© А. V. Ramsey. The Significance of Anglo-Orthodox relations.

Sobornost, 1938.

Программа нашей конференции напоминает нам о том виде раскола, о котором мы редко размышляем, но который чрезвычайно важен. Я имею в виду следующее: программа приглашает нас к участию в одном из трех семинаров, посвященных: 1) вероучению, 2) богослужению и 3) церковному устройству. Эти три аспекта в подлинной жизни Церкви едины и нераздельны, но мы, люди грешные и ослепленные, вынуждены рассматривать их порознь и разделять то, что во Христе по существу едино. Именно об этом виде раскола я собираюсь говорить. Мы уделяем много внимания трагедии внешнего раскола между Кентербери, Римом и Константинополем; но мы нуждаемся также в осмыслении внутреннего (внутри нас самих) раскола религии на элементы, которые Христос связал воедино. Я думаю, что контакты между англиканами и православными особенно важны, потому что они проливают свет как раз на этот последний вид раскола.

Мы должны вернуться к началу. Наш Господь является в Галилее — Бог воплощенный, Путь, и Истина, и Жизнь. Он предлагает ученикам не некоторые утверждения о Боге, но Себя Самого как Путь, Истину и Жизнь. Они отвечают. Петр произносит свое исповедание: «Ты — Христос Божий». В этом исповедании заключено вероучение, ибо Петр умственно признает совершившийся факт. Однако это бесполезно само по себе, если не будет также поклонения, то есть предания Петром своего сердца Богу в благоговейном трепете, изумлении и благодарении. Но и жизнь также вовлекается в этот момент, так как Петр должен принять нашего Господа через этическое подчинение своей воли; если этого не произошло, значит он в действительности не познал вероучения. Здесь — в зародышевом виде — вероучение, богопоклонение, жизнь совершенно взаимопроникают друг друга. Взять крест и следовать за Христом не есть лишь этическое следствие вероучения; это способ, которым вероучение выражается, сообщается и воспринимается. И жизнь по образу Христа и во Христе - это общая жизнь; ее обретают в семье, собрании Божьем (ecclesia, церковь), так что каждый в семье имеет свое служение: Петр - свое, апостолы - свое. Служение или, как мы скажем сегодня, «церковнослужение» (churchorder) есть одно из проявлений внешней формы, которую принимает Жизнь; и исполнение служения есть один из путей, которым сообщается вероучение и церковное поклонение восходит к небу.

Вот отсюда мы начинаем. Православие возникает в среде сынов человеческих. Господь научает Своих учеников внутренней кафоличности, или «целостности», в восприятии вероучения, богопоклонения и жизни: ума, сердца и воли. И только в том случае, если эта внутренняя кафоличность существует, возможно видимое внешнее единство Церкви. Внутренний мир и мир внешний рождаются вместе. Обо всем этом и говорится в молитве Иисуса в 17-ой главе Евангелия от Иоанна, которая хранит смысл кафоличности и православия. Здесь вероучение: «Я открыл имя Твое...»; «Отче, соблюди их во имя Твое». Здесь богопоклонение, переплетенное с вероучением: «Освяти их истиной...», «Славу, которую Ты дал Мне, Я дал им...», «Я прославился в них». И здесь жизнь и церковное устройство: «Да будут все едино», «Да будут едино, как Мы едино».

Итак, православие означает не только приверженность правильным вероучительным взглядам, но также и осуществление правильного богопоклонения и ведение правильной жизни. Три эти элемента тесно связаны, поскольку это Господне вероучение, Господне богопоклонение и Господня жизнь, живущая в Его народе. И сегодня, под нашими разделениями и нашими грехами, глубоко внутри нас заключено вот это православие.

Существует ли человеческий язык, который мог бы это выразить? Единство идей превосходит то, что способен выразить язык. Ни одно наречие не достаточно для этого. Однако в греческом языке есть слова, которые в Новом Завете чудесным образом приближаются к выражению этой реальности. Doxa — слово, сочетающее значение «мнения» со значениями «славы» и «поклонения». Aletheia — слово, обозначающее истину, но не как правильные утверждения о Боге, а как действия Самого Бога (см. Пс 32:5, Пс 84:11, Еф 4:24, 2 Фес 2:13, Ин 14:6; 17:17-19); это слово связано с искуплением, с восприятием личности. и с этикой (ср. выражение «творить истину»). Pistis — греческое слово из Нового Завета, несущее такое единство смыслов, на которое не способно латинское слово fides, оно соединяет идею умственного согласия, с одной стороны, и предания своей воли и привязанностей, с другой. И наконец, слово soma обозначает внутреннее, сокровенное единство организма; латинский и английский переводы затемняют это значение. Таким образом, греческий язык апостолов и святых отцов был использован Духом Святым, чтобы выразить глубинные откровения Божьи.

