44
Перед началом заседания Ворошилов отозвал в сторонку Якира.
— Ну что, подлечился в своих Карловых Варах? Как самочувствие?
— Спасибо, Климент Ефремович. Все хорошо.
— Все, да не все,— протянул нарком, глядя снизу вверх на рослого командарма.— Зачем ты снова полез? Я же тебя предупреждал! С Гарькавым все ясно: дал показания. Тебе что, неймется?
— Я, Климент Ефремович, о семье хочу позаботиться, о детях.
— Ох, Иона, Иона... Только себе навредишь. Как ты думаешь, почему тебе маршала не дали? Помнишь историю с семенным хлебом?.. То-то и оно. У меня ведь из-за тебя тоже неприятности были. Я тогда не хотел говорить, а теперь знай. В последний раз предупреждаю, поимей это в виду, или я тебе больше не защитник. Образумься, Иона Эммануилович.
Ворошилов возглавил Наркомат по военным и морским делам 6 ноября двадцать пятого года, сразу после загадочной смерти Фрунзе на операционном столе. Член РВС Первой Конной, командующий войсками Северо- Кавказского военного округа, затем Московского, он не чувствовал себя достаточно подготовленным к столь ответственной и тяжелой работе и честно сказал об этом Сталину. Но вождь настоял на своем. Ворошилова он знал еще с девятьсот шестого. Первая Конная, Царицын — все это сыграло в нужный момент, когда понадобилось посадить на ключевую должность своего человека. Непритязательная внешность, умеренный рост, заурядные способности и безусловная личная храбрость лишь подкрепили правильность выбора. Новый нарком начал с того, что поспешил отдать пальму первенства в строительстве вооруженных сил могучему покровителю: «Несокрушимая воля Сталина передавалась всем его ближайшим соратникам, и, невзирая на почти безвыходное положение, никто не сомневался в победе».
Так и держался на романтической восторженности все дальнейшие годы, оставив себе символические атрибуты прошлых, зачастую выдуманных поэтами, и, главным образом, грядущих побед.
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер.
Сумеем кровь пролить за СССР...
Он слыл непревзойденным рубакой и мастером джигитовки, метко стрелял из всех видов оружия: в журналах крупным планом печатались пораженные его пулями и заверенные личной подписью мишени. Пионеров учили ходить на лыжах, как Ворошилов, бегать на коньках, играть в горелки и быть выносливыми в пеших походах, как он. Единственный среди вождей, он умел управлять автомобилем и любил продемонстрировать свое искусство в воинских частях.
Для возглавляемого Эйдеманом Осоавиахима такой нарком являлся настоящей находкой. Живым экспонатом массовой агитации.
Однако руководство всеми вооруженными силами требовало помимо этих, бесспорно достойных, качеств, еще и знаний, а их-то у Ворошилова не было. Он и в самом деле желал Якиру добра, отдавая должное его военному таланту, энергии, организаторским способностям. Именно такого человека хотелось бы видеть рядом с собой. Не Тухачевского, от которого исходила постоянная, хотя и не совсем определенная, угроза.
Военный совет при народном комиссаре обороны, заменивший РВС СССР, был образован в соответствии с решением Политбюро от 19 ноября 1934 года. Первоначально в него входили восемьдесят наиболее заслуженных и авторитетных военачальников всех родов войск, включая политработников. 16 января 1935 года их число увеличилось до восьмидесяти пяти, а 26 сентября 1936 года из состава Совета были исключены как враги народа комкоры Примаков и Туровский.
Сидя во главе длинного стола, Климент Ефремович вскользь упомянул об этом прискорбном факте и призвал к удесятеренной бдительности. Затем, без всякого перехода, повел разговор об успехах и достижениях, поминутно заглядывая в машинописный текст. Готовясь выступить на Пленуме ЦК, он, как видно, решил обкатать свою речь на Совете. Бесцветные, стилистически однообразные пассажи скользили мимо ушей.
Тухачевский рассеянно вырисовывал на лежащей перед ним стопке листов скрипичные ключи и нотные линейки. Глянув исподлобья на сидевшего напротив Егорова, отметил, что начальник генштаба слушает с застывшим, ничего не выражающим лицом. Флагман флота Орлов тоже, кажется, был увлечен исключительно рисованием. Заполнив очередной листок, Михаил Николаевич окончательно отключил слух и принялся набрасывать чертеж динамореактивной пушки в аксонометрической проекции.
