2
Хотя Джин была беременна, она каждое утро обязательно спускалась вниз, чтобы позавтракать вместе с ним.
«Я хочу к концу дня уставать не меньше, чем ты, — говорила она. — Не желаю быть похожей на тех американских жен, которые весь день валяются в постели, а когда мужья возвращаются с работы, каждый вечер обязательно вытаскивают бедняг из дому, потому что самим некуда девать энергию. В большинстве случаев семьи распадаются не из-за измен, а именно из-за отсутствия „энергетической“ гармонии».
В окно струилось бледное апрельское солнце. Они сидели за столом, ожидая, когда Марта принесет кофе. После смерти его матери Марта просто преобразилась. Ела она ничуть не больше, чем раньше, но заметно пополнела, стала степенной и домовитой. Резкие складки на лице разгладились, на губах, прежде нервно поджимавшихся, играло какое-то подобие улыбки. От смерти тоже бывает польза, подумал Рудольф, наблюдая, как Марта осторожно поставила кофейник перед Джин. В былые времена она бы этот кофейник бухнула на стол, как обычно проклиная свою несчастную судьбу.
Беременность округлила лицо Джин, и она уже не походила на упрямую школьницу, твердо решившую любой ценой стать первой в своем классе. Умиротворенное и женственное, ее лицо мягко светилось под лучами солнца.
— Ты сегодня похожа на святую, — сказал Рудольф.
— Конечно, станешь святой, если два месяца ни с кем не грешишь, — ответила она.
— Надеюсь, ребенок будет стоить этого.
— Да уж хотелось бы.
— Как он себя сегодня ведет?
— Хорошо. Правда, что-то растопался и, по-моему, топает в тяжеленных сапогах, а в остальном — хорошо.
— А что, если будет девочка?
— Тогда придется мне внушить ей, что нельзя заводить роман сразу с двумя, — сказала Джин. Оба рассмеялись.
— Что ты собираешься сегодня делать? — спросил Рудольф.
— Придет наниматься няня, и мне надо с ней поговорить. Потом привезут мебель для детской, и мы с Мартой будем ее расставлять. Потом я должна принять витамины, потом взвеситься… одним словом, дел много. А у тебя какие планы?
— Мне надо съездить в университет. Там сегодня совет попечителей. Еще нужно заглянуть в контору…
— Надеюсь, ты не позволишь этому старому чудовищу Колдервуду снова ворчать на тебя?
С тех пор как Колдервуд узнал о намерении Рудольфа в июне уйти из бизнеса, он при каждой встрече брюзжал: «Кто уходит на покой в тридцать шесть лет?».
«Я», — однажды ответил ему Рудольф, но старик не желал в это верить. По натуре очень мнительный, Колдервуд подозревал, что Рудольф на самом деле хитрит, чтобы добиться полного контроля над деятельностью корпорации; вот почему старик неоднократно намекал ему, что, если Рудольф никуда не уйдет, все будет, как он хочет. Больше того, Колдервуд даже предлагал перевести их центральную контору в Нью-Йорк, но Рудольф сказал, что давно уже не собирается жить в Нью-Йорке. Джин сейчас полностью разделяла его привязанность к старому фермерскому дому в Уитби и обсуждала с архитектором планы его расширения.
Дорога в административный корпус университета вела мимо спортплощадки, и Рудольф увидел там Квентина Макговерна. Одетый в серый тренировочный костюм, Квентин бежал разминочным шагом по дорожке. Рудольф затормозил и вышел из машины. Квентин подбежал к нему — высокий серьезный молодой человек с блестящим от пота лицом. Рудольф пожал ему руку.
— У меня занятия начинаются в одиннадцать, — сказал Квентин, — а сегодня отличный день. Грех не побегать, особенно после того, как всю зиму просидел с учебниками в четырех стенах.
Они больше уже не бегали вдвоем по утрам. После женитьбы Рудольф, чтобы сделать приятное Джин, начал заниматься теннисом.
— Ну как успехи, Квентин?
— Неплохо. Двести двадцать ярдов бегаю за двадцать две и восемь десятых секунды. Тренер обещает попробовать меня на дистанции в четыреста сорок ярдов, а заодно и в эстафете.
— Что же теперь по этому поводу говорит твоя мать?.
Квентин улыбнулся, вспомнив те холодные зимние утра.
— Говорит, чтобы я не слишком задавался. Матери, они все одинаковы.
— А как занятия? — спросил Рудольф.
— Наверно, получилась какая-то ошибка. Меня включили в список лучших студентов.
— Что же говорит твоя мать по этому поводу?
— Говорит, это потому, что я цветной и администрации хочется продемонстрировать свою либеральность. — Квентин едва заметно улыбнулся.
— Если мать и дальше будет тебя пилить, скажи ей, чтобы позвонила мне.
— Обязательно, мистер Джордах.
— Ну, мне пора ехать. Передай привет отцу.
— Мой отец умер, мистер Джордах, — спокойно сказал Квентин.
— Прости. — Рудольф сел в машину. Черт возьми, подумал он. Отец Квентина работал у Колдервуда по крайней мере лет двадцать пять. Кто-то должен был сообразить и оповестить начальство о его смерти.
После разговора с Квентином утро уже не казалось ему таким чистым и приятным.
