Глава девятая
Суд. Приговор. Казнь

Итак, морской министр адмирал Григорович решает произвести замену командиров на крейсере «Аскольд» в самый напряженнейший момент на этом корабле. Разумеется, что решение о замене Иванова на Кетлинского было принято значительно раньше, еще до попытки взрыва корабля. Однако логика подсказывала, что по справедливости, Григоровичу следовало бы дать именно старому командиру разгрести свои «авгиевы конюшни», а только потом уже отправляться в Россию за адмиральскими эполетами. Возможно, мне возразят, что все диктовалось военным временем. Может быть, все обстояло именно так, но, учитывая обстоятельства самого назначения Кетлинского на должность командира «Аскольда», невольно возникает подозрение, что за лихорадочной торопливостью отправки Кетлинского в Тулон именно после попытки взрыва, крылась изощренная месть морского министра любимчику адмирала Эбергарда.

В результате этой весьма изощренной интриги, ничего не подозревавший Кетлинский, едва прибыв на крейсер, сразу должен был решать проблемы, о наличии которых еще сутки назад он даже и не подозревал. Я просто уверен, что выезжая во Францию, капитан 1 ранга Кетлинский полагал, что все вопросы, связанные с попыткой взрыва на корабле (если министр вообще удосужился ему об этом рассказать), последующим расследованием и судом уже решены до него. По крайней мере, из воспоминаний адмирала Григоровича следует, что он ни в какие тонкости этого весьма серьезного вопроса вновь назначаемого командира не посвящал. Уверен, это было сделано специально, чтобы удар по «любимцу Эбергарда» получился более весомым. Если это так, то месть Григоровича вполне удалась. Удар по Кетлинскому был действительно нанесен весьма неслабый. Теперь именно он должен был утверждать (т. е. конфирмировать) решение корабельного суда и, следовательно, нести всю ответственность за чужие ошибки и просчеты. Что касается капитана 1 ранга Иванова, то он, несомненно, был безмерно счастлив тому, что столь легко отделался от грозивших ему серьезных неприятностей и, прежде всего, от участия в утверждении неизбежного смертельного приговора участникам диверсии.

Прибыв на «Аскольд», Кетлинский начал свою деятельность в должности командира крейсера именно с изучения обстоятельств попытки взрыва. Состав суда над арестованными матросами назначал еще Иванов, но Кетлинский, которому теперь предстояло расхлебывать всю заваренную до него кашу, попросил для объективности включить в состав суда возможно больше офицеров со стороны, вполне справедливо считая, что аскольдовские офицеры будут недостаточно справедливы. Особенно он просил о назначении председателем суда представителя нашей военно-морской миссии во Франции инженер-механика капитана 2 ранга Пашкова, считавшегося в военно-морских кругах «красным» и «неблагонадежным». Кетлинский искренне полагал, что взрыв не имеет отношения к политике и поэтому разбираться в его обстоятельствах должны люди, не склонные все связывать с «крамолой». По этой же причине в состав суда назначили и лейтенанта Мальчиковского, пострадавшего в свое время в 1905 году за свои левые политические убеждения.

В том, что судьи не были предвзяты следует то, что из 8 привлеченных 4 были оправданы. Любопытно, что матрос П.М. Ляпков не только отрицал свою вину, но и яростно обвинял осужденных, утверждая, что взрыв был организован «по указанию немцев, не иначе как с их науки».

Здесь я соглашусь с В. Кетлинской и не соглашусь с профессором В. Тарасовым, который в своей работе «Борьба с интервентами на Мурмане в 1918–1919 гг.» бездоказательно объявил, что на «Аскольде» засудили наиболее ненавистных офицерам самых революционных матросов.

Отметим и то, что все 4 осужденных имели самое непосредственное отношение к артиллерийскому погребу, в котором готовился взрыв, ни о какой-то особой революционности осужденных не было и речи. Если уж называть вещи своими именами то самым первым революционером на «Аскольде» был унтер-офицер Самохин, которого никто и не думал привлекать к суду. Самохин был просто списан в Архангельск в числе многих других недисциплинированных матросов, как неблагонадежный, но не как пособник диверсантов.

