Самолет летел рейсом Нью-Йорк — Даллас. Джонни Хит, сидевший рядом с Рудольфом, просматривал бумаги, которые доставал из туго набитого портфеля. Рудольф занимался тем же. Ему надо было представить муниципалитету бюджет на следующий год, и он хмурился, перелистывая толстую смету, подготовленную муниципальным финансистом. Цены на все неуклонно росли, и давно пора было повысить зарплату полицейским, пожарникам, учителям государственных школ, служащим; угрожающе возрастало число лиц, нуждающихся в пособии, особенно среди негритянского населения Уитби; планами предусматривалось строительство нового водоочистительного коллектора; вместе с тем все боролись против увеличения налогов, финансовая помощь от штата и федерального правительства сохранялась на прежнем уровне. «Ну вот, — подумал он, — даже на высоте тридцати тысяч футов я снова ломаю голову, откуда взять деньги».

Джонни Хит тоже сейчас беспокоился о деньгах, по крайней мере о собственных деньгах и деньгах Рудольфа. Брэд Найт после смерти отца перевел контору из Талсы в Даллас, и Рудольф и Джонни летели туда, чтобы обсудить судьбу своих капиталовложений в акции «Питер Найт и сын». В последнее время удача изменила Брэду, и Джонни с Рудольфом, как выяснилось, вкладывали деньги в одну пустую скважину за другой. И даже если где-то обнаруживалась нефть, эксплуатация скважин осложнялась то грунтовыми водами, то бесконечными обвалами, то непредугаданными твердыми геологическими породами, пробурить которые стоило немало денег. Джонни Хит осторожно навел справки и пришел к выводу, что Брэд уже давно дает в отчетах ложную информацию и просто присваивает себе их деньги.

Когда они прилетели в Даллас, Брэд их не встретил. Вместо себя он прислал своего помощника, высокого дородного мужчину в соломенной шляпе, узком галстуке и полосатом пиджаке. Он извинился (у мистера Найта совещание, сказал он) и по вьющейся в мареве жары дороге отвез их на оснащенном кондиционером «кадиллаке» в отель в центре города, где Брэд снял им номер с гостиной и двумя спальнями.

На длинном столе вдоль стены стояли выстроенные рядами по шесть бутылок в каждом пшеничное и шотландское виски, джин, водка, бутылка вермута, ведерко с колотым льдом, несколько дюжин бутылок кока-колы и содовой, корзинка с лимонами, огромная ваза с роскошными фруктами и множество бокалов и стаканов разных размеров.

— Пиво и шампанское в холодильнике, — сказал помощник Брэда. — Если, конечно, вы это любите. Все за счет мистера Найта. Вы его гости.

— Мы улетаем уже завтра, — заметил Рудольф.

— Мистер Найт просил меня устроить вас с комфортом. Вы не где-нибудь, а в Техасе. Мистер Найт почти наверняка освободится к пяти часам. Если вам что-нибудь понадобится, без стеснения звоните мне в контору, — сказал он, уходя.

— Втирают очки, — сказал Джонни, окинув взглядом номер и уставленный бутылками стол.

Рудольф почувствовал, что Джонни, с его вечными подозрениями, раздражает его.

— Мне надо сделать несколько звонков, — сказал Рудольф. — Дай мне знать, когда придет Брэд. — Он прошел в свою спальню и закрыл за собой дверь.

Прежде всего он позвонил домой. Он старался звонить Джин по меньшей мере три раза в день. В конце концов он последовал совету Гретхен-и теперь не держал в доме спиртного; впрочем, в Уитби достать выпивку не проблема — в городе полно винных магазинов и баров. Но сегодня можно было не волноваться: Джин разговаривала с ним бодрым тоном и была вполне в форме. Она собиралась везти Инид на ее первый детский праздник. Два месяца назад она села за руль пьяной — Инид сидела сзади — и разбила машину, но и она сама и Инид отделались лишь царапинами.

— Как тебе Даллас? — спросила Джин.

— Техасцам, я думаю, здесь живется неплохо. Но для остальных — мука мученическая.

— Когда ты вернешься?

— Сразу же как освобожусь.

— Не задерживайся, — сказала она. Он не объяснил ей, зачем ему и Джонни понадобилось лететь в Техас. А когда она не была пьяна, ее обычно терзали сомнения.

