16
Под яростным солнцем прорвавшегося на континент антициклона нестерпимо сверкали зевы геликонов, расшитые золотой нитью генеральские кепи, надраенные пуговицы жандармов.
Колыбель свободы, столица коммуны и революций встречала посланцев большевистской Москвы. Отгрохотали барабаны военного оркестра, отзвенела вдохновенная медь. Мятежные звуки Интернационала и Марсельезы поглотила безбрежная синева. В протяжном отливе звуковой напряженной волны прорезался гомон толпы на перроне, треск рвущихся по ветру трехцветных и красных полотнищ, стрекот кинокамер, торопливое клацание затворов фотографических аппаратов. Здесь, в непокорном и вечном Париже, родилась и эта будоражащая кровь музыка, и сама охватившая земной шар всепобеждающая идея решительного последнего боя, которому не видно конца. Слитность порыва вспоминалась в отголосках мелодий, неразрывность времен и сердец. Прошлое и будущее словно бы сомкнулись в увитых алыми лентами лавровых венках героев и мучеников. Кипящий праведным возмущением разум предчувствовал близость нового часа славы. Заклейменный проклятием раб протягивал руку сынам отечества, и вновь разверзлись сияющие дали нового мира. Но страшно было туда заглянуть, и не о том пели трубы, чье эхо долго звучало в ушах. Вся жизнь промелькнула в едином миге, в последнем аккорде, последнем звуке.
Витовт Путна преодолел прихлынувший к горлу горячий накат. Вслед за Тухачевским он отдал честь и пожал руку помощнику начальника генерального штаба Жеродиа, поздоровался с авиатором Келлером, заместителем шефа Второго бюро полковником Гошэ. Потом вместе с работниками полпредства к ним подошли военный атташе Венцов и Васильченков, представлявший авиацию. Из толпы, сдерживаемой цепью жандармов, летели приветственные выклики, церемониал был нарушен, всеми владело нервное оживление.
Путна и сам не понимал, отчего вдруг так по-юношески разволновался. За девять лет военно-дипломатической службы в Берлине, Токио, Лондоне, казалось бы, всякое было, а тут, в Париже, дал слабину. И вовсе не потому, что по воле судьбы и в соответствии с международным протоколом Марсельеза слилась с Интернационалом. Внешний повод, не более. Все реже и глуше откликались на это потайные струны. И вот, поди же, как память тревожно взметнулась, угнетенная стойкой горечью разочарований, как, разворошив догорающие уголья, пахнула опасливым чадом в глаза.
Привычным усилием Путна заставил себя отключиться от личных переживаний. Процедура взаимных представлений закончилась. Теперь каждое слово имело значение. Недаром газетчики и кинохроникеры замкнули военных в плотное кольцо. Поминутно вспыхивал магний.
Втянутый, почти помимо воли, в непринужденно завязавшуюся беседу, комкор позавидовал безмятежному спокойствию Тухачевского.
Равно приемля темпераментную жестикуляцию начальника штаба воздушных сил Келлера и чопорную сдержанность военного разведчика Дювернуа, Михаил Николаевич непринужденно завладел инициативой.
— Судя по вашим словам, господа,— сказал он, одобрив намеченную программу,— мы уже приступили к работе?.. Лично я нисколько не возражаю. Если Компьенское перемирие могло быть подписано в железнодорожном вагоне, то чем плох этот замечательный вокзал для нас, солдат, да еще и союзников?
Приправленный шуткой комплимент был встречен одобрительными улыбками. Красный полководец определенно оправдывал ожидания.
«Великолепное понимание духа истории...» — репортеры торопливо заполняли блокноты стенографическими завитушками.— «Аристократические манеры потомка прославленных генералов...» «Безупречная речь воспитанника Дидро и Монтеня...»
С разных сторон посыпались вопросы.
— Потом, дамы и господа,— генерал Жеродиа повелительным жестом разомкнул окружение.— Прошу,— он предупредительно указал дорогу зажатой в руке перчаткой.
Сцепив локти, жандармы образовали проход.
— Вы уже знаете, что ваш визит вызвал заметную нервозность в Берлине? — спросил Жеродиа по пути к машинам.
— «Владыка Журнализм, ведущий свистопляску, глупец, кому дано при помощи столбцов дурачить по утрам три тысячи глупцов»,— процитировал маршал.— Это из Альфреда Мюссе, мой генерал... Политику в наш век все-таки определяют самолеты, а не красивые слова.
— Совершенно с вами согласен! — обрадовался генерал Келлер.— Буду рад продемонстрировать высоким гостям искусство наших пилотов в небе Шартра.
— Почему именно самолеты? — осторожно поинтересовался полковник Гоше.— Не танки, не газы?
— В непосредственной связи с вопросом о нервозности,— мгновенно отреагировал Тухачевский.— На конец прошлого года в Германии было произведено четыре тысячи пятьсот единиц. Есть о чем призадуматься.
— Этот вопрос наверняка будет поднят на встрече с нашим министром. Генерал Венцов, надеюсь, располагает программой? — Жеродиа обернулся к военному атташе.
— Так точно, господин генерал. Спасибо за любезность.
