Каллист Уэр. Николай Зернов (1898-1980)
© KallistosWare. Nicolas Zernov (1898-1980).
Sobornost, 1981.
Д-р Николай Зернов мирно скончался в своем доме в Оксфорде 25 августа 1980 г. на 82-м году жизни. «Один из великих христиан наших дней» — так сказал о нем архиепископ Кентерберийский в обращении, зачитанном на заупокойной службе в Лондоне 23 октября; и конечно, с этим согласятся члены нашего Содружества. Действительно, именно Николаю, больше чем кому-либо другому, наше Содружество обязано своей нынешней активностью и даже самим своим существованием.
Лично я вспоминаю в этот момент событие 33-летней давности, когда, будучи еще школьником, я приехал в Вестминстер и слушал Зернова в Политическом и литературном обществе, и даже написал отчет об этой встрече для местного журнала, хотя и не могу вспомнить, был ли он принят. Как и для многих других, для меня общение с Николаем стало первой встречей с миром православия. То, что мы узнавали от него — в книгах, лекциях, частных разговорах, — никогда не было просто фактографией, но всегда — ощущением истины как живой реальности.
Внешне жизнь Николая Зернова распадается на три различных периода. Первый — это детство и юность, проведенные в России (1898-1921). Второй, переходный, прошел в Белграде и Париже (1921-1929) и связан с его участием в организации и становлении Русского студенческого христианского движения. В течение третьего и наиболее долгого периода (1930-1980) он работал в основном в Англии: сначала как аспирант в Оксфорде (1930-1932), затем как секретарь Содружества св. Албания и преп. Сергия (1934-1947) и, наконец, снова в Оксфорде, где он был университетским преподавателем восточноправославной культуры (1947-1966) и управляющим Дома св. Григория и св. Макрины (с 1959 г. до кончины).
Внутренне в его жизни было два главных ориентира: Россия и христианское единство. Они были тесно связаны. Он был одним из последних представителей того поколения, которое выросло еще в России непосредственно перед революцией.
Оказавшись в изгнании в возрасте чуть старше двадцати лет, он тем не менее до конца своей долгой жизни чувствовал неразрывную связь с судьбой России: ее страдания и надежды всегда переживал как свои и никогда не переставал верить в ее будущее воскресение. В эмиграции он был лично связан со многими лидерами «русского религиозного возрождения» (как Николай его называл), которое имело место в начале нынешнего века, а затем было столь грубо оборвано в самой России. Он был убежден, что это движение имело универсальное звучание и было значимо для всего человечества. В русской истории и культуре он больше всего ценил их религиозное измерение — присутствие православия. Однако он считал, что православные, чтобы достичь подлинного понимания своего собственного наследия, нуждаются в помощи западного христианства; и поэтому его любовь к русскому православию делала его одновременно неустанным апостолом христианского примирения.
Семейные корни
Зерновы были москвичами, а не петербуржцами-западниками. Николай родился в семье, прочно связанной с Церковью и в то же время вовлеченной в социально-каритативную работу. Его дед, протоиерей Стефан Зернов (1817-1886), происходил из наследственного сельского духовенства, вырос в среднерусской деревне, в большой бедности, но затем стал одним из известных московских приходских священников; он активно занимался благотворительностью, поддерживал дружеские отношения с великим митрополитом Московским Филаретом. Знаменательна, что жизнь о. Стефана во многом предвосхищала направление деятельности его внука. О. Стефан интересовался вопросами церковного воссоединения, особенно в отношении Церкви Англии, в то время, когда в России этому мало уделяли внимания. Митрополит Филарет приглашал его для участия во встречах с иностранными гостями, и так о. Стефан познакомился с деканом Стэнли, с которым говорил преимущественно на латыни. О. Стефан страдал болезнью сердца и умер практически во время совершения литургии, сразу после того, как причастился Святых Даров. Хотя врач и не советовал ему служить, он чувствовал, что евхаристия — это главное. Таким же было убеждение Николая.
Отец Николая Михаил (1857-1938).был одним из ведущих московских врачей и заметной фигурой в обществе. Помимо широкой частной практики, он основал бесплатный санаторий, который прежде всего был предназначен для бедствующих писателей. Он разрабатывал практические схемы социальных реформ. Михаил Степанович был нетипичной фигурой: принадлежа к либерально-прогрессивной — хотя и не революционной — интеллигенции, одновременно сохранял религиозность, оставаясь практикующим членом Православной церкви. Николай унаследовал от отца практичность, однако обратил ее в иное направление. Мать Николая София (урожденная Кеслер; 1865-1942) до замужества была учительницей; женщина с сильным характером, она посвятила свой педагогический талант воспитанию своих детей и оказала заметное интеллектуальное влияние на Николая. Позднее, во время подготовки им докторской диссертации в Оксфорде, она помогала ему разбирать латинские тексты.
Николай Михайлович родился в Москве 9 октября (по старому стилю) 1898 г. Он был старшим из четверых детей. Это была счастливая и дружная семья, и дети всю жизнь поддерживали между собой близкие отношения. Обе сестры участвовали в каритативной и культурной деятельности: София, или Соня, (1899-1972) основала православный детский дом в Монжероне около Парижа, а Мария (1902-1965), вышедшая замуж за Г. Г. Кульмана, была основательницей и директором Пушкинского клуба в Лондоне. Самый младший Владимир (род.1904), переживший своего брата, пошел по стопам отца и стал врачом.
Дома дети росли в религиозной атмосфере, постоянно посещая церковь и соблюдая посты. В 1917 г. Николай поступил в Московский университет на медицинский факультет, хотя окончательный выбор карьеры тогда был ему еще не ясен. Через два месяца его учеба прервалась: после прихода к власти коммунистов вся семья уехала на Кавказ.
Гражданская война и изгнание
Местность, где жили Зерновы, несколько раз переходила от белых к красным и наоборот. Николай близко узнал ужас гражданской войны и красного террора и неоднократно лицом к лицу встречался со смертью. Короткое время он служил добровольцем в Белой армии. Одним из самых драматических моментов для него стало крушение поезда с продовольствием, который он охранял; к счастью, никто не пострадал. Будучи дома в отпуске, он заболел тифом; если бы болезнь настигла его в армии, по всей вероятности, он бы не выжил. Николай и Соня работали в армии санитарами.
