7
1968 год.
На этот раз, когда он сошел с самолета в аэропорту имени Кеннеди, никто его не встречал. На нем были темные очки, и двигался он неуверенно. Он не сообщил Рудольфу о своем приезде, потому что из письма Гретхен знал, что у Рудольфа хватает собственных неприятностей, и не хотел прибавлять ему забот о полуслепом брате. Этой зимой, когда «Клотильда» стояла в порту в Антибе и они готовили ее к летнему сезону, оборвался линь и хлестнул его по лицу. На следующий день у него начались головокружения и стало двоиться в глазах. Чтобы не волновать Кейт и Уэсли, он делал вид, будто ничего не случилось. Написал мистеру Гудхарту письмо с просьбой порекомендовать хорошего нью-йоркского окулиста, а получив ответ, объявил Кейт, что едет в Нью-Йорк для окончания бракоразводных дел. Кейт настаивала на женитьбе, и он вполне понимал ее. В октябре они ждали ребенка, а сейчас уже была середина апреля.
— Частично повреждена сетчатка, — сказал врач. Осмотр был долгий, тщательный и болезненный. — К сожалению, мне придется направить вас к хирургу.
Томас кивнул. Очередная травма.
— Сколько это будет стоить? Я человек рабочий и не могу платить бешеные деньги.
— Понимаю, — ответил врач. — Я объясню это хирургу Холлиуэллу.
Три недели спустя он вышел из больницы. Лицо у него было бледное, ни кровинки, и врач предупредил, что он должен длительное время избегать резких движений и тяжелой работы. За три недели он похудел почти на пятнадцать фунтов, и костюм висел на нем как на вешалке. Но видел он теперь нормально, и когда поворачивал голову, она не кружилась и дурнота не подступала.
За операцию и пребывание в больнице с него взяли чуть больше тысячи двухсот долларов, но результат того стоил.
Он остановился в отеле «Парамаунт» и сразу же позвонил брату. К телефону подошел сам Рудольф.
— Руди, — сказал Том. — Как дела?
— Кто это?
— Том.
— Том?! Ты где?
— Здесь, в Нью-Йорке. В «Парамаунте». С тобой можно увидеться?
— О чем разговор, конечно. — По голосу чувствовалось, что Рудольф искренне рад. — Приезжай ко мне прямо сейчас. Адрес ты знаешь.
Когда лифт поднялся, Рудольф уже ждал его в коридоре.
— Господи, Том, — сказал он, пожимая брату руку. — Я так удивился, когда услышал твой голос. — Отступив на шаг, он окинул Томаса придирчивым взглядом: — Что с тобой стряслось? Ты что, болел?
Томас мог бы сказать, что Рудольф и сам выглядит не слишком хорошо, но он промолчал.
— Я тебе все расскажу, если дашь мне выпить, — ответил он. Врач предупреждал, что с выпивкой тоже следует быть поосторожнее.
Рудольф провел его в гостиную, где все было так же, как в прошлый раз, когда Томас сюда приезжал. Уютная, просторная комната. Здесь должны происходить приятные, незначительные события, но уж никак не катастрофы.
— Виски? — спросил Рудольф.
Томас утвердительно кивнул. Брат выглядел гораздо старше, чем при их последней встрече. Вокруг глаз и на лбу залегли глубокие морщины. Двигался он медленно, почти неуверенно.
— Садись, рассказывай, что привело тебя в Нью-Йорк. Ты давно здесь?
— Уже около трех недель.
— Что же ты до сих пор мне не звонил? — обиженно спросил Рудольф.
— Мне пришлось лечь на операцию, — ответил Том. — Была неприятность с глазами. Когда я болен, предпочитаю быть один.
— Я тебя понимаю. — Рудольф сел напротив него в мягкое кресло. — Я и сам такой.
— Сейчас все в порядке. Какое-то время надо быть поосторожнее, вот и все. Ну, твое здоровье. — Томас поднял свой стакан.
— Твое здоровье, — отозвался Рудольф и внимательно посмотрел на брата.
— Ты больше не похож на боксера, Том.
— А ты — на мэра, — сказал Томас и тотчас пожалел о сказанном.
Но Рудольф только рассмеялся.
— Гретхен говорила, что писала тебе обо всем. Да, мне слегка не повезло.
— Она писала, что ты продал свой дом в Уитби.
— Не имело смысла застревать там. — Рудольф задумчиво покрутил лед в стакане. — Нам вполне достаточно этой квартиры. Инид с няней в парке. Она скоро вернется, сможешь на нее взглянуть. Как твой мальчик?
— Отлично. Ты бы слышал, как он говорит по-французски! И яхтой управляет уже лучше меня.
— Я рад, что все обошлось. А Билли, сын Гретхен, служит в армии в Брюсселе. В войсках НАТО.
— Знаю. Она мне писала. И писала, что это ты устроил его туда.
— Одна из моих последних официальных акций или, вернее, полуофициальных, — Рудольф говорил теперь тихим, размеренным голосом, точно не хотел, чтобы его слова звучали слишком категорично.
— Досадно, что все так получилось, Руди, — сказал Томас. Впервые в жизни ему было жалко брата.
Рудольф пожал плечами.
— Могло быть хуже. Тот парнишка мог и умереть, а он отделался лишь слепотой.
— Чем ты думаешь теперь заниматься?
— О, дела найдутся. В Нью-Йорке прекрасно жить в свое удовольствие. А когда вернется Джин, мы с ней, вероятно, отправимся путешествовать.
— А где она?
— В санатории, — ответил Рудольф, позвякивая кубиками льда в стакане. — Вернее, это не санаторий, а клиника, где отучают людей пить. Они там излечивают почти всех. Она уже второй раз там. После первого раза почти шесть месяцев не брала в рот ни капли. Мне не полагается ее навещать — идиотское предписание какого-то врача, — но я поддерживаю связь с директором клиники, и он говорит, что Джин молодцом. — Виски попало ему не в то горло, и он закашлялся. — Может быть, мне тоже не мешает подлечиться, — улыбаясь, заметил он, когда кашель отпустил его. — Ну а ты? Теперь, когда с глазами в порядке, какие у тебя планы?