— Тогда все в порядке. До скорой встречи, господа. Увидимся в военном министерстве.
Тухачевский уже стоял возле открытой дверцы автомобиля, когда на стоянку, прорвав оцепление, влетела молодая энергичная дама.
— Два слова для агентства «Гавас»! — выпалила она на одном дыхании.— В виде исключения, маршал!
— Сожалею, сударыня,— Михаил Николаевич предупредительно обернулся.— Как человек военный, я лишен возможности дать интервью.
— А если вопрос не политического характера? — запахнув коверкотовое пальто, помятое в легкой потасовке с полицией, она оборвала висевшую на нитке пуговицу и обезоруживающе улыбнулась.— И не военного?
— Тогда ничего не поделаешь, придется подчиниться. Слушаю вас, мадам.
— Я читала, что маршал обожает женщин. Это правда?
Стоявшие рядом французы встретили вопрос жизнерадостным смехом. Сотрудники советского полпредства, растерянно переглянувшись, полезли в машины.
— Боюсь, что так, прекрасная парижанка,— скрывая улыбку, Тухачевский слегка поклонился.— Но не судите слишком строго грешников вроде меня.
— Никогда в жизни! — просияла она, сразу похорошев.— На таких грешниках держится наш жалкий мир.
Репортаж (вместе со снимком маршала и интервью- ерши) появился в вечернем выпуске «Фигаро». Пространное описание церемонии встречи заключали следующие слова:
«Каюсь, ибо грешен,— с чарующей улыбкой признался мне синеглазый красавец маршал.— Но кто способен устоять перед шармом «парижанки»?
За утренним чаем в полпредстве на рю Гренель Потемкин подсунул газету Михаилу Николаевичу, отчеркнул ноготком нужный абзац и, сладострастно прищурясь, молвил:
— Гривуазно.
— Любопытная, однако, интерпретация,— хмыкнул Тухачевский, отставляя золоченую тарелку с гербом. Благодарю за угощение, Владимир Петрович. И почему «Фигаро»? Она назвалась из «Гаваса»?
— В «Гавас» пошло одно, сюда продала другое, если, конечно, не наврала. Тут это, знаете, водится... Но вы, дорогой мой, не огорчайтесь. Ничего страшного. Можно сказать, даже на пользу дела. Французов хлебом не корми, но дай изюминку. Сейчас популярность важна, как никогда. Главное — произвести впечатление на простых людей. Они здорово давят на правительство. Я очень рад, что послали именно вас.
— Егоров, смею уверить, был бы не хуже, но французы фактически сорвали договоренность о встрече генеральных штабов.
— Разъелись на мирных хлебах, не желают и думать о войне.
— Хочешь мира...
— Вот именно! — с чувством подхватил Потемкин.— А об этом они и думать не желают. Но на страусиной тактике долго не проживешь... Я определенно надеюсь на решительный перелом. Ранг делегации все- таки играет первостепенную роль. Как-никак вы зам- наркома. Правительственный уровень! Пятнадцатого утром нас примет Фланден.
— Не успеваешь следить за их министрами. Настоящая чехарда.
— Разрешите? — в гостиную вошел Венцов.— Только что говорил с министерством. Они подтвердили аудиенцию.
— Скоро поедем,— Тухачевский взглянул на часы.
— Чайку? — предложил Потемкин.— Самовар еще не остыл.
— Спасибо, Владимир Петрович, не откажусь,— военный атташе выдвинул тяжелый стул с витыми ножками и узорной решетчатой спинкой.— Позволите рядом с вами, товарищ маршал?
— Сделайте одолжение.
— Небось такого у Морена не подадут,— полпред тоненькой струйкой налил заварки.— Грузинский!
— Что он собой представляет? — спросил Тухачевский.— Как генерал Морен у нас мало известен.
— Определенно промежуточная фигура,— кивнул Потемкин.— Плод межпартийного компромисса. Но человек с головой. Впрочем, сами увидите... Гамелен куда более тонкая штучка.
— Теоретик! — подтвердил Тухачевский.— Всего год как сменил Вейгана, а уже много чего сумел понаписать. Я слежу.
— У него целый штат вылощенных подпевал,— подал реплику Венцов.— Вейган хоть и ушел с политической сцены, но продолжает дергать за ниточки из-за кулис. Есть тут такой лейтенант — полковник Дидло, его клеврет, так он в «Ревю Эбдомодер» чуть ли не новую доктрину развил... Я посылал вам, товарищ маршал.
— Помню, помню,— оживился Михаил Николаевич.— По-моему, жалкий лепет? Неуклюжая попытка опровергнуть де Гол ля. Вы читали его книгу? — он вопросительно посмотрел на Венцова.
— Прошу прощения, видимо, упустил.
— И совершенно напрасно... Значит, Дидло креатура Вейгана? Скажи пожалуйста... Случайно не потомок знаменитого балетмейстера?.. Максима Вейгана я куда как хорошо знаю. Старый знакомец!
— Еще бы! — дрогнул плечами Потемкин.— Если бы он не помог Пилсудскому... Фактически именно он спас поляков от полного разгрома. Мне говорили...— бегло взглянув на Тухачевского, полпред озабоченно наклонился над самоваром, не закончив фразы.
