Глава восьмая
Тулонское дело

Вряд ли кто из находившихся на «Аскольде» офицеров и матросов мог тогда предположить, что последовавшие вскоре события на их корабле окажут впоследствии серьезное влияние на развитие революционной ситуации в огромном российском регионе.

Здесь следует оговориться, что на стоящем в ремонте «Аскольде» артиллерийский боезапас, вопреки всем инструкциям хранился на борту корабля на своих штатных местах.

Вообще-то, на всех кораблях российского флота при постановке корабля в ремонт или в док боезапас, в обязательном порядке, сдавался в арсенал и получался обратно только при выходе корабля из ремонта. Эта практика существовала и в советском ВМФ, сохранилась она и сейчас в ВМФ РФ. Делается это по соображениям взрыво-пожаро-безопасности. Во время ремонта на кораблях личный состав задействуется на всевозможных работах, при этом практически всегда нарушается регламентированный уставом распорядок дня, как следствие этого, понижается контроль за хранением боезапаса, наконец, может быть неисправной сама система пожаротушения и система контроля за температурой и влажностью в артпогребах. Помимо этого на борту постоянно находятся и посторонние люди – рабочие и заводские инженеры, осуществляющие ремонтные работы, в том числе и с открытым огнем. Контролировать их благонадежность, и даже соблюдение ими техники пожарной безопасности тоже не так просто.

Однако на «Аскольде», несмотря на долговременный ремонт, как мы знаем, боезапас так и не был выгружен, что и создало реальные предпосылки к произошедшему инциденту. Но почему командир корабля пошел на столь вопиющее нарушение инструкций? На мой взгляд, здесь может быть лишь два варианта ответа. Первое – отказ от выгрузки боезапаса был обусловлен военным временем и тем, что, не смотря на нахождение в ремонте, «Аскольд» был включен в общую систему обороны Тулонской военно-морской базы. А поэтому в случае появления вблизи ее австро-венгерского флота должен был быть в готовности к открытию огня. Разумеется, появление австрийцев у Тулона могло рассматриваться лишь теоретически, но на войне, как на войне. Второй вариант – Иванов просто решил не утруждать себя и команду лишними (и весьма тяжелыми) работами, чтобы лишний раз не нервировать команду, а кроме этого избежать, возможно, не слишком простых переговоров с местным французским командованием об организации хранения аскольдовского боезапаса на берегу. Кроме этого командир мог таким способом пытаться экономить время для выхода крейсера в море. Ремонт в Тулоне и так неоправданно затягивался и Иванов, возможно, считал, что даже одни сэкономленные сутки будут весьма не лишними.

Факт того, что никто никаких претензий капитану 1 ранга Иванову относительно хранения артиллерийского боезапаса на борту стоящего в достаточно продолжительном ремонте корабля так и не предъявил, наводит на мысль, что все же ближе к истине является первый вариант – боезапас был оставлен на борту «Аскольда» именно ввиду военного времени.

В брошюре «Темное дело» участник событий на «Аскольде» бывший матрос крейсера С. Сидоров пишет: «Пошла полоса «подпаливания»… Офицеры не раз говорили вслух, что команда испортилась, с нею надо расправиться – это обижало и озлобляло матросов». Пишет Сидоров и о некой «гильзе в кают-компании», якобы, подброшенной туда матросами. Что это была за гильза, и зачем ее надо было подбрасывать в кают-компанию – неизвестно. Если такое действо действительно имело место, то иначе как провокацией по отношению к офицерам, это назвать нельзя. Кто-то и, в без того не простой обстановке, для чего-то старался взвинтить ее еще больше.

И опять вопрос – почему командир корабля после этих первых тревожных сигналах с «гильзой в кают-компании» так и не принял соответствующих мер? Теперь можно было, уж если не выгрузить артиллерийский боезапас.

То хотя бы принять повышенные меры безопасности к его хранению и его охране?

