на земле. На мебели толстенный слой пыли. Гарри пишет на комоде пальцем свой номер.

Он дежурит первым, так что я укладываюсь рядом с Адамом на пропахшую пылью шелковую постель, натягиваю одеяло по самые глаза и сворачиваюсь в комок. Эта ночь – худшая из всех. Бессонница меня не беспокоит, – наоборот, сейчас я была бы ей рада. Впрочем, состояние, в котором я нахожусь, сложно назвать и сном. Шорохи (должно быть, крысы) вплетаются в мои сны, превращаясь в шепот каких-то невидимых призраков и шуршание кустов, в которых притаился дикарь. Теплый бок Адама, который я чувствую очень близко, кажется огнем, обжигающим кожу. Я то и дело просыпаюсь, чтобы снова погрузиться в тревожное забытье. И ворочаюсь так, что один раз сбрасываю подушку.

– Эй, Вероника, – шепчут призраки убитых мной. Кажется, их целая толпа, а не один дикарь.

– Не-ет, – стону я, закрывая уши.

– Вероника! – шепот переходит в крик, и я осознаю, что это Адам. Он теребит меня за плечо. Просыпаюсь окончательно.

– Что такое? – я готова вскочить и схватить винтовку.

– Ничего. Ты стонала во сне.

– Прости, что разбудила, – хорошо, что в номере так темно: не видно, как кровь хлынула к моим щекам.

– Не страшно, мне все равно скоро дежурить. Тебе снятся кошмары.

Судя по интонации, это не вопрос, так что и отвечать не надо.

– Я помню это состояние.

О, опять начал откровенничать. Не перебиваю и не спрашиваю, от него редко можно услышать что-то личное.

– Поначалу тяжело. Потом – привыкаешь. Помогает мысль, что они – не люди. Думай о них как о хищных зверях. Или вот о крысах. Ты убила бы сейчас крысу, которая шуршит за стенкой?

– Не уверена.

– Они мыслят как животные. Вирус лишил их рассудка, потому они и пытаются охотиться на вооруженных разведчиков. У них не осталось даже инстинкта самосохранения, только агрессия и желание убивать. Так что заставь себя считать их просто хищниками. Бешеными псами, которые бросаются на людей.

– Нет уж, – вздыхаю я, – я так не могу. Раз уж я пристрелила человека, не стану придумывать оправдания. Это как-то… трусливо. Постараюсь просто жить с этим.

Повисает пронзительная тишина.

– Все верно, – говорит, наконец, Адам, – ты права. Пойду подежурю.

Он встает, и место его занимает холодная пустота. Переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в подушку. На место Адама плюхается Гарри; он не болтает попусту и тут же засыпает. А я лежу без сна до самого своего дежурства.

Адам отдает мне винтовку, фонарик. Иду за дверь, прихватив свой рюкзак. И наконец делаю то, зачем вообще сюда шла: оставляю в соседнем номере маленький черный рюкзак Агаты. Засовываю под кровать, потом перекладываю в ящик. В конце концов прячу его в пустом платяном шкафу. Запоминаю номер комнаты: 289.

Утром Адам снова налаживает связь с Центром. Сообщает: нападение дикарей, с нашей стороны потерь нет. Ну да, – кроме моего спокойствия, благоразумия и сна.

Выдвигаемся в путь. Припасов очень мало, экономим на завтраке как можем. После полудня ловим пару рыбин и поджариваем к ужину. В принципе, на одной рыбе можно протянуть до конца пути, хотя выходит как-то однообразно.

Я думаю о временах, когда мы с Ба голодали. Купила школьное платье или новую книжку? Будь добра обойтись без еды день-другой, денег в обрез. Будь у нас возможность рыбачить – голодали бы мы? Но в Пентесе добывать пищу можно только на фермах. Их много, но все они принадлежат паре богатых семей. Тех самых, чьи дети никогда не попали бы в мою школу. На фермах можно выращивать и разводить что угодно, но покупать это могут не все. Лишь по праздникам мы иногда позволяли себе разные роскошества, особенно когда отец был еще жив.