Потом он связался со своим секретарем в муниципалитете. Это был несколько женоподобный, но всегда невозмутимый молодой человек. Однако сегодня он утратил свою невозмутимость. Утром перед зданием редакции «Сентинел» студенты устроили демонстрацию, протестуя против напечатанной в газете передовой статьи за сохранение в университете факультета вневойсковой подготовки офицеров запаса. Рудольф сам одобрил эту публикацию, потому что статья была написана в умеренных тонах и в ней отнюдь не предлагалось сделать военную подготовку обязательным предметом. В статье говорилось только, что военный факультет предназначен для обучения студентов, решивших посвятить себя военной карьере, а также и для тех, кто считает, что надо на всякий случай быть готовым к защите родины. Но сладкий голос разума не охладил пыл студентов. В окно редакции был брошен камень, и пришлось вызвать полицию. Секретарь сообщил, что в муниципалитет позвонил президент университета Дорлэкер в сказал (дословно): «Если он мэр, то почему его нет на месте?» Заходил начальник полиции Отмен. Очень встревоженный. Сказал, что у него крайне важное дело к мэру. Так что лучше бы мэр срочно вернулся. Дважды звонили из Олбани. Делегация представителей негритянского населения Уитби вручила петицию — что-то насчет плавательного бассейна.

— Этого достаточно, Уолтер, — устало сказал Рудольф. Повесил трубку и лег на кровать, прямо на небесно-голубое скользкое шелковое покрывало. Как мэр Уитби он получал десять тысяч долларов в год и всю эту сумму жертвовал на благотворительность. Служение обществу…

Он поднялся с кровати, злорадно заметив, что на шелковом покрывале остались грязные пятна от его туфель, и вышел в гостиную. Джонни сидел без пиджака за огромным письменным столом и копался в своих бумагах.

— Я уже нисколько не сомневаюсь, Руди, — сказал Джонни, — что этот сукин сын облапошил нас, как младенцев.

— Об этом позже, — сказал Рудольф. — В данный момент у самоотверженного и преданного слуги общества и так хлопот полон рот.

Он положил в стакан несколько кубиков льда, плеснул сверху кока-колы и, подойдя к окну, посмотрел на раскинувшийся внизу Даллас.

Потом он вернулся в спальню и заказал телефонный разговор с начальником полиции Уитби. Дожидаясь звонка, рассматривал себя в зеркале. Интересно, когда у него будет первый инфаркт?

Когда его соединили с Отменом, шеф полиции, судя по голосу, был в весьма мрачном расположении духа.

— Мы выпустили червей из банки, господин мэр, — сказал Отмен. — Лейтенант Слэттери сегодня в половине девятого утра арестовал в кафетерии первокурсника, который курил марихуану. Это только подумать — в половине девятого утра! При нем нашли больше унции марихуаны. Пока его не посадили, он болтал, не закрывая рта. Сказал, что у них в общежитии минимум пятьдесят человек курят гашиш и марихуану. Сказал, что если мы туда наведаемся, то найдем по меньшей мере фунт «травки». Мне недавно позвонил Дорлэкер и посоветовал держаться подальше от студенческого городка, но ведь скоро об этом узнает весь город, и если я буду сидеть сложа руки, то что обо мне подумают? Университет же не в Гаване и не в Буэнос-Айресе, черт возьми, а в черте Уитби, и закон есть закон. Если вы мне запретите принять необходимые меры, можете считать, мэр, что я уже подал в отставку.

— Хорошо, — сказал Рудольф, — позвоните Дорлэкеру. Скажите, что вы говорили со мной и я распорядился в восемь вечера произвести обыск в общежитии университета. Ордер на обыск получите у судьи Сэттери, и пусть ваши парни не берут с собой дубинки. Я не хочу, чтобы были неприятные инциденты. Слух об обыске быстро распространится, и, может быть, у студентов хватит ума выкинуть «травку», прежде чем вы туда нагрянете.

— Вы не знаете нынешнюю молодежь, господин мэр, — скорбно сказал Отмен.

— У них не хватает ума даже на то, чтобы утереть себе нос.

Рудольф дал ему номер своего телефона в Далласе и велел позвонить сразу после обыска. Положив трубку, он допил кока-колу. В самолете их накормили скверно, и его мучила изжога.

Телефон опять зазвонил.

— Руди, — услышал он голос Гретхен.

— Да? — С того дня, когда Гретхен сказала ему, что Джин — алкоголичка, отношения между ними стали натянутыми. Гретхен оказалась права, но от этого их взаимное отчуждение лишь усилилось.

— Я бы тебе не позвонила, но я просто схожу с ума!

— В чем дело?

— Это касается Билли. Ты знаешь, что месяц назад его исключили из университета?

— Нет. Он никогда не делился со мной своими секретами.

— Он сейчас живет в Нью-Йорке. С какой-то девушкой.

— Гретхен, дорогая, — сказал Рудольф, — полмиллиона парней в эту самую минуту живут с девушками. Лучше благодари бога, что он не живет с каким-нибудь мальчиком.

— Я не об этом. Он ведь больше не студент, и его призвали в армию.

— Ну и что ж, это может пойти ему на пользу, за два года армия сделает из него человека.