Объяснение этому факту у меня одно. Капитан 1 ранга Иванов 6-й уже знал о своем скором переводе на адмиральскую должность и именно потому резко ослабил контроль за ситуаций на корабле, положившись на вечный наш «авось». Ведь буквально через пару недель он должен был навсегда покинуть беспокойный «Аскольд». Но все случилось совсем не так, как мечталось без пяти контр-адмиралу Иванову 6-му.

Вот как описывает хронологию последующих драматических событий на крейсере историк Д. Заславский: «Около трех часов ночи 20 августа стоявший на дежурстве у офицерских проходов матрос Семенов услышал негромкий и глухой звук – как будто упал тяжелый предмет, или выстрелил кто из револьвера. Подошедшему в это время другому матросу Семенов сказал: «Уж не застрелился ли офицер какой-нибудь? – и тут же прибавил: – Одной собакой меньше».

На палубу выскочил полураздетый мичман Гунин.

– Что случилось?

Семенов высказал свое предположение. Пошли посмотреть в кают-компанию, там было пусто и тихо. Но дневальные тоже слышали странный и подозрительный удар. И вдруг запахло дымом. Он пробивался из закрытого люка кормового погреба со снарядами, приподняли крышку, дым повалил гуще.

Матросы засуетились, прибежал старший офицер Быстроумов, вызвали боцманов. Погреб открыли, но спускаться туда было нельзя. Стали качать в погреб воду. Полагалось бы бить немедленно пожарную тревогу; однако Быстроумов приказал не шуметь и команду не будить.

Дым вскоре рассеялся. Когда унтер-офицер Мухин, а за ним боцман Труш и старший офицер спустились в погреб, они нашли на полу осколки разорвавшегося снаряда и остатки сгоревшей швабры. Первая мысль была о самовозгорании пороха. Но дальнейшие розыски тут же обнаружили фитиль, свечу и спички; а дальше оказалось, что погреб открыт поддельным ключом, а трубки в трех снарядах вывинчены. Не было ни малейшего сомнения в умышленности взрыва. В погребе было свыше тысячи орудийных снарядов. Покушение было выполнено грубо, неумело:

при лучшей и более искусной подготовке легко мог бы погибнуть весь крейсер…

Вот описание того же события на «Аскольде» в варианте исследования историков В.Я. Крестьянинов и С.В.Молодцов: «19 августа «Аскольд»

стоял у стенки завода, носом к берегу. Вечером, как обычно, убрали плашкоут, соединяющий носовой трап со стенкой и сообщение с берегом прекратилось. Все офицеры, кроме трех и вся команда находились на корабле. После ужина и вечерней молитвы стали расходиться спать. Около 3 часов утра вахтенный матрос Ливийский, стоя под кормовой надстройкой, услышал где-то внизу глухой звук взрыва и побежал доложить вахтенному начальнику. Вестовой Рухлов, спавший у элеватора 75-миллиметрового погреба, проснулся от взрыва и упавшего на него свистка переговорной трубы, идущей в этот погреб. Слышавшие взрыв, не понимая в чем дело, стали осматривать соседние отсеки. Мичман Г.В. Майумский с комендором Н.Ф. Стецюком, спустившись в баталерское помещение, обратили внимание на приоткрытую броневую крышку люка в 75-миллиметровый погреб боеприпасов.

