Глава двенадцатая

– Ты должна поговорить с Адамом, – не здороваясь, говорит Бернев. Он входит в мою палату впервые за четыре или пять дней. Я чувствую, что изменилась. Я его больше не боюсь. Я все еще понимаю, что он в силах убить меня, моего лучшего друга или человека, которым я дорожу. Но это понимание – спокойное и рассудительное. Как будто Бернев – какой-нибудь вирус. Разве можно ненавидеть болезнь, бояться ее саму по себе? Я еще помню, как его голос, жесткий, как проволока, его взгляд и манеры заставляли меня трястись от ужаса. Но он всего лишь человек, причем один из худших. А еще он не главный. Центр, может, и под его башмаком, но ведь есть и кто-то сверху, кто-то, кто оплачивает и заказывает все эти опыты. Агата толком не успела рассказать мне об этом.

– О чем? – спрашиваю я. Не без гордости отмечаю, что мой голос звучит очень спокойно.

– Я хочу, чтобы ты убедила его пойти на обмен. Он требует, чтобы первой ушла ты.

– Он знает, что у меня больная нога?

– Ему говорили. Тебя он послушает.

Я и хочу, и не хочу говорить с Адамом. С одной стороны, я давно не видела его, а в последнюю нашу встречу он был без сознания. С другой – мне придется быть с ним нечестной. Я не могу рассказать о своем плане, Адам ни за что не согласится. Придется делать вид, что я жду – не дождусь нашей следующей встречи уже за Стеной.

– Хорошо.

Бернев оставляет меня на время. Я ловлю себя на мысли, что волнуюсь перед встречей. Выгляжу, наверное, отвратно. В палате зеркала нет, я скоро лицо свое забуду. Я как-то не задумывалась об этом, когда в прошлый раз сбегала из палаты. Тогда я выглядела еще хуже: грязные волосы, пропахшая потом сорочка. Сейчас я, по крайней мере, чистая, а еще мне дали мою старую пижаму. Я просила принести мне другие вещи из моего рюкзака или хотя бы кулон Иванны, который куда-то пропал во время побега, но просьбу проигнорировали. Но имеет ли мой вид значение? Я увижу Адама в последний раз.

А еще мне нужно продумать речь. Смогу ли я убедить Адама? Наверняка он станет требовать, чтобы первой пошла я. А я, конечно, начну жаловаться, что еле хожу, что не могу наступать на больную ногу и так далее. Это не будет правдой, – разве что отчасти, – и этого не будет достаточно. Тогда я, наверное, заплачу. Не знаю, можно ли подействовать на Адама слезами. Буду просить его сделать все как нужно, буду говорить, как я беспокоюсь, как у меня сердце разрывается при мысли, что он останется здесь один. Может, смогу побыть хорошей актрисой.

Чем ближе обмен, тем чаще я сомневаюсь в себе. У меня до сих пор есть возможность уйти. Просто дождаться, когда сюда придет Агата, а потом молча уйти, – сделать все по плану. Провести свою жизнь за Стеной, рядом с друзьями и Адамом. По ночам я представляю, что будут делать со мной, когда узнают, что я – абсолютный Резистент. Ангелина в порядке, но ведь она – племянница Бернева. Меня беречь никто не будет. Чем быстрее я умру, тем меньше будет проблем. И голос в голове шепчет: «Ты никому ничего не должна, плюнь на Агату, уходи». Но я так не могу. Я дала обещание. Такое обещание нельзя нарушить, иначе я потеряю часть себя, и такая жизнь на свободе будет хуже, чем смерть здесь.

Вечером в палату уже вносят ужин, а вести меня к Адаму никто не спешит. От волнения я не могу есть; просто сижу на кровати и жду, жду, жду, пока не выключают свет. Похоже, Адама я сегодня не увижу. И что это должно значить? Ему стало хуже?

Время идет. Я не могу понять, почему разговор с Адамом так и не состоялся. Если до завтра никто ничего не скажет, придется снова продумывать побег. Теперь это будет в разы сложнее. Но утром Бернев все-таки приходит с новостями:

– И Адам, и Агата отказываются от твоих условий. Так что меняться будем сразу.

– Это как?

– Через три дня Агата будет у границ города. Тогда и обменяемся.