Суд состоялся с 10 по 12 сентября, проходил он на «Аскольде». Окончательный состав Особой комиссии был таков: председатель – инженер-механик капитан 2 ранга Пашкова, член комиссии – старший лейтенант Назимов. Оба эти офицера были присланы из Парижа военно-морским агентом (атташе). Кроме этих офицеров членами комиссии были назначены офицеры «Аскольда» – лейтенанты Мальчиковский, Якушев и Черемисов и Штайер. Последний исполнял обязанности делопроизводителя

Привлечен к участию в суде был и старший лейтенант Петерсон. В качестве свидетелей со стороны командования выступали штрафной матрос Пивинский, а так же фельдфебели Ищенко, Скок и Михальцов. На следствии и на суде было оглашено, что «революционная организация» была подкуплена немецкими шпионами и ставила своей задачей взорвать корабль.

На судебном следствии из опроса свидетелей, из ознакомления с местом преступления и вещественными доказательствами суд признал, что поджог и взрыв на крейсере был произведен умышленно и лишь по счастливой случайности артиллерийский погреб не взорвался, и корабль не погиб со всем личным составом. Помимо этого суд нашел, что подсудимые матросы Захаров, Бешенцев, Шестаков и Бирюков «несомненно, вполне изобличаются в том, что пытались взорвать крейсер».

Улики – наличие поддельного ключа к погребу, вывинченные ударные трубки, шнур, свеча, спички и нахождение всех четырех обвиняемых в наиболее безопасных местах на корабле в бодрствующим состоянии были против обличали их. Кроме этого обвиняемые так и не смогли внятно объяснить, почему они не спал и почему находились одетым, там, где их обнаружили.

Суд признал, что взрыв был устроен «с целью уменьшения боевой силы нашего флота и из побуждений материального характера, т. е. за деньги, которые были предложены оставшимися суду неизвестными лицами на берегу».

Заседавший в течение двух дней суд признал подсудимых матросов Захарова, Бешенцева, Шестакова и Бирюкова виновными и приговорил их «к лишению всех прав состояния и смертной казни через расстреляние». Подсудимых матросов Сафонова, Терлеева, Бессонова и Ляпкова суд оправдал «по недостаточности их участия» во взрыве. Участие в организации взрыва матроса Андреева осталось не доказанным. Никто из подсудимых виновным себя не признал.

После суда осужденные попросили привести матроса Княжева, говоря, что он – действительный виновник. Впоследствии на следственной комиссии 1917 года капитан 1 ранга Кетлинский показал следующее: «Когда ночью суд вынес свой приговор, и мы все ушли, приговоренные потребовали меня и просили позвать к ним (матроса) Княжева. Я разрешил, и в каземате № 6 у пушки № 19 произошло свидание. Я отлично помню их лица и, главное, глаза. Обвиненные впились глазами в Княжева и сказали: «Сознавайся, Алеша!» Княжев ответил: «Мне не в чем сознаваться». На повторное их убеждение, он ответил: «А вам разве это поможет?» И отвернулся. Это все. Этот разговор, в котором больше говорили глаза, произвел на меня впечатление, что Княжев был или главным, или подговорил их, но не пойман. Они же были исполнители. Мне предстояло конфирмировать приговор».

Рассказу Кетлинского я верю. В данной истории он был лицом незаинтересованным, так как прибыл на крейсер уже после происшедших событий. В своих показаниях Кетлинский недвусмысленно говорит о вполне организованной группе заговорщиков, которая имела и свою иерархию. Причем Кетлинский дает понять и то, что расстреляны были рядовые исполнители, а Княжев (вполне возможно, осуществлявший за этими исполнителями контроль) и те, кто руководил Княжевым ушли от наказания, так против них не было никаких доказательств.

Теперь, когда суд бы закончен и судьи вынесли свой вердикт, слово было за Кетлинским. Ему, как командиру корабля, находящегося в отдельном плавании, предстояло утвердить приговор суда.

