9
Леонид Павлович Северцев продолжал плакать, и длился его плач шесть лет и три месяца…
Какие только титанические усилия не предпринимал медицинский персонал, чтобы прекратить этот невыносимый вой. Все известные науке седативные средства были вкачаны в кровь ребенка, но голосовые связки и заставляющие их работать легкие производили поистине разрушительные действия с психикой как ненормальных обитателей спецучреждения, так и его сотрудников. Множество известных специалистов посетило Леонида, чтобы изучить феномен его организма, на который не влияют даже наркотические вещества. Так или иначе, но все маститые психиатры покидали это место, напитавшись абсолютным разочарованием в собственных силах, а на добавку получив расстроенные нервные системы, будто после психической атаки. Руководство не знало, что делать с таким странным уродством, а потому ребенка Северцева поместили в отдельный звуконепроницаемый бокс № 19 с маленьким окошком, в которое изредка заглядывали служащие.
Крик перестал беспокоить персонал, чего нельзя было сказать о жителях спецучреждения. Все – и вечно радостные дауны, и имбецилы, и дебилы, и просто убогие – тихонько подвывали неслышному ору Леонида. Оказалось, что у мерзкого ребенка в голосе имелось много ультразвукового, чьи волны легко проникали через стены, возбуждая психических необыкновенно… Зато крысы исчезли…
Проблему решили с помощью физиков, которые окружили палату с орущим феноменом специальным материалом, задерживающим ультразвук. Контингент уродов поуспокоился, но вновь вернулись крысы. А к крысам привыкли, как к собственным детям…
О Леониде практически не вспоминали, как о собачке, живущей в глубине двора, ограничиваясь лишь питанием, которое орущий ребенок отказывался потреблять напрочь. Пищу вскоре перестали поставлять, так как не востребована она оставалась месяцами – гнила и воняла. Руководство спецучреждением было даже радо такому повороту событий, сердобольно считая, что чем раньше умрет несчастное создание, пусть от голода, тем лучше будет для него самого… Ну и, конечно, для начальства меньше хлопот!..
А через две недели главный психиатр больницы Паничкин разглядел в окно, выходящее во двор, двух служителей, везущих на санях огромную кастрюлю с кашей и детский гробик.
– Ну вот и славно, – выдохнул с облегчением руководитель больницы.
Но устремил свою душу на небеса вовсе не Северцев, а олигофрен Данилка, который попросту забыл, как дышать, вследствие чего и задохнулся с успехом.
– Прощай, крикун! – помахал ладошкой вослед санкам Паничкин и забыл о проблеме.
Что происходило во времена могучего крика в голове Леонида, то неведомо в привычном смысле слов человеческих.
Можно попытаться приблизиться к физике мозга, но лишь с описательной стороны.
В сером веществе мальчика Северцева бушевали волновые бури. Различного вида энергии сталкивались друг с другом, нагревая мозги до пятидесяти градусов. Что-то в голове разжижалось по нескольку раз на дню, а что-то, наоборот, сгущалось. Глаза искрили, а ночами из них с электрическим треском вырывались целые молнии.
При всем при этом тело мальчика развивалось, как ему и положено, если бы организм был нормален. Ножки, ручки росли, туловище вытягивалось, лишь глаза, бешено вращаясь, казались чрезмерно выпученными, что совершенно естественно при таком нескончаемом крике…
Шли времена…
Ровно через шесть лет и три месяца Леонид Павлович Северцев неожиданно перестал плакать.
Это событие осталось совершенно незамеченным. Многий персонал к этому времени уже сменился, постояльцы повымирали, а новые служащие считали бокс № 19 какой-то нефункциональной кладовой, которую заперли еще при царе Горохе…
Но ничто не остается во Вселенной потерянным и до конца забытым.
Именно в те дни, когда шестилетний плач Леонида подошел к концу, главному психиатру Паничкину понадобился отдельный бокс для сына друга, случайно рожденного идиотом. Удивительно хорошенький мальчишечка почти не имел мозга, самую малость только, как у рыбки. Младенец просто хлопал чудесными очами, не видя мира, не ощущая пространства, не чувствуя себя. Его душа спала мертвой царевной, которой не суждено проснуться и в веках.
Имея к другу истинное сопереживание, Паничкин, конечно же, хотел способствовать облегчению родительских страданий, уговорил несчастную чету передать младенца в руки государственного призрения, объясняя, что в квартирных условиях содержать такое дитя невозможно, мучительно как для супругов, так и для отпрыска. Конечно, про отпрыска и его мучения Паничкин привел неправду – имбецилам все по фигу, но ложь была во спасение ситуации.
Несчастные родители согласились, прося лишь для обиженного дитя, если возможно, комфорта, обещая за присмотр небольшие дивиденды.
Благотворитель Паничкин распорядился, чтобы новенькому определили отдельный бокс, но каково было удивление психиатра, когда оказалось, что все боксы заняты.
– Что, так много идиотов рождается? – поинтересовался он у завхоза Берегиводы.
– Больше, чем вы думаете, – ответил тот.
– Решите вопрос, – распорядился главный психиатр. – Мне надо!
– Решим, – легко согласился завхоз, мысленно списав буйную Ирочку на безымянное кладбище.
Проходя мимо бокса № 19, Берегивода попытался припомнить, что хранится в нем, запертом на суровые замки. Попытался заглянуть в окошко, но оно было столь грязным, что разглядеть сквозь него что-либо оказалось невозможным.
Завхоз попытался выяснить, сколько лет не функционирует дефицитный бокс и где ключи от него, но никто об этих вопросах толком не ведал.
Берегиводу такое положение вещей раздражало, он велел созвать слесарей и вскрыть замки. Каково же было его изумление, когда после двухчасовой работы дверь наконец отворили, а в таинственном боксе № 19 обнаружился голый мальчик лет семи, патлатый, как туземец, но с абсолютно чистыми и ясными глазами.
В бокс дали больше света и обозрели на стене огромную плакатную надпись, произведенную, надо полагать, фекалиями: «Е=mс2».
В тот же час на место происшествия был вызван психиатр Паничкин, который, вглядевшись в открывшуюся сюрреалистическую картину, что-то припоминал скрипуче, а потом тихим голосом задал вопрос:
– А кого тогда на саночках везли?
– На каких саночках? – попросил уточнить Берегивода.
– На саночках с кашей.
Завхоз было решил, что и Паничкину вскоре потребуется отдельный бокс, но психиатр оказался крепок на потрясения. Просто сказал всем:
– Будем разбираться.