К вечеру я понимаю, что не хочу спать. Я, конечно, устала, но снова смотреть кошмары с участием дикарей не хочется. Вызываюсь дежурить первой. Когда приходит время будить Гарри, я этого не делаю. Смотрю в небо, на бледную россыпь звезд. От луны сегодня совсем светло. Я еще помню, как небо было затянуто дымом, – лет десять назад. И никаких звезд. Я даже не знала, как они выглядят, представляла их только по картинкам. Отец говорил, что этот дым от бомб, которые взрывают на войне, а я не понимала, как могут какие-то бомбы закрыть от нас звезды. А потом весь этот серый дым осел на землю пылью. Не сразу, постепенно. И небо расчистилось. Мы с Артуром подолгу сидели на крышах и просто смотрели на звезды, считали их, придумывали имена. Теперь я понимаю, что время, когда я дружила с Артуром, было лучшим в моей жизни.

Я уже никогда не вернусь к нему.

Холодает резко, будто кто-то нажал на кнопку смены температуры. Я вздрагиваю от неожиданного порыва морозного ветра. Но не сдаюсь, не лезу в спальный мешок, в котором быстро согрелась бы. Словно кому-то назло подставляю лицо холодному ветру. Как будто холод может очистить меня. Глаза слезятся, но я их не закрываю. Минуты плетутся медленней, чем мои мысли. Ночь близится к исходу.

Утром я как огрызок от яблока. Или рыбий скелетик. Обглоданная. Еще и промерзла так, что тело мелко подрагивает. Первым просыпается Адам. Его голова показывается из спальника; прическа идеальна, в отличие от моей. Его волосы всегда в полном порядке, как и одежда. Наверное, некоторые люди просто рождаются идеальными.

– Уже утро, – констатирует он очевидное, глядя на циферблат наручных часов. – Почему ты меня не разбудила?

– Не хотелось.

Адам смотрит на меня. Долго. Осуждающе. Я очень хочу отвести взгляд, но не делаю этого. Кажется, это длится вечность. Словно Адам читает что-то в моих глазах. Наверное, в них отражается вся моя растерянность и беспомощность. И я чувствую себя ужасно, словно меня раздели догола и выставили перед ним. Но если я сейчас отведу взгляд, это будет нелепо. И я начинаю пялиться прямо в его глаза. В них ничего не читается. Они светлее, чем мне казалось раньше. Цвета меди.

Гарри, проснувшись, прерывает этот нескончаемый кошмар.

– Что случилось? – он ерошит свои темные волосы, и мы с Адамом одновременно поворачиваемся к нему. Я даже вздыхаю с облегчением. Ни один человек в мире не может заставить меня чувствовать себя так неуютно, как Адам, – даже теперь, когда мы хорошо знакомы. Наверное, про таких и говорят – «тяжелый человек».

Зато Гарри – самый легкий человек из тех, кого я знаю. С его пробуждением атмосфера разряжается. Он тут же начинает болтать, и я даже забываю об ужасных вчерашних происшествиях.

Следующие дни проходят проще и быстрее, чем я опасалась. Мне немного полегчало. Адам и Гарри не будят меня дежурить следующей ночью, и я сплю крепко и долго, без криков, стонов и пробуждений. Наутро не могу вспомнить ни одного сна. Может, ничего и не было? Было бы отлично больше не видеть снов вовсе.

Рыбачим, чистим, потрошим, поджариваем рыбу. Едим ее трижды в день. Я пахну рыбой. Меня тошнит от рыбы. На четвертый день из наших припасов остается только немного хлебцев.

– Сейчас бы встретить зайца, – говорит Гарри, – жирного рыжего зайца. Желательно медлительного.