Дела на ракетном фронте обстояли не блестяще, как, впрочем, и в других областях новейшей техники. Всюду ставились палки в колеса. Особенно напряженная ситуация создалась с внедрением в практику электромагнитного луча. Несмотря на поразительные результаты, дальше опытных разведывательных станций ПВО, о чем он писал еще Кирову, так и не пошло. Отраженные радиоволны четко фиксировали самолет на большой высоте и в условиях самой плохой видимости. Дальность обнаружения тоже удалось довести почти до двухсот километров. В пересчете на время это давало двадцать минут форы. Но вместо того чтобы всячески поддержать изобретателя Ощепкова, его зачем-то стали тягать в НКВД. В конструкторском бюро и на оборонных заводах сгущалась нездоровая атмосфера всеобщей подозрительности. Клеветники и доносчики чувствовали себя, как рыба в воде. Травили Бекаури и Курчевского, охаяли новый парашют Гроховского. Ракетчиков тоже трясли. Клейменов, Глушко и Лангемак прямо ничего не говорят, и это понятно, но по всему видно, как им нелегко. А вот Королев, горячий энтузиаст межпланетных полетов, однажды не выдержал, выругался: «Так, мол, и так, всюду врагов выискивают, а, может, сами-то и есть первейшие враги».
Такая вот невеселая музыка...
Покончив с общими декламациями, нарком пошел сыпать цифрами. Тухачевский невольно прислушался.
— Если в двадцать девятом году на одного красноармейца приходилось в среднем по всей РККА около трех механических лошадиных сил, то сейчас это число приближается к десяти. Это значительно выше, чем во французской и американской армиях, и выше даже, чем в английской армии, наиболее механизированной. Новая многочисленная техника вызвала резкое повышение удельного веса технических кадров РККА. Если в конце двадцатых годов эти технические кадры были у нас количественно незначительны, то на сегодня добрых шестьдесят процентов всего личного состава армии приставлены к технике, являются большими и малыми техническими специалистами. Если наших пулеметчиков стрелковых, кавалерийских и прочих частей также причислить к техническим кадрам, тогда техников будет уже около семидесяти процентов...
Цифирь была дутая и не лезла ни в какие ворота. «Если зачислить в технические специалисты пулеметчиков,— Тухачевский мысленно воспроизвел речевой строй Ворошилова,— то чем хуже простые пехотинцы? Трехлинейная винтовка тоже как-никак механизм. И повара на походных кухнях сродни машинистам... Словом, стопроцентная механизация. Можно закрыть вопрос и почить на лаврах».
Закончил Климент Ефремович в привычном ударно- наступательном духе:
— Я уже говорил и готов повторять это вновь и вновь, что мы должны победить врага, если он осмелится напасть на нас, малой кровью, с затратой минимальных средств и возможно меньшего количества жизней наших славных бойцов. Мы не только не пустим врага в пределы нашей родины, но будем его бить на той территории, откуда он пришел.
После такого вступления Совет протекал довольно вяло. Говорили все больше о политике: антикоминтерновский пакт, положение в Испании. Кто-то, кажется Тимошенко, подал реплику, что танки будто бы неважно зарекомендовали себя в уличных боях — горят, как спички.
— А товарищ Тухачевский на них делает основную ставку,— подхватил Ворошилов.— У нас уже четыре механизированных корпуса, а он требует еще и еще. Не пора ли, как говорится, проверить теорию практикой, Михаил Николаевич?
— Смотря что считать теорией, а что практикой? Для дальнейшего развития теории глубокой операции испанская кампания — неудачный пример.— Тухачевский уклонился от прямого спора.— Товарищ Ворошилов совершенно правильно отметил неуклонный рост могущества РККА. Наши достижения бесспорны. Ныне стрелковая дивизия при штатной численности в двенадцать тысяч восемьсот человек располагает пятьюдесятью семью танками, сотней орудий, должным количеством станковых, ручных и зенитных пулеметов.— Он тактично подсказал реальные цифры.— Однако глубокая операция являет собой принципиально иной вид боя. Это предполагает совершенно новую организацию таких формирований, как танковый корпус. Нам необходимо иметь десять, а то и более корпусов. Точно так же, как и отдельных воздушно-десантных дивизий.
Окончательно скомкав повестку дня, председатель предложил обменяться мнениями.
— Позвольте тогда коротко добавить, товарищ нарком,— слегка наклонившись, попросил Тухачевский.— По существу.