Вернувшись в свой кабинет, лекарь человеческой психики задал себе два принципиальных вопроса – как выжил в течение шести лет человек без пищи и откуда появилась на стене эта сакраментальная формула, произведенная известным аутистом А. Эйнштейном?
В своих вопросах Паничкин обнаружил и ответы.
Человек не может жить без пищи, а следовательно, кто-то тайно питал крикуна. Надо с этим разобраться… Крикун, развиваясь столь неправильно в замкнутом пространстве, вполне мог быть ущербен в основном, за счет которого развилась пространственная гениальность. Вот он и повторил открытие нобелевского лауреата-аутиста. Хотя здесь тоже могла иметь место фальсификация!..
Паничкин решительно встал из-за стола и произнес вслух:
– Надо допросить персонал! С пристрастием!
«С пристрастием» вызвало у психиатра легкое волнение. Доктор помнил клятву Гиппократа, хотя временами считал, что ее необходимо отменить и забыть. При современной политической ситуации психиатрия является не только врачебной отраслью, но и эффективным оружием как наступательным, так и оборонительным!
Паничкин срочным образом вызвал к себе завхоза Берегиводу и вменил ему в обязанность провести самое тщательное расследование возникшей ситуации.
– Уже произвел, – устало отозвался завхоз.
– И что?
– Мистика.
– Говорите яснее! – прибавил голоса психиатр, испугавшись слова «мистика», будто ему на картах нагадали скорую смерть.
– Куда яснее! Доступа в бокс ни у кого не имелось, замки приросли проржавелым железом!.. Если вы помните, я следователем когда-то был!
И впрямь, вспомнил Паничкин, в личном деле завхоза имелась коротенькая запись: с 1935 по 1967-й – следователь.
«А чего он расследовал? – занервничал главный врач. – Почему из следователей в завхозы? Где он следователем служил?»
Паничкин по-новому посмотрел на своего подчиненного и нашел на лице Берегиводы прищуренные глаза с цепким выражением.
А казачок-то засланный, внезапно понял.
– Как же он без пищи шесть лет? Нонсенс!
– Я и говорю – мистика! – отозвался завхоз. – Хотите – необъяснимый науке феномен!
От этого предположения Берегиводы во внутренностях Паничкина тотчас полегчало. Понятие «феномен» никого ни к чему не обязывало. Феномен можно изучать десятилетиями, и никто от тебя разъяснений не потребует! И себе самому разъяснять ничего не надо. Не очень-то Паничкин и любопытен в свои годы. Повидал всякого, на пять жизней хватит!.. Побоку феномен!..
– Конечно, феномен! – радостно воскликнул главврач. – Пусть пока в том же боксе и проживает!
– По мне что, – согласился Берегивода. – Мне не жалко!..
Значит, буйная Ирочка, решил завхоз, возвращаясь в стационар. Надо предупредить медбратьев, чтобы забыли на недельку про необходимость кормить умалишенную девчонку. Ведь не случится же второго феномена! Саночки всегда наготове… А пока протеже главного пусть поживет с обществом! Уж этому кретину все равно! Овощ!..
Целых десять дней Паничкин старался не вспоминать об обитателе бокса № 19, но не получилось. Образ мальчишки выворачивал ему мозги, мешая ночами спать, а днем лишая аппетита.
Психиатр даже не решился поделиться произошедшим со своей женой, так тщательно его подсознание старалось похоронить в скоплении нейронов этот мистический феномен.
На одиннадцатый день, собравшись с духом, Паничкин все же вошел в бокс № 19.
На его лице, по всей видимости от расшатанных нервов, было столько презрительного, такими щелками состроены глаза, что семилетний Леонид Павлович Северцев не выдержал и произнес отчетливо:
– Дебил!
Психиатр аж в коленях согнулся от неожиданности. Счел нужным в одно мгновение убедить себя в слуховой галлюцинации, но ему разъяснили еще более сочно:
– Идиот! Олигофрен, смешанный с дауном, обезображенный свинячьей физиономией!
Здесь в обруганном существе Паничкина организовалась спасительная злоба. Как это его, выдающегося советского психиатра, да такими словами! И еще какой-то мальчишка-мозгляк!.. Главврач злобы на лице не выказал, а, наоборот, состроил отрешенную профессиональную улыбку.
– Вы, молодой человек, постарайтесь вести себя спокойно, – выставил перед собой указательный палец, дабы сфокусировать на нем пациента. – Или вас определят в буйное отделение, а там всякие препараты… Очень болезненно!.. Спокойненько!..
Паничкин уже всем своим миром ненавидел юного пациента Северцева. Он внутренне решился на жесткие карательные меры, но феномен вдруг произнес покаянным мальчишеским голосом:
– Простите, профессор!
– Не понял! – опять испугался Паничкин.
Мальчишка поднялся на ноги и, изображая стыд, будто наготы стыдился собственной, прикрыл низ живота ручками, сделал два шажка, склонил голову и пояснил:
– Нервы, профессор! Сами посудите, шесть лет в одиночестве, без пищи… Всякий на нервный срыв имеет право. Вы уж простите великодушно!.. Я – голый… Стресс…
Паничкин находился в состоянии такого изумленного потрясения, что более не в силах был оставаться в боксе с Северцевым, спешно покинул его, дав команду запереть девятнадцатый наглухо.
– Кормить? – поинтересовался завхоз психиатру в спину.
– Что?
– Найденыша кормить?
– Конечно, конечно! – ответствовал Паничкин через плечо. – Мы же люди, в конце концов!
«А если мы Ирочку не кормили, то что, теперь не люди?» – задал себе вопрос Берегивода.
Еще два дня мучился в своем кабинете главный психиатр. Десятки разных предположений проскальзывали в его воспаленном мозгу. И научные версии возникали о происхождении семилетнего Тарзана, о возможности его выживания при полном отсутствии пищи, а тем более воды. Летаргия? Мумифицирование? Тьфу, глупость какая!.. И бытовые предположения обдумывались – нарочное мистифицирование его, психиатра Паничкина, с целью дискредитации! В этом он подозревал бывшего следователя Берегиводу…
Ближе к вечеру усталый мозг выдавал совсем страшные вещи. Мальчишка – вовсе не мальчишка, а дьявольское воплощение, или, того хуже, – божественное. То или другое послано для расправы с Паничкиным за посильное участие в злых временах… При таких мыслях Паничкин глотал по три таблетки феназепама, запивая транквилизатор коньяком. Через пять минут его плоть охватывала блаженная нега, он был готов дружить и с Богом, и с дьяволом, а потом, расслабленным, засыпал на кожаной кушетке прямо в кабинете.