Приподняв крышку, они отпрянули – из люка повалил густой дым. Ситуация становилась серьезной – в погребе находились 828 снарядов и около 100 тысяч ружейных патронов. Прибежавший старший офицер Быстроумов приказал открыть кингстон затопления погреба, но вода шла медленно. Тогда стали накачивать воду в погреб брандспойтом через элеватор. Когда старший кондуктор А.Д. Мухин полез в шахту, Быстроумов остановил его: «Задохнетесь». Старший офицер пытался спуститься сам, но вынужден был выйти. Хотя на корабле имелись противогазы, в критический момент они оказались к работе не готовы. Мухин, обмотав лицо полотенцем, полез в шахту и успел заметить, что дверь погреба открыта. Большего разглядеть не удалось. Когда дым немного рассеялся, Мухин снова спустился в погреб, и на этот раз увидел, что горят швабра и веники. На палубе лежала разорванная гильза 75-миллиметрового патрона, два патрона с вывинченными ударными трубками (капсюлями), три ударные трубки, ключ для их вывинчивания, а неподалеку полурастоптанная свечка и обгоревшая спичка. Спустившийся в погреб Быстроумов и еще несколько человек при более подробном осмотре обнаружили, что в беседках повреждены 9 патронов, причем из одного торчал порох. На переборке и палубе были видны две вмятины, как выяснилось позже, от удара снаряда. Сам же снаряд, вылетевший из гильзы и неразорвавшийся, лежал под беседками. Вылезая из погреба, Мухин увидел в вентиляционной трубе замок от погреба со вставленным ключом. Старший офицер предположил сначала, что взрыв произошел от самовозгорания старого пороха (выделки 1904 года) и приказал вручную выгружать боеприпасы на верхнюю палубу. Но температура в погребе была нормальной. Приглядевшись, Быстроумов обратил внимание, что у разорвавшейся гильзы резьба для ввинчивания ударной трубки цела. Он попробовал ввернуть одну из найденных трубок в гильзу, и оказалось, что она легко ввинчивается. Если бы взрыв произошел от самовозгорания пороха, ввернуть трубку было бы нельзя. Быстроумов приказал собрать все предметы, наводящие подозрение на умышленный взрыв.

На другой день весь корабль только и говорил о ночном происшествии. Обсуждали, кто же мог это сделать. Кто-то вспомнил, что однажды, сидя в одном из баров Тулона, комендор П.М. Ляпков, изрядно выпив, сказал, что ему предлагали 20 тысяч рублей за взрыв крейсера.

Кроме этого, 21 августа, во время выгрузки боеприпасов с «Аскольда» на баржу (от греха подальше решили боеприпасы с крейсера убрать), гальванер П.Ф. Пакушко заметил, как все тот же Ляпков неожиданно самовольно ушел с баржи на корабль и что-то спрятал в свой рундук. Бдительный Пакушко через своего приятеля М.И. Седнева немедленно сообщил об этом случае старшему офицеру. Однако при проверке оказалось, что Ляпков ходил за рукавицами.

По свежим следам уже утром после взрыва, были арестованы 28 человек. Реальных обвинений против них не было. Просто, боясь повтора диверсии, командир корабля решил изолировать от команды всех наиболее недисциплинированных и неблагонадежных, по его мнению, матросов. Всех их временно заключили под стражу в кормовой кубрик. Разумеется, с юридической точки зрения это было вопиющим самоуправством. Однако, принимая во внимание реальную ситуацию на корабле, стоит согласиться с тем, что мера эта была в определенной мере оправданная, хотя и вынужденная.

Приказом командира корабля Иванова 24 августа была назначена следственная комиссия «по делу о покушении на взрыв крейсера в 3 часа 20 августа 1916 года». Председателем комиссии назначался военно-морской следователь подполковник Найденов и членами Петерсен, Ландсберг и Булашевич.

Ведение следствия было значительно облегчено тем, что на борту крейсера, волею случая, уже достаточно продолжительное время находился весьма квалифицированный профессиональный юрист – следователь подполковник Найденов. За время нахождение на корабле и особенно за время своего первого расследования т. н. «первого заговора», Найденов уже успел хорошо изучить обстановку на крейсере, познакомиться со многими членами команды, а потому во время следствия по попытке взрыва корабля чувствовал себя весьма уверенно.

26 августа арестованных матросов перевели на берег в военно-морскую тюрьму.

До назначения этой комиссии Петерсен уже три дня производил допросы и фактически продолжал вести их дальше. Ландсберг выполнял функции секретаря, а Булашевич использовался как специалист-артиллерист. Найденов обобщал материал, формулируя обвинения. Он констатировал следующие факты.