Возникает вопрос, а почему, Кетлинский, получив косвенную информацию о причастности к диверсии матроса Княжина, не отменил решение суда и не назначил доследование. Причина такого поведения командира «Аскольд а», на мой взгляд, к роется в том, что Кетлинский был весьма раздражен тем, что командование столь известным кораблем, как «Аскольд», ему приходится начинать со смертельных приговоров. Дело для него и для судей было уже, в общем-то, достаточно ясным. Больше копаться в этом деле, чтобы вынеси еще один-два смертных приговора, у него не было ни желания, ни, и это самое главное, времени. Надо было как можно быстрее заканчивать «диверсионное дело», заканчивать ремонт и уходить в Мурманск, ведь война была в самом разгаре и, следовательно, надо было воевать, а не заниматься бесконечными расследованиями.

Авторы книги крейсер «Аскольд» В.Я. Крестьянинов и С.В.Молодцов пишут: «Кетлинскому предстояло утвердить приговор. Будучи противником смертной казни, а одно время даже толстовцем, он мучительно колебался. Но люди, решившиеся за деньги взорвать свой крейсер, на котором спали 500 человек их же товарищей, представлялись Кетлинскому зверями. Продумав над приговором всю ночь, он принимает решение…»

13 сентября командир «Аскольда» выносит свой окончательный вердикт: «Представленный мне на конфирмацию приговор суда Особой комиссии по делу о взрыве, коим матросы Захаров, Бешенцев, Шестаков и Бирюков признаны виновными и приговорены к расстрелу, я в силу предоставленного мне права утверждаю. Приговор предлагаю привести в исполнение в законный срок – немедленно. 13 сентября 1916 г. Командир крейсера «Аскольд" капитан 1 ранга Кетлинский».

Таким образом, уже на третий день после своего приезда в Тулон Кетлинский был вынужден утвердить смертные приговоры для четверых матросов, выполнив указание Григоровича о наведении строжайшего порядка на вверяемом ему крейсере, всеми доступными ему способами.

Конечно, при этом Кетлинский не мог себе и представить, что когда-то наступит время, когда пострадавшая сторона – команда – потребует от него отчета. Надо иметь в виду, что в дни работы суда корабль готовился к выходу из дока и вновь прибывший командир был вынужден затратить много времени на осмотр корпуса и уделить максимальное внимание быстрейшему завершению ремонта, так как имел приказание, как можно скорее, идти в Мурманск.

Известный историк флота М.А. Елизаров пишет относительно возможной мотивации поведения Кетлинского при утверждении приговора следующее: «К.Ф. Кетлинский, будучи назначенным новым командиром на “Аскольд”, прибыл на корабль, когда расследование там уже закончилось. Он фактически лишь только утвердил приговор, имея, впрочем, основания и возможность задержать его исполнение. К.Ф. Кетлинский стремился быстрее вывести корабль в море».

Таким образом, с большой долей вероятности можно утверждать, что быстрая конфирмация смертного приговора Кетлинским была вызвана военной необходимостью. Отмена приговора суда, грозило вылиться в долгую переписку между Тулоном и Петербургом и дальнейшие разбирательства. Вспомним, что шла тяжелейшая кровопролитнейшая война, и вновь назначенный командир горел желанием, как можно быстрее ввести свой корабль в боевой строй. Такая позиция Кетлинского кажется мне достаточно логичной. Ну, а кроме этого, я полагаю, что Кетлинский не пропустивший ни одного заседания суда и вникнувший во все детали диверсии в артиллерийском погребе крейсера, пребывал в твердой уверенности, что следователями изобличены истинные виновники происшедшего, которые и должны получить по заслугам.

Еще раз напомним, что в самом разгаре была кровопролитнейшая война и подкупленные германскими агентами матросы, готовивший гибель боевого корабля и сотен своих боевых товарищей, были не только для Кетлинского, но и для офицеров и подавляющей части матросов «Аскольда» врагами. Ну, а врага на войне надлежит уничтожать, иначе он сам уничтожит тебя. Последнее чуть было и не произошло на «Аскольде». В целом же, согласимся, что в сложившейся ситуации Кетлинский поступил так, как поступил бы на его месте любой другой офицер российского флота, не лучше и не хуже.