Изможденным на утро третьего дня до последнего края, Паничкин распорядился по телефону отмыть пациента Северцева в душе, постричь цивильно и накормить обедом, предназначенным для персонала. Затем одеть мальчика во все новое больничное и доставить к нему, Паничкину, прямо в кабинет для терапии.
Что и было сделано.
Леонид, одетый во все новенькое – белое, сидел напротив стола психиатра, а взгляд его был ангельски покорным, будто мальчик продолжал просить прощения за давешние оскорбления.
Паничкин постарался улыбнуться, потом спросил сипло:
– Тебя как зовут?
– Леонид, – ответил невольник советской психиатрии.
– Да-да. А меня Паничкин. Доктор Паничкин.
– Очень приятно.
– И мне…
Потом они долго молчали. Леонид не отрывал своего чистого взгляда от психиатра, тот в свою очередь потупленно глядел в пол, иногда лишь вскидываясь головой.
– Вы так не расстраивайтесь, – предложил Леонид. – Все будет хорошо.
– А как ты выжил? – неожиданно вырвалось у Паничкина.
– Все очень просто, – пояснил Северцев, – мне Данилка помогал.
– Это какой Данилка?
– Которого вместо меня на саночках свезли.
– Он что, тоже выжил?
– Выжил!.. Он вас тоже навестит!.. И Ирочка!
Были речи мальчишки абсолютно ненормальными на взгляд Паничкина, показывающие на шизофренический диагноз. Но психиатру все равно стало почему-то страшно, как никогда в жизни, хотя перевидал он на своем веку столько шизофреников, сколько нормальных людей не видел.
– Шутишь?
Леонид улыбнулся виновато и признался:
– Шучу! Разве может мертвый олигофрен мне помочь?
– Нет, – твердо ответил психиатр.
– Значит, шутка.
И здесь Паничкин все понял. Мысли побежали скоренько, складываясь в логическое построение.
Точно!!! Завхоз Берегивода! Бывший следак!.. Его кровавых рук дело!.. С его слов, якобы замки не открывались много лет! А где тому свидетели?.. Заставил, гэбэшная сволочь, персонал молчать о том, что мальчика кормили, учили и его психика вошла в нормальное русло! Подставу готовил, расстрельщик, коварную!.. Ишь, изощренный деспот, еще надпись соорудил пугающую! Своим дерьмом нагадил или?..
Главный психиатр просиял лицом. Теперь ему все было ясно, как в весеннее солнечное утро ясно в небесах.
– Берегивода? – заговорщицки вопросил он.
Леонид покорно согласился.
– Да. Вы – проницательный!
– Тридцать лет в психиатрии!
– Солидно.
– А тебе сколько лет?
– Семь.
– А мыслишь на восемь.
– Спасибо.
– А зачем Берегивода хотел подставить меня? Отвечай смело, меня можешь не бояться!
– Не знаю, – с неподкупной искренностью ответил Леонид. – Я мальчик, я таких вещей не понимаю. Мне семь лет, и я хочу в школу!
– В школу?
– Учиться.
– Учиться?.. Какие же проблемы! Освидетельствование пройдешь и… На здоровье! Всем маленьким мальчикам надо учиться!.. Знаешь ли ты, кто такой Эйнштейн?
– Это фамилия Данилки?
Паничкин был полностью удовлетворен. Страх уже покинул его организм, он вновь ощущал себя маститым психиатром, который в состоянии справиться с любым, самым замысловатым случаем. А с Берегиводой надо разобраться как можно скорее!.. У него, Паничкина, еще много связей в компетентных органах осталось!..
Мальчику он еще раз ответственно обещал, что комиссии произведут все необходимые формальности и отпустят Леню в школу…
Вечером того же дня психиатр Паничкин связался с генералом Комитета государственной безопасности, с которым имел хоть и не дружеские, но вполне доверительные отношения. Он коротко рассказал о произошедшем и о завхозе Берегиводе.
– Очень странный тип! – закончил рассказ Паничкин.
– Поможем! – обещал генерал. – Я тебе завтра человечка подошлю, поговори с ним об этом.
На следующий день в кабинет Главного психиатра вошел человек в штатском, который без стеснений подошел прямо к письменному столу главврача и представился:
– Полковник Дронин!..
…Возвращаясь из психиатрической клиники, полковник Дронин с некоторой грустью размышлял о превратностях судьбы и о том, что все в этом мире закольцовано, не бывает линий, идущих в никуда! Прав тот безумец, утверждавший, что и параллельные прямые пересекаются!
Никак не мог предположить полковник, что фамилия Северцев еще когда-нибудь ему встретится. Сначала он не мог припомнить, мучился, сидя в кабинете психиатра, знакомостью, а как только вышел на улицу, тотчас в голове все прояснилось. Северцев, он же Криницин. Особо опасный преступник! С его бабой, умершей от родов, имел связь дронинский друг Платон Антонов, который очень странно ушел из жизни…
Воспоминания накатили на офицера, он что-то прикинул в уме, посчитал, получалось, что мальчишке должно было быть сейчас семь лет.
Почему в сумасшедшем доме?.. Вообще очень странная история!.. Какой-то завхоз Берегивода, вроде бывший следователь… Ну, его-то он, Дронин, пробьет!.. Сам этот Паничкин ему показался не совсем в своем уме, но, как говорят, любого психиатра можно спокойно поменять местами с пациентом… Северцев Леонид Павлович!.. Каким же способом этому мальчишке остались фамилия и отчество преступника? Такие дети должны поступать в сиротские дома обезличенными. Там им дают новые имена и фамилии, чтобы впоследствии никаких недоразумений не возникало, чтобы будущие граждане СССР не совестились своим преступным происхождением. Сейчас не тридцать седьмой год!..
Вернувшись в свое ведомство, Дронин отдал два приказа:
– Поднимите мне дело Криницина за шестьдесят четвертый год, он по уголовке проходил особо опасной, и пробейте Берегиводу Николая Трофимовича. Говорят, он из наших бывших!
– Бывших не бывает, – ответили расхожей фразой.
О том он и сам знал.
А вдруг этот Северцев-Криницин все же сын Платона?.. Надо будет взглянуть на мальчика!..
