Книга: Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник)
Назад: Часть III Сомнокубики
Дальше: Часть V Послесловие

Часть IV
Что растет в саду?

Глава 1

Сейчас уже не уверен, что был прав. Тетя – исключительно коварная, лживая женщина. Она наверняка годами тренировалась в сокрытии от меня своих истинных чувств. Во всяком случае, не подлежит сомнению: старуха думает о прошедших событиях гораздо больше, чем говорит. Точно не представляю, на чем она строит свои умозаключения; не знаю даже, что именно у нее на уме, но уверен: ей взбрело в голову многое, и, к великому несчастью, это многое соответствует истине. Конечно, выстроить сколько-нибудь стройную логическую цепочку эта женщина не способна, но в искусстве угадывания, черт ее побери, поднаторела.
Я сам прекрасно понимаю: внезапное возгорание шкафа хоть кому показалось бы чудны́м. Признаюсь, чем больше ретроспективно размышляю о своем плане, тем больше за него краснею. Как ни крути, а я некритически принял за прямое руководство сырые, неоформленные идеи Джека Спенсера. Только потому, что он имеет какое-то там отношение к пехотному батальону, решил, что парень досконально сведущ во всем, что касается Корпуса инженеров. К тому же забыл, что все Спенсеры – дураки. И доверился я дураку в таком деле, какое, если раскроется, наверняка покажется необычным. Как минимум. Следовало подумать об этом с самого начала – моя ошибка, конечно. С другой стороны, ума не приложу, ну вот просто жизнью клянусь – не представляю, как бы я мог лучше обеспечить успех операции – разве что облил бы свою комнату бензином? Но это еще глупее – жуткая вонь расползлась бы по всему дому.
Между прочим, каким бы странным ни выглядело данное происшествие, женщина, по-настоящему благомыслящая, могла бы применить к нему презумпцию невиновности и поверить, что оно явилось тем, чем и показалось на первый взгляд – а именно следствием несчастного случая. Она могла бы согласиться с этой формулировкой без всякого сарказма и иронии. Но именно сарказм и иронию тетка щедро вложила в нее сегодня, причем в ее устах «несчастный случай» относился не только к пожару, но и, очевидно, к автокатастрофе (а чем же, спрашивается, была эта катастрофа, если не несчастным случаем – ну, в известном смысле?). И почему бы ей вправду не счесть оба события несчастными случаями – ума не приложу. Все это наглядно демонстрирует только одно – темные, неприглядные глубины тетиного злого ума. Но позвольте подробно отчитаться о сегодняшнем эпизоде.
Разумеется, я не смирился с поражением. Я уже вовсю прокладываю мысленную дорогу к полному успеху, с каковой целью сегодня все утро выуживал ценные сведения из «Британской энциклопедии». Весьма утомительная работа – энциклопедия на первый взгляд битком набита всякими сведениями, но прямого ответа на вопрос, поставленный читателем, почти никогда не дает. За неимением лучшего, однако, я погрузился именно в нее и даже вздрогнул, неожиданно услышав над ухом неприятно пронзительный голос тети:
– Жажда знаний и Эдвард Пауэлл – совместимы ли эти понятия? Боже милостивый, кто бы мог подумать! Причем энциклопедия – Британская, а все британское тебе, как известно, чуждо, ты ведь много выше всего британского. – Сказав это, она, представьте, принялась насвистывать (!) адскую безвкусицу из репертуара этих пошляков Гилберта и Салливана о «дураке, готовом славить день-деньской век любой и край любой, но лишь не свой» или что-то в этом роде. Не затрудняю себя заучиванием подобной ерунды. А тетя считает ее действенным методом раздражать меня – и, сказать по чести, не сильно ошибается! Как все это глупо…
Я не смог сдержать непроизвольного движения указательных пальцев к ушным раковинам – хорошо хоть не забыл заодно поскорее захлопнуть том энциклопедии.
– Ради бога, тетя Милдред, давайте избавим нас обоих от свиста, еще и фальшивого!
– А приятно, что мелодия тебе знакома, как и слова, на которые она положена, дорогой мой.
– Мне удалось ее распознать. Просто привык: вы всегда свистите одно и то же. Хотя, думаю, не совсем так, как сочинил композитор.
– Плевать на то, как он сочинил, Эдвард, дорогой. Полагаю, смысл арии тебе чужд в любом исполнении. Однако что ты там вынюхивал в энциклопедии?
Ответить ей честно было, как вы понимаете, невозможно, а хорошей предварительной заготовки для ответа у меня не имелось. Трудное, доложу вам, создалось положение. Хотя… Если тетке позволено изъясняться намеками из «Микадо», почему мне нельзя? Изобразив улыбку, призванную как следует вывести собеседницу из себя, я нежно промурлыкал:
Об этом и знать никому не годится –
О чем ворковал голубок с голубицей.

Однако дьявол в тетином лице не спасовал и тут же подобрал у Гилберта (его либретто для нее – что Библия) подходящую ответную цитату:
Ничтожный юнец,
Он вовсе не лжец,
Коль выгодно правду сказать…

– выпалила она, после чего я наконец ухитрился сунуть ученый том обратно на полку и сменить тему.
Я надеялся, что предыдущую мы на этом исчерпали, но, увы, оказалось, что рано тешил себя такой надеждой. Во время стандартного вечернего обмена пожеланиями «спокойной ночи» тетя снова коснулась злополучного предмета.
– Помнишь, я спрашивала, зачем ты копаешься в энциклопедии? Утром я не настаивала на ответе. Подозреваю, Эдвард, что ты бы с ним затруднился. Скажу только одно: больше я не допущу никаких… – Тут последовала краткая пауза, а за ней слова, произнесенные с выражением, которое иначе как язвительным назвать было нельзя: – …несчастных случаев. Если произойдет еще хоть один, мне придется принять меры. А меры, Эдвард, как ты, наверное, успел усвоить, я принимаю без предварительного предупреждения. Говорю в первый и в последний раз, Эдвард: больше никаких несчастных случаев.
Просто так на этом с ней распрощаться я, как вы понимаете, не мог.
– Вы собираетесь взять несколько уроков вождения? Слава богу, тетя!
– Не говори глупостей, Эдвард. – Тетя, кажется, рассердилась не на шутку. Вопрос о вождении всегда был для нее больным. Думаю, она сама в глубине души знает, что водит плохо. – Не говори и не делай их, Эдвард.
Я взглянул на нее в упор:
– Хорошо, тетя, не буду. Спокойной ночи… – В самом деле, чего-чего, а глупостей я совершать не собираюсь. Буду действовать только наверняка. Иллюзий у меня нет: если тетка заявила, что «примет меры», она их примет, и они будут весьма болезненными для меня. Вообще поражаюсь собственной смелости: как у меня хватает духу спокойно оставаться здесь после всего, что случилось? Нет никаких сомнений – если мои планы потерпят фиаско еще хоть один раз, мне ничего не останется, как только бежать. Вот только куда?! Если бы было куда!
Теперь, обдумывая тот неприятный разговор задним числом, я пришел к выводу, что упоминать о вождении едва ли было разумно. Скорее всего, тетя решила подвергнуть меня своего рода «допросу с пристрастием» – пока только с моральным пристрастием, но все же. Она наверняка использовала выражение «несчастные случаи» нарочно, чтобы посмотреть на мою реакцию. А я, простак, угодил в ловушку, сразу вспомнив о машине… Но ведь она сказала не «несчастный случай», а «несчастные случаи» – во множественном числе! Черт его знает. Во всяком случае, что делать дальше – совершенно ясно. Если тетя имеет глупость дать волю своей подозрительности, значит, ее подозрения нужно усыпить навеки. До сих пор мне мешало – просто связывало по рукам и ногам – глупое, сентиментальное стремление усыпить их без боли, но раз она пугает «мерами» – возмездие! Возмездие – вот единственное, чего она заслужила, и пусть это возмездие будет для нее мучительным. Если бы такая мысль пришла в голову ей самой, она наверняка припомнила бы из наследия своего любимого автора что-нибудь «томленое в кипящем масле». Так далеко я заходить не намерен. Но она первая сняла лайковые перчатки! Теперь игра пойдет без правил.