— Мне надо получить развод, Руди, — сказал Томас. — В прошлый раз я спешил, хотелось поскорее увезти парня из этой страны. Застрянь я в Нью-Йорке, мне пришлось бы объяснить Уэсли причину. А я не хочу, чтобы он знал, что я разошелся с его матерью из-за того, что она шлюха. К тому же, если бы я стал тогда разводиться в Нью-Йорке, это заняло бы слишком много времени и пропала бы значительная часть летнего сезона, а я не могу себе это позволить. А теперь я непременно должен развестись самое позднее к октябрю.
— Почему?
— В общем… Я живу с одной женщиной. Она англичанка. Замечательный человек. В октябре у нас должен родиться ребенок.
— Все ясно, — сказал Рудольф. — Поздравляю. Племя Джордахов растет. Может быть, нам не хватает именно английской крови. Чем я могу тебе помочь?
— Я не хочу встречаться с Терезой. Если я ее увижу, то могу не сдержаться и бог знает что с ней сделаю. Хотя прошло уже столько времени. Может, тебе или кому-то другому удастся уговорить ее поехать в Рено или другой город, где легко развестись…
Рудольф аккуратно поставил стакан на стол.
— Конечно, — сказал он. — Я с удовольствием помогу. — В дверях раздался шум. — А вот и Инид. — И он позвал: — Иди сюда, маленькая.
В комнату вприпрыжку вбежала Инид в красном пальто. Увидев рядом с отцом незнакомого мужчину, она застыла на месте. Рудольф взял ее на руки и поцеловал.
— Поздоровайся со своим дядей. Дядя Томас живет на яхте.
Три дня спустя Рудольф позвонил Томасу и договорился пообедать с ним в ресторане на Третьей авеню.
Когда он вошел в бар, Томас уже поджидал его.
— Итак, — сказал Рудольф, усаживаясь рядом с братом на высокий табурет, — мадам уже в пути. Летит в Неваду.
— Ты шутишь, — сказал Томас.
— Я сам отвез ее в аэропорт и оставался там до тех пор, пока самолет не взлетел.
— Ну, Руди, ты просто чудотворец!
— В общем-то это оказалось не так уж трудно, — сказал Рудольф и заказал мартини, чтобы как-то развеять тягостные воспоминания о целом утре, проведенном с Терезой. — Она тоже собирается начать семейную жизнь второй раз, — солгал он, — и понимает, что будет разумнее, если ее, как она говорит, доброе имя не будут трепать по судам в Нью-Йорке.
— Она с тебя много содрала? — спросил Томас. Он знал свою жену.
— Нет, — снова солгал Рудольф. — Она заявила, что хорошо зарабатывает и легко может позволить себе эту поездку.
— Что-то на нее не похоже, — с сомнением покачал головой Томас.
— Может быть, жизнь в конце концов ее смягчила.
Рудольф препирался с Терезой целых два дня и наконец согласился взять на себя все ее дорожные расходы, включая авиабилет первого класса в оба конца, счет за пребывание в отеле в Рено в течение шести недель плюс пятьсот долларов в неделю (за простой, как выразилась Тереза). Половину всей суммы ему пришлось дать ей вперед, а вторую половину он обещал заплатить, когда она вернется и вручит ему свидетельство о разводе.
Рудольф и Томас отлично пообедали, выпили по бутылке вина. Томас, захмелев, расчувствовался и повторял, что он благодарен Рудольфу по гроб жизни и что все эти годы он был просто дураком, не понимал, какой у него замечательный брат.
За коньяком он сказал:
— Слушай, ты на днях говорил, что, когда твоя жена выйдет из клиники, вы собираетесь путешествовать. В июле первые две недели моя яхта свободна. Я оставлю это время для вас. Приезжай с женой ко мне, и мы совершим небольшой круиз. Если Гретхен сможет, возьмите с собой и ее. Ты обязательно должен познакомиться с Кейт. Черт побери, я ведь к тому времени уже получу развод, так что вы попадете как раз на свадьбу. Договорились, Руди? И не вздумай отказываться.
— Это зависит от Джин, — неуверенно сказал Рудольф. — Не знаю, как она будет себя чувствовать…
— Ей это пойдет только на пользу, — настаивал Томас. — На борту не будет ни бутылки. Руди, ты просто обязан приехать.
— Хорошо, — согласился Рудольф. — Жди нас первого июля. Может, действительно нам обоим полезно на время уехать за границу.
У мэра через плечо была надета лента. Невеста в васильковом платье ничуть не походила на беременную. Инид в белых перчатках держала мать за руку и, хмурясь, следила за таинственными играми, в которые играли взрослые, говорящие на непонятном ей языке. Томас загорел и снова выглядел здоровым и сильным. Он опять набрал в весе, и воротничок белой рубашки туго облегал его мускулистую шею. За спиной отца стоял Уэсли, высокий стройный пятнадцатилетний парень, в костюме, рукава которого были ему уже коротки. Лицо его покрывал темный загар, а волосы от средиземноморского солнца стали совсем светлыми. Гретхен смотрится великолепно, подумалось Рудольфу. Гладко зачесанные темные волосы, едва тронутые сединой, обрамляли худое лицо с огромными прекрасными глазами. Величественна, как королева, благородна и печальна. Свадьба пробуждает в людях поэтический дар. Сам Рудольф — и он знал это, — проведя неделю на море, стал выглядеть гораздо моложе, чем в тот день, когда сошел с самолета в Ницце. Джин, вернувшись из клиники, не брала в рот ни капли и казалась необыкновенно красивой и хрупкой среди портовых друзей Томаса, здоровых мужиков, с чьими обветренными, темными, грубыми лицами никак не вязались надетые по торжественному поводу пиджаки и галстуки.
Лишь Дуайер, то и дело поправлявший белую гвоздику в петлице, был сегодня печален. Томас рассказал брату историю Дуайера, и Рудольф думал, что, может быть, счастье друга заставило Дуайера пожалеть о том, что он променял ждавшую его в Бостоне девушку на «Клотильду».
Когда Рудольф познакомился с Кейт, его вначале разочаровал выбор брата. Ему самому нравились хорошенькие женщины, а Кейт, с ее плоским смуглым простым лицом и крепко сбитой фигурой, никак не соответствовала принятым эталонам красоты. Она напоминала ему таитянок с картин Гогена. Ее ливерпульский выговор, медленная и не слишком грамотная речь вначале тоже резали ему ухо.