Все места на автостоянке перед административным корпусом были заняты, и Рудольфу пришлось поставить машину в стороне, почти в пятистах ярдах от здания. Он проверял, захлопнулся ли замок двери, когда вдруг услышал:
— Привет, Джордах!
Его окликнул Леон Гаррисон, член совета попечителей, направлявшийся на совещание. Гаррисон был высоким, представительным мужчиной лет шестидесяти, с благородной сенаторской сединой и обманчивой сердечностью в обращении. Он издавал местную газету, которую унаследовал от своего отца вместе с большими участками земли как в самом Уитби, так и в его окрестностях. Рудольф знал, что газета Гаррисона постепенно хиреет, но ничуть не жалел об этом. Редакция газеты состояла из горстки низкооплачиваемых опустившихся пьяниц, которых вышибли из газет других городов. Рудольф взял за правило не верить ни одному слову в этой газете, даже сообщениям о погоде.
— Как дела, дружище? — спросил Гаррисон, обнимая Рудольфа за плечи и шагая вместе с ним к административному корпусу. — По обыкновению приготовились подложить взрывчатку под нас, старых консерваторов? — Он громко рассмеялся, показывая, что настроен вполне мирно.
— У меня все те же стандартные предложения, — ответил Рудольф. — Например, сжечь здание факультета естественных наук и таким образом отделаться от профессора Фредерикса.
Фредерикс был деканом факультета, но Рудольф знал, что может позволить себе этот выпад: преподавание естественных наук велось хуже, чем в любом другом университете того же уровня. Фредерикс и Гаррисон были закадычными приятелями, и Фредерикс часто публиковал в газете Гаррисона свои научные статьи, читая которые Рудольф краснел от стыда за университет.
По меньшей мере трижды в год на первой полосе газеты появлялись статьи Фредерикса, сообщавшие, что найден новый метод лечения рака.
— Ох уж эти мне бизнесмены, — сокрушенно вздохнул Гаррисон. — Вам никогда не оценить роль чистой науки. Вам важно одно — каждые шесть месяцев получать прибыль со своих капиталовложений. Вы ждете, что из каждой пробирки вам тут же посыплются доллары.
Когда это его устраивало, Гаррисон помнил о своих обширных земельных участках и о своем капитале в банке и действовал как заправский хладнокровный бизнесмен. В других ситуациях, будучи всего лишь издателем и разбираясь разве что в типографской краске, он выступал как просветитель-литератор, протестовал против отмены выпускных экзаменов по латыни и ополчался на новую программу по английской литературе, потому что она предусматривала слишком поверхностное знакомство с творчеством Чарлза Диккенса.
Дорлэкер, новый президент университета, был моложавым энергичным человеком с гарвардским дипломом. Он не давал воли совету попечителей и не плясал под его дудку. С Рудольфом его связывали хорошие дружеские отношения, и Дорлэкер часто приезжал с женой к Джордахам и вел с Рудольфом вполне откровенные разговоры, не скрывая своего желания отделаться от большинства членов совета попечителей. Дорлэкер терпеть не мог Гаррисона.
Совещание проходило по давно заведенному порядку. Председатель финансовой комиссии сообщил, что, хотя денежные пожертвования растут, расходы растут еще быстрее, и рекомендовал повысить плату за обучение, а также ограничить число стипендий. Окончательное решение было отложено до более глубокого изучения вопроса.
Гаррисон высказал беспокойство по поводу редакционной статьи в студенческой газете, призывавшей провести демонстрацию с требованием запретить испытания ядерного оружия. На редактора следует наложить дисциплинарное взыскание, заявил он, за вовлечение студентов в политику и за неуважение к правительству Соединенных Штатов Америки. Дорлэкер сказал, что, как ему кажется, университет не самое подходящее место для попрания свободы в Америке. Голосованием постановили не налагать на редактора никакого дисциплинарного взыскания.
— Совет уклоняется от выполнения своих обязанностей, — прорычал Гаррисон.
Рудольф был самым молодым членом совета попечителей и на заседаниях говорил тихо и почтительно. Тем не менее благодаря дружбе с Дорлэкером и умению выбивать пожертвования из бывших выпускников университета и различных организаций (ему даже Колдервуда удалось убедить внести пять тысяч долларов на пристройку нового крыла к библиотеке), а также благодаря своей осведомленности о жизни Уитби и о взаимоотношениях между городком и университетом пользовался наибольшим влиянием в совете и сам знал об этом.
— Вам известно, — тем временем говорил Дорлэкер, — что сегодня мы должны рассмотреть вопрос о кандидатах на вакантные должности на следующий учебный год. Пока что не занята должность декана экономического факультета. Мы долго подыскивали подходящего человека, советовались с сотрудниками факультета и сейчас хотим вынести на ваше одобрение кандидатуру человека, некогда возглавлявшего в бывшем колледже в Уитби объединенную кафедру истории и экономики, человека, который в течение нескольких последних лет работал в Европе и накопил там ценный опыт. Я имею в виду профессора Лоуренса Дентона. — Произнося имя профессора, Дорлэкер как бы случайно повернулся к Рудольфу и едва заметно подмигнул. Рудольф переписывался со своим старым учителем и знал, что Дентон мечтает вернуться в Америку. Судьба не заставила его превратиться в человека без родины. Рудольф рассказал Дорлэкеру все о Дентоне, и Дорлэкер принял это близко к сердцу. Дентон же укрепил свои позиции, так как за время пребывания в Европе написал получившую высокие отзывы книгу о возрождении немецкой экономики.