Глава 2

Мне удалось на некоторое время улизнуть из Бринмаура. Зачем? Чтобы в тишине и покое, без риска быть потревоженным теткой покопаться в различных справочниках. Я, кстати, недавно застукал ее за тщательным просмотром того же тома «Энциклопедии», над которым корпел сам, – а ведь старуха обещала не доискиваться, что мне там было нужно. Впрочем, кто поверит подобным заявлениям из ее уст? Конечно, чтобы покинуть пределы округа Квум, пришлось придумать благовидный предлог, но это оказалось нетрудно. Я с давних пор наотрез отказывался пользоваться услугами нашего местного дантиста, а с тем, что состояние зубов надо время от времени проверять, не станет спорить даже моя тетя. Собственно, обычно она даже давит на меня в этом смысле. Как многие в мире, эта пожилая дама придерживается спартанских и «единственно правильных» воззрений на чужие зубы и необходимость подвергать их осмотру через регулярные, довольно частые промежутки времени. И как многие же в мире, к собственным зубам таких правил не применяет.
Еще я стратегически мудро позаботился добавить, что надо подыскать замену одежде, погибшей в платяном шкафу. Хотя вид, с которым тетка в ответ на это вздернула бровь, меня в восторг не привел.
Таким образом, я пишу эти строки, сидя в несколько старомодном, неуютном клубе, членом которого являюсь. Зачем являюсь – понятия не имею. Моей натуре совершенно чужда подобная атмосфера. Судя по всему, таково было желание моей матери. Кажется, она считала – во всяком случае, так утверждает тетя, – что старые хрычи, завсегдатаи данного заведения, со временем могут оказать на меня благотворное влияние, то есть – превратить в старого хрыча такого же печального образа, как они сами. Как им это могло бы удаться – такая же загадка для меня, как и зачем это нужно. Но пожелание было в свое время высказано, и тетка исполнила его с неумолимой серьезностью – такая уж она есть. Теперь каждый год аккуратно оплачивает мое членство, и вы никогда не угадаете, как она это называет. Рождественским подарком! Весьма подлый способ отделаться от необходимости что-то дарить, вы не находите? А уж о его «оригинальности» вовсе умолчу. Но по крайней мере это позволяет мне не ломать голову над «ответом»: я с тем же постоянством «возвращаю» дар каким-нибудь французским романом, заведомо ей не нужным, и таким образом изящно указываю, что стоит поработать над изобретательностью по части выбора подарков. При этом на моей стороне даже остается преимущество: роман я потом сам могу почитать, а ее в клуб не пустят.
В общем, во всем есть положительные стороны. Кроме того, что щегольнуть принадлежностью к этому клубу бывает престижно, здесь можно время от времени с пользой провести часок в тишине, и сейчас как раз такой часок наступил. Честно говоря, я еще не остановился ни на каком определенном методе, который можно было бы применить против тети, и хочу хорошенько обдумать варианты. К настоящему моменту оформилась только генеральная идея: лучше всего прибегнуть к яду. Трудность, естественно, заключается в том, чтобы воспользоваться таким ядом, который не оставляет никаких характерных следов. Если бы только я был уверен, что осмотр тела не станет проводить никто, кроме старикана Спенсера, то чувствовал бы себя сравнительно спокойно: уж он-то, если только не допустить очень грубых, откровенных оплошностей, точно ничего не заметит. Что еще надо выяснить? Конечно, как достать яд. Это, несомненно, тоже трудно. Так трудно, что можно разрушить весь план, но все-таки, прежде чем унывать, нужно досконально изучить вопрос. Я осмотрел всю клубную библиотеку – надо сказать, невероятно богатую – сколько здесь всяческой классики и религиозно-философской дребедени, страшное дело! – но ни единой добротной медицинской работы о ядах не нашел. Придется опять начать с энциклопедической статьи – той самой, на которой меня прервала тетка.
Я взял нужный том и начал листать страницы… Вот оно, яды! Посмотрим-посмотрим, чем «Британника» будет нам полезна. Во всяком случае, хоть что-то я из нее да выжму.
Так. Начинается с какой-то болтовни о законах – этот раздел лучше оставить в стороне. «Продажа Я. строго регулируется законодательством. Опасность для человеческой жизни и здоровья, которая могла бы произойти от неизбирательного распространения путем продажи Я. неквалифицированными лицами и организациями, таким образом, сведена к минимуму». Удивительно, правда? А уж как утешительно и как кстати для меня!
Потом речь заходит о порошковом стекле и металлической стружке. И то и другое подошло бы неплохо, стоит, пожалуй, взять на заметку и узнать о них больше. Впрочем, с другой стороны… Стекло, стружка… Все это слишком хорошо известно, слишком уж vieux jeu в рассуждении моих вкусов и моей безопасности. Далее: «Отравление Я. может являться результатом несчастного случая, попытки самоубийства или покушения на убийство. В подавляющем большинстве случаев имеет место первая причина». Вот именно. Как бы заставить Спенсера прочесть это и выучить наизусть! Поразительно и неприятно, однако, как отовсюду вечно вылезает это выражение – «несчастный случай». Впрочем, нельзя забывать: именно его-то мне и надлежит подстроить.
Следующий абзац. Тут есть чем поживиться. «Хотя государственная власть принимает серьезные меры предосторожности в области продажи Я., частные лица нередко относятся с вопиющей беспечностью к хранению и применению Я., уже находящихся в их распоряжении или в пределах их доступа. Я. часто принимаются за иные, безвредные вещества, также зарегистрированы случаи передозировки Я. по чистой неосторожности. Так, щавелевую кислоту кристаллической формы, приобретенную в бумажном пакете, случается, пересыпают в бутылку или банку без пояснительной этикетки, а затем, по забывчивости, принимают за сульфат магния, в просторечии именуемый горькой, или английской, солью, – порошки внешне очень сходны между собой».
Нельзя ли организовать что-то в этом роде? Вероятно – как можно косвенно понять из вышеприведенного пассажа, тщательно скопированного мною в записную книжку, – мне просто так не продадут порошок щавелевой кислоты (что бы ни скрывалось за таким названием). Однако я сделал пометку: непременно узнать, кто имеет право его покупать. А также нельзя ли каким-то простым способом получить кислоту в домашних условиях. Скорее всего – вряд ли. И вот еще беда: насколько мне известно, тетка не имеет привычки принимать горькую соль – досадная мелочь, но что поделаешь?
Вернемся к «Энциклопедии». Дальше – сулема (дихлорид ртути) в таблетках углекислого железа (пилюлях доктора Бло). Что-то она меня не вдохновляет, хотя, насколько могу себе представить, уж точно относится к категории «тягучего в кипящем масле»… «Обыкновенно дозировка так или иначе соответствует последующему эффекту…» – что вполне естественно, вы не находите? Или автор имел в виду, что есть в этом мире такие «дозировки» таких «Я.», что никакого физического отравления не надо, они и без химического «эффекта» достаточно подтачивают ваш организм? Если так, то этот ученый муж наверняка хорошо изучил и науку, и жизнь. Не было ли у него тети?
Так, так, так. Привыкание… Зависимость… Индивидуальная реакция… Непереносимость… Мне никак не удастся представить дело так, будто тетя когда-то обнаруживала склонность к приему наркотических препаратов. «Непереносимых индивидуальных реакций» она полна, можно сказать, только из них и состоит, но какую именно ее организм выдает в ответ даже, скажем, на простейшую ацетилсалициловую кислоту (в просторечии – аспирин), не знаю и не знаю, как узнать.
…Возраст… Состояние здоровья… Тут, похоже, нечего ловить. Медицинские показания и способы применения – вот о чем хотелось бы получить подробные разъяснения! Господи, благослови этого типа, автора. А мне пошли практической выгоды от данного раздела! Что-то он уж слишком короткий, и… и… проклятье! Пользы с полмизинца.
Ну, кое-что, какие-то крохи стоит, конечно, списать. «Я. действуют эффективнее, если глотать их вместе с жидкостью, быстрее – если принимать перед едой, сильнее – если вводить подкожно или внутривенно». Все это прекрасно, но я слабо представляю, как мне проколоть тетке кожу или добраться до ее вены – об этом вроде идет речь? Разве только раздобыть где-нибудь отравленный ржавый гвоздь? А что, не такая глупая мысль. Возьму на заметку как один из вариантов. Правда, он казался бы привлекательнее и проще, если бы я знал, какой именно яд подойдет в таких случаях.
Продолжим. Диагнозы и методы лечения… Ну, это дело Спенсера. Характерные признаки… Надо будет прочесть повнимательнее. Разъедающие яды… Раздражающий эффект… Системное многофакторное воздействие на организм… Отравляющие газы… Ядовитые продукты и пищевые отравления… Из последнего раздела, не исключено, удастся почерпнуть подходящую идею: тут все про грибы да про морепродукты. Если бы тут оказались как-то «замешаны» грибы, в этом была бы даже высшая, идеальная справедливость – ведь вы помните, как Спенсер вместе с теткой позволили себе усомниться в моем честном слове, когда я заявил, что они померещились мне на лугу возле Бринмаура перед жестоким убийством Так-Така.
«Разъедающие, или едкие Я.». Звучит неаппетитно, то есть хуже даже, чем я могу себе вообразить, и к тому же их действие, предположу: а) весьма легко распознать, б) можно нейтрализовать. Не пойдет. На сей раз я не могу себе позволить промахнуться, а тут в качестве одного из средств против едких «Я.» упоминается такая тривиальная вещь, как куриный белок, – этого добра в Бринмауре найдется сколько угодно. Надо прибегнуть к чему-то, что потребует менее легкодоступного противоядия.
Аммиак? Что ж, это мысль. Его, наверное, нетрудно достать. Правда, я тут вижу, что для отравления требуется особо концентрированный раствор, а его так просто не найдешь. Жаль. Ведь одной драхмы достаточно для причинения смерти. Интересно, драхма – это сколько, если точно? Еще одно препятствие: раствор аммиака очень сильно пахнет, любой почувствует. Трудно вообразить, что мне представится возможность напоить им тетю насильно… Ну пусть остается пока в списке вариантов наравне с другими.
Например, вот с таким: «Фенол, или карболовая кислота, обычно применяется в домашних условиях для дезинфекции. Родственные и смежные препараты, такие, как креозот, креозол (масло букового креозота), имеют сходное отравляющее действие». (Разжиться толикой креозола не составит труда, а еще ведь существует «Джейз», в его продуктах содержится, если не ошибаюсь, карболовая кислота?) «Фенол принадлежит к числу Я., наиболее часто используемых самоубийцами». Хм. Не удастся ли мне обставить все как самоубийство? По зрелом размышлении, я решил, что не удастся. За «самоубийством» обязательно последует расследование, а главное – у тетки нет никакой склонности к суициду и ни малейших причин для него, если, конечно, выражаясь иронически, не считать причиной меня. «В силу того, что фенол широко используется в домашнем хозяйстве, нередки случайные отравления». Прекрасно! Однако как ухитриться выпить достаточное количество, чтобы сразу отравиться и не заметить специфического вкуса?! Вы его непременно почувствуете, даже если смешать карболовую кислоту с чем-то другим. Однажды я глотнул такой «коктейль» – ощущение, доложу вам, отвратительное.
Если же принять лишь пресловутую «драхму» вещества, то смерть, как следует из «Британники», наступит в течение двенадцати часов. Слишком долго. За такое время даже идиот Спенсер найдет средство предотвратить ее, да и, собственно, раз данный «Я.» «широко используется в домашнем хозяйстве», доктор, наверное, уже сталкивался с отравлениями им и знает, что делать.
Переходим к «Веществам раздражающего действия, или Ирритантам»: «Щавелевая кислота обычно используется для чистки соломенных шляп, удаления чернильных пятен, натирания изделий из латуни, меди и т. п. Она является также обычным средством случайных и суицидальных отравлений». Ну, раз так, достать ее легко. Да к тому же тетка так любит саркастически высмеивать мою соломенную шляпу, или, как она ее оскорбительно называет, канотье! «Щавелевая кислота», значит. Подчеркиваем!
«Если не принять немедленных мер медицинского характера, быстро наступает распад внутренних тканей… летальный исход с высокой степенью вероятности наступает в теч. часа или, в отдельных случаях, несколько позднее». Без сомнения, нужно собрать самые полные сведения. И противоядия – «пол-литра растворенного гидроксида кальция, именуемого в просторечии «известковой водой», жидко смешанного с толченым мелом в количестве одной унции (28,35 грамма)» – я точно готовить не стану. На мой слух, звучит отвратительно.
Перейдем к мышьяку. И сразу от него откажемся – о мышьяке слишком многое известно, и я достаточно умен, чтобы даже не читать этот параграф. «Синильная (цианисто-водородная) кислота… в свободную продажу поступает только в разбавленном состоянии». Все-таки поступает, однако. «Менее чайной ложки двухпроцентного раствора кислоты вызывает летальный исход. Симптомы отравления синильной кислотой проявляются крайне быстро; появление таковых симптомов происходит в теч. даже не минут, а секунд». Звучит многообещающе. От мысли, что придется наблюдать медленное «проявление симптомов», стать свидетелем всей болезни, мне стало как-то не по себе. Вот еще, кстати, тут пишут, что «… иные растворимые цианиды, в особенности цианистый калий – калиевая соль синильной кислоты, применяемая в фотоделе, – имеют равные отравляющие свойства с самой цианисто-водородной кислотой». «В фотоделе» – значит, можно достать! Обязательно надо вставить в список. Вот только еще раз внимательно перечитаю весь раздел.
Нет, пришлось вычеркнуть. «Молниеносный характер заболевания и стремительное наступление смерти в совокупности со специфическим ароматом данной кислоты являются верными признаками отравления, так что относительно причин летального исхода редко возникают сомнения». Так совсем, совсем не пойдет – по понятной причине. Надо быть осторожным. Твердым. Сохранять спокойствие. Не терять голову.
А тут у нас что? «Отравление растением борец, или аконит, семейства лютиковых. Борец обыкновенный, он же «аптечный», «сборный», «клобучковый», или «волчья отрава», а также добываемый из него алкалоид аконитин принадлежат к числу наиболее сильно действующих известных ядов. Одна шестнадцатая грана аконитина, как показывает практика, является смертельной дозой для взрослого человека». Под «взрослым человеком», полагаю, можно разуметь и «пожилую женщину», но главное-то вот в чем: «Корень аконита часто попадает в пищу по недоразумению, будучи принят за хрен».
Чудно и великолепно. Эти ужасные, всем набившие оскомину воскресные обеды в Бринмауре почти никогда не обходятся без ростбифа, а его тетка любит густо намазывать хреном. Я же к нему не притрагиваюсь – и никогда не притрагивался. Никаких подозрений возникнуть не может.
Мэри сможет подтвердить. Достаточно мне подменить корешки хрена борцовыми – и дело в шляпе! Видимо, они в достаточной мере сходны, раз «недоразумения» уже случались. Кухарка нипочем не заметит подмены. Интересно, кстати говоря, а Мэри с кухаркой едят хрен? Впрочем, наверняка прежде, чем они приступят к обеду, уже поднимется переполох. Все зависит от того, как быстро эта штука действует. В общем, надеюсь, что уже поднимется. В любом случае кухарка заслуживает самой суровой судьбы, судомойка вообще не в счет. Ее едва ли можно причислить к роду человеческому. А Мэри? Что ж, Мэри предала меня. И все же хотелось бы, чтобы у них у всех успела появиться причина не притрагиваться к еде.
Следующий пункт программы – досконально выяснить все, что возможно, о «борце, или аконите». Пока мне невдомек даже, как он выглядит. Ну, с божьей помощью тут я что-нибудь вычитаю – попозже. Полагаю, сегодня я уже достаточно потрудился, и можно заканчивать. Надеюсь, в этом «великом» клубе подадут приличный ланч – чувствую, что я заслужил его после активно проведенного дня.