Но зайцев нет. И еды с утра – тоже. Закончился и чай, так что согреваться приходится кипятком. И холод. Он становится сильнее с каждой ночью, так что даже дежурю я, сидя в спальнике, высунув только голову.

На обед мы не можем поймать ни одной рыбины. По очереди стоим с удочкой, но рыбы нет, она словно пропала из реки. «Черт, – говорит Адам. – Черт, черт, черт». Он ходит вдоль берега туда-сюда, подбородок напряжен, руки сложены за спиной. Очень нервничает. А я даже рада, что рыбы больше не будет. Сейчас даже голодать приятнее, чем снова запихивать в себя белое мясо и вытаскивать изо рта тонкие косточки. А ведь эта рыба очень вкусная, – по крайней мере, была такой в первые дни. Нежное, прожаренное мясо, еще и с солью из маленьких пакетиков, – объеденье! А теперь начинает мутить от одной мысли о нем.

Но на следующий вечер я меняю свое мнение. Рыба была очень ничего, уж точно вкуснее, чем ощущение пустоты в желудке. От голода мы вялые и медлительные, даже Гарри стал молчаливее. Я утешаю себя: осталось немного, нужно только дотянуть до возвращения в ЦИР, а там уж нас накормят как следует. И начинаю представлять обед в Центре. Тарелка густого томатного супа, дымящегося, обжигающего язык, щедро приправленного. Мягкая тушеная картошка, тающее во рту мясо с подливой, стакан со сметаной, чтоб заправить овощной салат. Ароматные булочки с яблоком и корицей… Зря я начала об этом думать, только желудок заурчал.

К утру сил не остается, но я поднимаюсь и иду дальше. Рюкзак кажется вдвое тяжелее, чем в начале пути, хотя я оставила передачу Агаты в городе и съела все припасы, что несла с собой. Я уже не иду, а волочу ноги по земле. Доходим до места, где нам с рекой больше не по пути. Набираем воды во фляжки, обеззараживаем. Гарри находит один хлебец на дне рюкзака, съедаем его на троих.

Холодный ветер, слезящиеся глаза, пустой, переваривающий сам себя желудок. Гудящие от усталости ноги двигаются автоматически. Это никогда не кончится. Это никогда не кончится.

На горизонте показывается скала.

Я дома. Я дошла.

Плохо помню, как карабкалась через скалы, как добралась до Стены. Перед нами открыли ворота, усадили на сваленные в кучу матрасы. Помню множество незнакомых лиц, мельтешащих перед глазами; от них закружилась голова – тяжело вернуться в общество после двух недель в компании Гарри и Адама. Ну, и пары дикарей.

Нам приходится подождать, пока нас заберет машина из Центра. Никто не предлагает нам воды или еды, до нас вообще никому нет дела. Здесь работают не люди из Центра, а солдаты, но среди них есть и наши ребята из службы охраны. Адам здоровается с парой парней в форме с буквой «R», но я впервые их вижу. Сижу на матрасе между парнями. Как странно: мы провели вместе две недели. Вместе ели, спали, купались, даже от дикарей отбивались. Сейчас кажется, что прошло всего несколько дней, хотя каждый час в пути тянулся вечность.

Нас забирают парни из охраны, и мы с удовольствием влезаем в фургон. Трясемся в тишине и темноте, а потом выходим уже у знакомого, но все еще впечатляющего размерами ансамбля зданий. С каких пор я стала считать ЦИР своим домом?

Нас встречают. Здесь Бернев, Агата, ее помощник-медбрат и пара ребят из разведки. Пока все резво идут в сторону общежитий, мы с Агатой чуть отстаем.

– Ну как? – она глядит на меня янтарными глазами, и в них – надежда.

– Оставила в шкафу в отеле. Номер 289.

Агата кивает и хлопает меня по спине. А я думаю только о еде. Но прежде чем нас пускают в столовую, мы принимаем душ. Даже не верится, что я снова стою под теплыми струями воды, и вода эта не пахнет тиной. Оттираюсь от грязи, пота и пыли так яростно, что царапаю кожу. Намыливаюсь гелем с резким и свежим запахом мяты. Я еще никогда не чувствовала себя чище.