В то же самое время Леонид Павлович Северцев, переведенный в санаторное отделение психиатрической больницы, лежал на кровати, руки под голову, глядел в растрескавшийся потолок и все время думал.
Мысли мальчика проистекали в русле обдумывания своего будущего. Леонид никак не связывал его с пребыванием в психушке, пусть даже в санаторном отделении. Его здешнее окружение – такие же дегенераты, как и все дети в этом заведении. Санаторное, буйное – никакой разницы! Леонид также полагал, что и вне стен психиатрического заведения все дети – кретины. Мальчик вообще не выносил человеческую глупость, детское же скудоумие просто приводило его в бешенство. Леонид, не задумываясь, раздавал своим соседям оплеухи, когда они, несмышленые, приставали с предложениями поиграть, например, в доктора и пациента. Ему нравилось, как завывают эти уродливые создания, утирая кровавую юшку из-под разбитых носов…
– Вот вам доктор!
А этот Паничкин, у которого мозги свело от непонимания и который, гад, забыл о нем на семь лет, оставив без пищи и воды! Когда-нибудь он этому негодяю пустит в ухо сотню рыжих муравьев… Сейчас же необходимо пользоваться хитростью и умом, чтобы не застрять в таком отвратительном месте на всю жизнь!..
Самый тяжелый момент – объяснить, как он продержался такое немыслимое время без пищи и воды… Честно говоря, Леонид и сам не ведал, каким образом такое произошло, испытывая в настоящее время постоянное чувство голода и жажду. Видимо, при крайней опасности организм настроил себя на автономное существование, на некую форму медитации. Шестилетний плач – медитация! Но об этом также следует молчать. Надо говорить только то, что понятно. А то, что способен понять Паничкин, психиатр сам ему подсказал. «Буду все валить на Берегиводу! Он меня кормил и поил. И разговаривать выучил тоже он. А писать и читать я не умею!..»
С этим решением Леонид заснул крепким сном…
Главный психиатр Паничкин собрал компетентную комиссию, на которой решалась судьба некоторых детей, пошедших на поправку.
Из девяти представленных соискателей на свободу восьмерых отправили долечиваться пожизненно как неперспективных для выздоровления.
Паничкин специально подобрал такую компанию убогих для Северцева, чтобы на контрасте выиграть у злобных коллег. Уж очень ему не хотелось, чтобы этот феномен оставался в стенах его учреждения, терзая душу главного психиатра постоянным беспокойством и страхом. Готов был пойти на все, лишь бы мальчишку убрали с глаз долой.
Леонида ввели в демонстрационный зал за руку – покорного, светлого взглядом, кудрявоголового – ангелочек, да и только.
Но компетентная комиссия отлично знала, что именно в таких ангельской внешности существах скрываются самые тяжелые психические недуги. Поэтому разглядывали Северцева недружелюбно, заранее определяя приговор.
– Твои имя и фамилия, мальчик? – задала вопрос тетка с черным шиньоном, большим размером, чем ее голова.
Он поднял волоокие глаза на вопрошающую и содрогнулся душой от неожиданности. На него смотрела, скривив губы в кислейшей улыбке, Будёна Матвеевна Чигирь. Только теперь под ее напудренным носом не росли командирские усы, так, несколько волосков в остатке.
– Мы слушаем! – подогнала Будёна.
– Северцев Леонид, – чуть слышно произнес мальчик.
Так не должно случаться, чтобы в самые ответственные моменты твоей жизни появлялась эта страшная тетка и решала твою судьбу! Какая отчаянная несправедливость!
В душе Леонида кипело раскаленным металлом, сердце стучало разрушительным молотом. Но мальчик старался, чтобы вся эта огромная высвободившаяся энергия не отразилась в его глазах. «Ох, пронеси!..»
Казалось, что Будёна Матвеевна не признала в этом семилетнем ребенке того младенца, который когда-то возмутил спокойствие вверенного ей в попечительство учреждения. Она разглядывала его внимательно, но безо всякого мстительного энтузиазма.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.
– Спасибо, хорошо.
– Замечательно, – улыбнулась комиссии Будёна Матвеевна, предоставив дальнейшее специалистам.
Маленькая женщина в роговых очочках продолжила:
– Нравится ли тебе здесь, Леонид?
– Нет, – честно ответил мальчик.
– Почему же?
– Нормальные люди должны жить с нормальными.
Те, кому было до этого скучно от ежедневного однообразия, сейчас напрягли свое внимание. Особенно психиатры-мужчины. И тут посыпались вопросы, словно картошка из дырявого мешка.
– А ты себя считаешь нормальным?
– Да.
– А что такое ненормальность?
– Это когда по нужде ходят под себя и не в состоянии отвечать на вопросы впопад.
– А ты не ходишь под себя?
Здесь вступил Паничкин:
– Физиология у ребенка Северцева абсолютно нормальная. Он адекватно соображает, где находится, какое сейчас время и кто вокруг него.
– А кто вокруг тебя? – задал вопрос профессор Абрикосов.
– Ненормальные.
– О ком ты сейчас говоришь? Не о нас ли?
– Вы же врачи!.. Я говорю о тех, кто окружает меня в отделении.
– Кто же это такие?
– Дауны, дебилы, имбецилы и прочие.
– Ишь, – удивился кто-то, – силен в терминологии!
– Это что! – подбодрил комиссию Паничкин. – Умен не по годам!
Тут вопросы посыпались в еще большем количестве.
Какой сейчас год, спрашивали. Кто такие октябрята и пионеры? Откуда берется молоко?.. Как нужно относиться к девочкам?.. Любит ли он колбасу и т. д. и т. п.
Леонид старался отвечать коротко и не переборщить с отображением в ответах собственного интеллекта.
Почитал стишок про корову и молоко собственного сочинения, сказал, что очень хочет быть октябренком, а потом пионером и, если посчастливится, членом партии, которая помогла ему выздороветь!..
– А колбасу я не пробовал…
Последним ответом он возбудил в некоторых чувство сопричастности и умеренной жалости. Особенно у женщин. Многие отбросили подозрительную уверенность, что в ангельском облике обычно прячется черт. А очкастая даже подумала о том, что если мальчика забракуют, то она сама сходит в гастроном и купит ему двести граммов любительской колбасы… Так вкусно из розовых кругляшков выковыривать жиринки!
– Пожалуйста, – попросил напоследок мальчик, – меня очень мучает завхоз Берегивода!
– Каким образом? – напрягся профессор Абрикосов.