Глава 3

Ланч оказался вполне достойным, хоть лицезрение старых хрычей за соседними столами и наводило некоторую тоску. У всех – тяжелые лица ценой в миллион фунтов, и свои тяжелые мясные блюда из говядины и баранины они запивают большим количеством марочного портвейна. Того, кто сидел ко мне ближе всего, я бы описал, перефразируя рекламу какого-нибудь трактира, как человека, ежедневно поглощающего две порции основного блюда с одним овощным гарниром. До меня донеслись обрывки его высказываний. Интересовало этого джентльмена только одно, а именно: когда наконец научатся как следует делать стилтон. Пока что, сокрушался он, сыр по вкусу напоминает известь и всякий раз оказывается недостаточно выдержан.
Себе я заказал ланч более тщательно и, надеюсь, с бо́льшим вкусом. Крабы под шубой были превосходны, как и perdreau perigourdin. Добавьте к этому omelette espagnol в сопровождении нескольких бокалов качественного кларета – и вы получите представление о моей трапезе. Она получилась существеннее, чем я обычно ем в это время дня, но не могу не признать: от утренних трудов у меня разыгрался аппетит. Немного передохнув после принятия пищи, я отправился пройтись по Риджент-стрит – так, большей частью поглазеть на витрины, а то чувствую: после долгой жизни в глуши мои взгляды и познания несколько устарели. Я рад был заметить, что обычай цеплять шаблонные ярлычки на одежду, словно на лотки с овощами, уходит в прошлое. Раньше все готовое платье было «Из последней коллекции», «Криком сезона», «Как теперь носят», да еще – это, пожалуй, самое залихватское – «Высшим шиком». Теперь же мне удалось отыскать магазин, полностью порвавший с этой традицией. Тут в ходу другие привлекательные формулировки: «Одно слово – божественно», «Чертовски здорово» и тому подобное. Правда, характеристика «Просто пальчики оближешь» показалась мне несколько вульгарной, особенно применительно к предмету одежды, на котором фигурировала, а именно – к коричневому джемперу, весьма, на мой взгляд, заурядному, даже скучноватому. Зато вот «Колоссально и потрясающе» – это и впрямь mot juste для оранжевого в серую полоску твидового пальто с крупными перламутровыми пуговицами и меховым (похоже, из настоящего меха) воротником. Я внутренне покатывался со смеху, представляя, как выглядела бы в нем моя тетя. Эффект получился бы такой, что любого отправил бы в нокдаун. Впрочем, тетины одеяния обыкновенно и так служат неиссякаемым источником развлечения – не только для меня, но, уверен, для большинства других людей тоже. Жаль, что в этом магазине не продается мужская одежда – наверняка у них нашлось бы что-то привлекательное для меня.
Однако я здесь не за этим. Мне нужно провести эксперимент – значит, путь лежит в ближайшую большую аптеку. То есть это заведение когда-то можно было назвать аптекой, теперь же трудно сказать, чем они только не торгуют. Но неважно. Моя цель заключается в одном – понять, можно ли просто так купить щавелевую кислоту в кристаллическом виде. Не то чтобы я уже твердо решил воспользоваться именно ею, но знание в любом случае сила, как заметил какой-то поэт – любитель банальностей. Забыл, кто именно.
То, что произошло в аптеке, поистине курьезно, и я оставляю подробную запись об этом событии, чтобы не забыть момента, в который дал слабину – быть может, самую серьезную слабину в своей жизни. Я неторопливо мерил шагами пол, затейливо инкрустированный изображениями зубных щеток, гребней – даже мочалок, тампонов и расчесок (очень современно, но все-таки чудно́). Потом наконец решился приблизиться к нефритово-зеленому восьмиугольному прилавку, где мириадами громоздились баночки с солями для ванн в самых соблазнительных упаковках, выстроенные очаровательными пирамидками. Среди них было несколько марок совершенно в моем вкусе – тонко, изящно разукрашенных и с такими заманчивыми названиями… Поистине только тетя способна поднимать шум из-за изысканных парфюмерных изделий. Однако пришлось с неохотой оторвать глаза от этого великолепия. Я осмотрелся в поисках продавца. И тут же один из представителей слишком услужливого и трудолюбивого племени «консультантов по работе с клиентами» буквально свалился мне на голову, в прямом и переносном смысле заставив пошатнуться:
– Могу я оказать вам содействие, сэр? Какой вам требуется отдел?
И почему бедолага не может говорить нормально: «помочь», «нужен»? Впрочем, я ведь тоже не мог ответить честно и прямо: «Отдел ядов», а простую фразу «Я ищу щавелевую кислоту в кристаллах» по какой-то непонятной, несуразной причине просто не мог выговорить.
Этот тип смотрел на меня так, будто хотел просверлить взглядом насквозь, и – как бы глупо это ни прозвучало – я совершенно растерялся и выдавил из себя первое, что пришло мне в голову:
– Я… я бы… У вас нет рождественских открыток? – Ну не идиотский ли вопрос?
– О да, конечно, сэр. Прошу вас на второй этаж, сэр. Там вам покажут, сэр. Если вы простите мне такое замечание, сэр, мне представляется, что с вашей стороны весьма мудро озаботиться данным предметом столь заранее – ведь еще только сентябрь, сэр. Правда, я не буду удивлен, сэр, если в соответствующем нашем отделе уже появился полный ассортимент, сэр. Прошу сюда, сэр. Не желаете ли воспользоваться лифтом? – Болтая подобным образом, он буквально затолкал меня (вместо того, чтобы просто проводить) в лифт, уже набитый к тому времени какими-то женщинами с лицами, напоминавшими брюссельскую капусту. Потом громко объявил «Рождественские открытки!» мальчику-лифтеру, который, судя по удивлению на его лице, счел данное восклицание так же мало уместным в это время года, как и мало приличествующим чопорному виду консультанта. Все «брюссельские капустницы», как по команде, фыркнули, а одна из них отчетливо пробормотала: «Да быть не может!» (знала бы она, что и вправду «не может»).
В общем, я выполз из этого злосчастного заведения несолоно хлебавши, в сильном потрясении чувств, а также с нелепым изображением малиновки, пытающейся склевать весьма колючий лист падуба, в кармане.
На обратном пути мне попалась еще одна аптека – другой сети, по внешнему виду менее склонная нанимать велеречивых сотрудников. На сей раз я прямо-таки ворвался внутрь и, обращаясь к бледнолицему юноше-очкарику, на одном дыхании выпалил:
– Нет-ли-у-вас-щавелевой-кислоты-в-кристаллах?!
Юноша сложил вдвое какой-то листок бумаги и посмотрел на меня неодобрительно.
– Одну минуту, пожалуйста, сэр. Позвольте, я сперва обслужу эту даму.
Нервы мои были настолько взвинчены, что я мог бы поклясться: там стояла одна из обладательниц лица «à la брюссельская капуста» – ну тех, из лифта, хотя это было никак невозможно. Ну и бог с ними, все женщины такого сорта на одно лицо.
Наконец юноша повернулся ко мне:
– Значит, кристаллы щавелевой кислоты, сэр? Вы ведь знаете, что это яд, сэр?
Если бы он только знал, как забавно для меня звучит его вопрос, мы сразу сравнялись бы знаниями. Но на сей раз я сохранил самообладание:
– Конечно.
Парень бросил на меня очень серьезный взгляд:
– Прошу меня простить, сэр, но для какой цели они вам понадобились?
– Хочу почистить соломенную шляпу.
Такой неожиданный ответ его явно изумил.
– Э-э… Да, сэр, конечно, сэр. Очень многие джентльмены находят, что проще избавиться от таких хлопот, поручив дело шляпнику, и шляпники в последнее время выполняют эту работу со все бо́льшим умением и блеском, сэр. – Продавец заметно оживился.
Пришлось сделать над собой еще одно усилие.
– Я живу далеко, в сельской глубинке. Там за километры вокруг не сыщешь ни одного толкового шляпника, а каждый раз ездить в Лондон, чтобы вычистить шляпу, знаете ли, не слишком удобно. Так что, если вас не затруднит оказать мне эту услугу…
– Разумеется, сэр. Я сейчас позову мистера Маршбэнкса. Надо, знаете ли, соблюсти некоторые формальности, сэр, поскольку речь идет о яде. Задержу вас не долее чем на секунду. Полагаю, сэр, необходимо расписаться в учетном журнале. Мистер Маршбэнкс знает лучше. Одну минуту, сэр.
– О, если нужны такие хлопоты, то они того не стоят. Благодарю вас, не беспокойтесь. Уверен, на свете найдется еще что-нибудь подходящее для моей цели. Хотя мне говорили, что щавелевой кислотой чистить лучше всего.
– Как вам угодно, сэр, но это и вправду займет не более минуты. А, глядите, вот и сам мистер Маршбэнкс собственной персоной.
На расстоянии мистер Маршбэнкс казался родным братом-близнецом консультанта из первой аптеки. Сходство было так велико, что у меня невольно вырвалось: «Рождественские открытки!», после чего, поспешно обернувшись к озадаченному продавцу, я решительно отказался от дальнейших услуг по продаже кислоты. Пустяки все это – так я ему и заявил. И покинул сию фармацевтическую лавку, унося неприятное чувство, будто оказался объектом самых серьезных подозрений как бледнолицего молодого человека, так и мистера Маршбэнкса, с которым он торопливо и жарко о чем-то сразу заговорил.
Но я бы вызвал куда более страшные, неотвратимые подозрения, если бы сглупил и оставил в учетном журнале свою подлинную фамилию с адресом в придачу, а потом удачно использовал купленное вещество против тети! Вы скажете: можно было оставить фальшивые имя и адрес. Но, понимаете, явочным порядком – так сказать, на острие момента, тяжело их сразу сочинить, а ведь это надо сделать непринужденно и убедительно! И что, если бы им пришло в голову вставить эти данные в какой-нибудь отчет или проверить их подлинность или бог знает что еще? Как ни крути, ну и законы в нашей стране! Человеку нельзя купить горстку кристалликов для чистки шляпы без дурацкой канители и маяты. Наверное, так велит Закон о защите королевства или еще какой-нибудь дурацкий акт в том же роде. Нет, право, мне стоит избраться в парламент – только ради того, чтобы способствовать принятию одного-единственного закона, а именно – об отмене всех глупых, идиотских, отживших свое, обременительных, досадных, набивших оскомину, никому не нужных, тиранических, бессмысленных, бесполезных актов, а также всех статей всех прочих актов, где содержатся глупость, идиотизм, обветшалость – далее по тексту. Свод законов сразу стал бы раза в два короче.
«Британская энциклопедия» меня подвела. Сообщила, что щавелевую кислоту можно получить путем окисления сахара другой кислотой, азотной, но как пройти этим путем, не пояснила. Еще можно поэкспериментировать со стружкой, доведенной до состояния густой пасты, смешанной с крепким раствором едкого калия (гидроксида калия) и раствором соды, разогретой на плоской металлической сковороде до температуры 200–250 градусов, что, между прочим, само по себе невозможно, хотя «куличик», судя по ингредиентам, получится прелестный. Опять-таки, если можете, попробуйте такое: разогрейте натрий в потоке двуокиси углерода до 350 градусов по Цельсию… Благодарю покорно. Еще они там в «Энциклопедии» пытаются вдохновить публику на использование горькой соли (сульфата магния), соблазняя ее простотой. Ужасно утомительная книга «Британника». Придется прибегнуть к борцу, или акониту.

