45
Курьер из Парижа доставил солидную бандероль с бланками военных учреждений СССР. В отдельном пенале были присланы карандаши, перья и прочие канцелярские принадлежности советского производства. Здесь же находились и две вечные ручки, принадлежавшие генералу Уборевичу и генералу Якиру.
— Богатая коллекция,— одобрил Беренс.— Но с ней надо разбираться и разбираться. Не все так просто, как кажется. Не хотелось бы наколоться на мелочах.
— Что тебя смущает? — озабоченно прищурился Гейдрих.
— Видишь ли, нужно очень точно определиться во времени. У меня пока нет идеи, когда...— Беренс усилил вопросительную интонацию,— маршал Тухачевский отправил письмо?
— Естественно, что после тридцать третьего года.
— И все же когда именно? От этого очень многое зависит.— Беренс вытянул бланк с гербом.— Тут, например, значится — Народный комиссариат обороны. Но до тридцать четвертого года название было иное — Народный комиссариат по военным и морским делам... Я вообще против использования официальных бланков, тем более номерных. Они никак не подходят для доверительной переписки.
— Само собой разумеется,— пренебрежительно фыркнул Гейдрих.— У меня нет и тени сомнения на сей счет.
— Тогда зачем эта безумная роскошь? Тебе не кажется, что наши русские друзья ведут двойную игру?
— Слово «кажется» я давно выбросил из своего лексикона. Почти все люди в той или иной мере — двойники. Мы преследуем собственные интересы и действуем по своему разумению. У русского военного атташе в Праге удалось позаимствовать несколько листиков обыкновенной писчей бумаги с советскими водяными знаками. Ее мы и передадим Науйоксу. Чернила у него уже есть. Так что химической экспертизы, если до нее дойдет, можно не опасаться. С лентой для пишущей машинки тоже полный порядок. А этим,— Гейдрих обвел рукой содержимое бандероли,— мы найдем способ распорядиться. Пригодится на будущее. Я думаю, самое время засучить рукава. В нашем распоряжении есть все, что необходимо: стенографические записи официальных бесед, подлинные письма Тухачевского, копии банковских чеков с автографами шести высших офицеров рейхсвера. На данном этапе самое главное — образцово ввести в запись бесед необходимые дополнения. С письмом, думаю, затруднений не возникнет. Текст мне понравился. Что же касается даты, то пусть это будет сразу же после присвоения маршальского чина. Такой штришок должен особенно задеть дядюшку Джо. Как тебе кажется?
— Идея недурна,— поразмыслив, согласился Беренс.— Но, с твоего позволения, я еще немного подумаю.
— Подумай. Ты отвечаешь, тебе и решать.
— Ощущается нечто шиллеровское: черная неблагодарность, коварство... Определенно тут что-то есть... Значит, содержание письма тебя устраивает?
— Вполне. Сделано достаточно тонко. Стиль Тухачевского, по-моему, соблюден. Вышло даже лучше, чем я ожидал. Тебе удалось создать впечатление, что политическое брожение в верхах РККА вот-вот готово вылиться в заговор. То обстоятельство, что именно германская сторона предлагает помощь и в свою очередь надеется на ответную реакцию, я расцениваю как наиболее удачную находку. Пусть в глазах Сталина наши выглядят более решительными.
— Я тоже так рассуждал. Потомственные военные- аристократы, они, в сущности, ничем не обязаны фюреру, тогда как Тухачевский, Якир, Уборевич сделали карьеру исключительно благодаря большевистской революции.
— Особенно Якир — сын еврейского аптекаря... С Тухачевским сложнее. Такой сумел бы выдвинуться и при императоре Николае — вся грудь в орденах. При усмирении крестьянских бунтов действовал в лучших традициях: захват заложников, расстрел мужского населения и так далее. И в семье у него было несколько генералов. Но суть от этого не меняется. Различие улавливается достаточно четко: в вермахте заговор организационно оформился, в Красной Армии — оппозиционеры еще нащупывают друг к другу подходы. Однако обе стороны сходятся в одном: необходимо сбросить цепи партийной бюрократии. Присущая военной касте амбициозность тоже ощущается в должной мере... В общем, я тебя поздравляю.