– И кто гарантирует, что мы сможем уйти?

– Вы встретитесь у скал. Туда за вами никто не рискнет пойти.

Странный план.

– А где гарантия, что мы все втроем не сбежим?

– Ее нет, – Бернев разводит руками, – но у меня нет выбора. Надеюсь, Агата достаточно благоразумна и понимает, что только ее возвращение заставит меня оставить коммуну в покое.

Я решаюсь задать вопрос, который уже обдумывала много раз:

– Почему это так важно? Почему она так важна?

– Она – абсолютный Резистент, – быстро, без раздумий отвечает Бернев.

– Не единственный, есть и другие, – не отстаю я, хотя и знаю, что Бернев редко отвечает на вопросы. – Так что в ней особенного?

– Ничего. Она врач и много знает о Центре. Я не могу позволить ей уйти.

Не вяжется. Врачей здесь предостаточно, всегда можно обучить новых. Агата – проблемный Резистент, в конце концов, это она организовала побег. Наверняка сможет провернуть такое еще раз. И да – она действительно много знает. И задает себе много вопросов, а потом еще и ответы на них находит. Тогда почему Бернев так жаждет ее возвращения, что готов рискнуть? Ясно, что вразумительного ответа от него не дождаться. Похоже, я не смогла бы стать равноценной заменой Агаты, даже если бы призналась, что я – абсолютный Резистент.

Мой план сорвался; в глубине души я обрадовалась, но лишь на мгновение. Потом стало стыдно.

– Я на это не согласна.

– Вот как. Ну все, обмен отменяется, – Бернев криво усмехается.

– Вы ведь не сможете заставить меня уйти.

– Еще как смогу. Увидишь.

Я понимаю, что сможет. Не пойду добровольно – пойду под прицелом. Откажусь – буду смотреть, как под прицел попадает Артур или Адам.

– Я могу что-нибудь с собой сделать.

– Агата этого уже не узнает.

По спине пробегает дрожь. Все, я провалила миссию, нарушила данное самой себе обещание. Это вышло так быстро и просто, что я даже осознать не успела. И тогда я говорю:

– Я тоже…

И успеваю захлопнуть рот прежде, чем договариваю: «абсолютный Резистент». Это погубит Адама. Отберет его шанс выбраться на свободу. Обмен должен состояться, так или иначе.

– Что – тоже?

– Ничего.

Не похоже, чтобы Бернев придал моим словам значение. Если и так – я вовремя замолчала, по этой фразе ничего не поймешь.

– Готовься к пути.

Бернев уходит.

Я в отчаянии.

Впервые за долгое время задумываюсь, как проведу остаток жизни. Неужели где-то посреди пустоши, прячась от дикарей и животных в разрушенных городах? Все еще трудно поверить, что это и есть моя жизнь. Но там мои друзья, там будет Адам. Я не стану жаловаться. Может, там окажется совсем не плохо. Но смогу ли я хоть раз уснуть, зная, что Агата где-то в Центре, может, на операционном столе, а может, уже мертва?

Она не придет. Мысль бьет в голову, как молния. Агата не станет меняться. Она, конечно, хочет, но разве ей позволят брат и жених? Разве отпустят ее назад, когда столько старались вызволить? Точно. У них есть план. Они что-то придумали, чтобы вытащить нас всех. Или это я себя утешаю, чтобы не мучиться чувством вины? Но я или заставлю себя поверить в это, или буду трястись от злости и бессилия еще три дня. И я выбираю первый вариант.

Палата стала мне почти родной. На раковине стоят теперь мыло, шампунь, дезодорант; кровать застелена теплым пледом. На спинке кровати висит моя одежда, выстиранная и зашитая там, где была дыра от пули. Бернев позаботился, чтобы мне здесь было удобно, – зачем?

День идет за днем, я сплю по несколько раз в сутки, пытаюсь убить время, глядя в окно, или просто хожу туда-сюда по палате. Пару раз качала пресс и отжималась от пола, вспоминая ежедневные тренировки. Почему все так вышло? Мне ведь уже нравилось в Центре. Мне хотелось чувствовать себя нужной, быть разведчиком, тренироваться, праздновать дни рождения с новыми друзьями. Я могла бы стать здесь своей. А Бернев растоптал мои надежды, как мелкую букашку. Показал, как я была наивна, когда поверила в лучшую жизнь. И теперь я заперта в лаборатории, моя подруга мертва, а сестра ненавидит меня. Даже если обмен состоится, все еще может неплохо закончиться для меня, но не для Агаты.