14 сентября капитан 1 ранга К.Ф. Кетлинский телеграфировал в Петроград о назначенной наследующее утро казни. На это заместитель морского министра ответил: «Задержите исполнение приговора». Но это распоряжение министра почему-то выполнено не было.

Вот как оценивал данную ситуацию с телеграммой в своих воспоминаниях сам адмирал Григорович: "На крейсере «Аскольд» в Тулоне вследствие распущенности личного состава произошли беспорядки, было даже покушение взорвать офицерскую кают-компанию, что не удалось, к счастью, привести в исполнение. Виновные разысканы, преданы суду и приговорены к смертной казни, о чем мне было доложено начальником Морского генерального штаба. Я телеграфировал в Тулон не приводить приговор в исполнение, тем не менее, капитан 1 ранга Кетлинский это исполнил. Виноваты же в учинении беспорядков были не только подсудимые, но также и те, кто допустил на крейсере развратную жизнь…»

Таким образом, Григорович задним числом упрекает Кетлинского за то, что тот не исполнил его указания отменить казнь, но в то же время виновными, наряду с казненными диверсантами, министр считает и старого командира крейсера Иванова 6-го, хотя и не называет при этом его конкретной фамилии. Впрочем, обвинение старого командира в «допущении на крейсере развратной жизни», как оказалось, нисколько не помешало тому же морскому министру в самое ближайшее время подписать представление императору на получение Ивановым 6-м контр-адмиральского чина.

Не прост, ох, не прост был морской министр Иван Константинович Григорович!

В истории с неисполненной телеграммой вообще много непонятного. Если заместитель (товарищ) морского министра шлет от имени министра столь категоричную телеграмму, то командир «Аскольда» был обязан ее выполнить. Но ведь он ее не выполнил! Если все обстояло именно так, то получается, что кровожадный Кетлинский сознательно нарушил приказ самого министра, причем в столь серьезном вопросе, как казнь четырех человек. За это его должны были бы в обязательном порядке наказать, причем, наказать серьезно. Порицание в написанных годы спустя воспоминаниях не в счет. В реальности же никакого наказания Кетлинскому почему-то не произошло. Почему? Чтобы однозначно ответить на этот вопрос, надо иметь на руках бланк отправленной из Петербурга телеграммы с точным временем ее отправки, а так же контрольный бланк принятой телеграммы на «Аскольде» с росписью командира об ее прочтении и с проставленным временем ее получения и последующего прочтения. Только тогда мы сможем однозначно заявить, нарушил сознательно приказ министра капитан 1 ранга Кетлинский или нет.

На мой взгляд, телеграмма из Петрограда была отправлена уже задним числом, т. е. формально, как бы еще до начала казни, но уже с таким расчетом, чтобы ее на «Аскольде» не успели, ни получить, ни ознакомиться и тем более не успели бы принять соответствующие меры. Это, по крайней мере, объясняет тот факт, что никаких претензий к Кетлинскому относительно нарушение им распоряжения министра так и не последовало. Думается, что, будучи весьма неглупым человеком, Кетлинский предусмотрительно сохранил при себе бланк полученной телеграммы с пометкой времени ее получения и поэтому впоследствии всегда мог аргументировано доказать, что данная телеграммы была получена им уже после того как казнь произошла. Этой версии придерживаются и авторы книги «Крейсер «Аскольд» В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов, утверждающие, что телеграмма пришла в Тулон вообще лишь во второй половине дня, когда приговор уже был приведен в исполнение.

Но почему телеграмма была отправлена с таким опозданием? Как знать, может быть, это было сделано сознательно, чтобы еще больше подставить бывшего флаг-капитана Черноморского флота. Впрочем, все могло быть и куда более прозаично – причиной задержки могла быть элементарная расхлябанность и неисполнительность чиновника, отвечавшего за отправку телеграммы. Ну, зашел в соседний кабинет, ну, поболтал с сослуживцем, ну, попил чайку, потом выкурил сигарету, а в результате смерть четырех человек, которую можно было бы предотвратить.

Необходимо отметить, что и русский военно-морской атташе во Франции был против расстрела. Впрочем, всегда легко выступать против непопулярных мер наказания, когда ты не несешь за это никакой личной ответственности.