Вместе с отступающей Белой армией Зерновы бежали на юг и пешком перешли через горы в Грузию. В Тифлисе они испытали голод и лишения. По счастливой случайности Соню взяли машинисткой в Британское посольство; на самом деле она не умела печатать, но, поскольку печатать было нечего, это не имело значения. Ее жалованием исчерпывался весь доход семьи. Связь Сони с Британским посольством спасла Зерновых. Получив секретные сведения о приближении красных, англичане сообщили Соне и, сделав редкое исключение, позволили не только ей, но и всей семье вместе с ними добраться на поезде до побережья. Зерновы успели сесть в поезд в последний момент перед отправлением. В Батуме их взяли на борт британского корабля «Калипсо», и в марте 1921 г. они высадились в Константинополе — без друзей, без документов и без денег. Константинополь, как говорил Николай, «принес нам свободу и нищету». Но они не только были свободны: они оставались единой семьей. Николай всегда считал их избавление чудом.
«Мне было восемнадцать лет, — писал Николай много позже, — когда моя родина оказалась втянутой в водоворот революционных событий. Вся моя последующая сознательная жизнь была окрашена ростом коммунистической диктатуры». Трудно переоценить то разрушительное влияние, которое революция оказала на его жизнь. Это можно увидеть по фотографиям в семейном альбоме. Сначала мы видим его ребенком — интеллигентным, открытым, доверчивым. От фотографий же 1921 года, на которых у него совершенно изменившееся лицо, с выражением боли и ужаса, остается впечатление шока. Те, кто знал Николая только в его среднем или пожилом возрасте, скорее всего скажут: это ошибка; это не может быть один и тот же человек. Если мы будем перелистывать страницы альбома, наше впечатление будет меняться очень медленно: в течение долгих лет он остается напряженным, сухим, даже замкнутым. Николаю потребовалось много времени, чтобы восстановить в себе уверенность и гармонию. Тепло и свет, которые он так явно распространял вокруг себя в более поздние годы, не были его спонтанными качествами, которыми он обладал всегда: они выросли из страданий.
Однако уже во время своего пребывания на Кавказе Николай переступил серьезный рубеж, которых в его жизни было три. Говоря незадолго до смерти о свете Христовом, он сказал: «Впервые я увидел этот свет в страшные дни красного террора». С самого раннего детства он рос в Церкви. Но только опыт революции и гражданской войны привел его, вместе с сестрами и братом, к живой христианской вере как сознательному, обдуманному решению. Эта живая вера больше никогда не оставляла его.
Белград
В Константинополе Зерновы оставались недолго. В октябре 1921 г. семья переехала в Югославию. Вместе со многими своими соотечественниками они обрели убежище на сербской земле благодаря щедрости царя Александра, верного друга русского народа. Михаил Степанович получил место врача на лечебном курорте, а Николай поступил на богословский факультет Белградского университета. Этой же осенью он присутствовал на первом соборе Русской церкви за рубежом в Сремских Карловцах (21 ноября — 2 декабря 1921 г.). Яркие заметки, которые он сделал в это время, позднее были опубликованы по-английски (Eastern Churches Review, VII, 1975). Болезненное впечатление на него произвел тот факт, что собрание в Карловцах, которое было созвано именно как церковный собор для обсуждения религиозных проблем, в конце концов глубоко разделилось по политическим Соображениям. Несмотря на благие намерения большинства участников, собор не смог удержать дискуссию на подлинно духовном уровне. Все это укрепило Николая в том, что было одним из его основных убеждений: Церковь должна быть свободной от государственного контроля и независимой от политики.
В студенческие годы Николай находился под сильным влиянием епископа Севастопольского Вениамина (Федченкова; 1882-1962), которого он встретил еще в Константинополе и который играл одну из ведущих ролей на Карловацком соборе. Под воздействием епископа Вениамина он всерьез думал о принятии монашества. Другим иерархом, личное влияние которого глубоко отозвалось на его жизни, был Митрополит Киевский Антоний (Храповицкий; 1864-1936), тогда первоиерарх Русской зарубежной церкви. Когда в 1959 г. открылся Дом св. Григория и св. Макрины в Оксфорде, Николай повесил фотографию митрополита Антония в своем кабинете.
В Белграде Николай стал инициатором русского студенческого кружка. К этой группе принадлежало несколько будущих лидеров Русской церкви в эмиграции: будущий епископ Кассиан (Безобразов), будущие священники и богословы о. Киприан Керн, о. Николай Афанасьев и — из более старшего поколения — о. Василий Зеньковский. В то время все они были мирянами. Параллельно подобные студенческие кружки образовались в Париже и других центрах Западной Европы; из этих разрозненных групп выросло Русское студенческое христианское движение, основанное в 1923 г. при содействии международного Студенческого христианского движения (СХД).
Испытывая благодарность за поддержку, русские тем не менее вскоре почувствовали неудовлетворение протестантскими установками СХД. На студенческих конференциях они стали настаивать, чтобы ежедневная программа начиналась не только с обычных «библейских занятий» (Biblestudies) (чтение и комментирование избранного библейского текста. — Прим. пер.) , но и с совершения литургии — по крайней мере для членов их делегации. Таким образом, в противоположного начала обнаружило евхаристическую и, как говорили другие члены, «конфессиональную» устремленность.
На первых порах Николай Зернов и другие лидеры РСХД придерживались совсем не «экуменической» точки зрения: они сомневались даже в том, допустимо ли читать Отче наш вместе с другими христианами. Позиция самого Зернова стала меняться после его первой поездки в Англию в июле 1923 г. для участия в конференции СХД в Сванвике. Тогда он впервые столкнулся лицом к лицу с реальностью христианской жизни в неправославных церковных общинах. Результатом этого визита — который был вторым рубежом в его жизни, — стало осознание того, что в конце концов станет его истинным призванием: необходимости работы ради христианского единства. Именно во время этой конференции ему пришла в голову идея основать Содружество.
Париж
После окончания университета в Белграде в 1925 г. Николай вместе с сестрой Соней переехал в Париж. В 1925-1930 гг. он был одним из секретарей РСХД, а в 1925-1929 гг. также и первым редактором его журнала «Вестник РСХД». В качестве секретаря он организовал две англо-русские студенческие конференции, состоявшиеся в Сент-Олбанс в январе 1927 и в декабре 1927 — январе 1928 гг., которые привели к созданию Содружества св. Албания и преп. Сергия. В Париже Николай испытал влияние о. Сергия Булгакова, ректора Православного богословского института преп. Сергия, которого он глубоко уважал как богослова, духовного отца и личного друга.
