В пятницу ровно в девять утра присяжных приводят в зал, и судья Пондер их приветствует. Лейтенант Самеролл снова вызывается в качестве свидетеля и занимает место на трибуне. Спеси у него явно поубавилось, но он старается держаться уверенно.

– Пожалуйста, продолжайте перекрестный допрос, мистер Радд, – разрешает Пондер.

С помощью секретаря суда я разворачиваю и устанавливаю на стенде большую схему обоих этажей дома Ренфроу. Я прошу Самеролла, командира группы, рассказать нам, как отбирались в нее полицейские. Почему их разделили на две команды: одну для передней двери, а вторую для задней? Какое задание получил каждый член группы? Какое оружие было у каждого полицейского? Кто принял решение не звонить в дверь, а взломать ее? Как открывались двери? Кто срывал их с петель? Кто из полицейских первым ворвался в дом? Кто стрелял в Спайка и почему?

Самеролл не может или не хочет отвечать на большинство моих вопросов и вскоре кажется всем полным идиотом. Он был командиром и гордится этим, но, оказавшись на трибуне, не может прояснить множество деталей. Я терзаю его два часа, а затем мы берем перерыв. Мы быстро пьем кофе, и Даг рассказывает, что присяжные настроены по отношению к полиции скептически и с подозрением; некоторые из них кажутся взбешенными.

– Жюри на нашей стороне, – говорит он, но я советую ему не делать поспешных выводов.

Особенно меня беспокоят двое присяжных, поскольку они связаны с полицией, о чем меня предупредил мой старый приятель Нейт Спурио. Мы встретились с ним вечером пропустить по стаканчику, и он сказал, что полицейские возлагают особые надежды на присяжных номер четыре и семь. С ними я разберусь позже.

Я весь день подавляю искушение размазывать Самеролла по стенке, что нередко позволяю себе чаще, чем следует. Ведение перекрестного допроса сродни искусству, и прекратить его, набрав нужные очки, – составная часть высшего мастерства юриста. Но я его еще не достиг, потому что мне ужасно хочется продолжить добивать Самеролла, хотя он уже и так повержен.

– Мне кажется, с этим свидетелем можно заканчивать, – мудро замечает Даг.

Он прав, и я сообщаю судье, что вопросов к Самероллу больше не имею. Следующим свидетелем вызывается Скотт Кистлер, тот самый полицейский, которого ранил Даг Ренфроу. Первым его допрашивает Финни и делает все возможное, чтобы присяжные прониклись к нему сочувствием. Но на деле – и у меня есть подтверждающие медицинские отчеты – пуля лишь скользнула по его шее, и он отделался царапиной. В боевых условиях ему бы дали пару пластырей и отправили обратно на фронт. Но обвинение должно набрать на ранении очки, и Кистлер держится так, будто получил пулю между глаз. Они долго это мусолят, пока наконец не объявляется перерыв на обед.

Когда слушание возобновляется, Финни заявляет:

– Ваша честь, больше у меня вопросов нет.

– Мистер Радд.

Я поворачиваюсь к Кистлеру и громко спрашиваю:

– Офицер, это вы убили Китти Ренфроу?

В зале звенящая тишина. Финни поднимается с места с протестом.

– Мистер Радд, если вы… – начинает судья Пондер, но я перехватываю инициативу:

– Речь идет об убийстве, ваша честь, не так ли? Китти Ренфроу не была вооружена и находилась в своем доме, когда кто-то выстрелил и убил ее. Это настоящее убийство.

– Нет! – громко возражает Финни. – У нас на этот счет имеется закон. Блюстители порядка не несут ответственности…

– Может, и не несут, – прерываю его я. – Но убийство остается убийством. – Затем обращаюсь к жюри: – А как еще это назвать?

Трое или четверо согласно кивают.

– Прошу вас воздержаться от использования слова «убийство», мистер Радд.

Я делаю глубокий вдох, и все в зале тоже. У Кистлера такой вид, будто его привели на расстрел. Я возвращаюсь к свидетельской трибуне, смотрю на него и вежливо спрашиваю:

– Блюститель порядка Кистлер, в ночь рейда спецназа что на вас было?

– Прошу прощения?

– Не могли бы вы перечислить все, что на вас тогда было? Расскажите об этом жюри.

Кистлер с трудом сглатывает и начинает перечислять экипировку, оружие и так далее. Перечень длинный.

– Продолжайте, – прошу я.

– Трусы, футболка, белые спортивные носки, – заканчивает он.

– Благодарю вас. Это все?

– Да.

– Вы уверены?

– Да.

– Абсолютно?

– Да, я уверен.