Ужин. Нас кормят не очень плотно, только половина порции молочной каши и стакан разбавленного яблочного сока. Нельзя перегружать желудок после голода – так говорят кухарки. Но мой живот благодарен и за половину порции, тем более что это не рыба.

Возвращаюсь в свою комнату. Что я там увижу? Мои кровать и ящик сожжены? Все вещи давно на свалке? Над кроватью – матерная надпись?

Ключ от комнаты я сдала девушке, которая отвечает за весь корпус. Она у нас вроде старосты, но Адам считается главнее. Девушка поздравляет меня с первой разведкой и дает ключ.

– Это не мой, – возражаю я, глядя на брелок. – Номер другой.

– Нет, все верно. Адам сказал, что тебе нужна новая комната, а у вас в крыле как раз освободилась.

Поднимаюсь по лестнице как на крыльях. Больше никакой Алисы! Только вещи забрать из ящика, – хотя, может, проще будет оставить свои пожитки там, чем снова слушать ее издевки. Нахожу свою новую комнату – через дверь от комнаты Гарри. Отпираю, оглядываюсь. Чисто, светло, тепло. Обычная комната. Никаких надписей на стенах, никаких зарисованных окон! Личная комната – это лучший сюрприз, какой можно было подготовить к моему возвращению. И это сделал Адам.

Две кровати, обе пока без постелей. Над одной из них – календарь с изображением языков пламени в углу. Некоторые даты обведены синим или красным – без всякого смысла. Наверное, предыдущий владелец так отмечал какие-то свои планы. Пытаюсь понять, какое же число сегодня. Нас не было тринадцать дней. Значит…

Значит, завтра мой День рождения.

Я давно не обращаю особого внимания на этот праздник. Его отмечают дети. Я не получала подарков на День рождения лет с семи, хотя в школе в этот день меня пару раз освобождали от дежурства в классной комнате, и мне не приходилось вытирать доску и мочить тряпку. Вот и весь праздник.

Получаю постель, аккуратно, без единой складочки застилаю кровать. Мой ящик пуст, если не считать тех вещей, которые были со мной в походе: мыло, зубные паста и щетка, маленькое полотенце да еще камень Иванны. Нет уж, нужно забрать свои вещи из старой комнаты. Там и сменная одежда, и тетрадь с карандашом, и книжки, которые придется однажды сдать. Делаю глубокий вдох, распрямляю плечи. Алисе больше меня не задеть. Просто войду и заберу то, что принадлежит мне.

Подхожу к своей старой двери, дергаю за ручку. Заперто. Стучу.

– Кто там? – недовольно тянет Алиса.

– Вероника, – решительно откликаюсь я, – хочу забрать свои вещи.

Дверь открывается так резко, что я чуть не получаю по лбу. Алиса все так же мрачна, как и до моего ухода.

– Ты съезжаешь?

Я только киваю. Она молча пропускает меня внутрь, и я принимаюсь быстро сгребать вещи из ящичка.

– И как разведка?

– Нормально, – буркаю я. Сейчас начнет язвить, иначе бы не спросила. Уже готовлюсь принять удар. Но она меняет тему:

– Это Адам тебя переселил?

– Да.

– Ну, разумеется.

Что – разумеется? А, какая разница, еще не хватало искать смысл в Алисиных словах.

– Он тебе нравится, – вдруг говорит Алиса. Не спрашивает, а именно утверждает.

– Чего? – оборачиваюсь к ней, сбитая с толку.

– Скажешь – нет? – хмыкает она, усаживаясь на кровать. Делает вид, что ответ ей не интересен, но все же ждет его.

– Нет.

Больше не дам ей спровоцировать меня на какую-нибудь глупость. Лучше вообще не начинать с ней разговаривать, а если отвечать – то коротко. Односложно.