— Дентон… — сказал Гаррисон. — Я помню это имя. Его выставили за прокоммунистическую деятельность.
— Я внимательно просмотрел его досье, мистер Гаррисон, — сказал Дорлэкер, — и обнаружил, что профессору никогда не предъявлялось никаких обвинений и его деятельность не подвергалась официальному расследованию. Профессор Дентон подал в отставку, чтобы поработать в Европе.
— Он был коммунистом или что-то вроде этого, — упрямо заявил Гаррисон.
— В университете и без того хватает всяких оголтелых крикунов, и нечего еще выписывать их из-за границы.
— В те времена, — мягко сказал Дорлэкер, — над страной висела тень маккартизма и немало уважаемых людей пострадало безвинно. К счастью, все это уже далеко позади и мы теперь можем судить о человеке просто по его способностям. Лично я буду счастлив доказать, что университет Уитби руководствуется лишь строго академическими соображениями.
— Если вы примете сюда этого человека, моя газета не станет молчать, — пригрозил Гаррисон.
— Я считаю ваше замечание недостойным, мистер Гаррисон, — спокойно сказал Дорлэкер, — и уверен, что, поразмыслив, вы откажетесь от этого намерения. А теперь, если никто не хочет ничего добавить, я полагаю, можно перейти к голосованию.
— Джордах, — нахмурился Гаррисон, — надеюсь, ты не имеешь никакого отношения к этому делу?
— Откровенно говоря, имею, — ответил Рудольф. — Когда я здесь учился, лекции профессора Дентона были самыми интересными. Кроме того, я считаю его последнюю книгу просто блестящей.
— Ну что же, голосуйте, голосуйте, — буркнул Гаррисон. — Не понимаю, чего ради я вообще хожу на эти заседания.
Гаррисон был единственным, кто проголосовал против, и Рудольф решил сразу же после заседания послать изгнаннику телеграмму в Женеву.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Дорлэкер.
Вошла его секретарша.
— Простите, что я вас отрываю, — сказала она, — но мистера Джордаха просят к телефону. Я сказала, что идет заседание, но…
Рудольф вскочил со стула и вышел к телефону в приемную.
— Руди, пожалуй, тебе лучше приехать домой. И быстро. У меня начались схватки. — Голос Джин звучал радостно и спокойно.
— Сейчас буду, — ответил он, положил трубку и повернулся к секретарше.
— Извинитесь за меня перед президентом Дорлэкером и членами совета: я должен отвезти жену в больницу. Кстати, будьте добры, позвоните туда, пусть они сообщат доктору Левину, что миссис Джордах приедет через полчаса.
Весь этот долгий день он просидел в больнице у постели Джин, держа ее за руку. Рудольф не мог даже представить себе, откуда у нее силы терпеть. Доктор Левин был спокоен. Это в порядке вещей при первых родах, сказал он. Доктор время от времени заглядывал в палату Джин с таким видом, словно наносил светский визит. Когда он предложил Рудольфу спуститься вниз в кафетерий и поужинать, Рудольф был шокирован. Неужели доктор думает, что он может оставить жену мучиться, а сам пойдет чревоугодничать?!
— Я отец, а не акушер, — с негодованием ответил он.
— Между прочим, отцы тоже едят. Они обязаны поддерживать свои силы, — рассмеялся Левин.
Сукин сын, бесчувственный материалист. Если когда-нибудь им взбредет в голову дикая мысль завести второго ребенка, они наймут настоящего врача, а не робота.
Ребенок родился почти в полночь. Девочка. Когда доктор Левин вышел из родильного отделения сообщить, что мать и ребенок чувствуют себя хорошо, Рудольфу захотелось объясниться ему в любви.
На улице было холодно. Утром, когда Рудольф уезжал из дома, было тепло, и он не взял с собой пальто. Пока он дошел до машины, его начала бить дрожь.
Он чувствовал, что слишком возбужден, и знал, что не заснет. Хотелось позвонить кому-нибудь и отпраздновать свое отцовство, но был уже второй час ночи, и он не мог позволить себе будить кого-либо.
Он включил в машине обогреватель и успел согреться, пока доехал до дому. В окнах горели огни — Марта оставила ему свет. Шагая через лужайку к входной двери, он заметил, что в тени крыльца кто-то пошевелился.
— Кто здесь? — резко спросил он.
Фигура медленно вышла на свет. Вирджиния Колдервуд. Серое, отороченное мехом пальто, на голове — шарф.
— О господи, Вирджиния! — удивился он. — Что вы здесь делаете?
— Я уже все знаю. — Она подошла совсем близко. С ее бледного худого хорошенького лица на него пристально глядели большие темные глаза. — Я несколько раз звонила в больницу. Я сказала, что я твоя сестра. Я все знаю. Она родила. Моего ребенка.
— Вирджиния, вам лучше пойти домой. — Рудольф отступил назад, чтобы она не могла дотронуться до него. — Если ваш отец узнает, что вы бродите здесь ночью, он…
— Мне наплевать, кто что узнает, — сказала она. — Мне не стыдно.