— Прошу внимания, товарищи! — Ворошилов постучал тупым кончиком карандаша.— Пожалуйста, товарищ первый заместитель,— он чему-то засмеялся, пригладив коротко подстриженные усы.
Тухачевский удивленно взглянул на его разрумянившееся лицо, но, уловив легкий коньячный душок, сразу все понял. Обеды у Сталина никогда не обходились без выпивки, а Ворошилов только что возвратился с Ближней дачи. Очевидно, прошло по-доброму. Отсюда и остальное: ужимки, смешки, приподнятое настроение.
— Согласно имеющимся данным,— Тухачевский привычно убрал исчерченный лист,— мы можем ожидать производства в Германии не менее двухсот танков в месяц, а изготовление самолетов производится там свыше чем на пятидесяти заводах. Германская армия нацелена на постоянную готовность к внезапным вторжениям. Ее мобильность исключительно велика. Для тренировки в массовых перебросках войск используются даже разного рода фашистские празднества и торжества. У нас же дороги, особенно шоссейные, являются самым узким местом. Это в качестве добавления к вопросам моторизации.
— Вот мы и покатим по их дорогам,— тряхнул головой Ворошилов.— Пусть только сунутся.
— У Гитлера не только дивизии, но целые армии оснащены броней и моторами,— не замедлил откликнуться Якир.— А французы определенно отстали. Танки используют лишь в качестве прикрытия атакующей пехоты. Вот где разрыв теории с практикой. «Танковая война» Эймансбергера, труды Фуллера, Шарля де Голля — все нипочем. Нет пророка в своем отечестве. Я, между прочим, спросил Вейгана, отчего так. Дипломатично, само собой, но спросил.
— И что же он ответил? — с вялым любопытством осведомился Ворошилов.
— От всей души высказал все, что думает об их демократии. С солдатской прямотой. «Категорическое требование военной комиссии национального собрания». Аж в лице передернулся.
— Мне рассказывали, что под Мадридом пришлось вытаскивать танки на конной тяге,— с характерным акцентом заметил комкор Городовиков.— Но я не верю. Танк слишком тяжелая штука. Лошадей жалко.
— И правильно делаете,— невольно улыбнулся Уборевич.— Кто знает, что бы сталось с Мадридом, если бы не наши танкисты. В ноябре там действовало всего пятьдесят машин, намного меньше, чем у фашистов. Но действовали они героически. Сцементировали оборону и вообще сыграли роль крупного морального фактора. Тем более что франкисты совершенно не имеют опыта противотанковой борьбы. Бывало, что наши просто давили их пехоту и конницу.
— Только не конницу,— недовольно буркнул в усы Городовиков.— Какой дурак полезет под гусеницы?
— Он потому так нахваливает, что под Мадридом воюют его танкисты,— лукаво подмигнул Ворошилов.— И неплохо воюют. Но ты, Ока, не волнуйся. Мы с Буденным в обиду кавалерию не дадим! Она пройдет там, куда танки и не сунутся! По горам, по долам, как говорится.
Нарком шутил, балагурил, отступив от заведенного на Совете регламента. Заседание определенно не получилось, но брошенное якобы в защиту конницы слово сыграло роль детонатора. Завязалась та самая, давно набившая оскомину полемика, равно бесплодная и ожесточенная, когда бессильны аргументы, ибо их знают чуть ли не наизусть.
По домам разъезжались далеко за полночь.
— Поедем ко мне? — предложил Тухачевский Уборевичу.— Чего тебе куковать в одиночестве?.. А еще лучше — Иону Эммануиловича захватим?
К Дому правительства подкатили на трех машинах. Молодой подтянутый дежурный в защитном френче предупредительно распахнул сетчатую дверь лифта:
— Добрый вечер, товарищ маршал! Пожалуйста, товарищи командармы.
— Поди уж, доброе утро...
В прихожую выглянула Нина Евгеньевна:
— Ах, у нас гости!
— Ты не спишь? — Тухачевский, сбросив шинель, подошел к жене. В простеньком синем платьице в белый горошек она казалась хрупкой, как подросток. Глаза, обведенные тенями, встревоженные, переполняла темная влага.
— Я почему-то знала, что ты придешь не один,— она слабо улыбнулась.— Я ждала.
— Вы уж простите нас, башибузуков! — Якир молитвенно прижал руки к груди.
— И не стыдно, Иона Эммануилович?.. А вы, Иеронимус? Тоже хороши! — она протянула руки сразу обоим.— Как же давно вас не было... Ужинать будете? — повернулась вопросительно к мужу.— У меня все готово.