— У тебя дочь, и тебе легко говорить. А у меня сын. Единственный. Не думаю, что, если ему всадят пулю в лоб, он станет человеком.

— Ну и чем же я могу тебе помочь?

— У тебя масса знакомств в Вашингтоне.

— Если парень бросил учебу и у него хорошее здоровье, никто не освободит его от армии. Даже люди из Вашингтона.

— Я понимаю, на это трудно рассчитывать, судя по тому, что говорят и пишут. Но я не прошу тебя избавить его от военной службы.

— Тогда что же я должен сделать?

— Постарайся использовать свои связи, чтобы его не послали во Вьетнам.

Рудольф тяжело вздохнул. Да, правда, в Вашингтоне он знал людей, которые могли бы это сделать и, наверно, охотно сделали бы, если бы он попросил об этом. Но именно такого рода мелкие взаимные услуги по знакомству, распространенные в политических кругах, он презирал больше всего на свете. Это противоречило его моральным принципам и извращало истинные причины, побудившие его избрать политическую карьеру. В мире бизнеса вполне в порядке вещей, когда к тебе приходит человек с просьбой устроить его племянника или двоюродного брата на какую-нибудь выгодную должность. В зависимости от того, насколько ты обязан этому человеку или что рассчитываешь получить от него в будущем, а иногда и просто в зависимости от того, нравится он тебе или нет, ты не раздумывая помогаешь его родственнику или не помогаешь. Но использовать власть, данную тебе твоими избирателями, которым ты обещал служить честно и строго блюсти законы, использовать свое положение, чтобы уберечь сына своей сестры от угрозы смерти, в то же время открыто или молчаливо одобряя отправку на смерть тысяч других ребят его возраста, — это совсем другое дело.

— Гретхен, может, ты попытаешься найти какой-нибудь другой путь…

— Вот что, — она уже истерически кричала, — если ты ничего не сделаешь, я поеду в Нью-Йорк, заберу Билли и увезу его в Канаду или Швецию. И обещаю тебе, будет большой скандал, когда я громогласно расскажу, почему я так сделала!

— Господи, Гретхен, что с тобой? Начинается климакс или?.. — Он услышал, как на другом конце провода бросили трубку.

«Семья», — невесело подумал он. Он всегда, сам не зная почему, оберегал свою семью. Он работал вместо отца в пекарне и развозил булочки; он заботился о матери, пока она была жива. Он не побрезговал иметь дело с частным детективом, выдержал неприятную сцену с Вилли Эбботом, помог Гретхен получить развод и тепло принял ее второго мужа. Благодаря ему у Томаса появились деньги и тот сумел покончить с той страшной жизнью, которая его чуть было не засосала. Это он помчался на другой конец континента на похороны Колина Берка, чтобы поддержать сестру в самые тяжелые минуты ее горя. Он решился забрать из школы неблагодарного и дерзкого Билли, когда мальчику стало там невмоготу, и он же устроил Билли в университет Уитби, хотя у Билли были такие отметки, что он не смог бы поступить даже в техническое училище; и он же, заботясь о душевном покое матери, разыскал Томаса в гостинице «Эгейский моряк», а потом узнал адрес Шульца, вернул ему деньги и нанял адвоката, чтобы помочь Тому воссоединиться со своим сыном и развестись с проституткой…

Он не ждал за все это благодарности, и никто его толком не поблагодарил. Ну и пусть. Он ведь делал это не ради благодарности. Зато он был чист перед собственной совестью. Он сознавал свои обязанности перед самим собой и перед другими, и совесть не позволяла ему поступать иначе. А обязанности никогда не кончаются. В этом-то все и дело.

Подойдя к телефону, он заказал разговор с Калифорнией. Когда сестра сняла трубку, он сказал:

— Хорошо, Гретхен, я на обратном пути остановлюсь в Вашингтоне и постараюсь что-нибудь сделать. Можешь не волноваться.

— Спасибо, Руди, — тихо сказала она. — Я знала, что ты поможешь.

Брэд появился в их номере в половине шестого. От техасского солнца и техасской выпивки лицо его стало еще краснее. Он располнел и был само радушие. На нем был темный в полоску летний костюм и голубая модная рубашка с огромными жемчужными запонками.

— Извините, что я не смог вас встретить, но, надеюсь, мой помощник сделал все как надо. — Он налил себе виски и лучезарно улыбнулся друзьям.

— Вам, ребятки, давно пора было навестить меня и самим посмотреть, откуда к вам текут денежки. Мы сейчас бурим новую скважину, и, может быть, завтра я арендую самолет и мы слетаем посмотреть, как там идут дела. Жалко, Вирджинии сейчас здесь нет. Она жутко огорчится, когда узнает, что вы приезжали в ее отсутствие. Она сейчас на севере, у своего папочки. Я слышал, он прихварывает. Надеюсь, ничего серьезного. Я к этому старикану очень хорошо отношусь.