В ночь взрыва дежурными дневальными были матрос Беляев в офицерских проходах, из коих ведет люк к выгородке погреба, тут же дежурили вестовые Борисов и Велькин. В то же время в прилегающих помещениях – кормовом кубрике и церковной палубе – дневалили матросы Шестаков и Захаров, а в машинном отделении Сафонов. Дозорным, проверившим закрытие двери в погреб, был Вешняков.

Комиссия допросила почти весь личный состав корабля, многих подозрительных с «пристрастием и моральным воздействием». Нашлись люди, которые подтвердили всё необходимое и подписали заготовленные протоколы допроса.

Следствием было установлено, что в момент взрыва Захаров, Шестаков и Сафонов на своих местах дежурства не были, и в то же время свидетели Пивинский и Редикюльцев показали, что ко времени взрыва в носовом гальюне, наиболее безопасном месте, находились матросы, одетые по форме дневальных, при этом они утверждали, что это были именно обвиняемые.

Тот же Пивинский – кондукторский вестовой – показал, что Захаров и Терлеев при разводке на дневальство неожиданно просили унтер-офицера Бессонова назначить первый – в церковную палубу, а второй – на бон.

Другие матросы подтверждали, что слышали просьбу Терлеева, который учился ездить на велосипеде, что было возможно на боне, но не Захарова;

последний доказывал ложные показания Пивинского, имевшего с ним личные счёты.

Далее Пивинский сообщил, что с 2 часов ночи 20 августа он стал рассыльным и вахтенным на шканцах, спустя 15 минут к нему подошел дневальный Шестаков и, направляясь к баку, сказал: «Я иду оправиться на бак, если кто-нибудь меня позовёт, то ты покричи меня», – и ушёл.

К 3 часам, по заявлению Пивинского, Шестаков всё ещё не возвращался, Пивинский хотел послать за ним дневального Захарова, для чего дал в люк две дудки, вызывая Захарова по фамилии, но последний не ответил и не явился.

В палубу Пивинский не спускался и поэтому не уточнил, спал ли Захаров, что бывало со всеми дневальными, или его действительно не было в кубрике.

Матрос Захаров на следствии показывал, что в ночь взрыва около 3 часов утра он заметил матроса в рабочей одежде, который быстро шел со стороны офицерских проходов (места происшествия). Подойдя к шкафчикам шагах в пяти от Захарова, матрос что-то достал из него и быстро пошел по направлению к носу. Решив, что это вор, Захаров незаметно пошел за ним. Поднявшись на носовую надстройку и завернув за боевую рубку, он увидел матроса, расстилающего бушлат и собирающегося спать. Им оказался Княжев. Но на следствии Княжев утверждал, что он сменился с дежурства еще в 11 часов вечера и, взяв из своего шкафчика бушлат и подстилки, пошел спать на носовую надстройку. Оба явно пытались обмануть следствие, причем каждый в свою пользу.

Собранных показаний было вполне достаточно для привлечения виновных к военному суду. Поняв, что положение его весьма опасно матрос Шестаков начал утверждать, что он возвращался по другому борту, примерно, в половине третьего и видал Пивинского разговаривающим с караульным начальником Семеновым, а Захаров дремал на посту, лежа на скамейке, и вызова Пивинского не слышал.

Подполковник Найденов восстановил картину организации взрыва в следующем виде. Задолго до взрыва комендоры Ляпков и Бирюков пробалтываются в пьяном виде о том, что крейсер надо пустить на воздух и этим показывают, что они принимали участие в заговоре.

В ночь взрыва при разводе дневальных унтер-офицер Бессонов, несомненный соучастник, заранее распределил дневальных Терлеева, Захарова и Шестакова на нужные места; гальванер Бешенцев и хозяин погреба Захаров подготовили средства и к трём часам ночи произвели взрыв.

Все участники покушения, поэтому до момента взрыва ушли со своих мест на бак, как наиболее безопасное от взрыва место.