Глава 4

Но без труда не вытащишь и рыбку из пруда – прежде чем борец приготовить, надо его «поймать», то есть найти и сорвать.
«У борца – короткий, целиком скрытый под землей стебель, растущий от темного оттенка конусообразного корневища. Корень хрена обыкновенного намного длиннее корня борца и не отличается конической формой; цвет его – желтоватый, верхушка покрыта остатками листовых черешков». В общем и целом, я бы предпочел, чтоб было наоборот – тогда представлялось бы возможным взять нужный корень, укоротить его, придать ему «коническую форму», добавить каплю желтой краски и очистить от «листовых черешков». Однако в реальности таким образом можно только выдать хрен за аконит, то есть нарядить овец в волчью шкуру – или, если позволено так выразиться, в «шкуру волчьей отравы». Кухарка наверняка не знает всех этих премудростей, но с этой настырной женщины запросто станется заявить что-нибудь вроде: «Не знаю, как-то он странно выглядит. Не так, как надо», – и выбросить мой с таким гипотетическим трудом добытый борец к черту.
Продолжим чтение: «Из корней вида борец свирепый получают знаменитый индийский (точнее, непальский) яд, известный под названиями бикх, биш или наби. Он в значительном количестве содержит алкалоид псевдоаконитин – самое смертоносное из всех известных отравляющих веществ». На этом месте я улыбнулся.
«Будучи садовым растением, борец относится к выносливым, морозоустойчивым декоративным многолетникам. Он прекрасно приживается и цветет в любых обыкновенных садовых почвах, также хорошо себя чувствует в густой тени деревьев». Ага, значит, его легко вырастить в Бринмауре. Интересно, как лучше поступить – достать семена и посеять их или высадить прямо в землю маленькие побеги? Если семена – то, вероятно, придется ждать следующей весны – раньше не сеют, следовательно, на всю операцию уйдет не меньше года. Возможно, если удача улыбнется, удастся достать уже хорошо подрощенные кусты. Надо будет наведаться в какой-нибудь из этих, как их?.. Питомников растений? Надеюсь, там публика не столь щепетильна по части торговли ядовитыми товарами, как в аптеках!
Однако мне до сих пор решительно не известно, как эта штука выглядит. А «Британская энциклопедия» далее толкует что-то о вератрилпсевдаконине, вератровой кислоте (вератрине), об алкалоиде «япаконитине» (этот получается из японской разновидности аконита, которую местные жители склонны именовать странным словом «кузауза»; я этой склонности следовать не намерен, увольте) и, наконец, в словоблудии доходит даже до какого-то япобензаконина. Впрочем, потом ученый автор переходит на человеческий язык: «Многие виды борца выращивают в садах, для них, как правило, характерны голубые или желтые цветки», – по цветкам я, конечно, сразу их узнаю! Ну да, ну да. О чем разговор! У тех же анютиных глазок лепестки такого же цвета; а больше ничего из статьи не вытянешь, кроме разве весьма успокоительного заявления: единственными постмортальными признаками отравления борцом являются проявления асфиксии. Впрочем, это не имеет значения: какой бы причиной потом ни объяснили смерть, все спишется на халатность Эванса.
Все же что-то я никак не «выужу из пруда своего борца». В качестве справочной библиотеки почтенный клуб, увы, никуда не годится. Кажется, я уже упоминал, что среди авторов здесь царят классики и богословы – и кому только нужны как те, так и другие? Разве что любителям разгадывать невразумительные кроссворды мистера Торквемады. Поэзия, путешествия, беллетристика, история, двуязычные словари – всем им тут нашлось место, и все они готовы просветить любого интересующегося, но ботаника – ботанике места среди тематических лидеров на клубных полках не нашлось. Проведя, однако, всестороннюю, тщательную ревизию последних по весьма путаной картотеке, я смог составить краткую подборку. Итак:
«Иллюстрированный словарь садоводства» (он же – «Растениеводческая энциклопедия»). Приобретен клубной библиотекой в 1911 году и написан, смею полагать, еще бабушкой королевы Виктории.
«Ботаника» Уитеринга, 1812 года издания.
«Энциклопедия растений» Лондона, 1855 года издания.
«Латинские наименования обыкновенных растений» – авторства, как я вижу, кого-то из членов клуба.
«Английский цветочный сад» – первое издание 1883 года и второе, 1898-го.
Этими пятью томами, насколько я мог судить, исчерпывался список того, что здесь можно было найти. Кто бы ни подбирал книги для библиотеки клуба, он, судя по всему, руководствовался принципом мистера Хардкасла: «Люблю все старое: старые книги, старые вина и даже свою старую жену». Я же вполне солидарен с гневной реакцией миссис Хардкасл на эту реплику. Вообще, помню, я от души проклинал всю пьесу, когда меня заставили читать ее на каникулах.
Второе и третье наименования из пятизначного списка можно сразу отбросить. Это сочинения столь ученые, что в них нет ни единого понятного слова, а только условные обозначения, аббревиатуры и ломаная латынь – такое мне разобрать не под силу. Что касается «Латинских наименований», этот тоже академический труд по этимологии разных ботанических терминов – занимательное в своем роде чтение, но для моих нужд бесполезное.
Вот «Английский цветочный сад». Он, кажется, покороче и не такой сухой, скучный и педантичный, как «Иллюстрированный словарь». Возьмемся сперва за него. Читаем: «Борец клобучковый, он же аконит – высокое многолетнее травянистое растение семейства лютиковых, его ядовитые корни представляют серьезную опасность… Для него существует больше названий, чем предполагает подлинное видовое разнообразие. Впрочем, лучшие разновидности представляют определенную ценность для наших садов». Дальнейший текст – в свете моих обстоятельств – начинается слегка забавно (автор тут, конечно, не виноват): «Разумеется, вряд ли разумно идти на риск и сажать борец там, где его корневища могут быть случайно выкопаны по ошибке с целью дальнейшего употребления в пищу – ибо, как уже говорилось, они смертоносны; однако практически все природные формы данного растения легко приживаются в рощах, перелесках или кустарниковых аллеях подальше от основной части сада». Значит, если мы заведем какую-нибудь из «природных форм» в Бринмауре – а, судя по книге, это вполне возможно, – ее следует высаживать за садовой оградой, подальше от овощей и фруктов, лучше – где-нибудь в неприметной тени деревьев. Надо взять на заметку. Автор продолжает: «Аконит вырастает, как правило, на метр-полтора над землей. Цветение – с июля по сентябрь». Ну вот, постепенно складывается картина. Те же анютины глазки не «вырастают, как правило, на метр-полтора». Отличить легко.
Собственно говоря, в книге даже есть иллюстрация или, во всяком случае, то, что призвано ею служить. Конечно, очень нечеткая. На ней борец предстает длинным худосочным стеблем, диковатым, неопрятным, неаппетитным и унылым на вид. Его будет кстати выдернуть с корнем как сорняк, когда придет один из тягостных моментов моей жизни и тетя принудит меня к прополке. Иногда она это делает. Картинку я стану отныне всегда держать под рукой – тем более если придется полоть, но… Все же она слишком расплывчатая и крошечная, чтобы на нее положиться.
Обратимся теперь к «Иллюстрированному словарю». «Аконит назван в честь древнегреческой гавани Аконе близ Гераклеи в Вифинии, где, как говорят, произрастал и произрастает поныне в изобилии». Гм. Во всяком случае, туда я за ним не поехал бы, даже если бы знал, где эта «Гераклея в Вифинии» и если бы автор был уверен в собственном утверждении – что вызывает сомнения… Так. «Борец, он же борец клобучковый, или волчья отрава, – красивое многолетнее выносливое декоративное растение…» Могу только заметить, что на иллюстрации из «Английского сада» оно таким не кажется… «Цветет со строгой периодичностью кистевидными соцветиями; чашелистиков пять, верхний из них – шлемовидный; лепестков пять, небольших, два верхних – с длинной базальной частью, закругляющейся на кончике в форме колпачка, три нижних – еще меньше по размерам, недоразвиты; листья пальчатые. Цветы привлекательны на вид, образуют тонкие метелки. Хотя внешне борец не похож на хрен, его часто путают с последним, причем это приводит к роковым последствиям; ни один из видов борца не следует разводить поблизости от кухонных грядок». Ясно-понятно, этот тезис мы уже усвоили.
Все-таки надо признать: этот тип хоть и слишком увлекается формальной стороной дела, но для широкого круга читателей постарался изо всех сил. Я даже хочу заочно извиниться перед ним за то, что слегка разрушил ткань его повествования некоторыми сокращениями. Если бы только знать, что обозначают «соцветия», «чашелистики», «метелки» и прочие «базальные части», было бы совсем хорошо. Видимо, придется разыскать в словаре каждый из терминов.
Еще здесь имеются целых три иллюстрации! И потом, автор данного труда не согласен с автором предыдущего, который утверждал, что для борца «существует больше названий, чем предполагает подлинное видовое разнообразие». Вот, пожалуйста, у меня перед глазами список из целых дюжин видов аконита, жаль только, что не приводится изображение «свирепого». А ведь именно этому «крошке», кажется, предстоит стать средством достижения моей цели.
Однако будь я проклят, если изображение на третьем рисунке не кажется мне знакомым! Дайте-ка подумать. Дайте представить его себе полутораметровым, голубым или желтым – мне он почему-то представляется бледно-желтым – где-нибудь за деревом… Ура, да, да, да! Вспомнил! Прямо под буком справа от лужайки, если смотреть из окна гостиной. Несомненно, это он! И сейчас как раз в полном цвету – у нас в Бринмауре все поспевает поздно! К тому же растет недалеко от огорода, хотя, правда, по ту сторону ограды. Тетя сама его высадила и сама заботливо ухаживает за борцом! Скоро старая волчица получит свою отраву.
Как все оказалось просто. Просто «куза-уза», как говорят японцы!