– Он просит, чтобы я называл товарища Брежнева всякими нехорошими словами! – Этим самым заявлением Леонид расплатился с главным психиатром, добавив: – По ночам!
– Какими словами?
– Давайте больше не будем мучить мальчика, коллеги! – предложил профессор Паничкин. – Надеюсь, далее мы сами разберемся!.. Завхоз Берегивода действительно был замечен в некотором странном поведении…
– Да-да, – согласилось большинство. – Отпустим и сами разберемся!
И Леонида отправили обратно в палату дожидаться решения высокой комиссии…
Он вновь лежал на пружинном матраце и думал о муках сознания, которому по-прежнему было тесно в физиологических рамках человеческого мозга. Еще его сознание немножко трусило своей старой знакомой Чигирь, уверенное, что та не забыла о Северцеве и обязательно еще нагадит директриса в мальчишескую судьбу.
– С завхозом мы, конечно, разберемся, – произнесла Будёна Матвеевна с металлом в голосе. – Но мне кажется, что этому… больному… нужно еще немного пожить под наблюдением в стационаре!
– На каких основаниях вы сделали такой вывод, уважаемая товарищ Чигирь? – удивился Паничкин. – Разве вы психиатр?
– Я – третий секретарь райкома партии! – напомнила Будёна Матвеевна, под столом потирая пальцы, отлично помнящие укус острых детских зубов. – А еще я председатель детского попечительского совета города! И у меня самой огромный воспитательный опыт!
– Да-да! Мы все должны чтить заслуги Будёны Матвеевны! – чересчур рьяно поддержал профессор Абрикосов.
– Поддержать что? – поинтересовался кто-то из независимых. – Какой диагноз?
Очкастой докторше уже не хотелось идти в гастроном за колбасой, так как за окном хлестал дождь, смешанный со снегом. А потому она мечтала поскорее оказаться дома, чтобы приласкать своего персидского кота, прозванного странным именем Шлема.
– Шизофрения, – произнесла очкастая устало.
– Неприкрытая! – командным голосом добавила Будёна.
– Может быть, может! – кивнул профессор Абрикосов.
– Да вы что, товарищи! – встал со своего места из заднего ряда тридцатилетний психиатр Бехтерев из НИИ психиатрии. – Вы что?! На каком основании такой диагноз? Это волюнтаризм какой-то! Если мы позволим ставить психиатрические диагнозы людям даже без врачебного диплома, пусть и ответственным товарищам, тогда это не психиатрия, а какая-то карательная структура!.. Я, например, не вижу никакой шизофрении у ребенка!.. Да и по анамнезу этого не видно! Вот! – Он потряс больничным делом Северцева. – Ничего, ровным счетом ничего не указывает на болезнь! Практически здоров!.. Здесь и вывод профессора Паничкина соответствует моему выводу! А уж кому, как не ему, знать своего пациента!
– Позвольте! – властно осекла молодого Чигирь. – Вы нас здесь учить будете!
– Не грех и поучиться! – не побоялся нападения Бехтерев.
Его лишь недавно назначили в экспертную комиссию, и он еще готов был активно включаться в работу. К тому же фамилия обязывала.
– Да как вы смеете! – прошипела Будёна Матвеевна. – Меня, члена партии…
– Я тоже член партии! – не сдавался Бехтерев. – Наша с вами партийность к психиатрии не относится!
С этим выводом многие готовы были согласиться, но лишь на Страшном суде.
– А я еще и доктор наук, позвольте заметить! – продолжил молодой психиатр. – Так сказать, с вашего позволения, специалист!
– Он что, – оборотилась ко всем Будёна, ища поддержки, – сомневается в моей компетенции?
– Наглость! – высказался профессор Абрикосов.
– Хороший мальчик! – неожиданно произнесла очкастая. Эта похвала скорее относилась к ее коту Шлеме, нежели к Леониду, а тем более Бехтереву, она даже испугалась того, что сказала вслух, но отступать было поздно. Не объяснять же про кота. – Поддержу молодого коллегу! Здоровый мальчик!
Еще трое, самых индифферентных в комиссии, высказались настолько обтекаемо, что даже мыльный пузырь бы позавидовал такому изяществу оказаться ни при чем, если что.
– Так, по-вашему, я некомпетентна?!! – грозно рыкнула Чигирь.
– Вы не то что некомпетентны! – презрительно улыбнулся психиатр Бехтерев. – Вы, товарищ, в нашем деле – никто!
Профессор Абрикосов про себя поставил крест на дальнейшей карьере молодого коллеги.
Будёна глядела на наглеца, придумывая ему особо мучительный конец.
Но пока Бехтерев был на коне и продолжал несколько высокомерно:
– Может быть, вы опровергнете меня и расскажете досточтимой комиссии, что такое шизофрения, каких видов она существует и как определяется этот недуг?.. Или про лоботомию нам расскажете?.. Вы что-нибудь вообще знаете про психиатрию?!
Лицо Будёны походило на протухший помидор. Но она умела брать себя в руки, зная наверняка, что самая сладкая месть та, которая оттянута во временах, когда тот, кому мстишь, даже не предполагает, за что с ним происходит ужасное!.. Она потерпела поражение лишь в бою местного значения, но готова побеждать в решающем сражении. Самое главное – дождаться его!
– Есть еще мнения? – спросила загробным голосом.
Последним было короткое выступление главного психиатра больницы профессора Паничкина. Суть доклада заключалась в том, что шизофрению можно трактовать по-разному, что, конечно же, никто не сомневается в компетентности товарища Чигирь, но здесь случай изначально непростой, сращенный с провокацией завхоза Берегиводы, а потому так тяжело разобраться во всем, что касается диагноза Северцева. Он, профессор Паничкин, рекомендует комиссии направить мальчика в обычный сиротский интернат под его ответственность…
– А о завхозе Берегиводе мною сообщено в компетентные органы! Там уже принимаются меры.
Далее состоялось открытое голосование по персоне Леонида Павловича Северцева, 1964 года рождения.
Защитники и противники поделились поровну, хотя такого не должно было случиться, так как членов комиссии изначально было нечетное количество.
Докторша в роговых очках, а теперь на нее были устремлены все взоры психиатров и общественности, в момент голосования находилась в своих фантазиях до той степени отстраненности, что ее пришлось окликать трижды.
– Сударыня! – похлопал в ладоши профессор Абрикосов. – Сударыня, нам нужно ваше мнение! Голос!