Существует внешний раскол Церкви, который мы наблюдаем сегодня, разрывы, являющиеся историческими грехами. Но есть также и более глубокий раскол — тот, который в разных частях христианства разрывает внутреннее православие; это разрывы между вероучением, богопоклонением (или богослужением в широком смысле) и жизнью. Эти расколы в их наиболее грубых формах мы различаем сразу! Вероучение без богопоклонения — это холодный интеллектуализм, который отталкивает, расхолаживает и разделяет. Богопоклонение без вероучения — это пиетизм, который отталкивает и разделяет, потому что является проявлением самозамкнутости, эгоцентризма. Церковное устройство, взятое вне вероучительного и богослужебного контекста, — это клерикализм, который отталкивает и разделяет. Эти внутренние расколы стоят за многими внешними разделениями христианства. Так было в случае известных нам ранних разделений: например, в Коринфе между теми, кто следовал за Павлом, за Петром и за Аполлосом. За этими внешними раздорами стояли разрывы между интеллектуализмом, моралью и богопоклонением коринфян; было разрушено их внутреннее православие, следствием чего стало появление внешних разделений. И сегодня мы сталкиваемся с теми же проблемами. Мы нуждаемся не только в преодолении разрывов между Кентербери, Римом, Константинополем и Женевой, но также и разрывов между нашей верой, нашим богопоклонением и нашей жизнью. Мы все соучаствуем в нанесении этих ран. Мы все нуждаемся во внутреннем росте — в возрастании единого нового человека.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны исследовать различные части христианской Церкви и прежде всего — самих себя. Я постараюсь лишь наметить направления» такого исследования в надежде, что другие смогут его продолжить.

1. Со стороны латинской церкви скромно поднимается рука и голос сообщает: «...но мы решили ваши проблемы за вас!» Что касается внешнего аспекта, то латиняне предлагают решить нашу проблему с помощью папства как центра кафолического единства. Относительно внутреннего аспекта таким решением должна стать латинская схоластика. Последняя превращает христианское вероучение в грандиозную, хорошо разработанную схему; все логически увязано; существование Бога доказано с помощью разума; начертан великий синтез вероучения и жизни. Томизм утверждает, что ведет нас к целостности, в которой мы нуждаемся, что освобождает нас от разрывов в интеллектуальной сфере; но в действительности — в отношении внутреннего православия — он предельно схизматичен. Откровение становится здесь провозглашением утверждений о Боге, вместо того чтобы быть — согласно библейскому подходу — личностным деянием Бога Искупителя, обращенным к целостным человеческим личностям. Вера (fides) становится принятием утверждений о Боге, вместо того чтобы быть ответом целостного человека в Павловом смысля слова pistis. Благодать (gratia) становится чем-то количественным, что Бог сообщает душе, а не charts — личным общением всецелого Божества, Отца, Сына и Духа, с искупленным христианином. Церковь становится скорее corpus — институцией, чем soma — организмом. Православие («ортодоксия») становится скорее правильным верованием, чем православием, «истинной славой». Томизм внутренне схизматичен. Вбивается клин между Христом как Истиной и Христом как Жизнью, между умом и сердцем, между логикой и совестью и в конечном счете между клириками и мирянами.

Я вполне сознаю, что нам следует учиться у латинской церкви и быть ей глубоко благодарными за те сокровища, которые она хранит. Однако сегодняшнее томистское возрождение может далеко увести; нас от тех библейских и греческих понятий, смысл которых нам столь необходимо раскрыть и осознать.

Ошибка скорее всего заключается в идее всеобъемлющего догматического синтеза; ибо поскольку существуют разделения в жизни Церкви, обязательно должна быть и фрагментарность, прерывность — не в вере Церкви, но — в церковном мышлении о вере. Это крест,который мы должны нести; томизм же пытается освободить нас от него. Наше понимание жизни — фрагментарно, и наше понимание Истины тоже является фрагментарным; а «авторитет» и «непогрешимость» заключаются не в догматической схеме, но в нашем Господе, который — «посреди нас» и который есть Сама Истина.

2. А что же Церковь Англии? Она всегда жила, сохраняя близость к библейским и греческим основам веры. Ее богословие было существенным образом библейским богословием, ее богословы впитывали греческий язык. Но она не всегда была верна себе самой; и мы должны проверять себя самих и спрашивать себя, где мы находимся в отношении внутренней кафоличности и православия. Один важный момент в англиканстве кажется ясным: в англиканской традиции существует тесная связь между вероучением и моралью. Англиканин не жалует вероучение, если оно не предполагает ясных и непосредственных моральных последствий, не имеет нравственных измерений. Здесь критик может выражать сожаление, что англиканское понимание вероучения не столь глубоко; и критика часто бывает справедливой. На это, однако, можно ответить, что англиканская осторожность в том, что касается вероучения, происходит от верного понимания места вероучения, контекстом для которого является человеческая жизнь. Последним утверждением можно злоупотреблять, но само по себе оно является важным моментом внутреннего православия и сыграет свою роль в создании единого православия будущего.