Глава 5

После принятия исторического решения я решил для себя не слишком засиживаться в Лондоне. Единственной веской причиной для задержки оставалась необходимость посетить дантиста, но тут ожидание, слава богу, оказалось не столь долгим и томительным, как обычно. Что касается всего прочего – в столице наступил мертвый сезон, когда все приличные люди предпочитают уехать за границу, – я уже начал с досадой понимать, каким типичным «дальним родственником из провинции» выгляжу в глазах всех знакомых, раз явился в такое время года.
Путь назад в Бринмаур я проделал на одном дыхании. В кои-то веки мне повезло с пробками в городе (точнее, с их отсутствием), и, что еще невероятнее, под колеса не попал ни один зевака-пешеход. Уверен, что я поставил бы новый рекорд на дистанции клуб – гараж, улучшив прежний минимум на пять минут, если бы прямо у ворот усадьбы меня не задержал Спенсер. Я приложил все усилия, чтобы элегантно его объехать, просто помахав на ходу, однако тот по неуклюжести, а возможно, и нарочно перекрыл всю дорогу своей заляпанной грязью, неопрятной на вид машиной. Пришлось затормозить. Объяснять старикану, почему именно я хочу проследовать дальше без остановок, было бы совершенно напрасным трудом. Доктор испытывает стойкое отвращение к быстрой езде, когда речь идет о других, хотя сам иногда передвигается с рискованной скоростью. Вспомнить хотя бы, как он опрометью ринулся на помощь тетке, узнав, что она свалилась в кустарник на дне Лощины. Естественное стремление человека улучшить результат в личном зачете ему тоже недоступно. Понятие спортивного триумфа у него ассоциируется только с упражнениями атлетического свойства; лучше всего, если с элементами избиения соперника. Как бы там ни было, вот он стоит теперь передо мной со своей вечной грубовато-добродушной сердечной улыбкой на лице, с неизменным шумом посасывая свою дурацкую трубку, однако вид имеет почему-то необычайно торжественный.
– Какая удача, Эдвард, что я издалека заприметил вашу машину! Хочу поговорить с вами прежде, чем вы пройдете к вашей тете.
– Вот как?!
Он навалился всем телом на борт «Ла-Жуаёз» как раз со стороны низко посаженного водительского сиденья, и мне пришлось буквально руками разводить тучи табачного дыма.
– Ваша тетя, Эдвард, находится в необычайно нервозном состоянии. Говоря прямо и откровенно, она беспокоится о чем-то, чего я решительно не понимаю. Видимо, автомобильная катастрофа потрясла ее – и сильно потрясла, гораздо сильнее, чем казалось сразу после происшествия. Сама авария, а также ваше личное отношение к ней, Эдвард, ваше поведение в той ситуации – все это оказалось для нее страшным ударом. Не будет преувеличением сказать, что ныне она представляет собой комок оголенных нервов.
– Мой дорогой доктор, – прервал я его наконец, – при всем уважении к вам, что за вздор? Я за всю свою жизнь не встречал более уравновешенной и собранной особы, чем моя тетя. Если о какой-нибудь женщине можно сказать, что она вообще не знает, что такое нервы, так это о ней.
– Вы правы, если иметь в виду ее обычное состояние. Однако, если бы вы хоть немного разбирались в медицине, Эдвард, то поняли бы: в настоящий момент мисс Пауэлл сама не своя. Это вовсе не вздор, Эдвард, и вы сами хорошо это знаете, хотя уважение к старшим никогда не относилось к числу ваших добродетелей.
Я пожал плечами и не стал спорить.
– Как угодно. Посмотрим, что можно сделать. Но почему вы возлагаете на меня ответственность за ее состояние – не представляю. Знаете ли, другим людям с тетей тоже приходилось довольно трудно в последнее время. И полагаю, дело тут не в нервах, а в скверном характере – она всегда сердится, когда не может во всем настоять на своем. У многих пожилых людей появляется такая черта, вы не находите?
По крайней мере, я хоть как-то парировал странные замечания Спенсера, да еще высказанные таким покровительственным тоном. Не представляю, почему считается, что к старикам надо относиться с уважением просто потому, что они старики? Уважать их следует, если они заслуживают уважения! Однако голос Спенсера снова загудел над моим ухом:
– Не знаю, как вы можете таким образом отзываться о своей тете, Эдвард. Но поскольку я считаю, что в вас все же есть что-то хорошее…
– Сердечно благодарю, – опять сумел вставить я.
– Так вот, поскольку я так считаю, у меня к вам две просьбы. Вспомните, Эдвард, обо всем, что тетя для вас сделала, и подумайте: разве не в вашей власти освободить ее от материальных забот по вашему содержанию и от душевных забот по присмотру за вами? Не следует ли вам покинуть ее дом и самому начать зарабатывать себе на жизнь? Признаюсь честно, не знаю, каким образом вы могли бы это сделать, но, несомненно, у вас хватит мозгов, чтобы заняться чем-то иным, кроме бессмысленного безделья в Бринмауре. Простите, я бы не хотел показаться резким, и во всем этом нет вашей вины. Тете следовало давно указать вам на все это, но она никогда не стала бы этого делать, хотя я знаю, что ей часто советовали поступить именно так. (Несложно угадать, кто советовал, – ты, настырный грубиян, вечно лезущий не в свое дело.) Но теперь, когда все высказано вам в открытую, не считаете ли вы нужным хорошенько это обдумать?
Разумеется, подобные глупости мне и в голову не придет хорошенько обдумывать. Душевные заботы по присмотру за мной – ха-ха! Однако же, пока чертов дуралей извергал из себя столь радикальные речи, мыслительный процесс в моей голове действительно резко ускорился. Сейчас очень и очень неподходящий момент, чтобы пробуждать чьи-либо подозрения касательно моих чувств к тетке. Особенно – подозрения ее лечащего врача. Ответ мягкий, смиренный – как раз то, что могло бы избавить меня в настоящий момент от всяких arriere pensees. Несколько секунд я молчал, напряженно размышляя. Затем заговорил очень медленно, словно бы взвешивая слова, а на самом деле – чтобы они поглубже увязли в сознании старого олуха:
– Да… Конечно… Я так и поступлю. В сущности, знаете ли, я часто думал об этом. Проводить здесь время в бессмысленном, как вы выразились, безделье – несколько скучно. Мне приходило в голову, что хорошо было бы поселиться где-нибудь еще, но, сами понимаете, тетя Милдред так беззаветно привязана к усадьбе, что предлагать ей переезд немыслимо. – Тут я опять вступил на скользкую почву. Сама подобная мысль – это всякий бы заметил – показалась Спенсеру кощунственной. – Но существуют, понимаете ли, объективные трудности. Невозможно получить работу – по крайней мере такую, какая стоила бы того, чтобы работать, – без соответствующей подготовки. А я, знаете ли, ничему конкретному не учился. Разве стоит как-то попробовать себя на литературном поприще? И еще, что касается обучения: честно говоря, до сих пор не могу остановиться на чем-то, что влекло бы меня по-настоящему. А если бы такое дело нашлось, то на время овладения им – вдали от дома – мне потребовалось бы бо́льшее содержание, чем теперь.
– Полагаю, об этом можно договориться, если ваша тетя искренне поймет серьезность ваших намерений, в какой бы области они ни лежали.
Тут-то, конечно, он себя и выдал. Именно в этом состояла далеко идущая цель тетки – избавиться от меня ценой жалкой надбавки к содержанию, чтобы потом запереть на всю оставшуюся жизнь в какой-нибудь безрадостной конторе, – и прощупать почву она уполномочила Спенсера. Нет, спасибо, это не для меня, и речи быть не может, ни на каких условиях! Но пока, хоть я и раскрыл с легкостью маленький заговор моей родственницы с доктором, свои карты выкладывать рано. Наоборот, под таким предлогом следует изящно выиграть пару дней!
– Понимаю. – Я выждал паузу. – А какую специальность или род занятий вы представляете себе, когда говорите о «серьезных намерениях»?
– О, Эдвард, дорогой мой, я понимаю: пока рано говорить об обстоятельном плане, разработанном во всех деталях. (Верить этому или нет – дело мое, однако «Эдвард, дорогой мой» – хорошее обращение, пусть продержится подольше.) Но, конечно, можно сказать с уверенностью: мисс Пауэлл будет рада, если вы изберете профессию, максимально близкую вашим склонностям.
Мои губы тронула невольная улыбка. Наивный старый юноша! Как он себе это представляет: я выхожу на «авансцену» и торжественно объявляю, в какой именно круг ада решил направить свои стопы? Комедия, да и только. Интересно, а если бы я выразил намерение уйти в церковь, стать священником? Тут бы он, наверное, просто рухнул как громом пораженный, а ведь, если разобраться, сутана мне подходит точно так же, как какая-нибудь адвокатская мантия, нарукавники бухгалтера или банковского клерка.
– Что ж, обещаю вам тщательно все обдумать. – Двигатель «Ла-Жуаёз» при этих моих словах мелодично заурчал. Этот намек дошел даже до Спенсера.
– Ну и правильно, Эдвард. Молодчина. Я знал, что вы способны внять голосу разума, если облечь мысль в правильные слова. Кстати, как вам такая идея – это только идея, но все же… Я знаю, вы хорошо разбираетесь в автомобильных моторах. Значит, у вас инженерный склад ума. Впрочем, все в ваших руках. Не хочу показаться навязчивым – выбор целиком и полностью за вами. И еще – пожалуйста, в ближайшие несколько дней, которые уйдут у вас на размышления, будьте добры к тете. Берегите ее. Это, собственно, и есть моя вторая просьба. Поверьте, она сейчас необыкновенно растревожена. Ладно? Ну, вот и хорошо. Вы славный парень, Эдвард. – Сказав это, старикан, так и не выросший из штанишек школяра, удалился, довольно ухмыляясь.
Еще бы ему не ухмыляться. Ведь он уверен, что их с тетей низкая интрига удалась. Как, право же, удачно, как кстати вышло, что я заранее приготовил контрмеры. Иначе не могло быть никакой уверенности, что старуха силой не заставит меня пойти на что-то, вроде предложенного Спенсером, – такова великая, непоколебимая решительность ее характера. Так и вижу себя в запачканном синем комбинезоне грубого покроя, с ног до головы обрызганным машинным маслом, в обучении на какой-нибудь мерзопакостной инженерной фирме. А вот я уже каждый день хожу конструировать бездушные грузовые фуры, столь противные самой сущности моей поэтической натуры, – хожу где-нибудь в Бирмингеме, отвратительнейшем, насколько я понимаю, месте на земле, до щелей мостовых пропитанном духом наживы и убожества (исключая, возможно, лишь ту часть города, что называется Вулверхемптоном). Как может тетя со старым Спенсером за компанию хоть на минуту представить себе это, всерьез вообразить, как я, «закованный» в голубой комбинезон, тружусь не покладая рук? Являюсь на какой-нибудь завод с мрачными коридорами ежедневно к пяти утра или когда там они начинают. И провожу там целый рабочий день от звонка до звонка. И говорю какому-нибудь очередному безликому начальнику цеха: «Да, сэр» и «Никак нет, сэр». Все это было бы лишь смехотворно, если бы тетка не умела отлично проводить в жизнь свои самые несообразные, самые абсурдные мечты. Она смотрит на них как на простую данность, и, глядишь, так или иначе они вскоре в данность и превращаются.