— Давайте я отвезу вас домой, — предложил Рудольф. Пусть уж ее собственная семья разбирается, в своем ли она уме. Не его забота. Да еще в такую ночь. — Вам сейчас нужно как следует выспаться, и вы…
— У меня нет дома, — прервала его Вирджиния. — Я принадлежу тебе, и мое место здесь, рядом с тобой.
— Нет, ваше место не здесь, Вирджиния, — с отчаянием сказал Рудольф. Привыкший во всем руководствоваться рассудком, он был сейчас беспомощен. — Я живу здесь со своей женой.
— Она соблазнила тебя и украла у меня. Разбила настоящую любовь. Я молилась, чтобы она сегодня умерла в больнице.
— Вирджиния! — До этого Рудольфа никогда по-настоящему не пугали ни ее слова, ни поведение. Она могла раздражать его, смешить или вызывать жалость, но это уже переходило все границы. Впервые он понял, что она опасна. Как только он придет домой, надо позвонить в больницу и предупредить, чтобы Вирджинию не подпускали к отделению новорожденных и к палате Джин.
— Послушайте, — сказал он мягко, — садитесь в мою машину, и я отвезу вас домой.
— Не обращайтесь со мной как с ребенком, — сказала она. — Я давно не ребенок. У меня тут рядом стоит моя собственная машина, и мне не нужно, чтобы меня куда-то отвозили.
— Вирджиния, я страшно устал и должен хоть немного поспать, — сказал он. — Если вы на самом деле хотите о чем-то со мной поговорить, позвоните мне завтра утром.
— Я хочу спать с тобой, — заявила она, не двигаясь с места и держа руки в карманах. На вид обычная, нормальная девушка, хорошо одетая. — Я хочу сегодня быть с тобой. И знаю, ты тоже этого хочешь. Я с самого начала прочла это в твоих глазах. — Она говорила торопливым монотонным шепотом. — Ты просто не осмеливался. Как и остальные, ты боишься моего отца. Возьми меня. Не пожалеешь. Ты думаешь, я все та же маленькая девочка, какой ты увидел меня в первый раз у нас дома. Не волнуйся, я давно не девочка. Я успела кое-чему научиться. Может быть, конечно, у меня меньше опыта, чем у твоей драгоценной супруги, водившей шашни с тем фотографом… О, ты удивлен, что я об этом знаю?! Я все знаю и могу тебе еще не то рассказать.
Но он уже открыл дверь, захлопнул ее за собой и запер на замок, оставив Вирджинию на крыльце. Она стучала в дверь кулаками. Войдя в дом, он запер все двери и окна на первом этаже. Когда он вернулся к парадной двери, яростный стук маленьких женских кулачков уже смолк. К счастью. Марта так и не проснулась. Он выключил свет над крыльцом. Потом позвонил в больницу и устало поднялся наверх в их с Джин спальню.
«С днем рождения, дочка, ты родилась в тихом респектабельном городке», — подумал он, уже засыпая.
Бар загородного клуба пустовал, так как была суббота и большинство членов клуба еще не вернулись с гольфа и тенниса. Рудольф в одиночестве пил пиво. Джин переодевалась в женской раздевалке. Она вышла из больницы всего пять недель назад, но уже сумела выиграть у него два сета в теннис. Рудольф улыбнулся, вспомнив, с каким ликующим, победоносным видом она уходила с корта.
Поджидая жену, он взял лежавший на стойке свежий номер «Уитби сентинел» и тут же пожалел об этом. На первой странице газеты была напечатана статья о приглашении в университет профессора Дентона, изобиловавшая все теми же инсинуациями и сфабрикованными ссылками на пожелавших остаться неизвестными лиц, которые выражали беспокойство в связи с тем, что впечатлительная молодежь университета подвергается весьма сомнительному влиянию.
— Ну и сукин ты сын, Гаррисон, — вслух сказал Рудольф.
— Вам что-нибудь подать, мистер Джордах? — спросил бармен, читавший газету в другом конце бара.
— Пожалуйста, еще пива, Хэнк, — сказал Рудольф. Он отбросил газету прочь. И в эту самую минуту к нему пришло решение: если удастся, он перекупит у Гаррисона его газету. Это будет его лучшей услугой всему городу. Кстати. Перекупить ее довольно просто. Уже по меньшей мере три года газета не приносила Гаррисону никакой прибыли, и если он не будет знать, что газету хочет купить именно Рудольф, то с удовольствием продаст ее за сходную цену. Надо в понедельник поговорить о технических деталях этой операции с Джонни Хитом.
Он потягивал пиво, решив не думать о Гаррисоне, когда в бар вошел вернувшийся с гольфа Брэд Найт со своими тремя партнерами. При виде его оранжевых штанов Рудольф поморщился.
— Ты что, записался в участники женского турнира? — спросил он Брэда, когда мужчины подошли к стойке.
Найт хлопнул его по плечу и рассмеялся:
— Природа, Руди, всегда наделяет самцов более ярким оперением, чем самок, а по выходным дням я сливаюсь с природой, — и, обратившись к бармену, объявил: — Всех угощаю я, Хэнк. Сегодня я в большом выигрыше.
Один из партнеров Брэда, Эрик Сандерлин, возглавлял в клубе спортивный комитет и сейчас, оседлав любимого конька, уже рассказывал о своем проекте расширения и улучшения площадки для гольфа. К территории клуба прилегал большой лесистый, участок земли, на котором стояла заброшенная ферма, и Сандерлин распространял среди членов клуба письмо с предложением выпустить заем и купить этот участок.