Но уже дня через два, наблюдая, как Кейт вместе с Томом и Уэсли безропотно выполняет на яхте самую тяжелую работу, видя, с какой искренней светлой любовью и ненавязчивой заботой она относится и к мужу и к его сыну, Рудольф почувствовал стыд за свои поспешные выводы. Том — счастливчик. Он так ему и сказал. И Том серьезно с ним согласился.
Мэр закончил речь, новобрачные обменялись кольцами, и жених поцеловал невесту.
Рудольф и Гретхен вслед за молодыми расписались в книге регистрации. Поколебавшись, Рудольф подошел к Кейт и поцеловал ее. В баре «Феликс-о-Порт» их ждало шампанское, дыня и рыба в белом вине. Играл аккордеон. Мэр поднял тост за невесту. Пинки Кимболл — за жениха. Рудольф произнес тост за новобрачных по-французски, чем вызвал всеобщее удивление и бурю аплодисментов. Джин привезла с собой фотоаппарат и щелкала пленку за пленкой. Она впервые взяла в руки фотокамеру с тех пор, как разбила всю свою аппаратуру. Причем это не было идеей Рудольфа. Джин сама захотела фотографировать.
Обед кончился в четыре, и гости — многие уже нетвердо стояли на ногах — проводили молодоженов до «Клотильды». На корме стоял большой ящик, перевязанный красной лентой, — свадебный подарок Рудольфа. Он распорядился, чтобы его доставили на яхту, пока все были в мэрии.
— Это еще что за чертовщина? — удивился Том, прочитав поздравительную открытку.
— Открой и узнаешь, — улыбнулся Рудольф.
Дуайер сходил за молотком и зубилом, а жених разделся до пояса и в окружении гостей открыл ящик. Внутри был великолепный радар фирмы «Бендикс». Перед отъездом из Нью-Йорка Рудольф позвонил Гудхарту и спросил, что бы больше всего хотелось Томасу иметь на яхте. Мистер Гудхарт посоветовал купить рр.
В глазах Томаса стояли слезы. Он, понятное дело, был немного пьян.
— Радар! Я о нем столько лет мечтал!
По плану намечалось сразу после свадьбы отплыть в Портофино. Они собирались идти дальше вдоль берега мимо Монте-Карло, Ментоны и Сан-Ремо, затем ночью пересечь Генуэзский залив и утром причалить где-нибудь в Италии. Метеосводка была хорошей, и весь круиз, по словам Томаса, должен был занять не больше пятнадцати часов.
Дуайер и Уэсли не позволили Томасу и Кейт ничего делать и усадили их на корме, а сами подняли якорь. С судов, стоявших в порту, раздались гудки — салют в честь новобрачных. До бакена у выхода из порта за «Клотильдой» следовал рыбачий катер, полный цветов, и двое матросов бросали их им вслед.
Гретхен с Рудольфом сидели в шезлонгах на палубе, любуясь заходом солнца. Джин внизу укладывала Инид. Жених отсыпался после шампанского. Дуайер и Кейт готовили в камбузе ужин. Рудольф был против того, чтобы Кейт сегодня занималась стряпней, и пригласил всех поужинать в Ницце или Монте-Карло, но Кейт настояла на своем. «Для меня это будет только удовольствие в такой день», — сказала она. Уэсли в синем свитере — к вечеру стало прохладнее — стоял за штурвалом. Он ходил по яхте босиком и все делал уверенно, словно и родился на море.
Гретхен и Рудольф тоже были в свитерах.
— Это настоящая роскошь — прохлада в июле, — сказал Рудольф.
— Ты рад, что приехал? — спросила Гретхен.
— Очень.
— Семья воссоединилась. Нет, больше того — сплотилась! Впервые в жизни. И все благодаря Тому. Кто бы мог подумать!
— Он понял в жизни что-то такое, чего мы до сих пор не сумели понять до конца, — заметил Рудольф.
— Это точно. Ты обратил внимание, где бы он ни появлялся, его всюду окружает любовь. Его жена, Дуайер, все его друзья на свадьбе. Даже его сын. — Гретхен усмехнулась.
Она уже рассказала Рудольфу о том, что перед приездом в Антиб навестила Билли в Брюсселе, и Рудольф знал, что скрывалось за этой усмешкой. Билли, отбывавший воинскую службу вдали от всех опасностей, сидел за пишущей машинкой в армейской канцелярии. Он, как сказала Гретхен, стал очень циничным, напрочь лишился честолюбия, ни к чему не стремился и просто отбывал срок, высмеивая все и всех на свете, включая собственную мать. Его не трогали сокровища Старого Света, он путался с разными глупыми девчонками в Брюсселе и Париже, курил марихуану, а теперь, может, уже перешел на более сильные наркотики, рискуя попасть в тюрьму — что, впрочем, было ему так же безразлично, как и исключение из университета. К матери он относился по-прежнему очень холодно. Во время их последнего ужина, когда в конце концов они заговорили об Эвансе Кинселле, Билли пришел в ярость. «Я знаю все о людях вашего возраста, — заявил он. — У вас якобы высокие идеалы, вы восторгаетесь книгами, пьесами и политиками, которые вызывают у моего поколения только хохот. Вы болтаете о спасении мира, молитесь то на одного бездарного художника, то на другого — и все ради того, чтобы казалось, будто вы еще молодые, чтобы создать впечатление, будто нацистам дали отпор только что и где-то совсем рядом — за углом, в следующем баре или в следующей постели — вас ждет „прекрасный новый мир“.».
«В какой-то мере он, наверно, прав, — говорила Гретхен Рудольфу. — Он жесток, но прав, утверждая, что миром правит лицемерие. Ты ведь знаешь меня лучше, чем кто-либо другой. Когда настал критический момент, я же не сказала сыну „иди в тюрьму“ или „дезертируй“. Я просто позвонила моему влиятельному брату и спасла шкуру своего сына; пусть другие матери убеждают своих сыновей садиться в тюрьму, или дезертировать, или отправляться за смертью в джунгли».
Рудольф ничего не мог на это ответить. Он был ее сообщником, обвинения Билли относились в равной степени к ним обоим.