Именно в институтской церкви 1/14 октября 1927 г., в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, Николай обвенчался с Милицей Лавровой. Его будущая жена родилась в Тифлисе в 1899 г. и по случайному совпадению покинула Россию в тот же самый день, что и семья Зерновых, хотя и независимо от них. Один из организаторов христианского студенческого кружка в Париже, она впервые встретилась с Николаем на первом съезде РСХД в Прешове (Чехословакия) в 1923 г. По образованию она была врачом (получила диплом в Париже в 1933 г.), однако переехав в Англию, переменила свою специализацию (получила диплом по зубоврачебному делу в Лондоне в 1938 г.). Позднее она практиковала как консультант в области зубной хирургии в нескольких лондонских больницах.
Это был замечательно дружный и счастливый брак. Конечно, в первые годы внешние условия были нелегкими. Финансовая стабильность или была очень мала, или отсутствовала; они бывали разлучены на длительное время, когда Николай совершал лекционные поездки, посещал конференции или стажировался в Оксфорде. Однако Милица полностью разделяла с ним все его надежды и идеалы, сначала в отношении РСХД, а затем — нашего Содружества. Она была первой управляющей Дома св. Василия в Лондоне; когда же в Оксфорде открылся Дом св. Григория и св. Макрины, то на ней лежала большая часть практических забот по его поддержанию. Ее полная любви поддержка была бесценной для Николая. Они очень сожалели о том, что у них нет детей.
Стажировка в Мирфильде и Оксфорде
Зиму 1929-1930 гг. Николай провел в Общине Воскресения в Мирфильде, изучая историю Англиканской церкви. После нескольких лет Напряженной деятельности и постоянных разъездов, связанных с РСХД, он наконец обрел отдых и тишину, чтобы молиться, думать и читать. Осенью 1930 г. он отправился в Оксфорд, где два академических года был аспирантом в Кебле под руководством патролога Тернера. На первый год ему выделили стипендию в 70 фунтов, которая затем была возобновлена и на второй год, однако с предупреждением, что она больше не может быть продлена. Он жил один, снимая комнату; Милица была вынуждена остаться в Париже. Зная, что время его стажировки ограничено, он работал исключительно активно и подолгу; его хозяйка, заметив, что он совсем не занимается спортом и ни на что не отвлекается, стала даже опасаться за его здоровье и умственную уравновешенность. Он написал свою диссертацию — серьезную работу, объемом около 130 тыс. слов, — меньше чем за восемнадцать месяцев и получил диплом доктора философии в Тринити Терм в 1932 г. Диссертация осталась неопубликованной, однако некоторые ее части были напечатаны в виде статей в The Church Quarterly Review в 1933-1934 гг.
Тема диссертации была непосредственно связана с тем, что стало главным делом его жизни: она называлась «Единство Церкви и воссоединение церквей (Исследование проблемы церковного единства с конца I по IV век включительно)». Понимание сущности Церкви, содержащееся в этой его самой ранней работе, уже является довольно полным. В церковной жизни он делает акцент прежде всего на двух моментах: свободе и взаимозависимости. Он видит Церковь как семью или «братство» самоуправляющихся общин, равных между собой. Церковь — это не организация, но организм, живое тело, вдохновляемое и движимое Духом Святым. Ее единство есть дар Божий, а не результат человеческих усилий, хотя человеческое взаимодействие также необходимо. В течение первых двух столетий единство поддерживалось не мерами принуждения и не институциональными структурами, но взаимной любовью и «свободным единомыслием» всех членов Церкви:
Сильнейшее чувство единства и моральной ответственности было в то же время соединено с исключительным чувством свободы и независимости. Любовь и общая вера были единственными силами, которые скрепляли тело Церкви. Христианское единство, каким бы сильным оно ни было,- все же являлось абсолютно свободным выражением любви христиан друг к другу. Это единство не имело институциональной или формальной доктринальной основы, за исключением общей традиции «веры и исповедания».
Органическая, добровольная основа церковного единства была ослаблена прежде всего апелляцией св. Киприана к коллективному епископскому авторитету, понятому внешним образом, в институциональном смысле — Зернов называет экклезиологию Киприана «дефективной» и «достаточно неповоротливой», — а затем, более серьезно и основательно, в IV в. вследствие альянса Церкви и государства. В результате церковное единство стало тем, что навязывается внешними силами; и это, по мнению Зернова, оказалось одной из главных причин постоянного возникновения расколов. Только вернувшись к исходному принципу свободного единомыслия, возможно выявить изначальное единство Церкви.
Все это напоминает то, что Николай писал позднее по поводу экклезиологии, основанной на идее «соборности», выдвинутой Хомяковым и славянофилами. Однако в оксфордской диссертации его рассуждения основываются исключительно на Новом Завете и ранних Отцах Церкви. Изложенное здесь понимание христианского единства в существенных чертах он сохранил на всю жизнь. Только один пункт отсутствовал в диссертации: удивительно мало было сказано о евхаристии как связующей силе единства. В более поздних работах Зернов настаивает на фундаментальном значении евхаристии.
Секретарь Содружества
В течение двух лет (1932-1934) Николай в основном жил в Париже, не имея постоянной работы; помимо прочего, он читал лекции в Свято-Сергиевском институте. Возвращение в Англию, вместе с Милицей, состоялось в 1934 г. Он занял пост секретаря Содружества св. Албания и преп. Сергия (с неполной нагрузкой), одновременно являясь лектором Фонда помощи Русской церкви. С этих пор Англия стала основным местом его жизни и деятельности. Этот переезд в Лондон был третьим рубежом в его жизни. Конечно, поначалу стабильность его положения была невелика, так как жалованье было небольшим, а обе занимаемые им должности временными, без всякой гарантии их возобновления в будущем. И все же даже в этом положении он впервые со времени отъезда из России почувствовал, что у него есть дом. Гораздо более полно, чем в Париже, они с Милицей смогли испытать, .что такое совместная жизнь, наполненная общими интересами, в которой они оба возрастали, продвигаясь к состоянию зрелости.. Постепенно он обретал все большую уверенность и внутренний мир. Ему было легко с англичанами, среди которых он чувствовал себя дома — в некоторых отношениях почти так, как будто он снова в России. Помимо ощущения сродства с британцами, он испытывал Особую любовь к Англиканской церкви, считая, что она более гармонично, чем другие западные конфессии, соединяла в себе две наиболее ценимые им черты православия: традиционность и свободу.