— Тогда наш клуб попадет в разряд первоклассных, — говорил Сандерлин. — Мы могли бы даже замахнуться на участие в турнире АПГ. Число членов клуба наверняка бы удвоилось.
В Америке все всегда стремится «удвоиться» и попасть в разряд повыше, неприязненно подумал Рудольф. И тем не менее он был рад, что в баре говорят о гольфе, а не о статье в «Сентинел».
— А ты, Руди? Подпишешься на заем вместе с нами? — спросил Сандерлин.
— Я еще не думал об этом, — ответил Рудольф. — Дай мне недельки две на размышление.
— А чего, собственно, тут размышлять? — агрессивно сказал Сандерлин.
— Старина Руди не принимает поспешных решений, — вмешался Брэд. — Даже если ему надо постричься, он обдумывает этот шаг две недели.
— Будет очень кстати, если нас поддержит такая видная фигура, как ты, — настаивал Сандерлин. — Я от тебя так просто не отстану.
— В этом я не сомневаюсь, Эрик, — заметил Рудольф. Сандерлин засмеялся этому признанию своей напористости и вместе с двумя другими мужчинами пошел в душ.
Брэд остался в баре и заказал себе еще виски. Лицо у него всегда было красным, непонятно, то ли от солнца, то ли от спиртного.
— Такая видная фигура, как ты, — повторил Брэд. — В Уитби все говорят о тебе так, будто ты ростом с каланчу.
— Поэтому-то я и прижился в этом городе, — сказал Рудольф.
— Ты собираешься остаться здесь и после того, как уйдешь из бизнеса? — спросил Брэд, не глядя на Рудольфа, и кивнул Хэнку, поставившему перед ним стакан с виски.
— А кто говорит, что я решил уйти из бизнеса? — Рудольф не посвящал Брэда в свои планы.
— Ходят слухи.
— Кто тебе это сказал?
— Но ты ведь действительно собрался выйти из игры?
— Кто тебе сказал?
— Вирджиния Колдервуд.
— А-а.
— Она слышала, как ее отец говорил об этом с матерью. Мы с Вирджинией последние два месяца часто встречаемся. Хорошая она девушка.
— М-да-а.
— Вы со стариком уже обсудили, кого поставить вместо тебя?
— Да, у нас был разговор.
— Ну и кто же это будет?
— Мы еще не решили.
— Ладно! — Брэд улыбнулся, но лицо его покраснело больше обычного. — Надеюсь, ты сообщишь об этом своему старому однокашнику хотя бы за десять минут до того, как узнают все?
— Обязательно. А что еще говорила тебе мисс Колдервуд?
— Ничего особенного, — небрежно сказал Брэд. — Говорила, что любит меня. И всякое другое в том же роде. Ты ее давно видел?
— Давно. — Рудольф не видел ее с той ночи, когда родилась Инид. Шесть недель — это давно.
— Мы с ней все смеемся! У нее обманчивая внешность. Она очень веселая.
Новые грани в характере этой особы. Любит смеяться. Бурно веселится в полночь под чужими дверями.
— Откровенно говоря, я собираюсь на ней жениться, — сказал Брэд.
— Почему? — спросил Рудольф, хотя догадывался почему.
— Надоело шататься по бабам, — сказал Брэд. — Мне скоро стукнет сорок, и я уже не тот, что раньше.
«Нет, ты мне говоришь не все, — подумал Рудольф. — Нет, мой друг, это далеко не все».
— А может, на меня подействовал твой пример, — продолжал Брэд. — Если женитьба пришлась по вкусу даже такой фигуре; как ты, — он ухмыльнулся, здоровый, краснолицый, — то, думаю, мне тоже будет неплохо. Рай супружеского счастья!
— Первый раз ты в этом раю, кажется, недолго задержался.
— Это точно, — согласился Брэд. Его первый брак — он женился на дочери одного нефтепромышленника — продлился всего полгода. — Но тогда я был моложе. К тому же моя первая жена была не из такой приличной семьи, как Вирджиния. Ну и потом, может, на этот раз мне повезет.
Рудольф глубоко вздохнул.
— Нет, Брэд, тебе не повезет, — спокойно заметил он. Потом рассказал ему все о Вирджинии Колдервуд. О ее письмах к нему, о телефонных звонках, о засадах у его дома, о последней отвратительной сцене шесть недель тому назад.
Брэд слушал молча, а потом сказал только:
— Наверно, просто здорово, когда тебя так любят, дружище.
Через две недели Рудольф с утренней почтой получил приглашение на бракосочетание мисс Вирджинии Колдервуд с мистером Брэдфордом Найтом. Церковный орган заиграл свадебный марш, и Вирджиния под руку с отцом двинулась по проходу между скамьями. В белом подвенечном платье она казалась хорошенькой, нежной, хрупкой и спокойной. Проходя мимо Рудольфа, она не взглянула на него, хотя он и Джин стояли в первом ряду. Жених, потный и красный от июльской жары, ждал у алтаря вместе с Джонни Хитом — тот был шафером. Все вокруг удивлялись, почему Брэд не выбрал шафером Рудольфа, но сам Рудольф этому не удивлялся.