Но неделя на море была такой целительной, а свадьба такой веселой и внушавшей надежды, что он сознательно выбросил из головы все другие мысли. Ему было досадно, что, наблюдая за стоящим у штурвала загорелым и проворным Уэсли, они с сестрой неизбежно задумывались о судьбе Билли.
— Посмотри на него, — сказала Гретхен, глядя на Уэсли. — Мать — проститутка. Отец не окончил даже средней школы, его били, преследовали, унижали; с шестнадцати лет он жил среди подонков. Когда он решил, что пришло время, он забрал своего сына, увез его в другую страну, заставил выучить другой язык и ввел в среду грубых, неотесанных людей, едва умеющих читать и писать. В том возрасте, когда Билли еще просил по субботам два доллара на кино, сын Тома уже работал. Что же касается прелестей семейной жизни… — Гретхен засмеялась. — Каюта парня отделена лишь тонкой перегородкой от кают деревенской бабы, любовницы его отца, зачавшей в грехе. И что же? Парень пышет здоровьем, работает на славу, вежлив. И он так предан своему отцу, что Тому даже не приходится повышать на него голос. Ему достаточно просто указать, и мальчик тут же беспрекословно все выполняет… Черт возьми, по-моему, пора переписать заново все книги о воспитании детей! И уж конечно, этому парню нечего бояться, что какая-нибудь призывная комиссия отправит его во Вьетнам. Его отец не допустит этого. Вот что я тебе скажу, Руди. На твоем месте, как только Инид подрастет и сможет расхаживать по яхте без риска свалиться за борт, я бы прислала ее сюда, к Тому, на воспитание… Господи, я бы сейчас с удовольствием чего-нибудь выпила. Наверняка у Тома где-нибудь припрятана бутылка.
— Вполне вероятно, — сказал Рудольф. — Я спрошу его.
Он встал и прошел в камбуз. Дуайер мыл в раковине салат, а Кейт, уже в обычной рабочей одежде, поливала жиром кусок мяса в духовке.
— Кейт, — сказал Рудольф, — у Тома на всякий случай не припрятана где-нибудь бутылка?
Кейт закрыла духовку, выпрямилась и тревожно взглянула на Дуайера.
— Я думала, он обещал вам, что, пока вы с нами, мы пить не будем.
— Не беспокойся, — сказал Рудольф. — Джин с малышкой в каюте. Это для меня и Гретхен. Мы с ней сидим на палубе, а уже становится довольно прохладно.
— Кролик, — Кейт повернулась к Дуайеру, — сходи принеси.
Дуайер пошел к себе в каюту и вскоре вернулся с бутылкой джина. Рудольф налил джин в два стакана и добавил немного тоника. Он поднялся на палубу и протянул сестре стакан.
— Если Джин выйдет на палубу, мы можем сделать вид, что это просто тоник. Он отбивает запах джина.
— Надейся, надейся.
Они сделали по глотку.
— Эванс обожает джин, — заметила Гретхен. — Мы и в этом разные.
— Как у тебя с ним?
— Все так же, — небрежно ответила она. — Год от года чуть хуже, но в общем все так же. Мне, наверно, надо его бросить, но я нужна ему. Он не так уж меня и любит, но нуждается во мне. Возможно, в моем возрасте это даже лучше, когда ты не слишком любима, зато нужна.
На палубе появилась Джин в плотно облегающих розовых брюках и бледно-голубом мягком свитере. Она покосилась на стаканы, но ничего не сказала.
— Как Инид? — спросил Рудольф.
— Спит сном ангела. Она меня спрашивала, должны ли Кейт и дядя Томас сохранить кольца, которыми они обменялись. — Джин поежилась. — Я зябну. — И она прижалась к плечу Рудольфа. Он поцеловал ее в щеку. — Ля-ля-ля! — смешливо протянула она. — Чую английский дух! — Тоник не обманул ее. Она мгновенно все поняла и покраснела. — Дай капельку.
Рудольф заколебался. Будь он один, он не выпустил бы стакан из рук. Но Гретхен сидела рядом и смотрела на них. Он не мог позволить себе унизить жену в присутствии своей сестры. Он дал Джин стакан. Она отпила маленький глоток и отдала стакан обратно.
Дуайер вышел на палубу и начал накрывать на стол. На яхте ужинали обычно при свечах, на столе лежали плетеные соломенные салфетки, посреди стояла небольшая ваза с цветами и деревянная миска с салатом.
Вдруг что-то глухо ударилось о корпус судна и забарабанило под кормой, и, прежде чем Уэсли успел выключить двигатель, внизу послышался металлический лязг. Дуайер подбежал к перилам и стал вглядываться в светлую пену, тянущуюся за яхтой в черной воде.
— Вот дьявол! Мы ударились о бревно! — крикнул он, показывая куда-то пальцем. — Видите?
На палубу выбежал Томас. Он был босиком и без рубашки, но в руках держал свитер. За ним по пятам бежала Кейт.
Натянув свитер, Томас прошел в рубку и встал за штурвал. «Клотильда» потеряла управление и медленно покачивалась на волнах под слабым ветром. Томас включил левый двигатель. Он работал нормально, и винт крутился как положено. Но когда Томас включил правый двигатель, снова внизу раздался металлический лязг, и «Клотильду» начало потряхивать.
— Поврежден гребной винт, а возможно, и вал тоже, — сказал Томас.
Уэсли чуть не плакал:
— Па, извини, я не заметил бревно.
Томас похлопал сына по плечу.
— Ты не виноват, Уэс, поверь мне. Спустись-ка в машинное отделение, посмотри, нет ли в трюме воды, — сказал он и ухмыльнулся: — Свадебный подарок от Средиземного моря. — Он набил трубку, раскурил ее и, обняв жену за плечи, спокойно ждал возвращения Уэсли.
— Там сухо, — сказал Уэсли, поднявшись на палубу.
— Старушка «Клотильда» у нас крепкая, — сказал Томас. Тут он заметил стаканы у Рудольфа и Гретхен. — Что, продолжаем праздновать?
— Всего по глотку, — ответил Рудольф.
Томас кивнул.
— Уэсли, — повернулся он к сыну, — становись за штурвал. Мы возвращаемся в Антиб. На одном двигателе.
Рудольф догадывался, что Томас предпочел бы встать за штурвал сам, но ему хочется, чтобы Уэсли не чувствовал себя виноватым в случившемся.