– Ты не переживай, ничего у тебя с ним не выйдет, – не отстает она.

– Спасибо за информацию.

– Он уже два года ни с кем не встречается, хотя желающих вроде тебя – завались.

Вещи собраны, так что я молча вскакиваю и вылетаю за дверь. Громко хлопаю ею напоследок.

Не знаю, с чего Алиса взяла, что мне нравится Адам. Я с ней ни разу о нем не говорила. Зато по этим странным речам вполне можно решить, что у Алисы еще остались какие-то чувства к нему. Может, она и правда все еще его любит? Во мне просыпается тихое злорадство. Так ей и надо.

Возвращаюсь в свою тихую, чистую, пустую, любимую, уютную новую комнату. Засыпаю. Сплю так крепко и сладко, как не спала уже две недели. Никаких призраков, никакого шепота и шорохов. Мне снится Артур. Его профиль на фоне ночного неба, словно вырезанный из бумаги, один лишь силуэт. Утром я вспоминаю этот сон. Опять думаю об Артуре, представляю его лицо, как будто боюсь забыть насовсем. Глаза у него карие. Не как у Адама, а теплые, с маленькими золотыми искорками, особенно когда он смеется. Близкий, хотя так далеко от меня. А Адам – совсем рядом, на моем этаже, но далекий и непонятный. Здесь, в Центре, все непонятное и чужое. Я одна среди чужаков, я должна быть внимательной и осторожной всегда, каждую минуту, в каждом слове и вздохе. И это выматывает похлеще, чем тяжелые тренировки и двухнедельные вылазки.

Тренировок сегодня не будет: нам дали время отдохнуть. Но будет обязательный медицинский осмотр. Его проводят после каждой разведки, а уж если на отряд напали дикари – тем более. Агата забирает меня прямо из моей комнаты.

– Ты огромная молодчина, – говорит она сразу, как только мы выходим из корпуса. – Они все нашли, все в целости и сохранности.

– Почему я? – спрашиваю я о том, что мучило меня столько времени.

– Я посчитала, что только ты сможешь с этим справиться. Я ведь не ошиблась, – она мягко улыбается. И не возразишь ничего. Я действительно справилась со всем, о чем меня просили. Только теперь до меня доходит: можно расслабиться, я уже сделала все, что должна была.

– Очень скоро сюда придут люди из коммуны. Поднимется паника, но ты не переживай, – говорит Агата. – Они собираются вломиться в лабораторию и забрать всех, кто там живет.

– Это там? – я указываю на корпус «Венера» – единственный, о котором ничего не знаю.

– Верно. Там их всех держат. Если все пройдет по плану, обойдемся без жертв. И чтобы ты была в безопасности, старайся лишний раз не привлекать внимания. И, конечно, не говори никому, что ты абсолютный Резистент. Я привела в порядок твои медицинские карты, чтобы никому не захотелось взять твою кровь на повторный анализ…

До меня доходит, к чему она это говорит. И это очень плохо.

– Вы тоже уйдете за Стену?

Она кивает, поджав губы.

Я останусь здесь одна.

Не сказать, чтобы мы с Агатой были очень близки. Но она – одна из немногих в Центре, кому я могу доверять. И она помогала мне. Если ее не будет, как скоро раскроется, что я абсолютный Резистент? Вдруг мне нужно будет сдать кровь? Мое только что вернувшееся спокойствие трескается, как тонкое стекло.

Разумеется, она уйдет. Я могла подумать об этом раньше. Ведь там ее брат, единственный родственник. А здесь ее заставляют работать на людей, убивших ее отца.