«Это все дело моих рук, — думал Рудольф, рассеянно слушая мессу. — Я пригласил его сюда из Оклахомы. Я ввел его в корпорацию. Я отказался от невесты. Все дело моих рук. Но несу ли я за это ответственность?»
Свадьбу справляли в загородном клубе. На длинном столе под тентом стояли закуски, а по всей лужайке под яркими зонтами — маленькие столики. На террасе, где играл оркестр, жених и невеста, уже переодевшиеся к отъезду в свадебное путешествие, танцевали свой первый танец, вальс.
После венчания, как и полагалось, Рудольф поцеловал невесту. Вирджиния улыбнулась ему точно так же, как улыбалась всем остальным. «Может быть, все теперь позади, — подумал он. — Может, теперь она угомонится».
Рудольф и Джин подошли к столу, взяли по бокалу шампанского и заговорили с отцом Брэда, приехавшим на свадьбу из Техаса. На нем была широкополая фетровая шляпа. Худощавый, с обветренным лицом и глубокими морщинами на загорелой шее, он никак не походил на человека, который приобретал и терял целые состояния: он скорее напоминал снимающегося в эпизодах актера, которого пригласили на роль шерифа в ковбойском фильме.
— Брэд много рассказывал о вас, сэр, — сказал старый Найт Рудольфу. — Да, мистер Джордах, мой сын перед вами в неоплатном долгу, и не думайте, что он сам этого не знает. Когда вы позвонили и предложили ему здесь работу, он едва сводил концы с концами в Оклахоме. Я сам в то время, чего уж тут скрывать, был в крайне стесненном положении, не мог наскрести денег даже на ржавую буровую вышку, чтобы помочь моему мальчику. Сейчас я, скажу без ложной скромности, снова стою на ногах, а тогда было похоже, что бедному старику Питу Найту — крышка. Мы с Брэдом жили в одной комнате и для поддержания сил ели жгучий перец три раза в день. И вдруг как гром среди ясного неба — звонок от его друга Руди. Когда Брэд вернулся из армии, я сказал ему: «Послушай меня, воспользуйся тем, что предлагает правительство, и поступай в колледж, пока для демобилизованных льготы, потому что теперь в нашей стране такое время, что, если человек без образования, всем на него наплевать». Брэд, он у меня хороший парень, у него хватило ума послушаться старика отца, а теперь поглядите-ка на него.
— Он с сияющей улыбкой посмотрел в ту сторону, где его сын, Вирджиния и Джонни Хит пили шампанское с группой гостей помоложе. — Хорошо одет, пьет шампанское, впереди у него прекрасное будущее, женат на красивой молодой женщине, которую ждет большое наследство. И если он когда-нибудь станет отрицать, будто всем этим обязан своему другу Руди, его старый отец первым назовет его лжецом.
Брэд, Вирджиния и Джонни подошли засвидетельствовать свое почтение Найту, и старик тут же повел Вирджинию танцевать, а Брэд пригласил Джин.
— В понедельник Гаррисон даст ответ, — сказал Джонни, когда они с Рудольфом остались одни. — Думаю, он согласится и ты получишь свою игрушку.
Рудольф кивнул, хотя у него вызвало раздражение, что Джонни, не понимавший, как можно сделать большие деньги на газете «Сентинел», называет ее игрушкой. Но независимо от своего отношения Джонни тем не менее, как всегда, сумел все устроить. Он нашел некоего Хэмлина, который надумал прибрать к рукам газеты в нескольких мелких городах и согласился купить «Сентинел», а через три месяца перепродать газету Рудольфу. Хэмлин, прожженный делец, потребовал за свои услуги три процента от покупной стоимости газеты, но он сумел так сбить первоначальную цену, запрошенную Гаррисоном, что стоило пойти на его условия.
У стойки бара Рудольфа хлопнул по плечу Сид Гроссет, который до последних выборов был мэром Уитби, каждые четыре года ездил делегатом на съезд республиканцев. Добродушный, дружелюбный человек, по профессии адвокат, он успешно пресек слухи о том, что, занимая пост мэра, берет взятки, но затем все-таки предпочел не выставлять свою кандидатуру на последних выборах. И правильно сделал, говорили в городе.
— Привет, молодой человек, — сказал Гроссет. — О вас нынче много говорят.
— Хорошее или плохое? — спросил Рудольф.
— Никто никогда не слышал ничего плохого о Рудольфе Джордахе, — сказал Гроссет. — Политическая карьера научила его дипломатии.
— Вот она, истина, — улыбнулся Джонни Хит.
— Привет, Джонни. — Гроссет всегда был готов подать руку любому. Впереди будут еще выборы. — Из авторитетного источника, — продолжал Гроссет, — мне стало известно, что вы в конце месяца уходите из «Д.К. Энтерпрайсиз».
— Кто же этот источник?
— Мистер Дункан Колдервуд.
— По-видимому, волнения сегодняшнего дня отразились на рассудке бедного старика, — сказал Рудольф. Ему не хотелось говорить о своих делах Гроссету и отвечать на вопросы о дальнейших планах.
— В тот день, когда у Дункана Колдервуда какие-нибудь волнения отразятся на рассудке, кликните меня, и я тут же прибегу, — улыбнулся Гроссет. — Он утверждает, будто ему ничего не известно о ваших планах на будущее. Более того, говорит, что не знает, есть ли у вас вообще какие-нибудь планы. Но в этом случае, если вы ждете каких-либо предложений… Может быть, нам имеет смысл поговорить на днях?