— Перестань, пожалуйста, Брэд, — оборвал его Рудольф. — Мы прекрасно знаем, почему она уехала. И дело не в том, что ей понадобилось, как ты говоришь, навестить папочку.

Две недели назад к Рудольфу зашел Колдервуд и рассказал, что Вирджиния бросила Брэда, потому что он связался с какой-то киноактрисой, по три раза в неделю мотается из Далласа в Голливуд и запутался с деньгами. Именно после визита Колдервуда Рудольф начал подозревать неладное и поделился своими опасениями с Джонни.

— Дружище, — Брэд отпил виски, — не понимаю, о чем ты? Я только что разговаривал с женой по телефону, она вернется со дня на день, и…

— Ты с ней не разговаривал, и она не собирается возвращаться, Брэд. Ты сам это знаешь, — сказал Рудольф.

— Как знаешь и многое другое, — добавил Хит, — и мы тоже это знаем.

— Черт побери, ребята, не будь мы столько лет друзьями, я мог бы подумать, что вы меня недолюбливаете. — Несмотря на то что в номере работал кондиционер, Брэд вспотел, и на голубой рубашке выступили темные пятна. Он снова налил себе виски, и, когда он клал в стакан лед, его короткие толстые пальцы с наманикюренными ногтями дрожали.

— Давай выкладывай, не тяни время, — сказал Джонни.

— Ну что ж, — Брэд рассмеялся, вернее, попытался рассмеяться, — может, я иногда действительно позволял себе погулять на стороне. Но ты ведь меня знаешь, Руди. Я — не ты. Характер у меня слабый, и, когда какая-нибудь цыпочка начинает строить мне глазки, я не могу отказать себе в маленьком удовольствии. А Вирджиния все это принимает слишком близко к сердцу, она…

— Нас не интересуют твои отношения с Вирджинией, — перебил его Джонни.

— Нас интересует, куда делись наши деньги. Мы кое-что проверили, и получается, что за последний год ты украл у каждого из нас приблизительно по семьдесят тысяч долларов.

— Бросьте меня разыгрывать, ребята, — сказал Брэд. Лицо у него стало почти багровым. На нем, точно припечатанная, застыла улыбка, а воротник взмок от пота. — Вы ведь шутите, правда? — неуверенно повторил он. — Это же розыгрыш. Сто сорок тысяч долларов! Господи Иисусе!

— Брэд! — предостерегающе остановил его Рудольф.

— Ладно! — вздохнул Брэд. — Как я понимаю, вы не шутите. — Он тяжело опустился на пестрый диван. Тучный, усталый человек с покатыми плечами уныло сидел на обитом яркой тканью шикарном диване в самом шикарном номере самого шикарного отеля Далласа. — Я расскажу вам, в чем дело.

А дело было в том, что, когда Брэд год назад поехал в Голливуд на поиски новых денежных людей, которые могли бы вложить капитал в его компанию, он познакомился с молодой актрисой Сандрой Дилсон. «Очаровательное невинное создание», как сказал Брэд. Он, по его словам, мгновенно втюрился в нее, но она долго не разрешала ему к себе прикоснуться. Чтобы произвести на нее впечатление, он начал покупать ей драгоценности. «Вы себе не представляете, какие там цены на камушки! — сказал Брэд. — Можно подумать, люди сами печатают себе деньги». Когда они с мисс Дилсон бывали на скачках, Брэд, чтобы произвести на нее большее впечатление, делал колоссальные ставки. «Если хотите знать, — сказал Брэд, — сейчас благодаря мне на девушке драгоценностей тысяч на четыреста. Но иногда в постели она вытворяла такое, что я не жалел ни о центе, — добавил он вызывающе. — Я люблю ее, я потерял голову и даже горжусь этим и готов держать ответ».

Чтобы добыть деньги, Брэд начал фальсифицировать ежемесячные отчеты. В графу «нефтеразведка и эксплуатация» он вписывал давно заброшенные или пустые скважины, завышал стоимость закупаемого оборудования в десять — пятнадцать раз. Один из его бухгалтеров был в курсе дела, но Брэд платил ему за молчание и помощь. Кое-кто из вкладчиков компании пытался наводить справки, но пока что Брэду удавалось втирать людям очки.

— Сколько у тебя на сегодня вкладчиков? — спросил Джонни.

— Пятьдесят два.

— Пятьдесят два идиота! — с горечью заметил Хит.

— Тебе придется сесть за решетку, Брэд, — сказал Рудольф.

— Но ты ведь не сделаешь этого, правда, Руди? Ты не поступишь так со своим лучшим другом, который сидел с тобой рядом на выпускном вечере.

— Именно так я и поступлю.