Утром перед уходом я долго готовлюсь. Тщательно моюсь, потому что не знаю, когда приму душ в следующий раз. Собираю волосы в хвост, завязываю полоской ткани, оторванной от простыни. Надеваю чистенькую форму. Даже когда я покину город навсегда, на спине все еще будет эмблема ЦИР. Очень хочется посмотреться в зеркало, хотя я и так знаю, что ничего хорошего там не увижу. Из-под облегающей ногу штанины видна повязка. Как я буду менять ее сама? Рана почти зажила, но временами напоминает о себе ноющей болью.

Впервые за долгое время – две недели? месяц? – я покидаю лабораторию. Меня встречают сразу трое парней из охраны. Похоже, репутация у меня что надо. Сразу за дверью ждет мой старый рюкзак. В глаза бьет солнечный свет. Как же я от него отвыкла!

День выдался солнечный и ясный, но прохладный. Я думаю, не набросить ли куртку. И тут появляется Адам. Его выводят из дверей «Венеры», и он ищет что-то глазами. Меня?

Он похудел. Это первое, что я замечаю. Кажется, даже ростом немного уменьшился. Щеки худые, скулы острые, глаза запавшие, тусклые. Ужас, в общем. Будто он все это время не ел и не спал.

Когда наши взгляды встречаются, мы оба молчим. А что сказать? «Привет, как отдыхалось на больничной койке»? Нас усаживают в машину и запирают дверцы. Темнота, тишина. Адам включает фонарик и светит прямо на меня. Слышен звук мотора.

– Мы сбежим, – говорит Адам тут же. Совсем негромко, так, чтобы услышать могла только я. Не успеваю переварить:

– Что?

– Агата говорила со мной и сказала кодовое слово. Это значит, что у них есть план побега. Никаких сделок с Центром. Поэтому будь готова бежать.

Почему у нее не было кодового слова для меня? Как-то несправедливо. Непременно выскажу ей, когда мы все будем в безопасности.

– Будем бежать по твоему сигналу? Тогда нам тоже нужно кодовое слово.

– Например, «беги»?

Ясно, Адам не изменился, все такой же прямой и надежный. Он знает, что делать, он нас вытащит. И внутри у меня так тепло от этого нового плана, что сердце начинает оттаивать. Может, все еще будет хорошо. Может, никто из нас больше сюда не вернется.

Поездка кажется долгой, гораздо дольше, чем раньше. С нами в машине наши рюкзаки и еще две большие сумки, набитые вещами.

– Как думаешь, там есть оружие? – шепчу я. Адам качает головой:

– Агата его даже не просила. Там должны быть лекарства в основном. Некоторые вещи.

Я роюсь в своем рюкзаке, ножа не нахожу. Но у меня кое-что есть. За пояс заткнут осколок тарелки, сверху он прикрыт майкой и кофтой. Не знаю, как использовать его против охраны с пистолетами, но так я чувствую себя немного защищеннее. А Адам, если что, и без оружия отлично справится: я все еще помню, как он голыми руками убил дикаря. Свернул ему голову, как цыпленку.

Странно: мы с Адамом наедине после стольких событий, а сказать нечего. У меня на языке вертится миллион фраз, но озвучить их я не решаюсь. Я привыкла молчать рядом с ним. Время от времени поглядываю на Адама, ловлю его взгляды, но он тоже молчит, отводит глаза. Наверное, волнуется не меньше моего.

– Как ты? – вопрос дурацкий: и так видно, что не очень.

– Нормально. Уже ничего. Как нога?

– Порядок.

Пауза. Пауза, которая длится вечность.

– Ты приходила, когда я был в отрубе.

Его манера то ли утверждать, то ли спрашивать всегда ставит меня в тупик. Не понятно, нужно отвечать или нет.

– Ага, – только и говорю я.

– Спасибо.