По-видимому, заговорщики рассчитывали, что от взрыва одного патрона произойдет пожар, от которого взорвутся два других снаряда с вывинченными трубками и далее детонирует остальной боезапас.

По данным заключения сделанного после проведенного расследования следователем Найденовым, дело представлялось так: в ночь с 19 на 20 август; около 3 часов утра в кормовом погребе 75-миллиметровых снарядов, в котором находилось более 800 выстрелов, произошёл взрыв и пожар. Немедленно к месту происшествия прибыли старший офицер Быстроумов и другие лица.

Из погреба шёл густой едкий дым. Предполагая самовозгорание пороха, Быстроумов распорядился затопить погреб. Когда дым улетучился и пожар был потушен, в выгородку погреба спустили сначала 1 кондуктор Мухин, а через некоторое время Быстроумов и др. Здесь в вод! были найдены 2 полуобгорелых голика, швабра, спичка с обгоревшей головкой, полу растоптанная свеча и поддельный ключ к висячему замку на двери погреба. В погребе на ящиках лежали: два 75-миллиметровых снаряженных патрона с вывинченным ударными трубками, ключ для вывинчивания этих трубок, 3 ударные трубки, а на палубе разорванная гильза взорвавшегося патрона и снаряд из этого патрона.

Корабль на ночь был разобщён с берегом, и на крейсере никаких посторонних лиц не было. Поэтому взрыв мог быть произведен только лицами из состава экипажа крейсера. Необходимо отметить, что проникнуть в погреб незамеченным, строго говоря, невозможно.

В коридоре офицерских кают, постоянно освещенном, недалеко от входа в кают-компанию находилась горловина, крышку которой надо было открыть и спуститься на броневую палубу. На этой палубе надо было открыть специальным отдраечным ключом тяжелую броневую крышку и отодвинуть её, после чего можно было спуститься в помещение перед погребами – в выгородку, куда выходили двери кормового 75– и 47-миллиметрового погребов. Ключи от этих погребов хранились у часового, проверка правильности закрытия дверей погребов была произведена дозорными, как и полагалось, около 20 часов 19 августа. В офицерских проходах и прилегающих помещениях дежурили дневальные. Рядом с горловиной помещался буфет, в котором ночевали дежурные вестовые. В общем, сходы в погреб находились «на глазах» пяти вахтенных. Вот обстановка, при которой произошел взрыв.

Следующей ночью был обыск у всех гальванеров, искали ключи от орудий. Через день еще 77 человек с крейсера перевели в Тулон во французский флотский экипаж, где содержались под стражей.

13 сентября они были отправлены в Архангельск. Эти матросы, в подготовке взрыва вряд ли участвовали, однако были неблагонадёжными, а потому Иванов почел за лучшее от них избавиться.

Офицеры «Аскольда» были твердо убеждены, что взрыв произведен матросами из команды «Аскольда». Легко представить себе, с каким озлоблением относились они к тем, на кого падало подозрение. Но и матросами овладела растерянность. Многие готовы были собственными руками растерзать виновных; с трудом допускали они мысль, чтобы свои же товарищи матросы решились погубить ночью во время сна весь экипаж…

Сразу вспомнили, что не так давно один из списанных унтер-офицеров, уезжая на Салоникский фронт, сказал на прощание: «Я вот уезжаю, а вы взлетите на воздух!» Тогда на эти слова никто не обратил никакого внимания. Теперь же они воспринимались совсем по-другому. Уже вовсю говорили о Ляпкове, которому, якобы, за взрыв крейсера ему предлагали сорок тысяч франков. Кроме этого вспомнили матросы и о том, что комендор Бирюков тоже в пьяном виде хвалился, что взорвет корабль и «все узнают каков Сашка Бирюков!» К этим фактам добавились и многочисленные как действительные, так и надуманные факты, о которых сообщили следователям некоторые фельдфебели, кондукторы и штрафной матрос Пивинский.

Все это помогло следствию ограничить круг подозреваемых, а затем построить обвинение против восьми матросов, отвечавших за погреба или дежуривших в ту ночь.