Однако в то время, когда англикане прочно увязывают вероучение и мораль, они слишком часто пренебрегают другой связью — между христианской жизнью и «основополагающей метафизикой» этой жизни. Я имею в виду следующее: мы, английские христиане, уделяем много внимания тому, «что нам следует делать» и «что мы должны делать» как христиане; мы слишком мало думаем о том, «кто мы» как христиане. Мы недостаточно хорошо понимаем, что такое быть христианином в отличие от того, что такое быть язычником. Мы слишком плохо помним, что мы соучаствуем в новом творении, что мы восстали вместе со Христом, что наши грехи не только направлены против того, что мы должны делать, но также заключают в себе отрицание того, что мы есть. Именно здесь — слабость и внутренний раскол; мы ослабили связь между жизнью и метафизикой. (Я использую слово «метафизика» в его буквальном и филологическом смысле.)

3. Наконец, что же Восточная церковь? В данном случае вопрос о самопроверке встает перед другими. Скажу только, что если в том, что я хотел выразить в этом выступлении, есть нечто значимое, то этому я научился благодаря встречам с восточными христианами. Эти встречи важны для нас не потому, что через них мы открываем для себя что-то новое и романтическое, а потому, что обретаем понимание того православия, которое носим в себе самих, видение его полноты и единства истины, богопоклонения и жизни. Важны ли эти встречи и для вас [вопрос к православным]? Если мы учимся у вас более глубоко размышлять о Предании как потоке церковной жизни, быть может, вы учитесь у нас чему-то, что относится к Священному Писанию и к великой англиканской традиции библейского богословия, в которой содержится так много существенно близкого вам, но от вас сокрытого? Быть может также, если мы учимся у вас не отрывать жизнь от метафизики, вы можете научиться у нас — не дерзаю сказать «важности морали», но — тому, что традиционный англиканский морализм содержит в себе важную православную истину. И таким образом взаимно сближаясь друг с другом, мы помогаем исцелять не только внешние расколы христианства, но и те внутренние расколы, от которых никто из нас не свободен.

В чем же значение развивающихся контактов между православными и англиканами? Возможно, оно заключается в том, что здесь (в большей степени, чем в других направлениях движения к христианскому единству) нам приходится — благодаря самим словам, которые мы употребляем, и вопросам, которые эти слова поднимают, — биться над проблемами как внутренних, так и внешних расколов.

Мы должны думать, какие пути ведут нас вперед — в направлении внутреннего исцеления. Мне представляется, что продвижение вперед будет следствием тех великих перемен, которые затронули весь спектр проблем христианского воссоединения. В прошлом веке воссоединение было по большей части вопросом, интересовавшим церковно мыслящих людей. Мы обратились к Востоку потому, что обнаружили там тип церковной общности, подобный нашему собственному и в то же время отличный от нашего; и заинтересовал он скорее тех, для кого вопросы богослужения, вероучения и церковной политики были своего рода «хобби». Озабоченность воссоединением сохранялась в узких академических кругах. Но сегодня движение воссоединения вышло далеко за границы академической или узко церковной сфер, а с другой стороны, оно оказывается в более широкой и более трагической ситуации — в сфере противостояния Церкви и сил зла. Почти везде складывается эта ситуация. Русская церковь больше не является предметом частного интереса для тех, кто увлекается вопросами церковной политики; она являет собой сообщество страдающих христиан, вовлеченных в конфликт с сатаной, в который и мы также оказываемся вовлечены. Протестантизм в Германии более не является частью мирового христианства, вызывающей интерес по причине его специфического взгляда на богословскую проблему оправдания, или на проблему библейской критики, или на другие проблемы; он являет собой часть Церкви, которая претерпевает страдания во имя той основоположной веры в Бога, которую разделяем мы все. И в этом более широком и более трагическом контексте богословие не теряет своего значения; напротив, его значение предельно возрастает, но это уже не будет богословие типа «хобби», это будет богословие, теснейшим образом связанное с богопоклонением, с противостоянием и Крестом. Именно в противоборстве Церкви и сатаны богословие, богопоклонение и жизнь соединяются так, как это не могло бы произойти в иной ситуации. Именно по причине своего богословия пастор Мартин Нимеллер — в концентрационном лагере; его пребывание там — это акт богопоклонения; и это также жизнь — та жизнь, к которой немногие из нас стремятся, но которую познали наш Господь и Его апостолы. В этом противостоянии Церковь не только чувствует насущную необходимость внешнего единства, но также и раскрывает свое внутреннее единство. И когда это случается, мы знаем, что сатана трепещет.