Получив запоздалую телеграмму из Морского министерства, Кетлинскому уже ничего не оставалось, как ответить телеграммой: «Поступлено согласно закону и требованиям обстановки».

Из воспоминаний инженер-механика крейсера «Аскольд» В.Л. Бжезинского: «Помимо всего прочего проведение крайних репрессий для подавления революционного движения столкнулась с общественным мнением во Франции о поведении русских офицеров. Кетлинский, утвердив приговор о расстреле, попал в неловкое положение с вопросом о том, где и как привести его в исполнение. 13 сентября Кетлинский сообщает морскому министру особо секретно: «Обратился по делу лично к префекту вице-адмиралу Руйсу, прося разрешения привести приговор в исполнение на берегу и распять на рассвете нашей командой четырех осужденных матросов. Префект не разрешил. Он ответил так: «Позвольте мне высказать Вам откровенное мое мнение: во всей этой истории вина падает исключительно на офицеров, которые не выполнили своего долга здесь в Тулоне – я не говорю о прежней их боевой службе – которые слишком много времени проводили на берегу и веселились, нарочно затягивая ремонт, и не занимались командой. Это всем известно в Тулоне и потому впечатление от расстрела было бы ужасно. Я – человек суровый, но на удовлетворение Вашей просьбы пойти не могу и не разрешу экзекуции ни на берегу, ни в наших водах. Прошу Вас передать адмиралу Григоровичу все это, как личное мое мнение – человека, видавшего всё многие месяцы пребывания «Аскольда» в Тулоне».

Встретив такой отказ, Кетлинский и французский префект условились, что 14 сентября жандармы при участии офицера с «Аскольда» возьмут осужденных в морскую тюрьму, где они будут помещены в одиночных казематах с сохранением абсолютной тайны. Команде крейсера решили объявить, что казнь произведена французскими частями, и никто не будет знать об их существовании. Дальнейшая же учесть осуждённых будет зависеть от сношения правительств. Таким образом, намечалась фиктивная казнь на устрашение команды. Приняв предложение, Кетлинский сделал хороший жест в сторону французского общественного мнения. Однако в дальнейшем он проявил двуличие. В исполнение договоренности с префектом он послал в тюрьму доверенное ревизора Ландсберга со священником Антоновым и караульным начальник Ландсберг прочел осужденным утверждение приговора, а священник исповедовал как перед казнью. После этого Антонов с караульным начальником ушли, а Ландсберг с французскими жандармами отвел осужденных в тюрьму. Возвратившись на ожидавший катер, Ландсберг на вопрос священника ответил, что их уже расстреляли французские жандармы.

Через священника и караульного начальника весть о расстреле быстро распространилась среди команды. Таким образом, план фиктивной казни был выполнен. Однако буквально в те же часы Кетлинский информировал Морского агента в Париже об отказе префекта в предоставлении возможности выполнить постановление суда.

Морской агент, зная права командира нашего корабля во Франции, обратился за разъяснением к французскому правительству.

На следующий день вице-адмирал Руйс вызвал Кетлинского к себе и пока телеграмму своего министра, который сообщил ему, что Правительство предоставил союзным державам полную свободу применения их военных законов.

Префект применил свое запрещение в отношении выполнения приговора. Договорились, что он будет приведен в исполнение 15 сентября. Отец Петр, успел поведать многим «по секрету» о расстреле, с добавлением для сомневающихся, что сам слышал выстрелы. Он был возмущен тем, что Ландсберг обманул его. Последним ничего не оставалось, как превратить всё в шутку над попом, хотя она была неуместна…»

«Революционный мичман» В.Л. Бжезинский прибыл на «Аскольд» только в 1917 году в Мурманске и сам очевидцем событий в Тулоне не был, а свои «воспоминания» о 1916 годе писал исключительно по рассказам других и слухам. Кроме этого Бжезинский с самого начала избравший путь не корабельного инженер-механика, а члена всевозможных Мурманских ревкомов был в неприязненных отношениях с Кетлинским, который требовал от мичмана исполнения его функциональных обязанностей. В силу этого объективными «воспоминания» Бжезинского считать нельзя. При этом они наглядно демонстрируют ту весьма непростую обстановку, которая царила на «Аскольде» в дни суда и подготовки к казни.