Она вернулась из мечтаний чуть пришибленной, поскольку не знала, как прошло голосование. Приходить в себя пришлось быстренько – ее головку со слегка оттопыренными ушками буравили взгляды коллег, ожидая развязки сегодняшнего рабочего дня. Хотела было гавкнуть на команду «Голос!»…
– Так вы «за» или «против»? – нажала Будёна Матвеевна. – У вас, товарищ, было сегодня два мнения!.. Или воздержитесь?
Очкастая – не дура, поняла, что голоса разделились поровну и сейчас все зависело от нее. Это было самым плохим, что могло случиться. Проголосуй она за освобождение мальчика, и ей грозят козни партаппаратчицы. Возьми сторону приспособленцев, врачи-коллеги, истинные психиатры, более никогда не будут принимать ее всерьез… А поставила ее на край лишь секунда забытья. Мгновение выпадения из реальности! Подними она руку в синхрон, неважно «за» или «против», все было бы в порядке! А сейчас приходится выносить приговор одной. А если воздержаться?..
– Нуте-с, милочка! – торопил профессор Абрикосов. – Где ваш голос?
– Вы нас задерживаете, – давила Чигирь.
– Будьте принципиальны, в конце концов! – воззвал Бехтерев.
А она всегда гадала: этот молодой перспективный – родственник того Бехтерева?..
Здесь что-то сработало на уровне подсознательного, и очкастая вынесла вердикт, вознесши руку выше головы:
– Я – «за»!
– Что – «за»? – окончательно обозлилась Будёна Матвеевна. – За диагноз или за здоров?!
Докторица еще раз крутанула шейкой, встретила серые глаза Бехтерева, подумала, что он почти так же очарователен, как и ее котик Шлема, а потому произнесла вслух:
– Здоров!
Здесь заседавшие сорвались с мест, стремясь к выходу. Они мигом забыли сегодняшний рабочий день, перестали быть общественностью и врачами, превратившись в милых обывателей, стремящихся поспеть поскорее втиснуться в очереди продуктовых магазинов и, закупившись к ужину, очутиться в своих уютных квартирках с человеческой жизнью внутри.
Очкастую провожал до метро молодой Бехтерев, рассказывая докторице что-то про принципиальность, а она не слушала его, удивляясь, что у родственника классика нет даже старенького автомобиля… Почему ей показалось, что он такой же милый, как Шлема?.. Вовсе нет!.. Все-таки надо было гавкнуть!..
Профессор Абрикосов попробовал было увязаться за Будёной Матвеевной, театрально выражая свое возмущение беспринципностью отдельных товарищей. Она кивала в знак согласия, но у ворот больницы рассталась с подлипалой, уйдя под руку с мужем.
Последнее, что расслышал профессор Абрикосов, оказалось женской жалобой:
– Сереженька, у меня был такой тяжелый день!.. Ну, Се-Се!..
Совершенно не торопился домой лишь психиатр Паничкин.
Срочным образом он готовил документы на выписку Северцева, заставляя секретаршу работать сверхурочно.
Паничкин надеялся, что на следующей неделе он уже забудет о феномене, расставшись с ним навсегда… А уж завхоза он уроет!..
Леонид узнал о предстоящей свободе лишь утром понедельника. Он было обрадовался бездумно, как птица, перед которой открыли дверцу клетки, но мозг опередил чувства, объяснив, что мальчика ждет не усыпанная сахарной пудрой жизнь, а нормальный советский интернат, в котором столько же свободы, сколько и в концентрационном лагере.
Откуда у него было это знание?.. О том он не размышлял, знал, и все!.. И вообще, знания всплывали в его мозгу по мере надобности. Так повелось еще с материнской утробы…
Полковник Дронин получил ответы на свой запрос.
Капитан Рыков докладывал по-свойски, в кабинете, сидя за чаем.
– Что касается Северцева-Криницина… – Капитан сделал паузу. – Он через полгода после приговора сбежал.
– Как сбежал? – встрепенулся Дронин.
– Как – не знаю… Да вы так не волнуйтесь, товарищ полковник. Отследили его, а когда брали, пулю в голову вогнали!
– Насмерть?
– Более чем.
Дронин расслабился.
– А что с завхозом?
– С завхозом все серьезнее… – Капитан быстро высосал мякоть лимонного кусочка, вытащенного из чая, облизал кислые губы. – Завхоз – наш.
– Знаю.
– Вы знаете, что он был нашим, а я докладываю, что он и сейчас наш.
– Не понял.
Капитан не отвечал, смотрел на полковника неотрывно.
– В каком звании? – спросил Дронин.
– Похоже, что в таком же, как и у вас.
– Внедрение?
– Не объясняли. Так, шепнули, что лучше не лезть.
Дронин продолжал отхлебывать чай, а сам думал над тем, сколько в их ведомстве всяких подведомств? Поди сосчитай. И каждое почти в самостоятельном плавании. Только у нас генерал может подчиняться майору, а полковник маскируется под завхоза психиатрической больницы, что-то там разведывая или контролируя.
– А мы и не полезем! – заключил Дронин.
Этим же вечером он доложил своему генералу, что Берегивода действующий сотрудник, по которому вести всякие проверки и разработки запрещено! Развел руками в знак своего полного непонимания ситуации.
«Если это какие-то внутренние дела, – подумал генерал, – почему я об этом не знаю?.. Моя компетенция. Как прошло мимо?.. А если не внутренние, то, значит, контрразведка… А если контрразведка, то не исключено, что занимаются самим Паничкиным или кем-то из его окружения… Тогда я в засветке…»
Генерал сработал на опережение, сообщив руководству ведомства о странной просьбе некоего психиатра Паничкина – выяснить, кто такой Берегивода. Руководство обещало разобраться.
Генерал позвонил Паничкину, посеяв в душе его всяческие опасения.
А потом все выяснилось. Оказалось, что завхоз Берегивода – однофамилец другого Берегиводы, действительно полковника конторы под прикрышкой. Завхоз же был следаком обычного районного отделения милиции города Кимры. Вытурили за аморалку. Спал с женой замполита… В общем, больничный Берегивода в отличие от однофамильца – ком с горы или газы из задницы!..
Оповестили о случайном совпадении генерала, и он вновь связался с Паничкиным, довольный, что все разрешилось без потерь для него самого, никого не засветили по дурке, и психиатра можно сделать обязанным чрезвычайно.