— Одну минутку, — вмешался Джонни. — Подождем пока с разговорами про тюрьму. Нам сейчас гораздо важнее попробовать каким-то образом получить обратно наши деньги, чем сажать этого болвана в тюрьму.

— Вот это другой разговор, — воспрянул Брэд. — Тут нужно действовать с умом.

— Сколько у тебя денег в активе? В данную минуту?

— Вот это другой разговор, — повторил Брэд. — Теперь мы действительно перешли к делу. Не думайте, что я конченый человек. Мне еще дают в кредит.

— Когда ты выйдешь из этой комнаты, — сказал Рудольф, — тебе уже ни один банк в США не даст в кредит ни цента. Я об этом позабочусь. — Он с трудом скрывал свое отвращение к этому человеку.

— Ты не ответил на мой вопрос, — продолжал Хит. — Сколько у тебя сейчас в активе?

— Ну… бухгалтерская документация выглядит не слишком… э-э… радужно. — В улыбке Брэда проглянула надежда. — Но иногда мне удавалось кое-что откладывать, так сказать, на черный день. Эти деньги у меня в сейфах в разных банках. Со всеми вкладчиками я, конечно, расплатиться не смогу, но вам, ребята, сумею вернуть довольно много.

— Это что, деньги Вирджинии? — спросил Рудольф.

— Ха! — фыркнул Брэд. — Ее старик держит выделенные ей деньги такой мертвой хваткой, что я не смог бы купить на них и сосиску, даже если б подыхал с голоду.

— Он оказался гораздо умнее нас, — заметил Рудольф.

— Бога ради, Рудольф, — жалобно сказал Брэд, — не сыпь соль на рану. Мне и без того худо.

— Сколько у тебя наличными? — спросил Джонни.

— Ты ведь понимаешь, Джонни, что эти деньги нигде не учтены и компании о них ничего не известно.

— Я все понимаю. Сколько?

— Около ста тысяч. Я мог бы дать каждому из вас почти по пятьдесят тысяч. И я вам гарантирую, что позже выплачу все полностью.

— Каким это образом? — резко спросил Рудольф.

— Ну, ведь еще остаются скважины, где есть нефть… — неуверенно пробормотал Брэд. Рудольф видел, что он лжет. — И потом, я мог бы съездить к Сандре, объяснить, что временно сижу на мели, и попросить у нее обратно драгоценности и…

Рудольф скептически покачал головой.

— Неужели ты веришь, что она их отдаст?

— Она отличная девчонка, Руди. Я тебя с ней должен обязательно познакомить.

— Господи, ты когда-нибудь повзрослеешь или нет?!

— Подожди здесь, — сказал Джонни Брэду. — Мне надо поговорить с Руди наедине. — Он демонстративно взял со стола свои бумаги и направился к спальне Рудольфа.

— Вы не возражаете, ребята, если я пока немного выпью? — заискивающе спросил Брэд.

Когда они с Рудольфом вошли в спальню, Джонни прикрыл дверь.

— Нам надо принять решение, — сказал он. — Если, как он утверждает, у него наличными почти сто тысяч, мы можем взять их и в какой-то мере возместить наши убытки. Если же мы не берем их, надо обо всем сообщить кредиторам, созвать совещание кредиторов и, вероятно, объявить его банкротом. Или даже возбудить судебное дело. Все кредиторы будут иметь равные права на сто деньги, или их разделят пропорционально размерам капиталовложений или пропорционально фактической задолженности Брэда каждому из кредиторов.

— А он имеет право заплатить нам и не заплатить другим? — спросил Рудольф.

— Ну, он еще не банкрот, — ответил Джонни. — И думаю, никто в суде не сможет ни к чему придраться.

— Нет, так не пойдет, — сказал Рудольф. — Пусть бросит эти сто тысяч в общий котел. И давай сегодня же заберем у него ключи от его сейфов, чтобы он не успел вынуть оттуда деньги.

— Я знал, что ты так скажешь, — вздохнул Хит. — Не перевелись еще рыцари.

— Если он мошенник, то это еще не значит, что я тоже должен стать мошенником, лишь бы возместить свои убытки.

— Я же сказал, что в суде вряд ли к чему-то смогут придраться, — напомнил Джонни.

— Все равно. Меня это не устраивает.

Джонни изучающе посмотрел на Рудольфа.

— А что ты сделаешь, если я сейчас пойду к нему и скажу: «Ладно, я забираю свою половину и выбываю из игры»?

— Я сообщу это на собрании акционеров, — ровным голосом сказал Рудольф.

— И предложу возбудить против тебя судебное дело.

— Сдаюсь, мой дорогой. Кто же может сладить с честным политиком?!

Они вернулись в гостиную. Брэд стоял у окна с полным стаканом в руке. Джонни объявил ему их решение. Брэд молча кивал, не совсем понимая.