Сама казнь происходила на форте Мальбуск. Историк О.Ф. Найда пишет о том, что, якобы, французские власти отказались от исполнения казни, которую им предлагал осуществить Кетлинский. В реальности ничего подобного произойти, разумеется, не могло, т. к. никаких оснований для привлечения французов к казни русских матросов у Кетлинского вообще не имелось. И следствие, и суд, и казнь – все это было сугубо внутренним российским делом, к которому французы не имели ни какого отношения. Как союзники, они предоставили лишь камеры для содержания приговоренных, да охраняемый форт для непосредственного проведения казни.

Для того чтобы у возможных сообщников диверсантов, из числа команды и находящихся на берегу, не возникло мысли сорвать казнь, взвод назначенных для участия в расстреле матросов был приведен на форт Мальбуск под видом назначения в гарнизонный караул. Ещё с вечера 14 сентября команда в количестве 40 человек, отобранная для операции, была изолирована в отдельное помещение и на рассвете 15 сентября отправлена на катере к форту, в котором располагалась тюрьма.

Данный факт после революции в различных исторических трудах, посвященных «Аскольду», обыгрывался, как трусость и коварство офицеров крейсера и, прежде всего, Кетлинского. Однако следует признать, что в данном случае все было сделано весьма разумно: и возможных инцидентов избежали, и матросов заранее не нервировали.

При свершении казни присутствовали старший офицер крейсера капитан 2 ранга Быстроумов, судовой врач коллежский асессор Анапов, судовой священник Петр Антонов. От французских властей присутствовал комендант Тулонского гарнизона с адъютантом и тюремный врач. Не совсем доверяя русским, французские власти предприняли собственные меры безопасности. В глубине тюремного двора на время казни был размещен взвод французской охраны – аннамитов – с пулемётами.

В 4 часа 45 минут 15 сентября 1916 года конвой французских жандармов доставил четверых осужденных из камер, где они содержались с момента окончания суда, к месту казни. Напротив них была построена расстрельная команда из 40 человек, под командой лейтенанта Корнилова при младшем офицере инженер-механике мичмане Носкове.

По прибытии на место казни начальник расстрельной команды лейтенант Корнилов обратился к команде со словами: «На нас выпала тяжелая обязанность исполнить приказ командира. Я заверил его, что мы выполним наш долг».

После этого капитан 2 ранга Быстроумов зачитал приговор. Священник исповедовал приговоренных. Затем осужденным завязали глаза, а самих их привязали к врытым в землю столбам. Матрос, привязывавший Бешенцева, по воспоминаниям очевидцев, якобы, сильно дрожал. «Чего дрожишь?» – спросил у него Бешенцев. – «Жалко», – ответил матрос. – «Раз пришли расстреливать, то расстреливайте». Старший гальванер Пакушко (дававший показания на осужденных) и еще несколько матросов заявили, что не могут принимать участие в казни. Лейтенант Корнилов взмахнул саблей. Раздались выстрелы. По некоторым сведениям стрельба началась еще до команды об этом. Не в силах стрелять, несколько человек упали в обморок, у некоторых началась истерика. Участники расстрела по-разному передавали свои переживания во время казни. Многие, по их словам, целились выше головы, другие считали, что надо укоротить мучения смертников, и стреляли в грудь и в голову. Среди матросов расстрельной команды были головокружения и даже потери сознания. Некоторые, якобы, слышали тяжелые вздохи казненных: «Господи, за что, батюшка? Братцы, невинно погибаем!»

После исполнения приговора доктор Акопов и французский врач констатировали смерть казненных.

Из доклада об исполнении смертной казни в силу приговора суда особой комиссии, назначенной приказом командира крейсера «Аскольд» от 10 сентября 1916 года за № 235, и утвержденного им приказом от 13 сентября 1916 года за № 241: «…Осужденные с завязанными глазами были привязаны к столбам. Приговор непосредственно перед казнью не читался, так как был прочитан осужденным накануне при переводе их из арестного дома в морскую тюрьму лейтенантом Ландсбергом и из-за темноты. Ровно в 5 часов по команде Корнилова был открыт беглый огонь, причем было выпущено 150 пуль. Когда огонь прекратился, взвод немедленно был уведен, судовой же врач, по удостоверении смерти осужденных, передал тела французскому врачу, расписка которого при сем прилагается».