Глава 6

С неохотой, но вынужден признать: в одном Спенсер прав, тетя и вправду пребывает в очень нервозном, каком-то суетном состоянии. Все время смотрит так, будто вот-вот что-то скажет, но передумывает. Несколько раз я ловил на себе ее пронзительный взгляд, когда она думала, что я не замечаю. Опять-таки за каждой трапезой непрестанно шарит рукой по кольцу для салфетки или по вилке, чем приводит меня в бешенство. Попробовал бы я проделывать такое за столом в детстве – сразу последовало бы резкое замечание.
Конечно, теперь, придя относительно меня к судьбоносному, как она полагает, решению, тетка с беспокойством ждет результата – попаду я в сети или нет. До некоторой степени это объясняет ее поведение, но все же не полностью. У меня из головы не идет ее последнее обещание «принять меры» – все еще не ведаю, ни по какому поводу (с ней вечно остаешься в неведении), ни что именно это за меры. Возможно, схема по избавлению от моей персоны и есть «мера»? Не уверен. Не могу отделаться от подозрения, что в рукаве у нее припасен еще какой-то туз. Туз неприятный, она сама его побаивается и не очень хочет с него ходить, но постепенно склоняется к выводу: если понадобится – придется. А ведь тетка моя – женщина очень решительная, на мелочи размениваться не станет, так что можно ни секунды не сомневаться: что бы она там ни обдумывала – это нечто кардинальное, поистине крутое. В самом деле, если как следует разобраться, я немного встревожен. А если разобраться еще лучше – встревожен сильнее, чем немного. Скажу больше: если бы у меня не был готов собственный план, вряд ли бы я осмелился при таких обстоятельствах остаться в доме. Или уж, во всяком случае, мне следовало бы во что бы то ни стало прояснить ситуацию и допытаться, что у старухи на уме. Если каким-то чудом, по какой-то несчастной случайности мои намерения снова не реализуются, если она снова что-то пронюхает, мне останется только спешно скрыться – с максимальной скоростью, какую способна развить «Ла-Жуаёз». Когда придет великий день – а придет он либо в следующее воскресенье, либо через воскресенье (тем или другим воскресным вечером должно стать ясно, принес ли Эванс хрен для вечернего застолья – уж я за ним прослежу), – все будет готово к мгновенному бегству. Конечно, в высшей степени маловероятно, что мне придется к нему прибегнуть; что мне вообще придется делать что-нибудь, кроме как сидеть и ждать, но не помешает держать наготове автомобиль и пару смен одежды. Что должно воспоследовать в худшем случае? Сам не знаю и, честно говоря, не хочу сейчас об этом размышлять. Наверное, не может последовать ничего страшнее временной ссылки в Бирмингем. Слишком уж тетка печется о чести нашего никому не нужного и не интересного рода, слишком уж переполняет ее гордость от ношения «титула» «госпожи Пауэлл из Бринмаура» (чем тут гордиться, не понимаю и никогда не пойму), чтобы пойти на публичный скандал «в благородном семействе». Ну а там, после короткого опыта совместного проживания – к кому в Бирмингеме старуха меня ни соизволит послать, – я легко смогу убедить этого кого-то, что без меня ему будет лучше. Настолько лучше, что он, в свою очередь, сможет убедить в этом даже такого человека, как моя тетя. Однако оставаться под одной крышей с нею для меня, конечно же, станет невозможно.
Пока же меня огорчает еще одна вещь. Видите ли, я более не уверен, что растение, опознанное мною как борец, действительно является борцом. Проблема в том, что, движимый неуместными угрызениями совести, я не смог заставить себя вырезать иллюстрации из всех этих допотопных книг по садоводству, и теперь приходится полагаться на память. Листья, по-моему, выглядят как-то не так. К тому же, по моим расчетам, аконит сейчас должен цвести, а он не цветет. Впрочем, в словаре значилось «с июля по сентябрь», а сейчас уже давно сентябрь, так что, видимо, это нормально. Но очень хочется знать наверняка! Ну, собственно, в самом худшем случае – если тетя примет внутрь парочку совершенно безвредных корешков совершенно безобидного растения – тоже ничего страшного не случится, и впоследствии можно будет повторить попытку. Однако как все это меня уже утомило! И, случись отсрочка, у Спенсера с тетей появится больше времени на затягивание бирмингемской удавки вокруг моей шеи. Кстати, я попробовал выдернуть один стебель, чтобы выяснить, конусообразный ли у него корень, но целиком извлечь его из почвы не смог, а лопатой копать не хочу из боязни выдать себя. И из той же боязни не хочу выдергивать более одного стебля.
На этом месте я убрал дневник в маленький сейф, подаренный мне много лет назад, – никогда не оставляю его лежать на видном месте дольше минуты, – и отправился прямиком в сад, где находилась тетя. Почему бы ей самой не предоставить мне крупицу полезных сведений? При известном такте и осторожности, вероятно, удастся их из нее выудить.
– Разрешите вам помочь, тетя Милдред? – начал я. – Вам, знаете ли, не следует так напрягаться. На днях, возвращаясь в Бринмаур, я встретил Спенсера. Он всерьез за вас беспокоится.
Тетка, казалось, была удивлена, и, надо признать, у нее имелись на то основания. Она стряхнула с зубцов граблей полчервяка (мне более или менее успешно удалось скрыть непроизвольную дрожь отвращения, каковая всегда охватывает меня при виде извивающихся разрубленных пополам беспозвоночных) и подобрала с земли тяпку.
– Какая неожиданность, Эдвард. Не припомню, чтобы ты хоть раз в жизни по собственной воле предлагал помочь в саду. Тут всегда дел хватает. Что касается меня, то можешь не волноваться. Я прекрасно могу о себе позаботиться. – Старуха швырнула в тачку целый пук выполотого крестовника и добавила: – К счастью. – Последние слова она произнесла почти шепотом.
Не знаю, имела ли она в виду что-то особенное. Вполне возможно, что имела – поскольку секундой позже я перехватил взгляд, брошенный на меня искоса. Но как бы там ни было, предпочел ничего не расслышать и спокойно продолжал:
– Кстати, ума не приложу, откуда вам известно, где сорняк, а где что-то полезное, и вообще, как нужно прореживать. Вот это, например, что такое?
– Это колокольчик средний, мой юный друг. Еще называется кентерберийским. Не надо быть гением, чтобы обнаружить на клумбе сорняк.
Я терпеливо вернул ее к изначальной теме:
– Вероятно, не надо. Но трудно ведь помнить все растения по именам, особенно после того, как пройдет пора цветения. А для большинства культур в пределах данного цветочного бордюра она уже прошла.
– Довольно-таки просто для тех, кому интересно, дорогой Эдвард. После того как ты десяток раз потянешь себе спину, возясь с рассадой, волей-неволей начнешь разбираться в форме листьев и всем таком. Вот крестовник, его, полагаю, и ты отличишь на глаз. На этой клумбе его полно, так что, если и вправду хочешь подсобить, давай, начинай дергать.
Работа была в прямом смысле грязная, но, раз уж я решил вызвать тетю на разговор, не возбуждая подозрений, пришлось приняться за дело. К тому же она честно поймала меня на слове – в смысле, на предложении помочь. Терпеть не могу попадать в такие положения. Целый час без малого я надрывался сначала на одной клумбе, потом на другой, а тетя время от времени поднимала на меня взгляд, полный мрачного удовлетворения. Недели ухода и забот уйдут теперь на приведение ногтей обратно в приличный вид. Если вообще удастся что-то с ними сделать до следующего маникюра.
Только через час (как я уже упоминал) мы с теткой случайно разогнулись отдохнуть одновременно. Она ухмыльнулась:
– Подустал, Эдвард?
– Мне кажется, я не пропустил ни единого росточка на всей клумбе, тетя Милдред, но, поскольку названия их мне все так же не известны, интеллектуального багажа у меня не прибавилось. А что, – тут я беззаботно рассмеялся, – может быть, проведете со мной занятие по ботанике и расскажете поподробнее, что все это такое?
На какое-то мгновение мне показалось, что она собирается отказаться, но после некоторого колебания пришла к обратному решению. Мы побрели бок о бок вдоль бордюра. Тетина видавшая виды запачканная юбка и броги с квадратными носами, предназначенные специально для садоводства, составляли странный контраст моему серому с голубоватым отливом фланелевому костюму и коричневым заостренным туфлям. Старуха, не умолкая, распространялась то о тех цветах, то об этих; и о том, что эти вот – очень морозостойкие, а с теми пришлось здорово повозиться, но они прелестны, когда распускаются весной, а еще вон те, другие, ей в свое время подарила в виде семян старинная закадычная подруга. Она рассказывала о своих великих победах над садоводами-соперниками. О нежданных унизительных поражениях (кто бы мог подумать, что разведение декоративных растений – такой состязательный вид спорта). Каждый раз терпеливо называла и, если надо, повторяла название каждого цветка, а я повторял за ней, а сам все время как бы невзначай «подталкивал» ее к тому заветному кустику под деревом – хотя, как оказалось, рос он не совсем под ним, не настолько близко, насколько подсказывала мне память, но неважно – к тому кустику, чье название я действительно жаждал узнать.