Историки В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов в книге «Крейсер «Аскольд» по этому поводу пишут: «Как было установлено следствием, взрыву предшествовали разговоры о взрыве крейсера. Матросы вспомнили, что в конце марта 1916 года матрос С. Тимофеев, уезжая с «Аскольда» на Салоникский фронт, якобы, сказал: «Счастливы, что уезжаем, а то поднимемся на воздух». Вспомнили на следствии и о Ляпкове, и о комендоре Бирюкове, который неоднократно в пьяном виде, разойдясь, хвастал, что взорвет крейсер к чертовой матери.

В ночь взрыва на верхней палубе дежурили 4 часовых, вахтенный начальник, 2 вахтенных, 2 сигнальщика и 5 дневальных, а всего на корабле 26 человек. Поэтому посторонние пройти на крейсер незамеченными никак не могли. Тем более, попасть в погреб мимо офицерских кают, где дежурили вестовые, и находится дневальный. Дверь погреба была закрыта на замок, о чем свидетельствовал дозорный, а ключ хранился в ящике у часового. Найденный же в погребе ключ оказался поддельным.

Развод дневальных вахтенного отделения на дежурство в ночь с 19 на 20 августа проходил в полночь. Разводящий унтер-офицер Н. Д. Бессонов, дойдя до фамилии Г. С. Терлеева, спросил его, куда он хочет затупить. Терлеев попросился дневальным на бон. Некоторые дневальные обратили на это внимание. Обычно вахтенный унтер-офицер никогда не спрашивал, кому и куда хочется. Терлеев объяснил, что он заранее просился на бон, так как учился кататься на велосипеде, которых всегда было много на берегу.

Кроме этого следствие установило, что дежурных дневальных Шестакова, Захарова и Сафонова в момент взрыва на своих местах не оказалось. В то же время дневальный Редикюльцев удостоверил, что перед взрывом в носовом гальюне находились несколько человек, одетых по форме дневальных. Что не было на месте Захарова и Шестакова, утверждал Пивинский. Отсутствие Сафонова в машинном отделении засвидетельствовал лейтенант Кршимовский. Выяснилось, что днем 19 августа накануне взрыва Бешенцев и Захаров (хозяин погреба, в котором произошел взрыв) работали в погребе.

Захаров протестовал против показаний Пивинского, говоря, что он, как разряда штрафованных, не может давать показания и, кроме того, мстит ему, Захарову, за то, что был выдан команде как вор, и команда расправилась с Пивинским своим судом. Пивинский же утверждал, что Захаров – «самый скверный человек на крейсере».

Проведенная экспертиза установила, что 75-миллиметровый патрон можно взорвать с помощью шнура-фитиля для зажигалки. Кусочки такого фитиля были найдены подведенными к двум патронам на месте взрыва. У Бешенцева во время обыска нашли фитиль от зажигалки, оказавшийся короче, чем продается, на 20 см и которым он никогда не пользовался.

Следствию картина представлялась такой: унтер-офицер Бессонов распределяет дневальных по местам. Гальванеры Бешенцев и Захаров поджигают фитили. После этого все участники уходят на бак, как наиболее безопасное место, откуда они могли при взрыве легче всего спастись.

В конечном итоге следственная комиссия пришла к выводу, что Захаров, Бешенцев, Шестаков, Сафонов, Терлеев, Бессонов, Ляпков, Бирюков, с помощью Андреева сбежавший с крейсера за три дня до взрыва, «достаточно изобличаются» в том, что «из личных выгод, сговорившись с неизвестными лицами, имеющими цель взорвать крейсер, устроили поджог в погребе боеприпасов». Комиссия постановила привлечь этих 8 человек в качестве обвиняемых к суду».

Следствие подошло к своему логическому концу, Найденову и его помощникам, в принципе, все уже было ясно.