– Это тебе спасибо, – выдыхаю я. – Ты ведь вернулся за мной, хотя мог быть уже в коммуне.

Хорошо, что удалось сказать спасибо. Я слишком много думала об этом в последние дни, и это правда много значит для меня.

– Поступил как идиот, – отмахивается Адам, – и тебе не помог, и себе навредил.

– Не говори так, – я растерянно гляжу на пол. Нет, лучше сменить тему.

– Помнишь, – начинаю я, – ты говорил, что у тебя были причины остаться в Центре? Теперь расскажешь?

У меня есть мысли на эту тему. Я почти уверена, что дело в Алисе. Наверняка он остался из-за нее, как теперь остался из-за меня, – он на это способен. Адам молчит. Я понимаю, что причина серьезнее, чем Алиса.

– Моя сестра, – говорит Адам.

– У тебя есть сестра?

– Нина, – Адам произносит имя так тихо и бережно, словно оно хрупкое и может разбиться от тряски машины. – Она умерла.

– Мне жаль, – быстро говорю я, но это лишнее. Просто не хочется молчать.

– Когда выяснилось, что я Резистент, они поехали проверять всю мою семью, тех немногих, кто остался. Нина оказалась резистентной. Ей тогда было девять. И они привезли ее сюда, а я не знал. Узнал только тогда, когда начал лезть в дела Центра и мешать Берневу. Я был слишком любопытным, нужно было держать меня в узде. И тогда Бернев показал мне сестру. Не угрожал напрямую, конечно, но я и сам понимал: если что-то натворю, ей конец. И я вел себя так тихо, как только мог.

– Но она умерла…

– Да, однажды Агата сказала мне, что Нина уже месяц как мертва, но от меня это скрывали. Я долго добивался права увидеть ее, и в конце концов Бернев все же признал это. Я точно знаю: она погибла во время пересадки. Это был не несчастный случай или врачебная ошибка. Это было убийство. Агата все рассказала: у Нины забрали жизненно важные органы. Я часто думаю о том, кому их пересадили.

Я боюсь смотреть на Адама, боюсь увидеть его слезы и расплакаться самой. Но он не плачет. Смотрит в одну точку: должно быть, вспоминает.

– Я понимаю, каково тебе, – наверное, зря я это сказала. Адам ведь не знает про Ангелину. Тем более, мы с ней едва знакомы, а Адам знал и любил свою сестру. Но я знаю, как это, когда умирает близкий человек. Я потеряла мать, отца и подругу; каждый раз от сердца словно отрезали кусок. Со временем оно затянулось рубцами, но все еще болит каждый раз, когда я вспоминаю о них. Но я не знаю, как это – остаться совсем одной. А Адам знает. Я чувствую, что должна что-то сделать или сказать, что-то важное, что утешит нас обоих. Но на языке – ни одного толкового слова, одни банальности вроде «я очень сожалею».

Машина тормозит. Мы у Стены.

Выпрыгиваю из машины. Нога отзывается слабой болью, рюкзак бьет по заду. Адам настаивает на том, чтобы нести тяжелую сумку.

Охрана окружает нас тесным кольцом, разве что пистолеты к головам не приставляют. Лязгают замки, с грохотом открываются исполинские ворота; взгляду открывается пустошь и скалы вдалеке. Вот мы и покинули Пентес.

Здесь все охранники, кроме троих, оставляют нас, но ясно, что мы будем идти под прицелом. Нам еще предстоит решить, как мы уложим этих парней. Будь среди охранников наши друзья, можно было бы как-то договориться, но эти ребята – совсем незнакомые, в масках, закрывающих рот и нос.

Так непривычно снова ступать по земле, свободной от асфальта, сухой, потрескавшейся, с торчащими тут и там пучками светлой травы. Я все время поглядываю на Адама, жду, когда он что-нибудь скажет или подаст сигнал. Но его взгляд прикован к скалам, к тому перелазу, по которому мы карабкались во время экспедиции.

Над скалами показывается темноволосая голова Агаты. Я не спускаю с нее глаз: жду, что нечто случится в следующее мгновение. Но ничего не происходит. Агата просто спускается на веревках, касается земли, отстегивает ремень. На ней форма службы охраны: должно быть, стащила ее из Центра перед побегом. Мы ускоряем шаг, она тоже. Я стараюсь не оглядываться, но по топоту за спиной и так ясно, что охранники идут прямо за нами, шаг в шаг. А у Агаты, кажется, даже оружия нет. Как мы разберемся с тремя вооруженными мужчинами?