Они шли со скоростью всего четыре узла в час, и, когда прибыли в Антиб, порт был безмолвен и погружен в темноту.
Тихий, но настойчивый стук вторгся в его сон, и, просыпаясь, Томас подумал: «Это Пэппи пришел». Он открыл глаза и увидел, что лежит у себя в каюте, а рядом спит Кейт.
Стук продолжался.
— Кто там? — спросил он шепотом, боясь разбудить Кейт.
— Это я, Пинки, — прошептал голос за дверью. — Пинки Кимболл.
— Сейчас. — Не зажигая света, Томас оделся. Кейт, уставшая за день, крепко спала.
Босиком, в брюках и свитере Томас осторожно открыл дверь и вышел в коридор, где его ждал Пинки. От Кимболла разило перегаром, но в коридоре было слишком темно, и Том не мог определить, насколько Пинки пьян.
— Какого черта тебе надо? — раздраженно спросил Томас.
— Я только что из Канна, — сипло сказал Пинки.
— Ну и что? Ты всегда будишь людей, возвращаясь из Канна?
— Ты, приятель, лучше меня послушай. Я в Канне видел твою невестку.
— Ты пьян, Пинки, — брезгливо сказал Томас. — Иди проспись.
— Она в розовых брюках. Чего бы я стал говорить зря? Не настолько я пьян, чтобы не узнать женщину, которую видел целый день. Я еще удивился, подошел к ней, говорю: «А я думал, вы уже на полпути к Портофино». А она говорит: «Нет, ни в какое Портофино мы не добрались, потому что у нас была авария, и нам чертовски хорошо в Антибском порту».
— Она не могла сказать «чертовски хорошо», — заметил Томас, отказываясь верить, что Джин сейчас не у себя в каюте на «Клотильде», а где-то далеко.
— Это я так, для смака, — сказал Пинки. — Но я ее видел.
— А где именно в Канне? — Томасу приходилось сдерживать себя и говорить тихо, чтобы не разбудить других.
— В одном заведении со стриптизом, называется «Розовая дверь». Это на улице Бивуак Наполеона. Она сидела в баре с одним громилой. То ли югослав, то ли кто еще. В общем, в габардиновом костюме. Я его и раньше видал в этих краях. Он сутр. Отсидел срок.
— Черт! Она была пьяная?
— В стельку. Я предложил отвезти ее в Антиб, но она сказала: «Когда надо будет, этот джентльмен довезет меня до дома».
— Подожди здесь. — Томас спустился вниз и прошел через салон в коридор, мимо кают Гретхен и Инид. Оттуда не доносилось ни звука. Когда он приоткрыл дверь в большую каюту, то в щель увидел, что Рудольф спит в пижаме на широкой кровати один.
Томас тихонько закрыл дверь и вернулся к Пинки.
— Да, это была она.
— Что ты собираешься делать? — спросил Пинки.
— Поеду и привезу ее обратно.
— Хочешь, я поеду с тобой? Там одни головорезы.
— Нет, не надо, — отрицательно покачал головой Томас. От Пинки и в трезвом состоянии было мало толку, а в пьяном тем более. — Спасибо. Иди спать. Увидимся утром. — Пинки начал протестовать, но Том, легонько подталкивая его, сказал: — Иди, иди, ложись.
Затем он вернулся в свою каюту, пройдя на цыпочках мимо каюты, где спали Дуайер и Уэсли. Он разбудил Кейт, дотронувшись до плеча.
— Только тихо, — сказал он. — Я не хочу перебудить всю яхту. — И он рассказал ей о том, что сообщил Пинки. — Я должен поехать и привезти ее обратно.
— Один?
— Чем меньше людей об этом узнают, тем лучше. Я привезу ее сюда, уложу в постель к мужу, а утром он скажет, что у нее болит голова и ей надо денек полежать, так что никто ни о чем не догадается. Я не хочу, чтобы Уэсли и Дуайер видели ее пьяной.
Помимо всего прочего, ему не хотелось, чтобы Уэсли и Дуайер оказались рядом, если вдруг завяжется драка.
— Я поеду с тобой, — сказала Кейт. Она уже собралась встать с кровати, но он толкнул ее обратно.
— А еще я не хочу, чтобы она знала, что ты видела ее пьяной в компании сутенера. Нам ведь надо всю оставшуюся жизнь прожить в дружбе.
— Будь осторожен, хорошо?
— Конечно, не беспокойся, — сказал он и поцеловал ее. — Спи, дорогая.
«Любая другая на ее месте подняла бы крик, — подумал он, выходя на палубу. — Но не Кейт».
Ее не было в баре, когда он вошел в «Розовую дверь». И никакого югослава в габардиновом костюме там тоже не было. У стойки несколько мужчин смотрели стриптиз, рядом сшивались две проститутки. За столиком недалеко от входа в компании одной из исполнительниц сидели трое мужчин, чья внешность весьма не понравилась Томасу. Стриптиз только что начался. Под громкую музыку оркестра рыжеволосая женщина в вечернем платье расхаживала в лучах прожектора, покачивая бедрами и медленно снимая длинную, доходившую почти до плеча перчатку.
Томас заказал виски с содовой. Когда бармен поставил перед ним стакан, он сказал по-английски:
— Я ищу американку, которая недавно была здесь. Каштановые волосы. Одета в розовые брюки. Она была с мужчиной в габардиновом костюме.
— Не видеть никакая американка, — ответил бармен.
Томас положил на стойку сто франков.
— Кажется, начинай вспоминать, — сказал бармен.
Томас положил еще сто франков. Бармен быстро огляделся вокруг. Деньги тут же исчезли. Он взял стакан и начал усердно протирать его. Говорил он, не глядя на Томаса. Оркестр играл очень громко, и можно было не бояться, что кто-нибудь подслушает.
— За туалетами, — скороговоркой сказал бармен, — будете найти un escalier, лестница, в подвал. Там спать после работы наш dishwasher, посудомойка. Может быть, вы найдете там то, что искать. Этого человека зовут Данович. Sal type. Будьте осторожны. У него есть друзья.