На основании изложенного следственная комиссия пришла к заключению, что Захаров, Бирюков, Шестаков, Сафонов, Терлеев, Бессонов, Ляпков и Бешенцев достаточно изобличаются в том, что, войдя при посредстве сбежавшего с корабля комендора Андреева в сношения с неизвестными лицами на берегу, поставили себе целью взорвать корабль со всем личным составом, из личных выгод устроили поджог трех 75-миллиметровых унитарных снарядных патронов, из коих от поджога взорвался только один снаряд. Далее шло перечисление статей устава о наказаниях и постановление о привлечении указанных восьми нижних чинов в качестве обвиняемых. При этом главных обвиняемых было четверо: матросы Д.Г. Захаров, Ф.И. Бешенцев, Е.Г. Шестаков и А.А. Бирюков.

Подписано заключение материалов расследования было 8 сентября 1916 года. Подписали его четверо: Найденов, Петерсен, Ландсберг и Булашевич. Несмотря на то, что обвиняемые не сознались и заявили о своей готовности дать новые объяснения своим поступкам, капитан 1 ранга Иванов 6-й 9 сентября утвердил заключение комиссии и предал указанных 8 матросов суду Особой комиссии.

Уже зная о своем переводе в Россию на адмиральскую должность, и, получив телеграмму, что его сменщик уже в пути, Иванов-6 засобирался домой. Теперь он ждал только приезда сменщика, чтобы, как можно скорее, покинуть палубу неспокойного крейсера. При этом больше всего Иванов боялся, что сменяющий его Кетлинский задержится где-нибудь в дороге и ему самому придется решать вопрос с выносом приговора матросам-диверсантам, ибо кто знает, как это обернется для него в будущем? А потому, в последние дни своего пребывания на «Аскольде», Иванов 6-й откровенно затягивал созыв суда. Тактика Иванова оказалась совершенно правильной, и он в нетерпении, дожидаясь приезда Кетлинского, так и не созывал суд, чтобы самому не утверждать заранее предопределенного по законам военного времени приговора диверсантам.

Следственное производство по делу о взрыве на крейсер «Аскольд» было закончено 10 сентября 1916 года и было представлено на заключение командиру крейсера Иванову военно-морским следователем Найденовым.

Капитан 1 ранга Иванов на рапорте Найденова наложил следующую резолюцию: «Рассмотрев следственное производство, предаю суду Особой комиссии… привлеченных в качестве обвиняемых нижеследующих чинов: Захарова, Бешенцева, Терлеева, Шестакова, Ляпкова, Бирюкова, Сафонова и Бессонова. …В силу телеграфного предписания морского министра списываю с корабля и предлагаю отправить в Россию всех нижних чинов, так или иначе скомпрометированных или причастных к фактам, изложенным в постановлении и рапорте». Это было последнее, что сделал Иванов 6-й на вверенном ему корабле.

В тот же день 10 сентября в Тулон прибыл капитан 1 ранга Кетлинский и в тот же день принял дела и обязанности командира крейсера у Иванова. Вообще-то, для приема корабля 1 ранга полагалась, как минимум неделя, но Иванов, буквально бежал с «Аскольда», отправившись попутным транспортом в Александрию, а оттуда в Россию и оставив ничего не знающего и не понимающего сменщика один на один со всеми проблемами. Назвать порядочным поведение капитана 1 ранга Иванова в данном случае сложно, он откровенно спасал свою репутацию, свалив все содеянное им с больной головы на здоровую.

Известно, что летом 1917 году Иванов 6-й был уже контр-адмиралом, командуя на Балтике шхерным отрядом и Або-Аландской укрепленной позицией.

Если говорить, что, узнав об истинной ситуации на крейсере, Кетлинский был в недоумении, это значит не сказать ничего. Думаю, что новый командир пребывал в полном шоке, только сейчас наконец-то поняв, какую злую шутку с ним сыграл и морской министр, и сбежавший старый командир «Аскольда». Не знаю, как такая ситуация называлась в начале ХХ века, но на современном языке это называется коротко и цинично – подстава.