— На следующей неделе я буду в Нью-Йорке.
— Впрочем, зачем нам играть в прятки? Вам никогда не приходило в голову заняться политикой?
— Когда мне было лет двадцать, я подумывал об этом, — сказал Рудольф. — Но сейчас я уже старый и мудрый…
— Не говорите ерунды, — резко оборвал его Гроссет. — Политикой мечтают заниматься все. И особенно такие люди, как вы. Вы богаты, пользуетесь популярностью, добились огромного успеха, у вас красивая жена. Такие люди стремятся завоевать новые миры.
— Только не говорите мне, что вы хотите, чтобы я выдвинул свою кандидатуру в президенты, раз Кеннеди уже нет в живых.
— Я понимаю, что вы шутите, — серьезно сказал Гроссет, — но как знать, будет ли это шуткой лет через десять — двенадцать. Нет, Руди, вы должны начать свою политическую карьеру на местном уровне, здесь, в Уитби, где вы всеобщий любимчик. Я прав, Джонни? — Он обернулся за поддержкой к шаферу.
— Точно. Всеобщий любимчик, — кивнул Джонни.
— Родом из бедной семьи, окончил колледж в этом же городе, красивый, образованный, интересуется общественной жизнью…
— Мне всегда казалось, что я больше интересуюсь своей личной жизнью, — сказал Рудольф, чтобы оборвать поток восхвалений.
— Хорошо, можете шутить дальше, — продолжал Гроссет. — Но достаточно вспомнить все бесчисленные комиссии, в которые вы входите. И у вас нет ни одного врага.
— Не оскорбляйте меня, Сид. — Рудольф получал удовольствие, поддразнивая этого настойчивого низкорослого человечка, но слушал его внимательнее, чем могло показаться со стороны.
— Я знаю, что я говорю.
— Вы даже не знаете, демократ я или республиканец. А если вы спросите Леона Гаррисона, то он скажет вам, что я коммунист.
— Леон Гаррисон — старый болван, — сказал Гроссет. — Моя бы воля, я бы объявил подписку и на собранные деньги купил бы у Гаррисона его газету.
Рудольф не удержался и подмигнул Джонни Хиту.
— Я знаю, что вы собой представляете, — наседал на него Гроссет. — Вы республиканец типа Кеннеди. А это беспроигрышный вариант. Нашей партии нужны именно такие люди.
— Раз уж вы воткнули в меня булавку с ярлыком, Сид, можете теперь поместить меня под стекло. — Рудольф не любил, когда его относили к какому-либо разряду, неважно к какому.
— Я хочу поместить вас в муниципалитет Уитби, — сказал Гроссет. — В кресло мэра. И готов поспорить, что мне это по силам. Как бы вы к этому отнеслись? А потом вы зашагаете наверх, ступенька за ступенькой. Вам, наверно, совсем не хочется стать сенатором? Сенатором от Нью-Йорка? Это, наверное, задело бы ваше самолюбие, да?
— Сид, я вас просто дразнил, — мягко сказал Рудольф. — Я польщен вашим предложением. Действительно польщен. На следующей неделе я обязательно к вам заеду, обещаю. А сейчас нам не мешает вспомнить, что мы на свадьбе, а не в прокуренном гостиничном номере. Я иду танцевать с невестой.
Он поставил стакан, дружелюбно похлопал Гроссета по плечу и пошел искать Вирджинию. Он еще не танцевал с ней, и, если хоть раз не пригласит ее, наверняка пойдут сплетни. Уитби — маленький городок, и тут все быстро замечают.
Преданный приверженец партии демократов, потенциальный сенатор, он приблизился к невесте. Скромная и радостная, она стояла под тентом, ласково и изящно положив руку на плечо своему новоявленному супругу.
— Могу я просить оказать мне честь? — спросил Рудольф.
— Все мое — твое, — сказал Брэд. — И ты это знаешь.
Рудольф вышел с Вирджинией на террасу. Она танцевала с достоинством целомудренной невесты, ее прохладные пальцы неподвижно застыли в его руке, ее прикосновение к плечу было невесомо, воздушно, голова гордо откинута назад — Вирджиния знала, что все на нее смотрят: девушки завидуют ей, мужчины — ее мужу.
— Желаю вам счастья. Много, много лет счастья, — сказал Рудольф.
Она тихо засмеялась.
— Я буду счастлива, — сказала она и чуть прижалась к нему бедром. — Не сомневайся. Брэд будет мне мужем, а ты — любовником.
— О господи, — вздохнул Рудольф.
Она укоризненно прижала к его губам пальчик, и они дотанцевали в молчании. Подводя ее обратно к Брэду, он уже понимал, что был излишне оптимистичен. Эта история никогда не кончится. Даже через миллион лет.
Рудольф не бросал рис вместе с другими гостями вслед новобрачным, когда те отбыли на машине Брэда в свадебное путешествие. Он стоял на ступеньках клуба рядом с Колдервудом. Тот тоже не бросал рис. Старик хмурился — то ли от собственных мыслей, то ли от бившего в глаза солнца. Гости вернулись к столу выпить перед уходом по бокалу шампанского, но Колдервуд остался на ступеньках, вглядываясь в затуманенную летней дымкой даль, в которой исчезла его последняя дочь со своим мужем. В начале свадьбы Колдервуд сказал Рудольфу, что хочет с ним поговорить, и сейчас Рудольф махнул рукой Джин: мол, я подойду к тебе потом, и она оставила мужчин наедине.