Лицо Агаты выглядит гораздо лучше, чем во время нашего последнего разговора. Синяки еще не сошли, но побледнели, ссадины затянулись. Нельзя позволить, чтобы ее снова вернули в Центр и избили.

Дыхание убыстряется; я чувствую, вот-вот что-то произойдет. На этот раз я готова.

Мы встречаемся. Агата устало улыбается, чуть склонив голову.

– Ну, что же, – начинает она, но наш охранник перебивает ее:

– Давайте, не задерживайтесь.

Агата пожимает плечами и начинает обходить нас с Адамом. Медленно-медленно. А потом все происходит так быстро, что я не успеваю сориентироваться. Сначала кто-то хватает меня за руку, очень крепко, до боли. Железные пальцы впиваются в плечо, я инстинктивно пытаюсь вырваться, рвусь вперед, но этот кто-то оказывается очень сильным, да еще застал меня врасплох. Мощным рывком он дергает меня назад, прижимает к себе и обхватывает шею. Мне тяжело дышать, на глаза тут же наворачиваются слезы, и я отчаянно дергаюсь, цепляюсь за руку, сжимающую мое горло, но от этого только хуже; я словно зверь, загнанный в ловушку.

– Успокойся, – с натугой говорит охранник. Может, я и смогу вырваться, но для этого нужно перестать паниковать. Чуть расслабляюсь и перестаю вырываться, чтобы сделать полный вдох.

В этот момент я вижу, как над скалой появляются темные точки, а затем – три красные вспышки. Кто-то стреляет. Опускаю взгляд. Агата бежит куда-то в сторону, за ней – еще один охранник. Пару секунд спустя он падает, сбитый с ног Адамом, и оба катятся по земле. Адам тщетно пытается отобрать у охранника оружие, но тот явно сильнее. Скоро Адам лежит на земле лицом вниз, а к голове его приставлен ствол винтовки. Стрельба прекращается: люди наверху могут попасть в нас, и они не рискуют. Взгляд мечется вверх-вниз, я все надеюсь, что повстанцы сейчас сделают что-то необыкновенное: используют супероружие или целой армией обрушатся со скал. Но нет: кажется, их всего трое, и они бессильны, пока могут попасть в нас. Бернев не играет по правилам. Я тоже не собиралась, но теперь это не имеет значения: меня снова схватили и снова запрут. И теперь не будет никаких шансов вызволить Адама или сбежать самой.

Делаю последнюю попытку вырваться. В какой-то момент почти выходит, но потом меня снова хватают за руки. Я падаю, меня волочат по земле. Боковым зрением я еще схватываю отчаянно рвущегося из рук сразу двоих охранников Адама, но потом мне на голову надевают душный пакет.

Наверное, я опять плакала от злости и бессилия, пока нас вели к Стене и запихивали в машину. Свобода была так близко, что ее можно было вдохнуть, но все снова разрушено, – только теперь нет даже надежды, что мы снова что-нибудь придумаем и выпутаемся. Бернев упустил Агату, теперь никаких обменов не будет. А что будет с нами? Мы с Адамом больше не ценные пленники, мы теперь ничего не значим.

С меня стаскивают пакет, я судорожно вдыхаю, словно из реки вынырнула. Руки связаны, но не слишком туго: теперь никто не боится, что мы сбежим, ведь мы опять в городе. Встречаюсь взглядом с Адамом. Сказать нечего, да и не хочется говорить. Я думаю только о том, скоро ли увижу Адама еще раз и увижу ли вообще. За время в пути я успеваю придумать несколько сумасшедших планов побега и понять, что все они бесполезны. Когда нас вытаскивают из машины и ведут в корпус, я надеюсь увидеть Бернева, просто заглянуть в его глаза и увидеть там разочарование. Он упустил Агату, а она была ему нужна больше, чем кто-либо другой. И упустил по своей вине, из-за глупости и жадности. Хотел получить всех – что ж, ничего не вышло. Но Бернева нет ни в коридорах, ни в палате, где нас запирают, – меня и Адама вместе.