Он оставался секретарем Содружества в течение тринадцати лет. Читая его отчеты в «Журнале Содружества» и затем в «Соборности», нельзя не удивляться его энергии. У него была поразительная способность много работать, и даже в пожилом возрасте он редко чувствовал усталость. Он был неутомимым лектором, особенно когда выступал перед студентами. Подводя итоги первому году своего пребывания в Великобритании, он писал: «Я посетил 27 англиканских богословских колледжей и 18 колледжей свободных церквей». Четырехдневный визит в Сент-Олбанс в марте 1937 г. включал пять встреч и четыре проповеди; в течение трех недель в ноябре 1937 г. он выступал с лекциями в 9 различных богословских учебных заведениях; в феврале 1938 г. в течение одной недели, проведенной в Шотландии, он прочитал 13 лекций и проповедей в пяти различных местах. Будучи в Лондоне, он находил время, чтобы читать лекции по русской истории в Школе славянских и восточноевропейских исследований. Иначе говоря, он шел твердым шагом, не ослабевая. Где бы он ни оказался, он всегда сообщал окружающим свой энтузиазм, открывая другим глаза на чудо и красоту Православной церкви, которую так любил. В качестве примера можно указать на тот факт, что Майкл Рамсей, будущий архиепископ Кентерберийский, впервые познакомился с православием во время визитов Зернова в Линкольнский теологический колледж в 1934 г. и позже.
У Николая как секретаря с самого начала было ясное представление об особом духе и методах работы Содружества. Больше всего он настаивал на двух моментах. Первое — целительная сила евхаристии:
Содружество обязано своей жизненностью и силой евхаристическому подходу к работе по церковному воссоединению... Центром всей его активности является евхаристия, и таким образом оно органически связывает экуменическую деятельность с литургической жизнью Церкви.
В этой связи Николай вполне поддерживал впервые внесенное о. Сергием Булгаковым в 1933-1934 гг. предложение о введении ограниченного интеркоммуниона между англиканами и православными — членами Содружества. Это предложение вызвало интенсивную дискуссию, которая, однако, ни к чему не привела, что весьма разочаровало Николая.
С другой стороны, Николай подчеркивал как характерную черту Содружества «личную дружбу, активное участие молодежи, в основном студентов». Содружество — как его видели Николай и другие члены, — не претендовало на официальный статус и не стремилось к прямому участию в формальных межконфессиональных собеседованиях. Наоборот, это было общество, которое устраивало неофициальные встречи, в ходе которых разделенные христиане — прежде всего студенты, то есть люди, находившиеся в периоде становления, — могли научиться любви и доверию друг к другу благодаря непосредственному общению.
Сам Николай был необыкновенно одаренным человеком в том, что касалось завязывания дружеских связей. Он старался лично узнать как можно больше членов Содружества и удивительно в этом преуспел. Он и Милица вносили семейный дух во все, что они делали: для них Содружество было большой семьей — так же как и Церковь, и человечество в целом. Как отмечалось в некрологе в The Times, Николай легко обретал новых друзей и любил знакомить их друг с другом. Он обладал чувством юмора и какой-то особой легкостью в общении, что позволяло ему быстро находить общий язык с другими людьми, в которых он интуитивно распознавал их подлинную личность; и поэтому люди без затруднений открывали ему свое сердце. Он сразу, без лишних слов, переходил к самому главному. Он любил обескураживать незнакомых людей неожиданными вопросами: «Кто те три человека, которые оказали наибольшее влияние на вашу жизнь?» или «Вы любите свою мать?» Однажды, будучи представленным одному человеку, почти агностику по своим убеждениям, Николай спросил: «Каков Ваш личный опыт отношений с Вашим ангелом-хранителем?» Естественно и непреднамеренно в каждом разговоре он заводил речь о Боге. Как сказал о. Михаил Фортунато на поминальном богослужении 23 октября, «он хотел, чтобы Бог стал другом каждого, с кем он встречался». Такая способность Николая к интуитивному взаимопониманию и христианской дружбе заставляет удивляться, почему он не стал священником. На самом деле в глубине души у него всегда сохранялась надежда, что он будет рукоположен: если бы ему предложили, то он принял бы этот призыв без колебаний. Однако Бог призвал его к служению «лаического священства».
В дружеских отношениях Николай никогда не стремился господствовать над другими: его желанием было не заставлять других принимать его собственную точку зрения, но помогать им глубже осознать те сокровища, которыми они уже обладают. Однако, не будучи властным, он мог быть весьма настойчивым, когда просил своих друзей что-нибудь сделать — не для себя лично, а для Содружества и для дела христианского единства. Он просил их о денежных пожертвованиях и, что гораздо более важно, он просил проявить интерес и потратить свое время. Сам много работая, он ожидал от своих друзей того же. У него был дар вовлекать людей в работу, превращать исполнение любой задачи в общее дело, в живой пример соборности. На панихиде д-р Эрик Эббот говорил: «Какая смелая настойчивость! И как он умел передавать свое воодушевление другим! Иногда мы пытались сопротивляться, но редко преуспевали в этом».
Годы, когда Николай был секретарем, оказались решающими для расширения и укрепления Содружества. В момент его назначения в 1934 г. Содружество насчитывало менее 350 членов; ко времени, когда он оставил этот пост в 1947 г., число членов увеличилось до 1.250, и это несмотря на все трудности военного и послевоенного периодов. Журнал Содружества Sobornost продолжал регулярно выходить в годы войны. Когда проведение обычных конференций стало невозможно, были организованы летние трудовые лагеря, которые оказались даже более эффективной формой братского христианского общения. Наиболее важным решением этого периода было приобретение дома в Лондоне для организации постоянного центра Содружества (будущий Дом св. Василия на Ладброк Грав, 52, был куплен в декабре 1943 г. за 2.544 фунта стерлингов). В то время, когда Лондон периодически подвергался бомбардировкам, это был действительно смелый поступок. Сам Николай писал по этому поводу:
Это парадокс нашего времени: усилия ради создания первого центра для работы по христианскому воссоединению были предприняты не в период мира и благополучия, но во время войны — время бомбардировок и разрушений. Благодаря предусмотрительности и упорству Николая после войны Содружество оказалось более сильным и организованным, чем в 1939 г.
Возвращение в Оксфорд
Осенью 1947 г. Николай оставил пост секретаря Содружества и занял вновь учрежденную должность преподавателя восточноправославной культуры в Оксфордском университете. Эта должность получила название Spalding Lecturer по имени друга Зернова Г. Н. Спалдинга, благодаря финансовому участию которого она была учреждена. В качестве преподавателя в Оксфорде, как и во многом другом, Николай был первопроходцем: в то время подобного курса лекций не существовало ни в одном британском университете. Вначале курс был введен временно — только на три года; однако он постоянно возобновлялся вплоть до ухода Николая в отставку в 1966 г. С этого момента обязательства по финансовому обеспечению лекционного курса, ставшего постоянным, взял на себя сам университет, что является очевидным свидетельством успеха Зернова в качестве «культурного миссионера», представляющего христианский Восток.