— Завтра в девять утра ты должен быть здесь, — сказал Рудольф. — До того, как откроются банки. Мы обойдем с тобой все сейфы, о которых ты говорил, и возьмем на себя заботу о твоих деньгах. Выдадим тебе расписку. Если без одной минуты девять тебя здесь не будет, я вызову полицию и объявлю тебя мошенником.

— Руди, — жалобно протянул Брэд.

— И если хочешь сберечь свои жемчужные запонки, — продолжал Рудольф, — лучше спрячь их подальше, потому что в конце месяца шериф опишет за долги все твое имущество, включая и эту голубенькую рубашечку.

— Эх вы, — удрученно сказал Брэд. — Вам, ребята, не понять, что это такое. Вы богатые, у вас жены миллионерши, у вас есть все, что вы хотите. Вы не знаете, что такое быть в моем положении…

— Не пытайся нас разжалобить, — грубо оборвал его Рудольф. Он еще ни на кого в жизни не был так зол. Ему приходилось сдерживать себя, чтобы не броситься на этого человека с кулаками. — Будь здесь завтра в девять утра.

— Буду, — сказал Брэд. — Насколько я понимаю, вы вряд ли захотите со мной поужинать?

— Убирайся отсюда, пока я тебя не убил, — не выдержав, закричал Рудольф.

Брэд двинулся к дверям.

— Ну что ж, желаю вам хорошо провести время в Далласе. Замечательный город. И не забудьте, — он обвел рукой номер и выстроенные на столе бутылки, — все это за мой счет. — И вышел из комнаты.

На следующее утро ровно в девять, как ему и было велено, Брэд пришел со связкой ключей от сейфов в различных далласских банках. Глаза у него были красные, и он выглядел так, словно не спал всю ночь.

Визит к юристу и поездки по банкам заняли большую часть утра, и Рудольфу пришлось спешить, чтобы успеть на самолет, вылетавший из Далласа в Вашингтон в полдень.

В самолете он отказался от завтрака и двух положенных пассажирам первого класса коктейлей. Достал из портфеля проект сметы и хотел поработать, но не мог сосредоточить внимание на цифрах. Из головы не выходил Брэд — обреченный, опозоренный, банкрот, которого ждет тюрьма. А все из-за чего? Из-за алчной голливудской девки. Мерзко. Брэд сказал, что любит ее и ни о чем не жалеет. Любовь… Пятый всадник Апокалипсиса. По крайней мере в Техасе. Невозможно представить себе, что Брэд испытывает какие-то высокие чувства. Брэд был человеком — теперь Рудольф убедился в этом, — словно созданным для кабаков и борделей. Может быть, Рудольф давно знал это, но не хотел себе в этом признаться. Почему-то всегда трудно верить, что другие тоже умеют любить. Быть может, его отказ признать тот факт, что Брэд способен чувствовать любовь, не что иное, как высокомерие? Он ведь сам любит Джин, подумал Рудольф, но готов ли он погубить себя ради нее? Нет. Пожалуй, нет. Что же, тогда, значит, он легковеснее, чем этот болтливый, потный человек в нелепой голубой рубашке? И не он ли виноват в том, что для его друга пришел этот черный день и впереди его ждет еще много таких дней?

Конечно, было бы проще, сославшись на свою занятость в Уитби, отправить Джонни Хита одного в Даллас улаживать это дело. Откровенно говоря, у него мелькнула такая мысль, но он отверг ее как трусость. Он отправился в Даллас, чтобы сохранить уважение к себе. Уважение к себе? Но, быть может, это то же самое тщеславие? Быть может, постоянная удача притупила его чувства, сделала его самодовольным, уверенным в собственной непогрешимости?

Когда Брэда окончательно признают банкротом, решил Рудольф, надо будет как-то его поддержать. Может, тайком посылать ему пять тысяч в год? Так, чтобы на эти деньги не наложили лапу ни кредиторы Брэда, ни правительство. Но можно ли этими деньгами — а Брэду они будут нужны позарез, и он будет не в силах от них отказаться — покрыть цену боли и унижения, которые испытывает Брэд, принимая деньги от человека, отвернувшегося от него в трудную минуту?

Засветилось табло «Пристегните ремни». Самолет начал снижаться. Рудольф сложил бумаги в портфель, вздохнул и пристегнул ремень.

В отеле «Мэйфлауэр» его ожидала телефонограмма от секретаря с просьбой срочно позвонить в Уитби. Рудольф звонил два раза, но линия была занята, и он решил было вначале связаться с одним сенатором, который, скорее всего, сумел бы помочь ему оградить Билли от опасностей, грозящих солдату США.

Однако после третьей попытки ему наконец удалось дозвониться до своего секретаря.