– Есть вещи, которые тебе нужно знать, – говорит Агата. – То, почему я решила сбежать. Дело не в самом Центре. Наоборот. Я хотела бы остаться, чтобы помогать Резистентам, по возможности защищать их. Но в последнее время… в общем, я давно работала над вакциной вместе с двумя другими врачами. Та, которой делали прививку тебе, – капля в море. Она не дает иммунитета и не спасет от вируса тех, кто решит покинуть город. Но есть другая. Та, которую почти закончили мы. Она позволила бы людям даже жить за Стеной, но ей была нужна серьезная доработка. И вот на одном из последних этапов мы с коллегами вдруг получили приказ остановиться. Еще через несколько дней одного из врачей нашли мертвым; это обставили как несчастный случай. С тех пор я не притрагивалась к этим исследованиям. Я боюсь за свою безопасность.

– То есть… начальство Центра не хочет, чтобы вакцина работала? Но почему?

Это звучит бредово. Ведь сам Бернев в день нашего приезда говорил, что главная цель Центра – найти вакцину от Ксеноса. Иначе зачем мы все здесь?

– Я не знаю, Вероника. У меня есть только догадки. Как бы ни было, все, что я здесь делаю, – впустую. Поэтому я решила уйти. В коммуне от меня будет больше пользы.

Я не знаю, что ответить. Попробовать разубедить ее? Глупо. Как поступила бы я на ее месте?

– И что же делать нам?

Агата поворачивается ко мне, удивленно глядя в глаза.

– Вам?

– Мне и сотне Резистентов, которых, как оказалось, держат здесь без всякой цели. Продолжать жить в Центре, учиться, ходить в разведку? Ради чего?

– Просто потому, что другого выхода нет. Все мы – жертвы обстоятельств. Но чем обижаться на жизнь, лучше попытаться найти в происходящем плюсы.

– Плюсы? Это не имеет смысла! – я завожусь постепенно, как старый двигатель. – Если здесь происходит что-то ужасное, и мы даже не знаем, что именно, – как можно думать о плюсах?

– Чего ты хочешь? Уйти за Стену? Это будет легко устроить, коммуна с радостью приняла бы тебя, – говорит Агата. Ее тон остается спокойным, но я закипаю.

– Нет… нет, не хочу.

За Стеной еще хуже, пожалуй. Здесь хотя бы кормят, здесь мои новые друзья и возможность видеться с Ба.

– Тогда чем я могу помочь тебе? Я бы хотела этого, правда.

Чем? Она могла бы остаться. Но я этого, конечно, не скажу. Просто опускаю взгляд и пялюсь на свои ступни.

– Ничем. Я… просто хочу домой.

Давай, Вероника, расплачься еще тут. Чувствую, как подрагивает нижняя губа. Слишком много всего: я скучаю по Ба и Артуру, корю себя за то, что пристрелила дикаря, напряжена двадцать четыре часа в сутки. Но я сильнее, чем моя усталость. И я уже не ребенок. Не могу вернуться домой – значит, не могу, и нечего мучить себя. Значит, буду приспосабливаться к жизни здесь. Значит, постараюсь понять, что здесь происходит, и попробую это исправить.

Агата действительно проводит медицинский осмотр, дает мне пластырь для царапин, которые я умудрилась насобирать за поход, берет кровь на анализ. Вечером она уже позаботилась о Гарри, хотя его ссадина на голове почти зажила за неделю.

Возвращаюсь в комнату. Непривычно быть одной, без Гарри и Адама. Не думала, что так привыкну к ним за это время. Но сейчас мне хочется побыть одной. Полежать на кровати.

Дергаю ручку своей двери; она не заперта. Я точно закрывала дверь, когда уходила. Эта привычка у меня еще из дома. Отдергиваю пальцы от ручки, словно она из раскаленного железа. Кто-то был в моей комнате. Может быть, искал что-то. Алиса? Вряд ли.

Наверное, кто-то знал про передачу Агаты и решил убедиться, что рюкзака уже нет. Начинаю судорожно придумывать, как буду оправдываться, если это действительно кто-то опасный. Нужна убедительная история, а я абсолютно не умею врать…

– Заткнитесь, – раздается из комнаты приглушенный мужской голос, – она вернулась.