Томас наблюдал, как женщина сняла один чулок, помахала им и принялась стягивать подвязку со второй ноги. Делая вид, что продолжает с интересом следить за стриптизом, Томас неторопливо направился к светящемуся в конце зала табло «Туалеты. Телефон». Все вокруг смотрели только на раздевавшуюся девицу, и он был почти уверен, что никто не обратил внимания, как он прошел в арку под табло. Миновав двери, откуда неслась вонь уборных, он увидел ступеньки, ведущие в подвал. Он быстро спустился вниз. Лестница, освещенная тусклой лампочкой, упиралась в тонкую фанерную дверь. Сквозь шум оркестра он услышал за дверью истерический умоляющий женский голос, который вдруг резко оборвался, точно женщине зажали рот рукой. Томас толкнул дверь, но она была заперта. Тогда он отступил назад и с силой ударил в дверь плечом. Прогнившее дерево и хилый замок подались одновременно, и он влетел в подвал. Джин силилась подняться с раскладушки посудомойки. Спутанные волосы ее свисали на лицо. Один рукав у свитера был почти оторван. Мужчина в габардиновом костюме, Данович, стоял рядом с ней лицом к двери. В свете лампы, одиноко свисавшей на проводе с потолка, Томас разглядел батареи пустых винных бутылок, верстак и разбросанный в беспорядке плотничий инструмент.
— Том! — крикнула Джин. — Уведи меня отсюда! — От страха она уже протрезвела, а может, и раньше не была такой пьяной, как вообразил Пинки. Она попыталась встать, но Данович грубо толкнул ее обратно.
— Тебе что надо? — спросил он Томаса. Данович говорил по-английски, но язык у него заплетался. Он был приблизительно того же роста, что и Томас, с широкими массивными плечами. Одна щека у него была обезображена шрамами от удара ножом или бритвой.
— Я пришел, чтобы отвезти эту даму домой, — сказал Томас.
— Я сам отвезу даму домой, когда сочту нужным. Fous-moile camp, янки! — И он толкнул Джин ладонью в лицо, когда она вновь попробовала подняться.
Томас сделал шаг к раскладушке.
— Не устраивай скандала, — спокойно сказал он Дановичу. — Дама поедет со мной.
— Если она тебе так нужна, попробуй забери ее. — Данович неожиданно отступил назад, схватил с верстака молоток и поднял его над головой.
Черт возьми, подумал Томас, всюду свой Фальконетти.
— Умоляю, Том! Умоляю! — всхлипывала Джин.
— Даю тебе пять секунд, чтобы ты убрался. — Данович двинулся к Томасу, держа молоток на уровне его лица.
Томас понимал: в любом случае надо уберечь голову от молотка. Если молоток заденет его даже скользящим ударом, все будет кончено.
— Ладно, ладно, — сказал он, слегка отступая и миролюбиво подняв руки.
— Я не собираюсь драться. — И, как только молоток метнулся в воздухе, бросился под ноги Дановичу и изо всей силы боднул Дановича головой в пах. Молоток ударил его по плечу, и оно сразу онемело. Данович потерял равновесие, упал на спину, и Томас, обхватив руками его колени, уселся на него верхом. Падая, Данович, вероятно, ударился головой, так как на секунду перестал сопротивляться. Томас воспользовался моментом и схватил его за голову. Данович замахнулся молотком и ударил Томаса по локтю, который тот выставил вперед, защищая лицо. Томас потянулся к молотку, другой рукой ткнув Дановича в глаза. Но он не сумел ухватить молоток и тут же почувствовал резкую боль в колене. На этот раз он изловчился и поймал молоток, не обращая внимания на удары, которые Данович наносил ему безоружной рукой; он выкручивал молоток, пока тот не выпал из кулака Дановича и не отлетел в сторону на цементный пол. Отпихнув Дановича коленями, Томас бросился к молотку и схватил его. И он и Данович поднялись на ноги, но Томас из-за поврежденного колена двигался с трудом, и ему пришлось переложить молоток в левую руку — правое плечо у него совсем онемело.
Сквозь гром оркестра и собственное тяжелое дыхание он слышал, как кричит Джин, но ее крики доносились до него приглушенно, словно издалека.
Данович, зная, что Томас получил травму, попытался зайти сзади. Томас заставил себя повернуться. Данович прыгнул на него, и Томас ударил его молотком повыше локтя. Рука Дановича повисла плетью, но он продолжал размахивать левой. Как только он оставил голову без прикрытия, Томас ударил его по виску — не прямым, а боковым ударом, но и этого оказалось достаточно. Данович пошатнулся и упал на спину. Томас тут же оседлал его и занес молоток над его головой. Данович, задыхаясь, заслонил здоровой рукой лицо. Том трижды ударил его молотком — по плечу, по кисти, по локтю, и все было кончено. Обе руки Дановича бесполезно замерли вдоль туловища. Томас поднял молоток, чтобы прикончить его. Глаза Дановича помутнели от страха, с виска по бледнеющему лицу стекала темная струйка крови.
— Нет! — закричал он. — Нет! Не убивай меня! Пожалуйста! — Его голос сорвался на визг.
Томас лежал сверху на Дановиче, пытаясь отдышаться. Левая рука по-прежнему держала молоток над головой. Если кто-нибудь и заслуживал, чтобы его убили, то это именно Данович. Да, но Фальконетти тоже заслуживал, чтобы его убили. Пусть это сделает кто-нибудь другой. Томас перевернул молоток и запихнул его рукояткой в судорожно дергающийся рот Дановича. Он чувствовал, как ломает ему передние зубы. Сейчас Томас уже не был способен убить этого человека, но страдания Дановича его мало трогали.
— Помоги мне встать, — сказал он Джин. Она сидела на раскладушке, прижав руки к груди, и тяжело дышала, словно тоже участвовала в драке. Медленно, неуверенно поднявшись, она подошла к нему, подхватила под мышки и потянула. Томас поднялся на ноги и, шагнув в сторону от дрожавшего на полу тела, чуть было не упал снова. Голова у него кружилась, и комната плыла перед глазами, но мысли не путались. Увидев на спинке единственного в подвале стула белое пальто Джин, он сказал:
— Надень его.
Свитер на Джин был порван, и они не могли пройти через зал. А сможет ли он вообще идти? Ему пришлось обеими руками переставлять поврежденную ногу шаг за шагом, пока они поднимались по лестнице. Дановича они оставили лежать на цементном полу. Из его разбитого рта торчал молоток и, пузырясь, текла кровь.