— Вот это хозяйка! — Якир зябко передернул плечами.
— Беспременно,— Михаил Николаевич бережно коснулся губами ее душистых волос.— Только сперва чайку, крепкого-прекрепкого!.. А пока прошу ко мне.
Они расселись возле овального стола, накрытого камчатой скатертью. Якир первым делом сунул в рот папиросу и придвинул к себе рогатую раковину с розовато- перламутровым зевом.
— «Герцеговина флор»! — усмехнулся Уборевич.— Как у него... Бросить бы надо, Иона. Смолишь и смолишь. Все минеральные воды насмарку пойдут.
— Ага, надо,— безропотно согласился Якир.
Устало обменялись репликами насчет Военного совета.
— С Ворошиловым каши не сваришь,— поморщился Уборевич.— Для него важно одно: видимость соблюсти.
— Я вам сейчас кое-что напомню,— спохватился Тухачевский.— Специально по этому поводу,— он подошел к письменному столу и выдвинул боковой ящик.
— У меня тоже припасено! — радостно подмигнул Якир, срываясь с места.— Сейчас только портфель принесу.
Тухачевский нашел порядком потрепанный номер «Военного вестника», заложенный голубой промокашкой. Подождав, пока возвратится Якир, зажег настольную лампу и раскрыл журнал.
— Восьмой номер за двадцать пятый год. У нас почему-то принято сравнивать достижения с уровнем тринадцатого года. Климент Ефремович резко вырвался в этом смысле вперед, хотя в старой армии тоже были и аэропланы, и танки. Мне, я полагаю, негоже лезть наперед батьки в пекло. Так что, извините, равняюсь на непосредственного начальника,— он легко нашел нужный абзац.— Прошу слушать внимательно: «Движение своим ходом выдает издали движение машины, особенно ночью и на шоссе, благодаря шуму, а ночью также благодаря освещению. Без света же, конечно, не поедешь вовсе».
— И кому принадлежит сей упоительный и косноязычный бред? — поинтересовался Уборевич.
— Не столь важно, кому. Но интересно, по какому случаю. А написано в самый раз к открытию кавалерийского съезда... Помнишь еще?
— А то нет! Такие бои выдержали...
— Вот именно, выдержали... Далее наш высокомудрый автор, ссылаясь на зыбкую почву столь близкого твоему сердцу Полесья, пишет, что в «N корпусе решили наладить опыт перевозки бронемашин конной тягой. Старый друг — лучше новых двух!»
— Замечательно! — Якир торопливо расстегнул портфель.— «Груба», как выражается мой Петька.
— Груба? — Уборевич удивленно поднял брови.— Первый раз слышу. Одессизм?
— Харьковское. Он же там воспитывался, босявка. Первый дворовый университет... А теперь я вам прочитаю,— вслед за бутылкой шампанского Якир достал из портфеля толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке.
— Одну минуту! — остановил Тухачевский.— У меня осталось еще короткое резюме... «Скажут, может быть, что на Западе нас поднимут на смех,— прозорливо замечает кавалерист-златоуст.— Мы спокойно ответим: «смеется хорошо тот, кто смеется последним»,— и продолжим наши опыты в расчете на то, что они найдут подражателей»... У меня все, товарищи командиры.
— Здорово! — взмахнув кулаком, рассмеялся Якир.
— Интересно, от кого слышал Ока Городовиков байку про танк? — Уборевич устало откинул голову на кожаную спинку дивана.— Не от Семена Михайловича?
— Не думаю,— Якир споро перелистал исписанные бисерным почерком страницы.— Невзирая на крупные разногласия, могу сказать твердо: Буденный — мужик прямой. Интриговать не станет. Если надо, сам рубанет сплеча... Так вот, друзья мои, позвольте для начала процитировать вам высказывание Хайнца Вильгельма Гудериана. Разумеется, в моем скромном переводе. Вот что говорит генерал-лейтенант вермахта: «Из Конной армии Буденного тысяча девятьсот двадцатого года создана танковая армия Ворошилова тысяча девятьсот тридцать пятого года. Ворошилов, по его собственным словам, уничтожил старое оружие, сделал из пехотных офицеров летчиков, а из кавалерийских офицеров — танковых командиров... Красная Армия по моторизации — лучшая в мире. Англия и Франция далеко превзойдены... Так как развитие военно-воздушных сил шло гармонично с развитием танков, то это самая современная армия на всей земле».