Развязка наступила неожиданно. Я как раз собирался заявить, что случайно знаю название какого-то другого цветка – такого голубенького, если память мне не изменяет, – как вдруг тетка заметила:
– А вот это, Эдвард, называется борец. – Да так неожиданно, что я чуть себя не выдал.
– Вот это? – повторил я недоверчиво. – А мне казалось…
– Что же тебе казалось, Эдвард?
– Я думал, это живокость. Вот видите, как я безграмотен в ботанике. Но… разве борец не ядовитое растение?
Обдумывая этот диалог задним числом, я решил: наверное, это был слишком опасный вопрос, но смысл его заключался в том, чтобы прикинуться святою простотой, то есть спасти положение при помощи блефа.
– Ядовит только корень. Трудно представить себе такого законченного дурака, который станет его выкапывать и совать в рот. Впрочем, как видишь, я его держу подальше от огорода. Эванс не идиот и тоже, конечно, в курсе дела. Бояться мне нечего, Эдвард. Случайно борец никто не съест.
Неужели! И неужели все остальные будут так же в этом уверены, как она, когда кто-то его все же съест?! Так-так.
– Ну что ж, в любом случае он уже отцвел, и скоро стебли совсем засохнут. Лучше бы, однако, вам больше этот борец не сажать.
– Почему? Цветы довольно миленькие. Знаешь, в большинстве садов они есть. Да ты их сам видел все эти годы.
– Да, наверное, видел. – Я продолжил разговор в таком духе, будто данный конкретный предмет меня мало интересовал: – А там что такое? – и указал пальцем на кустик, который считал аконитом до сей секунды и еще не окончательно перестал считать.
– Там? А, это аквилегия. Выражаясь простым языком, орлик или водосбор.
Тут у меня появилась возможность вступить с нею в спор о предпочтительности «простых» народных названий перед бинарной латинской номенклатурой, и наоборот – такой спор мне представлялся вполне безопасным при общении с садоводами, – и так далее и тому подобное. В общем, скоро наше так называемое занятие по ботанике окончилось.
Однако, что же, право, такое? В жизни мне приходилось встречать столько этих невзрачных растений, которые тетка назвала борцами, что, по-моему, просто преступное легкомыслие – держать их вот так вот повсюду, на самом видном месте. Если она на какое-то мгновение заподозрила меня в намерении пустить аконит в ход, то наверняка солгала нарочно! Но нет, совершенно немыслимо, чтобы ей пришло это в голову, – я хочу сказать, пришло в голову заподозрить, а не солгать (на это-то она более чем способна!). Об ошибке с ее стороны тоже не может идти речи… А вот что и вправду возможно: во-первых, борец опасен для жизни, тут сомневаться не приходится; во-вторых, тетя принадлежит к таким людям, которые могут просто так, из общих соображений, нарочно ввести ближнего – меня ли, кого ли другого – в заблуждение, если такой возможностью располагают. А значит… значит, она все же могла указать не на то растение!
Продолжим логическую цепочку. Если бы аконитов в саду вовсе не было, ей просто не пришло бы в голову говорить о них. Таким образом, сам факт упоминания аконита неопровержимо доказывает, что где-то в саду – и скорее всего, где-то достаточно близко к кусту, который она назвала аконитом, – действительно находится, так сказать, «оригинал». Подлинный борец! Следовательно, когда придет время, я просто подвергну тщательному исследованию и тот ее так называемый борец – в конце концов, возможно, он и настоящий, – и тот, который настоящим считаю я, и еще вдобавок все растения в той части цветочного бордюра: везде стану искать конический корень. Потом, если мне сразу выпадет удача, соус из хрена окажется приготовлен вперемешку с некоторыми элементами посторонних цветочных кореньев. А если не сразу, то так и буду методом проб и ошибок продвигаться от воскресенья к воскресенью, пока не найду искомое. Значит, придется от воскресенья к воскресенью следить или за самим Эвансом, или за кладовой (не появился ли ростбиф?). Значит, будильнику придется поднимать меня на земляные работы рано-рано поутру каждое воскресенье несколько недель подряд, но… Как известно, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Прошу прощения, мой дорогой дневник, за столь расхожее клише.

Глава 7

Время тянется ужасно медленно – просто терпение теряешь. На обед у нас бывает баранина («В теплую погоду она как-то приятнее на вкус, ты не находишь, дорогой мой?» – «О да, конечно, тетя Милдред. Только если не подавать ее совсем уж каждый день» – такие вот приходится отвешивать пошлости). На обед у нас бывают голуби, поставляемые Спенсером. Они – в силу своего размера – накормить никого не способны, а способны только навести тетю на одну из ее излюбленных тем разговоров со мной – почему это я так и не увлекся охотой, не научился стрелять? Ее любопытство по этому поводу я уже удовлетворил много лет назад. На обед у нас бывают бифштексы, и отбивные, и свиное жаркое («сегодня лучше попробовать его, дорогой мой, на улице стало прохладнее»), и телятина, и ветчина, и рагу по-ирландски, и печенка, и утятина, и цыплята табака, и окорока, и всякая требуха с луком (которую человек с душой и достоинством употреблять в пищу вообще не станет), и говядина тушеная, и говядина отварная, и говядина, фаршированная яйцами пашот, и снова еще бог знает какая говядина – все это целыми неделями по кругу, как в дерби. Не было у нас за все это время только ростбифа и соуса с хреном к нему.
Еще мы беседуем. Обмениваемся нескончаемыми банальностями о местной лечебнице, о грешных скитаниях по округе вильямсовой скотины, о том, ехать ли нам на чай к Хауэллам, о том, нужна ли мне, в сущности, хорошая книга по садоводству, и как вершина всего – великий диспут: правда ли, что нынешнее лето более влажное, чем предыдущее. О политике мы говорить не можем, поскольку по всем вопросам расходимся с неистовой яростью; тетя – стойкая почитательница пустозвона Болдуина, я же, естественно, стою за возмужавшего Мосли. О литературе мы говорить тоже не можем, иначе дело доходит почти до драки. Не можем даже обсудить, собирается ли старуха все-таки выставить Мэри – а то у девушки, видите ли, сохранились «странные мысли» на мой счет. При этом каждый из нас напряженно следит за другим, каждый тщательно избегает того предмета, который ни на минуту не идет ни у одного из головы, и вследствие этого оба мы на грани нервного срыва, оба сильно возбуждены. Ей-богу, меня надолго не хватит, скоро я ляпну: «Скоро ли у нас на обед будут подавать хрен?»
Именно так, ибо могу честно признаться, что ростбиф представляется мне теперь только лишь гарниром к соусу из хрена! Перед моим внутренним взором бесконечно проносятся всякие безумные меню, которые открываются «Мясным супом потаж с сомнокубиками» и продолжаются в том же духе, вплоть до «Bœuf Rôti aux Aconits». Все это, конечно, абсурдно – ведь в наших ресторанных картах «ростбиф» всегда обозначается просто как «ростбиф».
И если мне не дает покоя образ желтоватого корневища темного оттенка и конусообразной формы, то тетю, уверен, преследует другое видение: я в синем комбинезоне, поднимающийся с постели в пять утра и разжигающий печь. Или даже она представляет своего племянника (ведь старуха по натуре сверхоптимистка) суровым «капитаном промышленности» с квадратной челюстью, стоящим рядом с какой-нибудь презренной машиной, которую он (я) изобрел и которая так умна, что лишит работы множество людей. Что ж, по крайней мере, преимущество на моей стороне – я-то знаю, что у нее на уме, и могу сознательно уходить от разговора об условном Бирмингеме. А вот она моих мыслей не ведает, и даже чисто случайное, хоть и длительное, выпадение хрена из списка покупок только дает мне время для проработки последних деталей плана. Тетя, помнится, говорила, что больше не потерпит никаких несчастных случаев. Значит, их не должно быть. Точно, не должно. То есть абсолютно определенно, совершенно не должно, поскольку нельзя, ко всему прочему, исключить, что мстительная кухарка, вероломная Мэри и вечно хихикающая судомойка Вайолет по глупости, непрошеным образом подставят свои головы (точнее, желудки) под лезвие опасности. Впрочем, при удачном стечении обстоятельств этого удастся избежать…