Эта палата не похожа на предыдущую. Здесь моих вещей нет, да и вообще ничего нет, кроме двух кроватей и дверки, ведущей в туалет. Комната тесная и мрачная, ее освещает лишь тусклая лампочка под потолком, а окно будто заклеено чем-то снаружи. Я сажусь на кровать, пытаюсь привести мысли в порядок. Нас переселили сюда не просто так. Это может значить только одно: нам осталось недолго. Зачем тем, кто скоро умрет, личные палаты? Меня трясет, как в ознобе, я обнимаю себя руками, чтобы согреться. Где-то внутри меня голос воли продолжает твердить: думай, действуй, ищи варианты! Но сложно заставить себя поверить, что это еще не конец. Я чувствую, как Адам садится рядом со мной, как его рука ложится мне на плечи. Еще недавно это заставило бы меня задохнуться от смущения, но сейчас сил на эмоции просто не осталось. Я молча склоняю голову на плечо Адама и замираю, опустив веки. Пусть все закончится так, но я хотя бы не одна.

Не знаю, сколько времени прошло, – может, часов пять. Никто не приходит к нам и ничего не объясняет. Что будет дальше? Что с нами сделают? Я могла бы поговорить об этом с Адамом, но он растерян не меньше меня, у него нет ответов. К тому же я не хочу знать. Впервые за много недель я ничего не чувствую. Даже не ощущаю себя как себя. Невозможно понять, где заканчиваюсь я и начинается ничто. Может, мои чувства просто отмерли после всего, что я пережила? Если это так, будет легче встретить конец.

Адам поднимается на ноги, делает круг по палате. От него, в отличие от меня, исходит сила и энергия. Он ищет выход. Только что мы можем сделать? Заключить с Берневым новую сделку? Нам больше нечего предложить взамен. Попытаться сбежать? Единственный путь – окно, но оно зарешечено. И я устала. Устала что-то придумывать, устала принимать решения, устала надеяться, в конце концов. Наверное, мне стоило распрощаться с надеждой в тот момент, когда я узнала о Резистентности. Гарри тогда сказал: мы все станем лабораторными крысами. Он был прав с самого начала!

За окном темнеет, и я понимаю, что прошло гораздо больше времени, чем я думала. За день нас ни разу не покормили. Зачем тратить продукты на тех, кому недолго осталось? Я ложусь и вытягиваюсь на кровати. Посплю, пока есть возможность. Здесь холодно. Когда Адам сидел со мной рядом и обнимал за плечи, было гораздо лучше, но я не стану просить его вернуться. Не время для этого.

В палате совсем темно. Я слышу, как Адам устраивается на своей кровати. Кажется, мы оба не проронили ни слова в этой комнате.

– Доброй ночи, – говорю я.

– Доброй ночи, Вероника.

Засыпаю, думая о том, что эта ночь может быть последней.

Просыпаюсь от грохота.

По привычке вскакиваю с кровати, вижу, что Адам тоже на ногах. Темно, его силуэт едва различим.

– Что такое?

– Окно, – шепотом отвечает Адам.

Я присматриваюсь. К решетке снаружи прикреплен крюк для скалолазания. От него и шум.

– Что происходит?

– Кажется, у нас еще остались здесь друзья, – шепчет Адам. Не представляю, кто может помочь нам. Ангелина? Неужели поняла, что я была права?

Снова грохот, крюк дергается, но решетка не двигается с места. Еще рывок – и она слетает с окна, исчезая где-то внизу.

– Давай! – командует Адам. Бросаюсь к окну, распахиваю его. Второй этаж – не так уж плохо, была я и повыше. Вылезаю ногами вперед и, чуть повременив, прыгаю. Я как-то забыла о ноге за день – что ж, она напоминает о себе. Боль огнем прожигает кость, но я сдерживаю крик. Но куда сильнее, чем острая боль, меня поражает то, что я вижу.

Крюк привязан к автомобилю. Дверца машины открыта, и видно, кто за рулем. Черные, как смола, волосы, татуировка на всю руку…

– Алиса! – поражаюсь я громким шепотом.

– Заткнись и лезь в машину.