— Лестная оценка,— двусмысленно заметил Уборевич.
— Отвлечемся от личностей. Не так уж и плохо, когда немецкий генерал верит советскому наркому. Мы-то ведь знаем, что почем?
— Из кавалеристов сделал танкистов. В этом весь Клим,— Тухачевский кивнул Якиру.— У тебя есть еще в том же духе?
— Как не быть, други мои верные? Сейчас все будут дико смеяться, как изъяснялись на Молдаванке. Вы только послушайте, что заявил в «Militarwochenblatt» генерал Людвиг!.. «Принципиально новое оружие еще не возникло!..» Он уверен, что нет оснований считать будущую войну маневренной... «Бронетанковые войска,— утверждает он,— это не шаг вперед, а та же самая кавалерия»... Ничего себе!
— Большой привет от наших стакавов! — улыбнулся Уборевич.
— Но дальше, дальше! — Якир азартно потер ладони.— Гениальная идея... «Лошадь медленнее, чем мотор, но технически безопаснее»... Каков слог? А вот еще перл: «Я думаю, что танк не является средством, с помощью которого короля современного поля боя — пулемет — можно свергнуть с престола. Всегда в состязании между снарядом и броней побеждал первый!..» Этот Людвиг просто второй Герберт Уэллс. Даже в двухтысячном году войска останутся конными!.. «То, что они в девятьсот четырнадцатом могли быть только конными, об этом уже говорилось. То, что они в двухтысячном могут стать только моторизованными, каждый понимающий будет сомневаться. Но танк не является преемником лошади...» Точь-в-точь, как у нас: «Перед кавалерией открывается блестящее будущее».
— «Особая маневренность красной конницы»,— добавил Тухачевский.
— Именно. Нужно только улучшить организацию и сделать кавалерию моторизованной.
— Это что-то новенькое,— покачал головой Уборевич.— Впрочем, чего удивляться? Пулемет на тачанке — уже мотор.
— Можешь не волноваться. «Моторизация» лошадок — дело отдаленного будущего. Как, например, цветные фильмы или телевидение.
— Так и написано? — изумился Михаил Николаевич.
— Хочешь взглянуть? Я перевел слово в слово... «Мы ограничимся живущими ныне лошадьми точно так же, как одноцветными фильмами и акустическими радиопередачами ».
— М-да,— Уборевич снял пенсне и помассировал переносицу.— К сожалению, у немцев подобные уникумы не делают погоды, тогда как у нас... А что ты сегодня такой веселый, Ионыч?
— Веселый?.. Все болезни только от нервов, хлопцы. И вовсе я не веселый... Да, Иеронимус, что там Клим говорил про твоих танкистов? Кто там у тебя?
— Поль Арман из мотомехбригады. Майор Грейзе! Ты еще о нем услышишь. Образцовый танкист.
— Не сомневаюсь,— Якир затаил вздох. В окрестностях Мадрида шли уличные бои, а командира первой в стране танковой бригады Шмидта терзали в Лефортово. Жив ли он еще? А Илья?..
— Французы пропустили через границу большой отряд добровольцев. Интернациональные бригады формируются теперь в Альбасете. Там и твои есть, Ионыч.
— Я отдал лучших авиаторов. Рычагов, Ковтун, Митрофанов... Митрофанова сбили чернорубашечники. Он отстреливался из пистолета до последнего патрона, а потом взорвал самолет. Бочаров тоже бился до последнего. Они разрубили его тело на части, сложили в ящик и сбросили на парашюте над Мадридом. Паша Рычагов немедленно поднялся в воздух, догнал фашиста и сбил... Не знаю, как вы, а я завидую.
— Напрасно,— коротко бросил Тухачевский.— Гиблое дело.
— Во всяком случае, командарму там делать нечего,— рассудительно заметил Уборевич.— Не те масштабы... Знаешь, кого я встретил вчера в наркомате у Гриши?.. Парнова. У меня он связью командовал. Первым своего серебряного Георгия в шапку бросил на нужды республики. Ты его должен помнить по «Углехиму». Посидели, поговорили про нашу Тринадцатую армию: кого куда... Семнадцать лет прошло, а такое чувство — словно вчера.
В дверь постучала Нина Евгеньевна и позвала к чаю.
— Только тише! — подхватив бутылку, Якир приложил палец к губам.— Не то перебудим весь дом.