— Помог,— спокойно согласился Тухачевский. «И если бы он один!» — Но и Пилсудский тоже не лыком шит... Пора бы нам перестать шпынять покойника по всякому поводу. Для поляков он национальный герой, революционер. Кстати, именно Пилсудский еще в тридцать третьем году предложил французам начать превентивную войну против Гитлера. Прозорливый был политик. Жаль, что не вышло. Могли задавить германский фашизм в самом зародыше.
— Да, история,— глубокомысленно протянул Потемкин.— Пока седоусый маршал бряцал сабелькой в бельведере, полковник Бек подписал с фюрером договор о мире. Своеобразно все складывается, своеобразно...
— Михаил Николаевич очень уместно ввернул французам про вагон в Компьенском лесу,— ощутив скрытую напряженность, Венцов поспешил перейти на нейтральную тему.— Ведь это Вейган стоял тогда рядом с Фошем.
— Ну конечно! — Потемкин озарился благодарной улыбкой.— «Что же, собственно, вам угодно, господа?» Кажется, именно так выразился старик Фош, когда немецкая делегация явилась просить перемирия. Историческая фраза,— уходя от опасных подводных камней, подчеркнул Владимир Петрович.
К жгучим коллизиям польского похода больше не возвращались. Венцов не преминул затронуть крайне правую ориентацию Вейгана, близость к фашистским кругам его предшественника Петэна. Потемкин помянул террористов-кагуляров, организацию Патриотической молодежи и, конечно, полковника де ля Рока и его «Боевые кресты».
Все это было не внове для Тухачевского.
Прошлись и насчет Вейгана, причисленного к сонму «бессмертных» членов академии.
— Генералитет и почти весь офицерский состав настроены довольно реакционно,— подвел итог Венцов.— Здесь с ними полностью солидарны крупнейшие акулы индустрии и банкиры.
— Пресловутые «Двести семейств»,— уточнил полпред.— Их влияние ощущается повсеместно. Коммунизма они боятся больше, чем Гитлера.
— Иное дело — солдатская масса,— Венцов с наслаждением высосал оставшийся на дне лимонный кружочек.— Подавляющее большинство следует за левыми. В некоторых частях имели место мощные антифашистские выступления.
— По крайней мере, так было после демонстрации кагуляров на площади Конкорд,— полпред незаметно подложил гостям еще по кусочку бисквита.— Но нападение на Блюма, как ни странно, сошло с рук... Да и чему удивляться? За фашистскими организациями стоит «Французский банк». Железный король Эжен Шнейдер — один из главных его регентов. Он же возглавляет и «Объединенный европейский банк», который, в частности, контролирует военные заводы Шкода. Поэтому не слишком обольщайтесь успехами Иеронима Петровича в Праге. Когда дойдет дело до конкретных заказов... В общем, все достаточно сложно. Настоящий змеиный клубок. Суть в том, что солидный пакет акций находится в немецких руках. Связь с «Фарбениндустри» осуществляется непосредственно через «Металл-Гезельшафт». И главное — это двусторонний процесс. До семидесяти пяти процентов французских капиталовложений приходится на германские заводы взрывчатых веществ.
— Тот же концерн «ИГ Фарбениндустри»? — спросил Тухачевский.
— В основном. Одним капиталом, конечно, не ограничивается. Наблюдаются и более деликатные нюансы. Взять, к примеру, сенатора де Ванделя, металлургического магната. Он возглавляет «Комитэ де Форж» — всемогущее объединение тяжелой промышленности. Принадлежащие ему заводы и рудники расположены в основном в приграничных с Германией районах, некоторые вообще находятся в Саарской области. Как вы думаете, заинтересован подобный господин во франко-советском союзе?.. Увы! Есть сведения, что Вандель имеет карточку номер тринадцать в «Боевых крестах», а владелец электротехнического концерна Мёрсье — номер семнадцать. Гитлер для них — крестоносец, новоявленный Шарлемань, спасающий Европу от большевизма.
— Что же нам тогда остается? — еще раз взглянув на часы, Михаил Николаевич встал.— Опустить руки? Или все-таки попробовать побороться? За ратификацию, за военный союз...
— Не может быть двух мнений! — взволновался Потемкин.— Но бороться надо с открытыми глазами, зная противника... Тем более что есть и другая сторона медали: рабочая Франция, Народный фронт и вообще... Информация вполне объективная, Михаил Николаевич, и если я малость сгустил краски...
— Ничуть, Владимир Петрович, все верно. Спасибо за интересный обзор. Однако нам пора.— Тухачевский поправил портупею.
«Все, что ему нужно, он и без меня знает,— с запоздалым сожалением подумал полпред.— Самостоятелен, резок — высоко парит».
Предупредительно забежав перед маршалом, Венцов распахнул дверную створку.
Васильченков уже сидел в машине, колдуя над списком приглашенных на завтрак в честь Гамелена. Он отвечал за авиацию и боялся пропустить какую-нибудь мало-мальски влиятельную персону.