 

И вот мое терпение вознаграждено по заслугам. Не побоюсь утверждать, что завтра дело так или иначе будет доведено до конца. И так совпало, что тетка окончательно освободила меня от всполохов раскаяния и последних угрызений совести. А то я, признаться, склонялся к тому, чтобы притормозить, мне жаль стало всю эту путающуюся под ногами прислугу, и даже саму стареющую родственницу стало как-то жаль. Но сегодня… сегодня она сожгла мосты.
Во-первых, сочла время (сразу после ланча) и место (комнату вашего покорного слуги) подходящими для произнесения монолога, или, скорее, лекции о моих мнимых (ею) несовершенствах и недостатках. Не стану утруждать себя подробной записью этой лекции, лучше попробую просто забыть… Однако, боюсь, не удастся. Эта коренастая нескладная фигура с уверенно попирающими мой каминный коврик ногами будет вечно стоять у меня перед глазами. Этот рот, из которого нескончаемым потоком льются речи, вылетают жестокие, резкие, обидные слова, эти чеканные фразы, в какие они складываются, – навсегда запечатлеются в моей памяти.
Вначале она затронула (наконец) тему Бирмингема. Она, оказывается, «слышала от доктора Спенсера» о нашем разговоре. И была счастлива узнать, что я отнесся к нему серьезно.
– Вы были счастливы, тетя Милдред?! Значит, вам так не терпится расстаться со мной?
Все же, что ни говори, а тетка у меня, по крайней мере, честная.
– Не надо этого примитивного пафоса, Эдвард. Даже у тебя не хватит ханжества утверждать, что мы живем душа в душу, что ты со мной, что я с тобой. – И далее, задетая моим молчанием или выражением моего лица, она открыто призналась в том, что я, разумеется, и так прекрасно знал, а именно в том, что демарш Спенсера был произведен целиком с ее согласия и по ее наущению.
Воцарилась тишина. Я, с большой горечью понимая, что дневного отдыха сегодня не видать, размышлял, стоит ли вообще отвечать ей. Но надежда на свободу выбора в этом деле оказалась напрасной иллюзией.
– Итак, Эдвард. Я жду ответа. – Тетин голос грубо вывел меня из задумчивости – словно камень в колодец свалился.
Знаю, это было глупо, но я сказал ей правду, сказал прямо и попросту. Смутно всплывают в памяти какие-то обороты вроде «ваши со старым дураком Спенсером хитроумные интриги», «хотите превратить меня в никчемного раба жалованья», «страстное стремление заставить меня заниматься тем, к чему я совершенно не приспособлен, чтобы освободиться от меня и от необходимости меня содержать», «от собачки моей вы уже избавились, теперь гоните меня». В общем, к концу речи, должно быть, даже моей тете стало более или менее понятно, что в Бирмингем я не поеду. Признаю, вышло сумбурно, непродуманно, грубовато, но против ее упрямства срабатывают лишь абсолютная ясность и категорический отпор. Если бы я дал хоть легкую слабину, то, не сомневайтесь, мигом очутился бы «в учениках у старого пирата», как выразился теткин любимый «поэт».
Подобно всем людям, привыкшим повелевать, она впала в неописуемую ярость, когда услышала, что ее воле перечат. Любопытно при этом, что отповедь старуха начала как раз с последнего замечания. Упоминание о Так-Таке, очевидно, особо уязвило ее – что поделать, муки совести. Она просто загрохотала как гром небесный: как смею я напоминать ей о гибели жалкой моськи?! (Моськи! Вы слышали? Бедный мой дружок Так-Так!) Она-то надеялась, что у меня хватит такта постараться забыть о тех событиях. Но нет! Ведь я сам, как эта собачка, – «робкое, трусливое трепло, шавка, способная только тявкать и кусать руку, которая ее кормит». А также «подлый, жадный, жирный слизняк, который думает только о своем комфорте и о том, как бы побольше съесть. Всегда был таким, с самого рождения!»
– А ведь вырастили меня вы, – удалось мне вставить.
– Да, вырастила, и ты очень редко об этом вспоминаешь.
Боже праведный, разве она когда-нибудь давала мне об этом забыть! Как же мне хотелось поделиться с ней своей версией собственного детства. Но куда там! Тетин голос продолжал греметь. Нос ее, и так вечно красный, безобразный и неухоженный, теперь сиял от возбуждения, словно яркий маяк. Лицо быстро преодолело хорошо знакомый мне воинственно-красный цвет мясистого придатка под клювом у индюка и от необузданного гнева стало белым как снег. Поистине, она более не владела собой. Теперь старуха обратилась к годам моего обучения в школе. Она бросала мне в лицо упреки в том, как скоропалительно я покинул стены этого мрачного учреждения, и с веселой злобой, не выражая ни секундного сомнения, высказывала самые дурные предположения насчет такой скоропалительности. Она бранила меня и издевалась над моими друзьями, моими книгами, моими вкусами, предпочтениями, моральными устоями (да-да, не сомневайтесь, вся эта канитель с Мэри опять всплыла на свет Божий, причем в связи с последним мнимым инцидентом – помните, когда мы с ней краснели в столовой? – к истории добавилась пара новых глав). Она осыпа́ла меня площадной руганью, словно торговка рыбой в порту: я, дескать, никчемный лодырь, ленивое пустое место, никуда не годный бездельник, лоботряс, «тунеядец, нахлебник, пользующийся ее щедростью и не имеющий духа это признать». Она опустилась даже до того, что перешла на мои физические недостатки. Я получился и жирный, и прыщавый, и лицо у меня одутловатое не в меру, и одет как «инфантильный, сентиментальный, жеманный хлюпик-педераст». Даже если бы изо всех оскорблений прозвучало только последнее, любой на моем месте стал бы искать мести.
Но ей этого показалось мало. Я, мол, пренебрег ее любезным предложением (да уж, очень любезным!). Проявил непочтительность и неуважение к доктору Спенсеру. Я неблагодарный. Я палец о палец не ударю в этой жизни, чтоб честно заработать хоть медный грош. И прочая, и прочая, и прочая. Более я не мог этого выдерживать. Удивляюсь даже, как дотерпел до того момента. Я встал и показал своим видом, что собираюсь покинуть комнату.
– Когда вы снова придете в себя, тетя Милдред, мы, вероятно, сможем продолжить этот интересный обмен мнениями, хоть лично я считаю, выйдет лучше, если ни одно из них больше не будет высказано вслух. В настоящий момент я отказываюсь вас слушать.
Я сделал движение по направлению к двери, но уж очень проворно моя тетя передвигается. Она прыгнула первой, словно пантера, прижалась спиной к косяку и загородила мне путь, при этом не прекращая браниться. Однако теперь в ее голосе зазвучали иные интонации. Старуха постепенно овладевала собой.
– Ты прав, Эдвард, полагаю, я все сказала и нет нужды прибавлять что-нибудь еще. Теперь тебе известно мое отношение. Но хочу четко прояснить одну вещь на будущее: отныне ты всегда будешь вести себя прилично. Всегда, тебе ясно? Ты будешь вести себя прилично и начнешь работать не позже, чем через месяц, – если, конечно, нам удастся найти тебе работу, что непросто. Если найдем, ты уедешь. Если нет, дашь мне торжественную клятву отправиться, куда я скажу и когда скажу. В противном случае я приму меры. И я точно знаю, Эдвард, как мне поступить. Гораздо точнее, чем ты знаешь, как поступить тебе. И повторяю еще раз: до тех пор ты будешь вести себя прилично, не то… А теперь открой дверь и пропусти меня.
Находясь словно в тумане, я так и сделал. Она величественно покинула помещение, стараясь держаться подобно Елизавете I после аудиенции, – излишне объяснять, что получалось у нее это смехотворно.
Что же касается меня, то я вышел в сад остудить голову и там наткнулся на Эванса, тащившего в дом пучок каких-то стеблей с длинными корневищами. Желтоватыми. Не конусовидными. За окном кладовки, хоть оно и было закрыто оцинкованной сеткой от мух, виднелся свисающий с потолка шмат говядины для ростбифа.
Мой будильник установлен на час ночи. Все меры предосторожности приняты: багаж упакован, «Ла-Жуаёз» заправлена. Интересно только, готовит ли кухарка соус с вечера? Впрочем, не имеет значения. Я могу натереть немного своего добра в кастрюлю, но в любом случае великая историческая подмена произойдет завтра утром. К ланчу все будет готово. К вечернему чаю все будет кончено. Мне, наверное, придется где-нибудь отдельно раздобыть себе чаю и пить его одному.
Назад: Часть III Сомнокубики
Дальше: Часть V Послесловие