Впервые я рада видеть Алису. Впервые я готова слушаться ее без всяких вопросов. Вслед за мной на землю спрыгивает Адам. Я замечаю его секундное замешательство, когда он видит лицо Алисы, и ее довольную ухмылку. Что ж, если Алиса хотела нас удивить и застать врасплох, она выбрала отличный способ.

Странно, что никто в Центре не слышал грохота решетки и шума мотора. Двор пуст. А как же камеры?

Я влетаю на заднее сиденье, захлопываю дверцу и перевожу дыхание. Через окно видно, как Адам о чем-то спорит с вышедшей к нему Алисой. Спорит недолго. Затем садится на водительское сиденье.

– Она что, не едет? – поражаюсь я.

– Нет, – отрезает Адам и жмет на газ. Я растерянно оглядываюсь на Алису, вижу только ее спину, исчезающую за углом. Почему она не пошла с нами? Если камеры засекли, что она нам помогла, ей конец. Правда, вопрос, почему она вообще нам помогала, волнует меня больше.

– Как ты собираешься выехать из Центра? – я поворачиваюсь к Адаму.

– Как-нибудь прорвемся.

Ответ не в его стиле; я привыкла, что у Адама есть план, а вот «будь что будет» – скорее моя фраза. Но выбора нет. Хорошо, что он хотя бы умеет водить, я-то газ от тормоза не отличаю.

– Сзади маски, надень сама и дай мне, – командует Адам. Позади сидений целая куча разных вещей, видимо, собранных Алисой. Я нашариваю рукой две маски – их обычно носят охранники. Вряд ли они нам помогут, особенно мне, с моими рыжими волосами, которые так и кричат: вот она – Вероника! Но маску я все же надеваю.

Мы приближаемся к центральным воротам. Охрана на месте, я вижу их издалека. Двое парней с пушками. Наши шансы – примерно один к ста, но минуту назад мы и не надеялись, что выберемся из палаты.

У ворот Адам тормозит. Парни тут же подходят к нам и склоняются к машине. У обоих лица закрыты масками, видны одни глаза, как и у нас. Я замираю.

– Нам нужно проехать, – сообщает Адам не своим голосом.

– Кто вы, с какой целью? – спрашивает охранник, и я узнаю голос Олега.

– Предъявите карточку, пожалуйста, мы не слышали ни о каких ночных выездах, – добавляет второй парень.

– Минуту, – протягивает Адам и делает вид, что роется в карманах. Сейчас они поймут, что это мы, сейчас вызовут остальную охрану, и тогда всему конец. И я решаюсь.

– Олег, – подаю голос с заднего сиденья и снимаю маску. Олег озадаченно глядит на меня; медленно осознает, с кем говорит.

– Вероника… так ты жива?

– Помоги! Нужно бежать отсюда, срочно!

Его лицо почти полностью закрыто маской, но я вижу, как он хмурится, как колеблется, принимая решение. Его напарник уже тянется к своей рации… и получает по руке, а затем в живот. Олег действует так быстро, что бедный парень не успевает подумать. Напоследок Олег с жутким глухим звуком бьет напарника по голове прикладом винтовки, и тот затихает.

– Прости, – выдыхает Олег. Да, охранник точно этого не заслужил. Как и мы все, впрочем.

Олег исчезает где-то в будке, и ворота начинают раздвигаться. Мы дожидаемся, пока Олег вернется и запрыгнет в машину, и Адам жмет на газ со всей дури. Теперь, конечно, все уже засекли наш побег, но это не имеет значения. Нам остается одно: гнать что есть мочи и надеяться, что с охраной у Стены повезет так же.

– Вы оба живы, – Олег качает головой, стягивая с себя маску.

– Вам сказали, что мы погибли?

– Да, мы были уверены в этом. Господин Бернев сказал, что Адама убили мятежники, а ты погибла при взрыве. Это просто сумасшествие какое-то!

– Спасибо, что поверил мне. И что помог сбежать.

– Как не поверить, если видишь воскресших мертвецов. Сразу стало ясно, что нам набрехали. Но куда, блин, мы едем?

– На свободу, – выдыхаю я.