– Разобрался я с вашим завхозом! – сообщил генерал Паничкину в ресторане ЦДЛ. При этом он долго и грозно смотрел в глаза сотрапезника, взгляд которого, впрочем, ничуть не уступал по профессиональной силе. Хотя Паничкин, не подавая виду, волновался сейчас отчаянно. Генерал же ужинал уже совершенно спокойным. – Так вот, Берегивода – наш, – сообщил гэбэшник, подвесив паузу, за которую сжевал целую котлету по-киевски, обсосав косточку тщательнейшим образом… Паничкин здесь подломился духом и долго кашлял под звуки рояля, оправдавшись попаданием не в то горло перчинки. – Так вот, завхоз – наш человек, – продолжил генерал, – но… Но нас с вами связывают долгие и хорошие отношения…
Паничкин в знак согласия быстро закивал.
– Я разрешаю вам уволить Берегиводу – что называется, для вашего спокойствия… Теперь он займется другими делами… Невелика птица!..
– Спасибо, – прижал руки к сердцу психиатр. – Не знаю, как вас благодарить!
– Сочтемся, – дружески улыбнулся генерал.
На этом моменте принесли кофе, и Паничкин отважился спросить:
– А в чем я провинился?
– А это мы вам простили, – ответил генерал, поселив в душу психиатра терзающую тревогу, которая будет сопровождать его всю жизнь. Что простили?!
На этом ужин закончился.
Генерал казался довольным сегодняшним вечером. И ужин был вкусен, и коньяк мягок, и важного человека поставил под себя и под свои нужды подложил…
Психиатр Паничкин расстался с Берегиводой с тяжелым сердцем.
Сообщая завхозу об увольнении, он извинялся и чуть ли не расшаркивался с ним, говоря, что очень жаль лишаться такого нужного сотрудника.
Сам же увольняемый был странно удивлен и раздосадован, намекая, что его просто так уволить – не пройдет даром!
– Вы уж простите великодушно, – приговаривал Паничкин. – Спасибо за совместную работу!..
«Издевается, сука!» – злился экс-завхоз, понимая, что ему, с запятнанной репутацией, отомстить такому серьезному человеку вряд ли удастся.
– А я этой сволочи для его друзей боксик освободил, – возбуждал обиду Берегивода в комнате своей огромной коммуналки. – Ирочку уморил, а меня в расход!..
И здесь завхоз понял, как отомстить обидчику.
Берегивода уселся за кухонный столик и написал в Комитет государственной безопасности подметное письмо, в котором сообщалось, что профессор Паничкин сокрыл от органов необыкновенный психический человеческий феномен, который может обходиться без пищи и воды в полнейшей изоляции долгие годы. Тем самым Паничкин нанес урон безопасности страны, лишив Родину возможности правильно распорядиться обнаруженным потенциалом… Еще Берегивода сообщил о кумовстве руководителя, а еще, до кучи, об умышленном доведении психически нездоровых детей до смерти…
Берегивода не стал опускать письмо в обычный почтовый ящик, а самолично доставил его на Лубянскую площадь, где засунул конверт в щель специального жалобоприемника, предназначенного для такого рода сигналов…
– Ты у меня попляшешь, сука! – громко произнес завхоз.
Прапорщик Кискин, фотографирующий всех установленным в почтовом ящике фотоаппаратом, лишь порадовался такой злости корреспондирующего.
– Попляшет, попляшет! – подтвердил он также громко. – Мы его на Колыму!..
Берегивода, которого посетила слуховая галлюцинация, потоптавшись возле серой мрачной стены СССР еще с минуту, вдруг шарахнулся от нее и почти побежал к станции метрополитена «Кузнецкий Мост», в которой исчез, смешавшись с толпой граждан…
– Прощай, Северцев! – улыбнулся Паничкин на прощание Леониду.
Мальчик смотрел на психиатра сквозь стекло больничного «рафика», но в ответ не улыбался, а представлял, как барабанную перепонку врача проедает огромный рыжий муравей…
Его привезли в интернат № 59, что в Лосиноостровском. Обычное школьное учреждение для всякого-разного детского люда. У кого родителей нет, чьих лишили родительских прав, а также имелись проживающие вьетнамцы, чилийцы и испанцы – дети интернационалистов.
Поместили Леонида в палате на четырнадцать человек – мальчиков из первого класса.
«Как в психушке – никакого отличия», – решил Северцев и залепил сочную оплеуху первому, кто решил с ним вступить в контакт.
Этим пострадавшим оказался рыжий от пяток до макушки пацан по имени Ромка. Получив по носу ни за что, шмыгая соплями, смешанными с кровью, он сначала оторопел, а потом, придя в себя, вдруг прыгнул на Леонида, ощерив рот с мелкими острыми зубами, да как вцепился ими в ухо Северцева, да с таким остервенением принялся жевать нежную плоть, что новенький закрутился вокруг собственной оси, ошеломленный болью… А Рыжий Ромка к работе челюстей добавил еще и удары своих жестких кулачков, которые попробовали на прочность Леонидовы ребра…
Рыжий Ромка был калачом тертым. Первые шесть лет жизни он прожил в деревне Могильцы с матерью-алкоголичкой, привык к абсолютному недосмотру за своей персоной, а потому все время проводил в компании более взрослых пацанов, с которыми ему частенько приходилось драться. Он всякий раз был бит, но в любой потасовке защищался отчаянно, используя все подручные средства. Если не помогало, он мог затаиться, а потом огреть обидчика сзади чем-нибудь тяжелым. За это его прозвали Психом и перестали трогать, от греха подальше… А потом Ромкина мамаша сгинула бесследно, и участковый, забрав мальчишку из деревни, передал его в детскую комнату милиции… Оттуда Ромка Псих попал в интернат № 59.
Здесь он быстро прославился агрессором, преследуя в основном интернационалистов. Колотил их почем зря. К своим же относился снисходительно, в особенности опекая одноклассников, которые безусловно признали за ним полное физическое превосходство.
Каково же было изумление Ромки Психа, когда его дружелюбие было встречено крепкой оплеухой…
Несмотря на боль, к которой Леонид был еще непривычен, несмотря на неожиданную агрессию против его собственной, мальчик принял драку как событие отрадное, радующее новизной физических ощущений и приятным открытием, осознанием, что и среди его сверстников есть интересные экземпляры. Он даже дал возможность Ромке подольше пожевать собственное ухо, рискуя вовсе остаться без него, а когда получил коленом под дых, его организм, на несколько секунд оставшийся без кислорода, вдруг заработал как положено. Пальцы сжались в кулаки, мышцы ног напряглись, спина по-кошачьи выгнулась. Сначала Леонид сбросил с себя Ромку, обнаружив в его зубах собственный кусочек уха, который тот плюнул, да так метко, что угодил новенькому в глаз…
На этот момент в спальню первоклашек набилось юного народцу как сельдей в бочке. Наблюдали за жестокой дракой как одноклассники, так и проживающие в других этажах, где размещались ученики с третьего по седьмой классы. Пришли поглазеть на поединок и интернационалисты, заинтересованные в отмщении за свое косоглазие и цвет кожи.