— Тогда последний вопрос: на каком языке ведется переписка? Давай все же уточним. Дело в том, что русские генералы превосходно владеют немецким, но как всякие инородцы допускают естественные погрешности, причем сугубо индивидуальные. Тут могут встретиться трудности.
— Разве мы не договорились, что каждая сторона использует свой язык?
— Конечно. Тем более что это соответствует принятой процедуре. И все же меня одолевают сомнения. Все размышляю о том, как бы повел себя в подобной ситуации сам Тухачевский. Психологически тут возможны оба варианта.
— Мне нужен только один. Наиболее простой и, главное, абсолютно надежный.
С машинками, которыми пользовался рейхсвер, а потом и вермахт, у Науйокса затруднений не возникло — в подвалах на Принц Альбрехтштрассе он собрал чуть ли не целый музей. Русский шрифт тоже не составлял проблем. Этого добра в Берлине хватало с избытком. Три дня эксперты из крипо, склонясь над микроскопом, изучали образцы советской машинописи, включая военную и правительственную, но так и не пришли к определенным выводам. Князь Авалов, презентовавший увесистый «Ундервуд» с золоченой фирменной маркой и новенькую, еще неопробованную модель Ремингтона, божился, что именно на таких печатаются документы Кремля.
В конце концов Науйокс махнул рукой и отвез оба аппарата в мастерскую Путцига.
— Здесь личные автографы и список офицеров, которых нужно упомянуть в переписке,— он передал полученный от Беренса конверт.— Все должно быть возвращено в полной сохранности. Мы на вас полагаемся, господин Путциг... Сколько вам понадобится времени, чтобы изготовить пробный экземпляр такого письма?
Гравер пробежал глазами текст, затем вставил в глазницу медный монокль часовщика и скрупулезно исследовал каждый штрих факсимиле.
— Часа четыре, не более.
— Что? — приятно удивился Науйокс.— Тогда я заеду утром.
— Но мне понадобится русская машинистка, господин Мюллер.
— Понимаю. Русскую обещать не могу. Но хорошую немецкую женщину, которая долго жила в России и зарабатывала себе на хлеб перепиской на машинке, вы, безусловно, получите. Ее доставят к вам уже через час.
— Но ведь ночь, господин Мюллер!
— Не имеет значения. Ей за это платят. Впрочем, вы, безусловно, правы. Я не хочу лишать вас заслуженного отдыха. Отложим на завтра.
На другой вечер Науйокс представил Беренсу «пробу пера». Не говоря ни слова, штандартенфюрер отвел его в кабинет Гейдриха.
— Так быстро, Науйокс? Ну-ка дайте взглянуть! — начальник полиции и службы безопасности включил лампу, которую обычно использовал на допросах, направил сноп света к себе на стол.— Феноменально,— одобрил он, сличив работу Путцига с подлинными письмами маршала.— Если и остальное окажется в том же духе, можете рассчитывать на мою благодарность... Надеюсь, вы позаботились о штампах абвера, штандартенфюрер?— спросил он, не поднимая глаз.
— Все готово, группенфюрер,— подобравшись, ответил Беренс. На людях они строго придерживались уставных отношений.
— Тогда готовьте досье со всеми необходимыми грифами, подписями и пометками. Не забудьте только состарить бумагу. Я не стану бранить, если где-нибудь обнаружится отпечаток сального пальца. Сгибы, помятости, даже протертость на сгибах — все, как полагается, но в меру.
— Так точно, группенфюрер. Чернила просушивались под инфракрасным светом.
— Значит, все идет замечательно. Если возникнут какие-либо трудности, смело обращайтесь прямо ко мне,— Гейдрих дружески кивнул Науйоксу.— О том, в каких условиях должна производиться фотосъемка, вы осведомлены?.. Тогда я вас более не задерживаю.
— Науйокс носится с мыслью изготовить групповой снимок с Троцким, но это будет форменный перебор,— сказал Беренс.
— Как знать. Судя по августовскому процессу, одно его имя действует, как плащ матадора на разъяренного быка... Спешить, конечно, не будем, но как знать... Когда будет готова копия, позаботься отснять фальшивую стенограмму рядом с подлинной. Ты понимаешь меня?