Шоу в «Розовой двери» шло без перерыва. К счастью, в зале было темно, если не считать луча света, направленного на готовившуюся раздеваться девицу в черной амазонке, в котелке, сапогах и с кнутом. Тяжело опираясь на плечо Джин, Томас умудрился не слишком хромать, и они уже почти выходили из клуба, но тут один из троицы, сидевшей возле двери, заметил их. Он встал и крикнул:
— Allo! Vous la. Les Americains. Arretez. Pas si vite.
Но они уже вышли за дверь и кое-как зашагали вперед. Мимо ехало такси, Томас остановил его. Джин еле втащила Томаса в машину, потом забралась сама, и такси уже мчалось в Антиб, когда человек, окликнувший их в зале, вышел на улицу и стал их искать.
В такси Томас обессиленно откинулся на спинку сиденья. Джин, кутаясь в белое пальто, забилась в угол подальше от Томаса. Он не обиделся на нее за это — ему самому был отвратителен исходивший от него запах пота, смешавшегося с запахом Дановича, крови и сырого подвала. На какое-то время он не то потерял сознание, не то задремал и открыл глаза, когда машина уже приближалась к порту Антиба. Джин плакала навзрыд в своем углу, но Томас мог сегодня уже не беспокоиться о ней. Когда они подъехали к причалу, у которого стояла «Клотильда», он засмеялся.
Его смех подействовал на Джин как удар кнута. Она тотчас перестала плакать.
— Над чем ты смеешься, Том? — спросила она.
— Я вспомнил врача в Нью-Йорке, — ответил он. — Он советовал мне подольше избегать резких движений и любого перенапряжения. Видел бы он меня сегодня!
С трудом самостоятельно выбравшись из машины, Том расплатился с таксистом и, хромая, стал подниматься по трапу следом за Джин. У него снова закружилась голова, и он чуть не свалился в воду.
— Помочь тебе дойти до каюты? — спросила Джин, когда они наконец были на палубе.
— Не надо, — отмахнулся он. — Иди к себе и скажи мужу, что ты вернулась. Придумай какое-нибудь объяснение.
Она наклонилась и поцеловала его в губы.
— Клянусь, больше до смерти не возьму в рот ни капли.
— Ну что ж, — сказал он, — в таком случае этот вечер все-таки не пропал даром. — И, чтобы смягчить сказанное, легонько похлопал ее по нежной, как у ребенка, щеке.
Кейт не спала, и в каюте горел свет. Увидев его, она охнула.
— Тсс, — предостерегающе произнес Томас.
— Что случилось? — шепотом спросила она.
— Чудо! Мне удалось не убить человека. — Он обессиленно упал на койку.
— А сейчас оденься и съезди за врачом.
Он проснулся рано, разбуженный шипением воды — Дуайер и Уэсли поливали из шланга палубу. Колено у него было плотно забинтовано, а двигая плечом, он каждый раз морщился от боли. Но могло быть и хуже. Врач сказал, что переломов нет, однако сильно повреждено колено и, вероятно, связки.
Опираясь на здоровую руку, Том слез с койки и встал на одной ноге перед маленьким зеркалом. Лицо его было изуродовано. Там, в подвале, он не почувствовал этого, но когда он бросился на Дановича, то ударился лицом о цементный пол, и сейчас нос у него распух, губа вздулась, на лбу и скулах темнели глубокие ссадины. Врач промыл ему царапины спиртом, и лицо болело у него меньше, чем все остальное, тем не менее он боялся, что Инид, взглянув на него, в ужасе закричит «мама!».
Он стоял перед зеркалом голый — грудь и плечи были покрыты черно-синими кровоподтеками. Чтобы надеть брюки, ему пришлось потратить пять минут, а рубашку он так и не сумел натянуть. Он взял ее с собой и, прыгая на здоровой ноге, двинулся в камбуз. Кофейник уже стоял на плите. Кейт выжимала апельсины. Как только врач сказал ей, что с Томасом не случилось ничего страшного, она немедленно успокоилась и стала прежней, деловитой и хозяйственной. Когда врач ушел, Томас, ложась спать, рассказал ей обо всем.
— Хочешь поцеловать своего красавца жениха? — спросил он.
Она улыбнулась, нежно поцеловала его и помогла надеть рубашку.
— Кто-нибудь уже знает?
— Я ничего не говорила ни Уэсли, ни Кролику, а остальные еще спят, — ответила она.
— Если спросят — я подрался с пьяным у «Ле Камео», — сказал Томас. — Это послужит наглядным уроком тем, кто решит напиться на собственной свадьбе.
Кейт кивнула.
— Ну ладно, — сказал он. — Я, пожалуй, уже могу идти на палубу и начинать врать.
Когда Дуайер и Уэсли увидели его, Дуайер всполошился:
— Боже мой, что ты с собой сделал?
А Уэсли охнул:
— Па!..
— Я расскажу, когда мы соберемся все вместе, — сказал Томас. — Повторять эту историю сто раз я не намерен.
Рудольф с дочерью поднялись на палубу, и Томас по его лицу понял, что Джин рассказала ему всю правду или почти всю правду о вчерашней ночи. Инид сказала лишь:
— Дядя Том, ты сегодня такой смешной!
— Это уж точно, милая, — улыбнулся Том.
Рудольф вскользь заметил, что у Джин болит голова и она осталась лежать в постели, а он после завтрака отнесет ей апельсиновый сок. Когда они сели за стол, на палубу поднялась Гретхен.
— Господи, Том, что с тобой случилось? — в ужасе спросила она.
— Я ждал, когда кто-нибудь задаст мне этот вопрос, — ответил Томас. Затем он рассказал историю о драке с пьяным у «Ле Камео». Только тот пьяный оказался не таким пьяным, как он сам, смеясь, заметил он.
— Ах, Том, — рассеянно сказала Гретхен, — а я думала, ты бросил драться.
— Я тоже так думал, но тот пьяный думал иначе, — ответил он.
— Ты тоже там была, Кейт? — укоризненно спросила Гретхен.
— Я спала, — спокойно ответила та. — Он ускользнул потихоньку. Мужчины, они ведь такие, сама знаешь.
— По-моему, это просто стыдно, — сказала Гретхен. — Чтобы большие, взрослые мужчины дрались!..