В годы своего преподавания Николай был членом некоторых выборных органов университета. Он читал лекции по двум темам, которые более всего его интересовали: христианство в России и церковное единство. Но преподавал он как на факультете новой истории, так и на теологическом факультете; и его научная работа приобрела в гораздо большей степени, чем он ожидал, исторический характер. Наиболее популярным был курс, посвященный иконе, который иллюстрировался слайдами; обычно его посещали 50-60 человек. Речь у Николая была живая и раскованная, однако больше всего ему удавались выступления в неформальных дискуссионных группах. Одна характерная черта: во время лекции он пускал по рядам лист бумаги, на котором просил слушателей написать имя и адрес; после окончания курса лекций он всех приглашал к себе домой. Николай всегда стремился устанавливать личные отношения.
Будучи секретарем Содружества, Николай объездил с лекциями всю Великобританию; теперь его новое положение в университете позволило ему какое-то время проводить в зарубежных поездках. В периоды длительных отпусков он в качестве visiting professor преподавал в университетах США (Дрю, Дьюк, Айова), Канады и Австралии. Но быть может, наиболее значительным для него было одиннадцатимесячное пребывание в Индии (1953-1954) в качестве приглашенного директора колледжа Сирийской Малабарской православной церкви. Николай и Милица полюбили индийцев и вызвали у них теплые ответные чувства. В то время, когда члены древней индийской церкви обычно рассматривались западными христианами, а также православными-халкидонитами как «еретики-монофиситы», Николай упорно обращал внимание на то, что по существу они — православные. Во время пребывания в Индии он выступил с инициативой организации богословских собеседований между «византийскими» и «древневосточными» православными. Работа, которую Николай начал в 1954 г., позднее продолжилась под эгидой Всемирного совета церквей на неофициальных консультациях в Орхусе (1964), Бристоле (1967), Женеве (1970) и Аддис-Абебе (1971). Здесь, как и во многом другом, Николай проложил новые пути и задал направление на будущее.
Дом св. Григория и св. Макрины
Еще во время своего первого приезда в Оксфорд в 1930-1932 гг. Николай почувствовал нужду в постоянном центре для развития контактов между Западом и Востоком. Он даже нашел людей, которые могли бы оказать поддержку такому проекту, и получил от них положительный ответ; однако в то время ничего конкретного предпринято не было. Вернувшись назад в 1947 г., он оживил эту идею: в Оксфорде нужно создать место встреч, подобное Дому св. Василия в Лондоне. Реализовать проект было нелегко, и любой менее упорный и настойчивый, чем Николай, человек мог бы отступить перед практическими трудностями. 23 января 1949 г., в день памяти св. Григория Нисского, в Оксфорде был создан комитет, который позднее — осенью 1952 г. — обратился через журнал «Соборность» с призывом создать «Дом Содружества в Оксфорде», который должен был получить название «Дом св. Григория и св. Макрины». В1956 г. комитет чуть было не прекратил свое существование, но Николай настоял на продолжении работы. Наконец, в 1959 г. за 3,5 тыс. фунтов стерлингов на двенадцать лет было арендовано здание по адресу: Кентербери роуд, 1, и состоялось открытие Дома. Николай стал управляющим Дома — исключительно активным, хотя и на общественных началах и без предоставления квартиры в самом Доме. С тех пор в течение последних двадцати лет его жизни Дом св. Григория и св. Макрины был для Николая предметом основных забот.
Хотя и тесно связанный с Содружеством, этот Дом был учрежден на независимой основе — в административном и финансовом отношении. Его создание, под руководством Николая, преследовало три взаимосвязанных цели. Во-первых, Дом являлся местом встреч между представителями христианского Востока и христианского Запада, был центром, где могли собираться члены оксфордского отделения Содружества и другие группы, вовлеченные в экуменическую деятельность; здесь также создавалась специальная библиотека, в которой накапливались книги по восточному христианству и вопросам христианского воссоединения. Во-вторых, он служил местом собраний православных христиан в Оксфорде; одна из комнат была предоставлена на правах аренды русскому церковному приходу, который использовал ее в качестве часовни. В-третьих, в Доме сдавались внаем двенадцать жилых комнат — в основном студентам и аспирантам; при этом приоритет по возможности отдавался студентам-иностранцам, особенно из православных стран.
Для Николая и Милицы Дом всегда был чем-то гораздо большим, чем просто общежитие. Для них он был общиной, семьей, где молодые юноши и девушки разных национальностей, принадлежащие к различным церквам и вероисповеданиям или вообще неверующие, могли учиться понимать и уважать друг друга, участвуя в общей жизни. Будучи одним из тех, кто жил в этом Доме сразу после его основания (1960-1963), я могу лично засвидетельствовать силу общинного духа, который там доминировал. Для многих из нас месяцы и годы, проведенные в Доме, оказались весьма значимым периодом в жизни — почти «золотым веком», и прежде всего другого благодаря непосредственному участию, которое Николай и Милица принимали в каждом из нас.
В 1966 г., когда Николай оставил свою преподавательскую деятельность, Оксфордский университет присвоил ему звание доктора богословия (Doctorof Divinity) за совокупность его печатных трудов. Он продолжал жить в Оксфорде. Формально уйдя «в отставку», он сохранил всю свою энергию: участвовал в ежегодных конференциях Содружества, постоянно ездил в Лондон на собрания в Доме св. Василия и в Пушкинском клубе, выступал по приглашениям в самых различных местах. Он также был поглощен составлением и редактированием семейной хроники Зерновых — впечатляющей и весьма ценной в историческом отношении книги, «его аксаковских мемуаров», как выразилась однажды Элизабет Хилл. Два солидных тома вышли по-русски в 1970 и 1973 гг., а третий, заключительный том пока ждет своей публикации. Существует проект английского перевода книги. Основная его энергия была сосредоточена на Доме св. Григория и св. Макрины. Поскольку срок аренды был ограниченным, а новых пожертвований не было, будущее Дома было весьма неопределенным. Однако Николай был столь убедителен и настойчив, отстаивая проект и привлекая к нему внимание, что в 1969 г. оказалось возможным выкупить не только дом на Кентербери роуд, 1, но и ближайшее к нему здание на Бенбери роуд, 83 (за 27.850 фунтов стерлингов). Это сразу открыло новые возможности. Число проживающих увеличилось до двадцати двух, а управляющему была выделена квартира. Получение во владение прилегающего участка земли позволило построить на нем православный храм. Русская и греческая православные общины в Оксфорде заключили соглашение с советом Дома св. Григория и св. Макрины, согласно которому Дом отдавал им в постоянное и бесплатное пользование часть своей территории, на которой они должны были построить церковь для совместного использования на равных правах. 12 ноября 1972 г. был положен первый камень в основание храма, и благодаря поддержке многих благотворителей — как православных, так и неправославных — здание вскоре было возведено. Первая божественная литургия в новом храме была совершена в Лазареву субботу 21 апреля, а освящение состоялось 11 июля 1973 г. Таким образом, впервые в Великобритании была открыта «всеправославная» церковь, превосходящая национальные границы. Постоянно устремленный к единству — как между православными, так и между православием и Западом, — Николай испытал высшую радость, когда церковь была построена. Смотря в будущее, он настойчиво предлагал больше использовать в православных богослужениях в Оксфорде английский язык.