Утерев глаз от ошметков собственного уха, Леонид мыском ноги заехал Рыжему под самое сердце, отчего тот взвизгнул по-собачьи, но, тотчас проглотив боль, вскочил на ноги и левой рукой, ногтями, махнул по лицу новенького, да так, что оставил на щеке глубокие и кровавые царапины, как будто по коже граблями почесали.
Маленький народец охнул от такого неожиданного выпада, уверенный, что на этом можно ставить точку… Интернационалисты даже подались назад, дабы не попасть под разогретую руку Психа. Но Леонид продлил представление для зрителей еще на несколько минут. Он утер кровь с лица, попробовав ее на вкус, усмехнулся, да так недобро, что многие постарше содрогнулись…
Готовясь нанести Рыжему удар в пах, боковым зрением Леонид разглядел в зрителях девочку лет двенадцати – беленькую, с грустными глазами куклы. Она почти безучастно взирала на происходящее, видимо, привыкшая к такого рода зрелищам…
Здесь нога новенького попала Рыжему именно туда, куда целилась. Раздался нехороший плотный звук, и на этом драка закончилась.
Ромка корчился на полу, схватившись за пах. Глаза его при этом не закатились от боли и даже не закрылись, продолжая источать мстительную злость. Они преследовали окровавленное лицо Леонида, словно змеиные.
«От этого психа надо ожидать подвоха и подлости», – понял Северцев. Но этим Рыжий ему и понравился. Леонид решил приручить впоследствии рыжего звереныша…
Для наблюдателей зрелище прекратила учительница по математике Вера Викторовна Рыбарь. Ее боялись все ученики школы, даже старшеклассники, а потому при появлении алгебраички помещение мигом опустело, даже Рыжий Ромка уполз куда-то в темный угол, шипя от негодования.
Леонид сидел на своей кровати, уже утершийся от крови, спокойно взирающий на появление нового персонажа в его жизни.
С короткими ногами, выделяющимися мощными икрами, маленькая, но широкая телом, с головой круглой, как тыква, и такого же цвета, как овощ, лицом, она быстро засеменила к новенькому и дважды хлестнула Леонида по щеке тыльной стороной ладони с обручальным кольцом на пальце.
– Здесь я хозяйничаю, – предупредила она маленьким, но властным голоском. – Неподчинение будет караться немедленно! Понял?
Леонид не был сильно удивлен поведением женщины, понимая, что носительницы Космоса бывают как добрыми всемерно, так и злыми беспредельно. Первые каким-то шестым чувством угадывают в себе Бесконечность, вторые же настолько глупы, что их даже месячные раздражают!.. Карлица с лицом тыквы относилась ко вторым. А зло, если его невозможно победить злом, нужно размешать до безопасной консистенции с добром.
На вопрос «понял?» Леонид ответил утвердительно и так солнечно улыбнулся Вере Викторовне, что та осталась стоять ошарашенной, будто на нее пролилась вся благость мира. Она ожидала от новенького из психушки всего, вплоть до ответного удара, но такой истинной доброты в ответ… Она оказалась словно загипнотизированной, вся расслабилась, так что в животе заурчало.
– Мы с тобой поймем друг друга, – неожиданно произнесла она и протянула мальчику руку. – Пойдем со мною, я тебя накормлю. Ты ведь голоден? Макарончики любишь?.. А котлетки?..
Когда интернатские рассмотрели такую идиллическую картину – гестаповскую суку, ведущую за ручку виновного, но не на расправу, а в столовую вкусно жрать, все сообщество сирот немедленно признало за Северцевым какие-то необыкновенные способности, за которые стоит неминуемо уважать…
Новенький сидел за столом и доедал через силу уже шестую котлету, а алгебраичка Рыбарь гладила его по головке, словно собственного сыночка. Чудеса, да и только!.. Никто не помнил, чтобы карлица хоть кого-нибудь залежалой сушкой угостила, а здесь столько еды да почти родительской ласки…
Семилетний Северцев за первый день пребывания в Лосиноостровском дважды удивил замкнутый мир. Победив Ромку Психа, он сумел укротить взрослого человека, самого жестокого из всего интернатского персонала.
Леонид, поедая котлеты, думал вовсе не о триумфе. В его воображении то и дело вспыхивал образок беленькой девочки с печальными глазами. Он понял, что эта юная прелесть, будущая носительница Космоса, именно та, через которую он будет тщетно пробовать оплодотворить Вселенную всю свою жизнь…
Она, тихая и застенчивая, печальная от судьбы, жила в интернате замкнутой принцессой, которую, впрочем, в ней никто не мог разглядеть. Ее мало интересовала реальная жизнь, а все больше обыкновенные девичьи фантазии отвлекали от социалистического счастья. Девочку звали Машенькой, она по своему душевному настрою и внутреннему ощущению сказочности бытия могла бы запросто родиться Белоснежкой или, на худой конец, чувствовать себя пушкинской Людмилой. Но великого русского поэта дитя пока еще не пробовала на язычок, лишь Шарль Перро имелся в библиотеке, а потому Машенька по своей инфантильности идентифицировала себя с Красной Шапочкой. А каждая Красная Шапочка нуждается в Сером Волке.
Иногда нужда утоляется, и в «сказочную» жизнь Машеньки Серым Волком ворвался Леонид.
Пробравшись ночью в девичью спальню, отыскав звериным чутьем постель со своей избранницей, мальчик взглянул на нее, спящую ангелом. Все тело, от копчика до затылка, почему-то лихорадочно затрясло, словно к электричеству подключился пальчик. Он глубоко вдохнул ноздрями Машенькин конфетный запах, и зрение его во второй раз перевернуло жизнь с ног на голову… Он увидел ее спящей на потолке, себя парящим рядом на ее кровати, как на ковре-самолете. От восхищения он пролил слезу в небо, а когда она вдруг открыла свои чудесные кукольные глаза, произнес только ей:
– Я люблю тебя! Будь моей женой!..