Полчаса назад я была заперта в тесной темной палате и ждала если не смерти, то жестоких кровавых опытов, а теперь трясусь в автомобиле вместе с Адамом и Олегом. Последний шокирован даже больше меня. Он-то обо всех этих планах и побегах не знал. Из его сбивчивого рассказа я узнаю, что ребята в Центре не слышали ни слова правды. Они все еще считают, что мы мертвы, а мятежники не смогли ворваться в Центр. О том, что эти мятежники – люди из-за Стены, им тоже не сказали. Но те, у кого в голове не пусто, и сами начинали подозревать неладное. Олег в том числе.

– Гарри тоже там? – расспрашивает он.

– Да, он смог сбежать, и Ник тоже! – заверяю я. – Они живы и сейчас в безопасности.

– И Ната?

Зияющая дыра в сердце напоминает о себе.

– Нет, Олег. Ната умерла.

– Это ведь не… ты?

– Нет! – слишком резко вскрикиваю я. – Нет, это ложь. Я хотела спасти ее.

– Прости. Без обид, просто нам так сказали.

– Я рада, что ты с нами.

– Я тоже. Наверное. Как там – за Стеной? Уныло?

– Нормально. Нет, правда, есть даже очень красивые места, – вздыхаю я, вспоминая рисунки Адама. Попасть бы еще за Стену.

Не знаю, откуда Адам знает дорогу, я даже не задаю ему вопросов. Мы едем долго, гораздо дольше, чем ехали от Центра до ворот. Как мы переберемся через Стену? Что будем делать с колючей проволокой?

– Посмотри вещи, – просит Адам, не поворачивая головы. Я с трудом вытаскиваю из-за сидений большой рюкзак, винтовку, пистолет.

– Это все Алиса достала?

– Да.

– Почему она спасла нас? Почему не пошла с нами?

Я наблюдаю за лицом Адама в зеркало заднего вида.

– Тебе стоило спросить у нее самой, – он поднимает брови. – Никогда ее не понимал. Она узнала, что мы здесь, и сумела подготовить все за один день.

Я открываю рюкзак. Там немного еды, нож, большие ножницы, теплая куртка, спальный мешок. Все рассчитано на одного. Она хотела спасти Адама, не меня. Мне просто повезло, что нас заперли вдвоем. Даже если так – почему она это сделала? В день нашего знакомства Алиса назвала Адама козлом и потом отзывалась о нем плохо. Неужели и правда все еще любит его? Что же, если так, это нас спасло.

Мне хочется спать. Тряска, удобное сиденье и полутьма действуют как снотворное, глаза уже начинают слипаться. А ведь мне еще предстоит перелезть Стену, дойти до скал и перебраться через них. Да и потом спать не придется: слишком опасно. Нужно будет двигаться вперед, пока не найдем подходящее место… а куда потом? Как искать коммуну? Впервые я понимаю, что даже понятия не имею, где она расположена.

Мы останавливаемся у самой Стены, но в какой части города – понятия не имею. Здесь машину придется бросить.

– Где мы? – Олег оглядывается. Вокруг – ни души, нет ни домов, ни дорог. Похоже, глухая окраина. Вдалеке видна дымящаяся труба какого-то завода.

– Здесь нас никто не заметит, – отвечает Адам, забирая вещи с заднего сиденья. Он отдает пистолет мне, а сам забирает винтовку. Потом забрасывает веревку с крюком на Стену.

– Как же проволока? Тебя током убьет!

– Вряд ли ток подается сюда. Я сейчас ее разрежу, – Адам показывает ножницы, а затем сует их в карман. Я подсвечиваю ему путь; руки трясутся от волнения. Я уже это проходила: Адам уже перелезал стену, и я ждала внизу. Чем это закончилось? Пулей в моем колене. Но вот Адам наверху, его почти не видно, слышно только щелканье ножниц.

– Чисто, – говорит он сверху. Олег жестом пропускает меня вперед. И я карабкаюсь, несмотря на боль в ноге. Я уже научилась жить с ней.

Рука Адама появляется из темноты, хватает меня и втягивает наверх. Вот и все. Помогаем Олегу подняться за нами, затем спускаемся – уже гораздо быстрее и легче, чем поднимались. Второй раз за сутки я покидаю Пентес. Только на этот раз не вернусь ни за что.