— Ну, что скажешь? — наконец нарушил молчание Колдервуд.
— Прекрасная свадьба.
— Я не о том.
— Трудно сказать, как у них сложится совместная жизнь, — пожал плечами Рудольф.
— Он рассчитывает занять твое место.
— Это вполне естественно.
— Я ему не до конца доверяю, — покачал головой Колдервуд. — Мне крайне неприятно говорить так о человеке, который честно работал у меня и к тому же женился на моей дочери, но я не могу избавиться от этого предубеждения.
— За все время с тех пор, как он у нас работает, он не сделал ни одного неверного шага, — сказал Рудольф.
«Кроме одного, — мысленно добавил он. — Не поверил мне, когда я рассказал ему все про Вирджинию. Или еще хуже — поверил, но все равно женился».
— Конечно, он твой друг, — продолжал Колдервуд. — И хитер как лиса. Ты знаешь его много лет, и, уж если ты вызвал его сюда и поручил большой, важный, ответственный пост, значит, ты в нем достаточно уверен, но есть в нем что-то такое… — Колдервуд снова покачал своей большой головой. На его угрюмом желтоватом лице уже лежала печать приближающейся смерти. — Он пьет, он бабник — не возражай, Руди, я знаю, что говорю, — он любит азартные игры, он родом из Оклахомы…
Рудольф хмыкнул.
— Понятно, я стар и у меня есть свои предрассудки. Тут уж ничего не поделаешь. Наверно, ты меня избаловал, Руди. Никому в жизни я не доверял так, как тебе. Даже когда ты склонял меня поступать вопреки голосу моего разума — а ты бы удивился, узнав, как часто это бывало, — я верил, ты никогда не сделаешь ничего такого, что, по твоему мнению, повредит моим интересам, или попахивает интригой, или невыгодно отразится на моей репутации.
— Спасибо, мистер Колдервуд, — сказал Рудольф.
— Мистер Колдервуд, мистер Колдервуд, — брюзгливо передразнил его старик. — Ты что, так и будешь называть меня мистером Колдервудом, пока я не лягу в гроб?
— Спасибо, Дункан. — Это далось Рудольфу с трудом.
— Теперь я должен передать дело всей моей жизни в руки этого человека… — В надтреснутом голосе Колдервуда звучала старческая обида. — Даже если это случится после моей смерти, мне все равно это не нравится. Но если ты так считаешь… — Он сокрушенно замолчал, не закончив фразы.
Рудольф вздохнул. Всегда приходится кого-то предавать, подумал он.
— Я так не считаю, — сказал он спокойно. — В нашем юридическом отделе работает один молодой юрист. Его фамилия Мэтерс.
— Знаю я его, — прервал Колдервуд. — Такой бледный, в очках. У него двое детей. Он из Филадельфии.
— До того, как он поступил на юридический в Гарвард, он окончил Уортонскую школу бизнеса. У нас он работает уже больше четырех лет. Знает дело как свои пять пальцев. В любой юридической конторе Нью-Йорка он мог бы зарабатывать гораздо больше, но ему нравится жить здесь.
— Хорошо, — сказал Колдервуд. — Объяви ему эту новость завтра.
— Я бы предпочел, чтобы вы сделали это сами, Дункан. — Он второй раз в жизни назвал Колдервуда по имени.
— Как всегда, мне не хочется делать того, что ты советуешь, но я, как всегда, знаю, что ты прав. Я скажу ему сам. А сейчас пойдем, выпьем еще шампанского. Видит бог, я заплатил за него немало и вполне имею право тоже выпить.
О новом назначении было объявлено накануне возвращения молодоженов из свадебного путешествия.
Брэд принял новость спокойно, как и подобает джентльмену, и не выспрашивал Рудольфа, кто принял такое решение. Однако спустя три месяца ушел из корпорации и вместе с Вирджинией уехал в Талсу, где отец взял его в партнеры в свою нефтяную компанию.
Брэд регулярно писал Рудольфу. Бодрые, шутливые, дружеские письма. Дела у него идут хорошо, писал он, зарабатывает он больше, чем когда-либо раньше. В Талсе ему нравится: тут играют в гольф по-крупному, и три субботы подряд он выигрывал по тысяче долларов с лишним. Вирджинию все здесь любят, и у нее уже масса друзей. Она тоже увлеклась гольфом. Брэд советовал Рудольфу вложить вместе с ним кое-какие деньги в нефть. «Дело беспроигрышное. Будешь стричь купоны, как цветочки», — писал он. По его словам, он хотел как-то отплатить Рудольфу за все, что тот для него сделал, и это была подходящая возможность.
Чувствуя себя виноватым перед Брэдом — Рудольф не мог забыть тот разговор с Дунканом Колдервудом на ступеньках загородного клуба, — он стал приобретать акции нефтяной компании «Питер Найт и сын». Джонни Хит навел соответствующие справки и, установив, что у компании «Питер Найт и сын» высокая кредитоспособность, вложил в ее акции ровно такую же сумму, что и Рудольф.