— Гениальный ход, Рейнгард! — искренне восхитился Беренс.— Вот это будет сюрприз! Из одной ловчей ямы мы загоним дядюшку в следующую. Уж тут-то ему придется плясать под нашу музыку. Как только у них в печати появятся наши материалы, мы тут же схватим его за руку на потеху всему миру. Пусть полюбуются. Представляю, какой это вызовет переполох.
— Я не знаю, когда мы это сделаем — политическое решение остается за фюрером, но сделаем непременно. Наша задача: ждать своего часа и быть во всеоружии. Учти: об этом знаем только мы двое. У Науйокса и прочих достаточно своих забот.
— Стоит изготовить даже две параллельные копии: одну в намеченных условиях, другую — по всем правилам искусства.
— Согласен... Ты всегда понимаешь меня с полуслова, малыш! Россия — наш заклятый враг, но, прежде чем нам удастся выйти на боевые позиции, возможны любые зигзаги.
— Последнее время я только об этом и думаю. Воля рока постоянно вынуждала нас кидаться в объятия друг другу. Позволив Ленину и его штабу проследовать через нашу территорию, мы очень оперативно вывели Россию из войны. Больше того, подписали с большевиками мир, хотя могли разнести их в щепки. В тот момент цель, безусловно, оправдывала средства. Но в долгосрочной перспективе... Не знаю, не решаюсь судить... Любое другое правительство, кроме большевистского, неизбежно возобновило бы военные действия на стороне Антанты. Именно по этой причине мы не оказали помощи белому движению. Пожалуй, мы все-таки сделали верную ставку. Рапалльский договор это лишний раз подтвердил. Поруганная Германия и разоренная Россия заключили брак по расчету. Иной возможности ни у них, ни у нас не было. Униженные, ограбленные, изгнанные из приличного общества пауков-плутократов, мы скрепя сердце дали священные обеты супружества. Надо сказать, союз был удачен, хоть мы и вырастили из их партизанских вожаков стратегов прусской военной школы.
— Я как-то не задумывался над предысторией веймарского флирта,— признался Гейдрих. Слушать Беренса было интересно. — Знаю только, что русская невеста принесла нам недурное приданое. Вдали от недреманного ока версальских процентщиков мы сумели построить первоклассные оружейные заводы. Даже отравляющие вещества производили на бескрайних просторах Московии. Думаю, что мы не просчитались, хотя все решит последняя схватка. Других земель для колонизации в Европе нет.
— Поляки жестоко просчитались, не дав нам выхода к русской границе. Мы будем вынуждены шагать по их трупам.
— Ты знаешь, что сказал фюрер на обеде в честь Муссолини, когда остались только свои?.. «Я заберу Данциг, но мне нужен не Данциг. Мне нужна война». Так что действуй.
— Ты еще будешь докладывать фюреру? — спросил Беренс, забирая письмо.
— Я покажу ему все в окончательной форме.
— И поручение Бормана?.. Оно выйдет довольно объемистое и будет написано от руки.
— Все, без исключения. Иначе нельзя. Гиммлер, в случае чего, нас не прикроет.
— А не зарвемся? Военная контрразведка установила личность Габи. У него, оказывается, была на груди татуировка.
— Далеко они не продвинутся. След надежно обрублен. Канарис, конечно, о чем-то догадывается, но мне плевать.
— Они умеют работать.
— Да, этого у них не отнимешь. Все испанские дивиденды загребли себе.
— Возможно, появится шанс отыграться в Иране. В гвардии шаха есть два офицера из княжеского кавказского рода. Они приходятся родными братьями Джемшиду Нахичеванскому, дивизионному генералу РККА. Недурной сюжет?
— Все, что непосредственно не относится к операции,— побоку. Но на заметку возьми, пригодится.
— Как продвигаются переговоры с чехами?
— Пока Траутмансдорф довольно успешно водит их за нос. Уже назначена его встреча с Бенешем. Если бы к этому времени нам удалось разорить пражское гнездышко ГРУ,— Гейдрих задумчиво потер зачесавшееся веко.— Больно уютно они там устроились. Подумай на досуге, нельзя ли их как-нибудь связать с русским военатташе? Он загремит, как только будет покончено с Уборевичем.