До конца своей жизни Николай не переставал искать новые пути и строить планы. Последним проектом, о котором он много думал и говорил в последние месяцы, было создание группы ученых — в священном сане и мирян, принадлежащих к разным христианским традициям, которая могла бы время от времени собираться в Оксфорде и жить вместе, чтобы вместе молиться и работать ради христианского единства. К моменту смерти Николая детали проекта не были разработаны, однако сам Николай представлял себе в качестве места для его реализации еще один Дом (помимо двух, уже существующих), посвященный супруге св. Григория Нисского — диаконисе св. Теосевии (св. Феозве). Да осуществится эта надежда Николая с помощью ныне учрежденного фонда его памяти!
Последние дни
На восьмом десятке лет Николай работал так же много, как и всегда, сохраняя полную ясность ума. Однако в 1975 г. у него сильно ослабело зрение: хотя он и мог сам перемещаться по городу и переходить улицы, он потерял возможность читать и писать. Но с ослаблением физического зрения его внутреннее видение обострялось. В ходе разговора с ним иногда казалось, что он уже прозревает мир иной.
Он уже долгое время страдал болезнью сердца, а летом 1979 г. пережил серьезный кризис. В день памяти преп. Сергия Радонежского 5/18 июля 1980 г. во время литургии он перенес еще один удар. Хотя он и остался в церкви, чтобы причаститься, позднее в тот же день его увезли в больницу. Там он провел месяц, страдая от сильных болей, возникших от различных осложнений, которые врачи не сумели устранить. 18 августа его отправили домой без изменения состояния, однако два дня спустя боли прошли. Ему было дано три дня глубокого покоя, прежде чем он преставился. Утром в воскресенье 24 августа, испытывая слабость, но оставаясь в полном сознании, он исповедался и причастился в последний раз. Затем он диктовал очередную главу своих мемуаров, а после полудня спокойно заснул. Он умер в ночь с 24 на 25 августа вскоре после полуночи. Таким образом, после периода страданий ему была дарована действительно «христианская кончина живота, безболезненна, мирна» — в собственном доме, после принятия церковных таинств, в атмосфере молитвы и любви. Незадолго до кончины, диктуя свои тексты, он выразил твердую веру и надежду на будущую жизнь:
Мы с Милицей ожидаем встречи с новым миром, который превышает наше понимание. Я верю, что свет Христов, который я видел здесь на земле, не оставит нас в нашем новом существовании.
Несколько слов из статьи «Таинство смерти», написанной много раньше Милицей Зерновой, очень точно выражают ту атмосферу, которая установилась в их доме после смерти Николая:
Когда человек испускает дух, тело не остается в одиночестве. Над ним... время от времени служат панихиды, а семья и друзья... бодрствуют всю ночь, читая Псалтирь. Дом остается открытым, и все, кто знал покойного, приходят проститься. Вокруг тела таинственным образом царит мир. Атмосфера, установившаяся в доме, напоминает атмосферу храма.
27 августа тело было перенесено в церковь, для создания которой так много сделал сам Николай, а утром 29 августа была совершена божественная литургия и чин погребения при открытом гробе. Службу возглавил митрополит Сурожский Антоний; участвовали также два греческих иерарха — епископы Зинуполисский Аристарх и Тельмисосский Христофор (представители главы греческой митрополии в Великобритании архиепископа, Фиатирского Мефодия) и пять православных священников — все западного происхождения. Отец Михаил Фортунато управлял большим хором. С надгробным словом выступили митрополит Антоний, епископ Аристарх и председатель Совета Содружества каноник Дональд Оллчин. Церковь была полна, а служба наполнена светом и радостью — мирной, но вместе с тем торжественной. После последнего прощания мы под дождем отправились на Волверкотское кладбище, где тело было предано земле.
Из многих мемориальных собраний и богослужений особенно вспоминаются два. Первое — в церкви св. Иоанна в Лондоне 23 октября. Епископ Оливер Томкинс совершил англиканскую евхаристию, а д-р Эрик Эббот сказал проповедь; с краткими свидетельствами выступили сэр Джон Лоренс, о. М. Фортунато, автор настоящей статьи, Милица Зернова; служба завершилась православной панихидой, которую совершил о. Сергий Гаккель. Второе - богослужение в Кебль Колледже в Оксфорде 6 декабря в день памяти святителя Николая Чудотворца. Англиканскую службу возглавил капеллан д-р Джеффри Роувел, затем последовало слово каноника Оллчина и православная панихида, совершенная о. Василием Осборном.
Николай Зернов и Русская церковь
Каково было отношение Николая к печальным разделениям в Русской церкви за рубежом?
Когда в 1926 г. произошел раскол между митрополитом Евлогием в Париже и Карловацким синодом в Югославии, Николай остался в епархии митрополита Евлогия, которая в 1931 г. вошла под омофор вселенского патриарха. Когда в 1943 г. Московский патриархат был восстановлен, митрополит Евлогий вернулся в московскую юрисдикцию (1945), а с ним и подчиненный ему русский лондонский приход (в Лондоне был также и карловацкий приход). После смерти митрополита Евлогия в 1946 г. большинство его приходов отказались от решения возвратиться в московскую юрисдикцию и высказались за то, чтобы остаться в юрисдикции Константинополя. Исключением стал лондонский приход, и, таким образом, с 1945 г. вплоть до своей смерти Николай был членом Русской церкви Московского патриархата.