— Извините, господин мэр, — устало сказал Уолтер, — но мне кажется, вам лучше вернуться сюда немедленно. Вчера, после того как я уже ушел домой, началось бог знает что. Я узнал об этом только сегодня утром, иначе постарался бы связаться с вами раньше.

— В чем дело? Что произошло? — нетерпеливо спросил Рудольф.

— Все так запутано. Я не уверен, что смогу восстановить последовательность событий. В общем, когда Отмен приехал в общежитие, студенты забаррикадировали вход и не пустили его. Дорлэкер пытался убедить Отмена отозвать полицейских, но гот отказался. Когда же полицейские снова попытались войти, студенты начали швырять в них чем попало. Отмену угодили в глаз. Говорят, ничего серьезного, но он сейчас в больнице, и полиция временно отступила. Потом другие студенты организовали массовую демонстрацию… перед вашим домом. Я только вернулся оттуда. Газон перед домом в ужасном состоянии. Миссис Джордах дали успокоительное и…

— Остальное расскажете, когда я буду в Уитби. Я вылетаю первым же самолетом.

— Я так и думал, что вы это сделаете, — сказал Уолтер, — и уже позволил себе послать Скэнлона с вашей машиной. Он будет ждать вас в «Ла Гардиа».

Толстый Скэнлон, разговаривая, сипел и задыхался. Он числился в полиции, хотя ему было уже почти шестьдесят и его вот-вот должны были отправить на пенсию. Он страдал ревматизмом, и то, что его определили в шоферы к Рудольфу, было поистине милосердием.

— Если бы мне пришлось все начинать сначала, — задыхаясь, сказал Скэнлон, — клянусь, я ни за что не пошел бы служить в полицию города, где есть студентишки или чернозадые.

— Скэнлон, ради боса! — одернул его Рудольф. Он с первого дня безуспешно пытался выправить лексикон Скэнлона. Рудольф сидел на переднем сиденье рядом со старым полицейским, который вел машину так медленно, что это действовало на нервы. Но Скэнлон бы обиделся, если бы Рудольф сам сел за руль.

— Я серьезно, сэр, — сказал Скэнлон. — Они просто дикари, звери и закон уважают не больше, чем стая гиен. А над полицией и вообще смеются. Конечно, не мое дело вам указывать, но на вашем месте я обратился бы прямо к губернатору и попросил прислать войска…

— Это еще успеется, — сказал Рудольф.

— Попомните мои слова. Дойдет и до этого. Знаете ведь, что они наделали в Нью-Йорке и в Калифорнии.

— Уитби не Нью-Йорк и не Калифорния.

— Все равно. У нас полно студентов и чернозадых, — упрямо сказал Скэнлон и замолчал. Потом опять заговорил: — Были бы вы вчера у себя дома, сэр, тогда, может, и поняли бы, о чем я толкую.

— Да, я слышал, — сказал Рудольф. — Они вытоптали газон.

— Если бы только это. Я сам там не был, но Руберти мне все рассказал. — Руберти тоже был полицейским. — То, что они творили, богомерзко! Руберти так и сказал. Богомерзко! Они требовали, чтобы вы вышли, и пели похабные песни. Молоденькие девушки, а ругались, как грузчики. Потом повыдергивали в вашем саду все цветы и кусты, а когда миссис Джордах открыла дверь…

— Она открыла дверь? — с ужасом переспросил Рудольф. — Зачем?

— Понимаете, они стали бросать в дом камни, комья грязи, банки из-под пива и кричали: «Пусть выйдет это г…!» Стыдно сказать, сэр, но это они так о вас. Из полиции там были только Руберти и Циммерман. Все остальные полицейские уехали в университет, а что могли двое сделать против ревущей толпы этих диких индейцев? Их там собралось человек триста. Ну и, как я уже сказал, миссис Джордах открыла дверь и начала на них кричать.

— О господи, — выдохнул Рудольф.

— Вам лучше услышать это сейчас от меня, чем потом от кого-нибудь другого, — сказал Скэнлон. — Когда миссис Джордах открыла дверь, она была пьяна. И совершенно голая. Там оказался фотограф из студенческой газеты, и он сделал несколько снимков со вспышкой. Руберти бросился за ним, но другие студенты загородили ему дорогу, и фотограф успел скрыться. Не знаю, что они собираются делать с этими снимками, но снимки у них в руках.

Рудольф приказал Скэнлону ехать прямо в университет. Главный административный корпус был ярко освещен. Из окон студенты выбрасывали разорванные в клочья документы и осыпали громкой бранью окружавших здание полицейских — полицейских было тревожно мало, но они были уже с дубинками. Подъезжая к стоявшей под деревом машине Отмена, Рудольф увидел, какое применение студенты нашли фотографии его жены. Увеличенная до гигантских размеров, фотография голой Джин свисала из окна второго этажа.