— Я тоже так думаю, — кивнул Томас. — И особенно стыдно, когда избивают тебя самого. А теперь давайте завтракать.
Позже, тем же утром, Томас и Рудольф сидели вдвоем на палубе.
— Джин все мне рассказала. Я не знаю, как тебя благодарить, Том, — сказал Рудольф.
— Брось ты. Ничего особенного. Просто Джин, с ее воспитанием, все это могло показаться страшнее, чем на самом деле.
— Вчера все целый день пили, — горько сказал Рудольф. — А потом еще мы с Гретхен перед ужином уселись пить на палубе. Ей просто было невозможно устоять. Алкоголики порой бывают такими хитрыми. Не представляю себе, как она сумела встать с постели, одеться и улизнуть с «Клотильды», не разбудив при этом меня… — Он покачал головой. — Последнее время она так хорошо себя вела, что я перестал беспокоиться. А стоит ей выпить рюмку-другую, и она уже собой не владеет. Становится просто другим человеком. Надеюсь, ты не думаешь, что она и в трезвом виде шатается по ночам бог знает где и ловит мужчин?
— Конечно же нет, Руди.
— Почему ты не разбудил меня и не взял с собой?
— Такие поездки не для тебя, Руди.
— Да, но я ее муж, черт возьми.
— И поэтому тоже тебя не следовало будить.
— Но он мог убить тебя.
— Да, был момент, когда это вполне могло случиться, — признался Томас.
— И ты мог его убить.
— Во всей этой истории был один-единственный прекрасный момент, — сказал Томас. — Я вдруг понял, что не могу убить человека.
Он сидел в одиночестве на палубе, с наслаждением вдыхая воздух тихого позднего вечера. Кейт была в каюте внизу, а все остальные уехали на машине в двухдневную поездку по Италии. Вот уже пятый день «Клотильда» стояла в порту на якоре в ожидании, когда из Голландии привезут новый гребной винт и вал. Рудольф сказал, что, пока есть время, маленькая вылазка на машине будет очень кстати. С той бурной ночи Джин тревожно притихла. Рудольф всячески пытался отвлечь ее от тяжелых мыслей. Он просил Кейт и Томаса тоже поехать с ними, но Томас сказал, что молодожены предпочитают побыть вдвоем.
В порту стояла тишина, на большинстве яхт огни уже погасли. Томас зевнул, потянулся, встал. И вдруг он увидел, как вдоль пирса быстро скользит машина с выключенными фарами. Она остановилась напротив «Клотильды». Обе дверцы с обращенной к нему стороны открылись, и из автомобиля вылезли двое мужчин. Потом еще двое. Последний вышел Данович. С рукой на перевязи.
Если бы Кейт не было на яхте, он нырнул бы в воду, и тогда им пришлось бы долго ловить его. Но сейчас он мог только стоять и смотреть на них. На соседних яхтах не было ни души. Данович остался внизу, а трое поднялись на борт.
— Итак, господа, — сказал Томас, — чем могу быть вам полезен?
Что-то тяжело ударило его по голове.
Он ненадолго пришел в сознание всего один раз. Уэсли и Кейт были в больничной палате возле его постели.
— Больше никогда… — произнес он и снова впал в коматозное состояние.
Рудольф вызвал из Нью-Йорка известного нейрохирурга, и тот был на пути в Ниццу, когда Томас умер. У него был проломлен череп, объяснил хирург Рудольфу, и произошло обширное кровоизлияние в мозг.
Рудольф перевез Гретхен, Джин и Инид в отель и велел сестре не оставлять Джин ни на минуту.
Он сообщил полиции все, что ему было известно; полицейские стали расспрашивать Джин, у нее через полчаса началась истерика, и она не утаила ничего. Она рассказала им про «Розовую дверь», и Дановича задержали, но свидетелей не нашлось, а у Дановича оказалось неопровержимое алиби на всю ночь.
Наутро после кремации Рудольф и Гретхен съездили на такси в крематорий, и им выдали металлическую урну с прахом брата. Из крематория они поехали в Антиб, в порт, где их ждали Кейт, Уэсли и Дур. Джин и Инид остались в отеле. Рудольф решил, что Кейт было бы слишком тяжело стоять в этот день рядом с Джин. «А если Джин и напьется, то сегодня у нее на это есть все основания», — думал он.
Гретхен, как и все остальные, уже знала правду.
Кейт, Уэсли и Дуайер, одетые в обычную рабочую одежду, стояли в ожидании на палубе. У Дуайера и Уэсли были заплаканные, покрасневшие глаза, но на лице Кейт, застывшем от горя, не было ни следа слез. Рудольф поставил урну в рубке, Дуайер взялся за штурвал и включил один двигатель.
Они около часа плыли на юг, удаляясь от побережья. На одном двигателе им было не отойти далеко в открытое море, и береговая линия четко просматривалась за кормой.
Ровно через час Дуайер развернул яхту и заглушил двигатель. В пределах видимости не было ни одного судна, а море застыло в таком глубоком покое, что не слышалось ни всплеска. Рудольф вынес из рубки урну и открыл ее. Кейт принесла снизу огромный букет белых и красных гладиолусов. Все встали в ряд на корме лицом к бескрайнему пустынному морю. Уэсли взял у Рудольфа урну. Слезы на его глазах уже высохли. На мгновение он неподвижно застыл, потом медленно высыпал прах отца в море. Это заняло лишь одну короткую минуту. Вода подхватила пепел и понесла его с собой вдаль, пылинки таяли на голубой глади Средиземного моря.
Женственным плавным движением мягкой загорелой руки Кейт бросила в воду цветы.
Уэсли кинул за борт урну. Она тотчас затонула; Потом Уэсли вошел в рубку и запустил двигатель. Теперь они плыли к берегу, и он направил яхту точно в узкий вход порта.
Кейт спустилась вниз, а Дуайер прошел на нос яхты, оставив мертвенно-бледных Рудольфа и Гретхен на корме.
Подставив себя летящему навстречу легкому бризу, Дуайер стоял на носу яхты и смотрел, как приближаются залитые ослепительным светом утреннего солнца белые особняки, старые крепостные стены и зеленые сосны.
«Погода для богатых», — вспомнилось ему.
notes