Вместе с тем, будучи лояльным по отношению к патриаршей церковной власти в России, Николай никогда не был узко партийным человеком. О других русских церковных группах он всегда, говорил объективно и доброжелательно, стремясь к взаимодействию поверх юрисдикционных барьеров. Хотя он и понимал болезненные проблемы, с которыми сталкивались христианские лидеры в СССР, он никогда не принимал полуправду (или того хуже), от них исходившую. Как до 1945 г., так и после он бескомпромиссно утверждал фундаментальную несовместимость христианства и марксистско-ленинского коммунизма. Снова и снова он обращал внимание людей на преследования Церкви в России — даже в те моменты, когда это было непопулярно и, может быть, опасно, как, например, в годы войны, когда Сталин был союзником Великобритании.
Николай Зернов как писатель
«Как ученый и преподаватель Николай всегда выходил за установленные границы, — сказал каноник Оллчин, выступая в Кебль Колледже». Кем он был: историком, богословом, философом в своем роде или комментатором интеллектуальной жизни вообще? Он соединял в себе все эти роли. Заглавия его книг указывают на широту его интересов».
Это книги трех разных категорий. Прежде всего, общие введения в православие, такие как «Церковь восточных христиан» (The Church of Eastern Christians, 1942) и гораздо более удачное «Восточное христианство» (Eastern Christianity, 1961). Затем, книги, специально посвященные вопросам христианского единства, такие как «Воссоединение Церкви» (Reintegration of the Church, 1952) и «Встреча с православием» (Orthodox Encounter, 1961). Наконец, исследования духовной и интеллектуальной традиции русского православия, такие как «Москва — Третий Рим» (Moscow the Third Rome, 1937), «Св. Сергий — строитель Руси» (St. Sergius — Builder of Russia,1939), «Три русских пророка» (Three Russian Prophets, 1944), «Русские и их Церковь» (The Russians and their Church, 1945) и наиболее важная — «Русское религиозное возрождение XX века» (The Russian Religious Renaissance of the Twentieth Century, 1963). В этой последней книге, являющейся настоящим исследованием, он живо описал тех людей, которых знал лично, например о. Сергия Булгакова. Особое удовлетворение у него вызвало то, что эта книга была переведена христианами в самой России и имела хождение в «самиздате». Приложение, содержавшее биографические и библиографические сведения о русских авторах-эмигрантах, позднее было расширено Николаем и издано отдельной работой (Russian Emigre Authors, 1973).
Книги Николая написаны ясно и интересно и легко читаются. Однако, получив широкое признание, они подвергались также и критике. Автор был назван «популяризатором», который упрощает материал. Его осуждали за излишнюю торопливость стиля, за неточности в датах, в написании имен и в библиографических отсылках. Более серьезным было обвинение в том, что он слишком «либерален» и оптимистичен в отношении предлагаемых путей достижения христианского единства. По мнению его критиков — в основном православных, но также и некоторых англикан, — он недооценивал специфически доктринальные причины раскола между Востоком и Западом; он придерживался англиканской «теории ветвей», несовместимой с православной экклезиологией; и его взгляды на интеркоммунион подрывали традиционно православное понимание Церкви и евхаристии.
Таковы обвинения. Справедливости ради следует помнить о нескольких вещах. Во-первых, революция 1917 г. уничтожила все надежды на нормальную академическую карьеру. Ему было 34 года, когда он защитил свою докторскую диссертацию, и 49 лет, когда он начал преподавать в Оксфорде. Если он все время и был в состоянии спешки — я помню, что его часы спешили по крайней мере на десять минут и он считал 1 и 3/4 минуты достаточным временем, чтобы сварить яйцо, — это совсем неудивительно: он так поздно в жизни начал свою работу и так много стремился сделать. Он говорил: «Всю свою жизнь я сталкивался с проблемами, требующими немедленного разрешения». Вот почему он и спешил: не от нетерпения или небрежности, но по причине настоятельной духовной необходимости выполнить задачу, которая перед ним стояла.
Во-вторых, Николай никогда не рассматривал академическую исследовательскую работу и писание книг как цель саму по себе. Его установка отражена в заглавии одной из его книг: Orthodox Encounter. Николая интересовали встречи, общение и коммуникация. Если он и был «популяризатором», то потому, что стремился нечто сообщить другим; но это не делало его поверхностным. Для него истина — это не то, что зависит от словесных формул или исчерпывающих примечаний, но живое общение между личностями. Он никогда не претендовал на то, чтобы сказать последнее слово на какую-нибудь тему; он просто стремился зажечь искру в других, чтобы таким образом побудить их к дальнейшему самостоятельному исследованию предмета. Именно такую роль сыграли его книги для широкого круга читателей. Во всяком случае количество содержащихся в них неточностей не следует преувеличивать.
В-третьих, заботясь о том, чтобы вывести людей из состояния безразличия или благодушия, заставить их осознать существующие трудности, Николай иногда умышленно использовал «сократический», или «диалектический», метод в личных беседах. Он высказывал шокирующие, парадоксальные мнения, не выражающие его действительных глубинных убеждений, стремясь таким образом провоцировать других, подвигая их к самостоятельному мышлению. Этого не понимали — быть может, гораздо чаще, чем он думал.
Николай со смирением переносил нападки, которым подвергались его писания на тему церковного единства; он расстраивался, поскольку чувствовал, что его критики упускают суть, но никогда не обижался лично. На самом деле его подход к проблеме христианского воссоединения был более сложным, чем обычно считают. Как религиозный мыслитель он сочетал большую свободу в рассуждениях с глубоким уважением к традиции; его критики обращали внимание на первое, но, как правило, не замечали второго. Выступая в защиту ограниченного интеркоммуниона в некоторых, определенных особо обстоятельствах, он не одобрял неограниченного «открытого коммуниона». Он считал, что любой акт интеркоммуниона должен совершаться по благословению церковной власти; по его мнению, беззаконные, произвольные акции, осуществляемые отдельными людьми, не способствуют движению к воссоединению. Сам он соблюдал традиционные православные установления, не принимая таинств нигде, кроме как в православной церкви.