Когда Рудольф вылез из машины, несколько студентов узнали мэра и приветствовали его диким торжествующим воплем.

Отмен стоял возле своей машины. Голова и глаз были у него забинтованы, и полицейская фуражка держалась на затылке. Только шестеро из полицейских были в касках. Рудольф вспомнил, как полгода назад сам наотрез отказал Отмену в его просьбе купить полиции еще две дюжины касок — тогда Рудольфу казалось, что это будет лишним расходом.

Без всякого предисловия Отмен сказал:

— Ваш секретарь сообщил, что вы прибудете, и мы не предпринимали пока никаких действий. Они держат заложниками Дорлэкера и двух профессоров. Здание было захвачено сегодня, в шесть вечера.

Рудольф кивнул, шаря глазами по фасаду корпуса. В одном из окон цокольного этажа он увидел Квентина Макговерна. Макговерн был уже аспирантом и работал ассистентом на химическом факультете. Квентин улыбался из окна. Рудольф был уверен, что Квентин видит его, и чувствовал: улыбка адресована именно ему.

— Что бы еще сегодня ни случилось. Отмен, — сказал он, — я хочу, чтобы вы непременно арестовали вон того негра, в третьем окне слева на цокольном этаже. Его зовут Квентин Макговерн. Если не сумеете взять его здесь, возьмите дома.

Отмен кивнул.

— Они хотят с вами говорить, сэр. Хотят, чтобы вы пошли к ним обсудить ситуацию.

— Нам нечего обсуждать, — отрицательно покачал головой Рудольф. Он не собирался ни с кем вести никаких переговоров под фотографией голой жены. — Идите и очистите здание.

— Это легче сказать, чем сделать, — ответил Отмен. — Я уже трижды приказывал им выйти, но они только смеются.

— Я сказал, очистите здание. — В душе у Рудольфа клокотала ярость. Холодная ярость. Он знал, что делает.

— Каким образом? — спросил Отмен.

— У вас есть оружие.

— Вы же не хотите сказать, чтобы мы открыли огонь? — не веря своим ушам, сказал Отмен. — Насколько нам известно, ни один из них не вооружен.

Рудольф секунду колебался.

— Нет, — сказал он, — стрелять не надо. Но у вас есть дубинки и слезоточивый газ.

— Может быть, нам все же лучше просто подождать, пока им это не надоест и они не устанут? А если ничего не изменится, вы сможете вызвать войска, — неуверенно предложил Отмен.

— Нет, я не собираюсь сидеть и ждать, — заявил Рудольф. Он умолчал о том, что Отмен и сам прекрасно понимал: ему хотелось немедленно сорвать со стены фотографию Джин. — Прикажите вашим ребятам начать со слезоточивого газа.

— Господин мэр, — медленно сказал Отмен. — Я прошу вас отдать этот приказ в письменном виде, с вашей подписью.

— Дайте мне ваш блокнот.

Отмен протянул ему блокнот, и Рудольф, положив его для опоры на капот машины, написал приказ, стараясь, чтобы каждая буква получилась разборчиво. Подписав его, он вернул блокнот Отмену.

Когда первая граната со слезоточивым газом попала в окно первого этажа, оттуда раздался испуганный крик. Затем полетели еще гранаты, и лица студентов исчезли. Помогая друг другу, полицейские начали карабкаться в окна. Но полицейских было слишком мало, и большинству студентов удалось ускользнуть через заднюю дверь. Рудольф стоял и смотрел наверх, туда, где по-прежнему висела фотография Джин. В окне показался полицейский, сорвал фотографию и вместе с ней скрылся в корпусе.

Все кончилось очень быстро. Арестовано было только около двадцати студентов. Трое получили ранение в голову, а одного унесли на носилках. Он прижимал руку к глазам. Какой-то полицейский сказал, что парень ослеп, но, вероятно, это лишь временная слепота.

На улицу вышли Дорлэкер и два профессора. Глаза их слезились. Рудольф подошел к Дорлэкеру.

— Как вы? — спросил он.

Дорлэкер прищурился, чтобы разглядеть, кто к нему обращается.

— Я с вами не разговариваю, Джордах. Завтра я сделаю заявление для репортеров, и, если вы завтра вечером купите вашу же газету, вы узнаете, что я о вас думаю. — Он сел в чью-то машину и уехал.

Когда они выезжали с территории студенческого городка, навстречу им неслись, завывая сиреной, машины «скорой помощи». Следом мчался школьный автобус, который вызвали для перевозки арестованных.

— Скэнлон, — сказал Рудольф. — По-моему, с сегодняшнего вечера я уже не мэр, да?

Скэнлон долго не отвечал. Он хмурился, глядя на дорогу, а когда нужно было повернуть, закряхтел по-стариковски.

— Да, мистер Джордах, — наконец сказал он. — Я так думаю, вы правы.