Морской министр Григорович написал в своих воспоминаниях: «Я был против расстрела (имеется в виду именно расстрел матросов с «Аскольда» – В.Ш.), так как считал основными виновниками случившегося офицеров, и, прежде всего, старшего офицера». Однако писал свой дневник адмирал Григорович, как это хорошо известно, уже после двух революций, отсюда совершенно понятно, что ничего другого он (прекрасно уже зная обо всей последующей истории со злополучным «тулонским делом»), написать просто не мог.

А теперь зададимся вопросом: насколько вообще был применим расстрел по отношению к предателям, которые действовали в интересах неприятеля? Увы, как это не покажется жестоким, но во время войны – расстрелы, провинившихся – это обычное дело. Так было и в годы Первой Мировой войны и в годы Великой Отечественной. Практиковались расстрелы и во всех других воюющих государствах, от кайзеровской, а потом и нацисткой Германии до «демократических» Англии и США.

Война сама по себе предполагает взаимное истребление людей друг другом, кто больше и лучше истребляет – тот и победитель. Поэтому и наказание во время войны всегда было адекватным самой войне – за трусость, измену, членовредительство, мародерство и дезертирство было только одно наказание – смерть.

В день казни (15 сентября) сразу 113 матросов с «Аскольда» были отправлены под конвоем французских матросов вначале в Брест, а оттуда на союзных транспортах в Архангельск. Впоследствии было установлено, что при составлении списков высылаемых матросов руководствовались, в первую очередь, мнением кондукторов и ротного начальства, которые порой сводили и личные счеты с теми или иными матросами. Впрочем, другого варианта в кротчайшие сроки очистить «Аскольд» от корабельного «люмпена» у Кетлинского все равно не было.

Есть сведения, что некоторая часть бывших «аскольдовцев» к моменту февральской революции 1917 года сидела в плавучей тюрьме «Волхов» в Кронштадте. При этом на «Волхове» они оказались отнюдь ни в связи с их прошлой службой на «Аскольде», а за какие-то свои новые прегрешения. Этот факт еще раз говорит о том, что среди списанных с крейсера матросов было немалое количество разгильдяев и хулиганов.

Разумеется, отправленные в Россию матросы были так же раздражены происшедшим с ними. Дело в том, что на кораблях, находившихся в заграничном плавании, денежное содержание не только офицеров, но и матросов было куда выше, чем у служивших на кораблях в отечественных водах. Это позволяло матросам достаточно неплохо обеспечивать свои семьи по оставленным аттестатам. Теперь же все это прекратилось. Поэтому понять недовольство списанных «аскольдовцев» вполне можно. При этом их злость уже была направлена не только на старого командира, который и довел их до такой напасти, но и против нового, который и казнь утвердил, и их самих на вокзал под конвоем проводил. Именно тогда на Тулонском вокзале и зародились первые ростки будущей матросской ненависти к Кетлинскому, которая впоследствии сыграет столь трагическую роль в его судьбе.

Казалось бы, на этом все должно закончиться: крейсер Божиим промыслом и волею случая спасен от гибели, диверсанты выявлены и получили возмездие. Но на самом деле все главные события вокруг Тулонской истории были еще впереди. Скорый суд вызвал тихое негодование команды «Аскольда». Если после неудачной диверсии матросы сами активно помогали выявлять «поджигателей», участвовали (пусть и по принуждению) в расстреле приговоренных, то, как только все завершилось, сразу же вспомнили свои старые обиды на офицеров. Казнь матросов наслоилась на общие брожение умов на фоне общероссийской предреволюционной обстановки и созданной предыдущим командиром корабля негативной атмосферы на корабле. Да, Кетлинскому удалось репрессиями навести уставной порядок и привести корабль в должное состояние. Но на насколько времени хватит этих мер, сказать не мог никто.