Николай сохранял совершенную уверенность в том, что неправославные христиане не лишены благодати, а поэтому отвергал как абсурдный и неверный тот подход, согласно которому их просто следует рассматривать как находящихся «вне Церкви». Но он также считал, особенно к концу жизни, что бывают личные ситуации, в которых инославные христиане поступают правильно, переходя в православие. Какую бы сильную симпатию ни вызывали в нем инославные церкви, прежде всего англиканская, он не придерживался поверхностной «теории ветвей». Православие для него было уникально: «Церковь-мать всего христианства». Было бы грубейшей ошибкой ставить под сомнение его верность православному преданию. Он сам говорил о себе: «Православная церковь питала меня, вдохновляла и поддерживала во всех моих начинаниях». В книге Reintegration of the Church, подвергшейся наиболее резкой критике, Николай недвусмысленно утверждает, что православные — это «хранители великой христианской традиции», и продолжает:
Восточные православные христиане, несмотря на все перипетии их бурной истории, несмотря на характерную для них тенденцию к отождествлению церкви и нации, несмотря на их личные недостатки, сохранили уравновешенное восприятие христианского учения и избежали тех крайностей, которыми отмечена эволюция как римо-католиков, так и протестантов. Их претензии на то, чтобы представлять в современном мире учение неразделенной Церкви, имеют под собой солидные основания.
Николай обычно говорил о том, что каждая из частей христианского мира обладает особым даром, которым она может послужить делу воссоединения христиан в будущем. Но когда его спрашивали, в чем заключается особый дар православных, он отвечал очень просто: их православие, истинная вера.
Вместе с тем если, согласно представлению Николая, православные — «хранители великой традиции», то понимал он это не эксклюзивно, но инклюзивно. Быть хранителями значит не захлопывать дверь перед лицом других, но открывать ее; не осуждать и анафематствовать западных христиан, но делиться с ними сокровищами своей традиции. И для того чтобы правильно понять ту традицию, хранителями которой они являются, добавлял Николай, православным нужен «побуждающий стимул Запада». Христианский Запад и христианский Восток — взаимозависимы:
В руках у Восточной Православной церкви — ларец с целительными дарами, В которых нуждаются разделенные христиане, но ключи к этому ларцу — в руках Запада.
Вера, надежда и любовь
«А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь...» (1 Кор 13:13). В целом жизнь Николая Зернова отмечена именно этими тремя Павловыми качествами.
Николай был человеком веры. Каким-то детским — но ни в коем случае не инфантильным — образом он воспринимал мир святых и ангелов как нечто близкое и живое. У Николая был живой и любознательный ум, но что бы ни вызывало в нем интерес — в искусстве, науке, литературе, жизни других людей, — он всегда воспринимал предмет своего интереса в контексте своей веры: он все соотносил с Богом. Прежде всего его вера была евхаристичной. Совершая божественную литургию во время конференций Содружества в Хай Лей в часовне, где не было иконостаса и где Николай всегда стоял очень близко ко мне, я иногда почти физически чувствовал, как меня внутренне поднимает сила его молитвы. Его вера в Господа нашего Иисуса Христа проявлялась совершенно явственно, когда он подходил к причастию.
Николай был человеком надежды: «живое свидетельство Воскресения», как сказал о нем один англиканский иеромонах. По словам его друга Билла Хендерсона, многолетнего казначея Дома св. Григория и св. Макрины, «для него не было ничего невозможного, за исключением поражения». Только человек, исполненный надежды, мог купить Дом св. Василия в то время, когда в центре Лондона падали бомбы; только человек надежды мог из года в год, несмотря на все неудачи, настойчиво добиваться создания Православного центра. Свою надежду он выражал в личных отношениях с другими людьми. Слишком многие христиане, будучи благонамеренными и искренними, в то же время остаются мрачными людьми; они разрушают, вместо того чтобы созидать. Николай никогда не был мрачным и всегда стремился созидать. «Святой Сергий — строитель Руси» — название одной из его книг; как и святой, которого он любил, он сам тоже был строителем. Я не раз приходил к нему в состоянии уныния и разочарования и уходил, быть может, активно сопротивляясь тому, что он предлагал мне, но всегда с новой надеждой.
Здесь важно акцентировать внимание на слове надежда. Говоря о Николае, у нас может возникать желание употреблять такие слова, как энтузиазм, оптимизм, бодрость, вкус к жизни. Но это неподходящие слова. Энтузиазм и бодрость — это естественные качества, которыми одни люди обладают, а другие — нет. Надежда — это добродетель, харизма, или дар благодати, и полноту этого дара получают только те, кто страдал и боролся. Естественный оптимизм, которым Николай когда-то обладал, был уничтожен революцией. То, что он стяжал позднее в своей жизни, было не спонтанной бодростью, но надеждой, которая возродилась из пепла отчаяния. Как сказал о. Михаил Фортунато, «этот мирный человек знал, где был Христос — то есть в аду — и в чем заключается суть Его победы». Как стало ясно из слов Милицы Зерновой, сказанных на поминальной службе 23 октября, радость, которая была в Николае, — это плод постоянного подвига, длительной, скрытой аскетической борьбы.
И наконец, Николай свидетельствовал об истинном смысле христианской любви. Один англиканин сказал о нем: «Неустанный апостол христианского братства». Русский из Америки говорил об «особом магнетизме его личности, излучающей благодатное смирение и мир». Ирина Кириллова привела слова, которые Николай употребил в 1979 г. на епархиальном съезде в Эффингаме, отметив, что, говоря о св. Серафиме Саровском, он невольно описал самого себя:
Как мы встречаем друг друга? Что такое отношения любви с другими человеческими существами? Пример этого мы видим в св. Серафиме, который, кажется, мог вступить в отношения, полные любви, с любым человеком, который к нему приближался. Он приветствовал каждого странника словами: «Радость моя». Это не было сентиментальным всплеском вежливости. Это было действительным приятием другого человека. Он на самом деле воспринимал каждое человеческое существо как живой образ Божий.
Именно такой была та любовь, которую проявлял к нам Николай.
«Единая, Святая, Соборная и Апостольская»
Во время последней болезни Николая я пришел к нему в больницу, чтобы его соборовать. Когда я закончил и мы на какое-то время остались одни в комнате, он совершил широкое крестное знамение, твердо и ясно сказав по-английски: «Верую во Едину, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь». Я понял это одновременно как утверждение существующего факта и как надежду на будущее. Как говорил о. Сергий Булгаков, «единство — это одновременно то, что уже дано, и то, чего мы должны достичь». Таково было и убеждение Николая. Я понял так, что его слова «верую в Единую Церковь» означают его веру в видимое единство, которое уже сейчас являет Православная церковь; что они также означают и веру в невидимое единство, которое уже существует среди христиан, хотя внешне они и разделены; и что он с надеждой ожидает более полного внешнего проявления этого единства в будущем. Эти его слова явились для меня концентрированным выражением того поиска единства, который был главной темой всей его жизни.