Я смотрю на него как на отъявленного лжеца, после чего подхожу к столу с вещдоками и беру большую цветную фотографию, где Кистлер лежит на носилках на пороге отделения экстренной медицинской помощи в больнице. Его лицо хорошо видно. Поскольку этот снимок уже включен в список доказательств, я передаю его Кистлеру и спрашиваю:

– Это вы?

Он озадаченно смотрит и подтверждает:

– Да, это я.

Судья разрешает передать фотографию присяжным. Они долго ее разглядывают, затем возвращают мне.

– А теперь, блюститель порядка Кистлер, не могли бы вы рассказать, глядя на эту фотографию, что у вас на лице?

Он улыбается, явно чувствуя облегчение. Сущие пустяки.

– Это маскировочная краска.

– Ее еще называют «боевой раскраской»?

– Верно, у нее несколько названий.

– А какова цель этой боевой раскраски?

– Для маскировки.

– Это важный элемент, верно?

– Само собой.

– Он нужен, чтобы повысить безопасность людей на боевом задании, верно?

– Именно так.

– А сколько из восьми блюстителей порядка в ту ночь нанесли себе на лица черную боевую раскраску?

– Я не считал.

– Все наши блюстители порядка раскрасили в ту ночь лица черной краской?

Он знает ответ и уверен, что я тоже.

– Не могу сказать наверняка.

Я подхожу к столу и достаю толстую папку со свидетельскими показаниями, причем делаю это так, чтобы ему было видно.

– А теперь, блюститель порядка Кистлер…

Финни вскакивает с места и вмешивается:

– Ваша честь, я протестую. Он постоянно использует термин «блюститель порядка». Я считаю…

– Вы использовали его первым, – обрывает его судья. – Вы сами так выразились. Протест отклонен.

В конце концов мы устанавливаем, что свои лица черной камуфляжной краской разрисовали четверо полицейских, и к тому времени Кистлер уже похож на глупого подростка, играющего с цветными карандашами. Теперь пришло время отвести душу по полной.

– Скажите, блюститель закона Кистлер, вы любите играть в видеоигры, не так ли?

Финни снова на ногах:

– Протестую, ваша честь. Не имеет отношения к делу.

– Протест отклонен, – резко заявляет судья, даже не глядя на прокурора.

Полиция, похоже, уже начинает доставать судью Пондера своим враньем. Сейчас у нас на руках все козыри – что для меня большая редкость, – и я не знаю, как ими лучше распорядиться. Стоит ли ускорить процесс и передать дело на рассмотрение жюри, пока оно на нашей стороне? Или продолжить в прежнем режиме и постараться набрать как можно больше очков?

Набирать очки мне нравится гораздо больше, к тому же я чувствую, что присяжные на моей стороне и с удовольствием наблюдают, как полицейских сажают в лужу.

– А какие игры вам больше всего нравятся?

Он называет несколько игр – невинных и почти детских, – отчего выглядит переростком-пятиклассником. Они с Финни понимают, к чему ведут эти вопросы, и пытаются смягчить удар. Однако Кистлер этим делает себе только хуже.

– Сколько вам лет, мистер Кистлер?

– Двадцать шесть, – отвечает он с улыбкой, на этот раз честно.

– И вы до сих пор играете в видеоигры?

– Да, сэр.

– И на эти игры вы потратили не одну тысячу часов, верно?

– Наверное.

– И одна из ваших любимых – «Смертельное нападение-три», не так ли? – Для наглядности в моих руках внушительная стопка листов с его показаниями, данными под присягой, – я заставил его признаться, что еще в детстве он подсел на видеоигры и до сих пор их любит.

– Можно и так сказать. Да, – соглашается он.

Я протягиваю ему листки, будто склянку с ядом, и спрашиваю:

– Вы говорили под присягой, что играли в «Смертельное нападение-три» последние десять лет?

– Да, сэр.

Я поворачиваюсь к судье Пондеру:

– Ваша честь, я хотел бы продемонстрировать присяжным короткий клип из «Смертельного нападения-три».

Финни вскакивает с места как ужаленный. Мы с ним яростно спорили об этом целый месяц, а Пондер откладывал решение до самого последнего момента. И вот этот момент наступил.

– Вы меня заинтриговали. Давайте посмотрим, – соглашается он.

Не в силах скрыть негодование, Финни в отчаянии бросает блокнот на стол.

– Избавьте нас от театральных жестов, мистер Финни, – резко одергивает его судья. – Сядьте на место!

Судья редко занимает мою сторону, и я не знаю, как лучше себя вести.

В зале гаснет свет, сверху опускается экран. По моей просьбе один компьютерщик смонтировал пятиминутный клип видеоигры. Согласно моим указаниям, он врубает звук на полную мощность, и жюри вздрагивает при виде внушительных размеров солдата, который вышибает ногой дверь, в то время как вокруг грохочут взрывы. Животное, напоминающее собаку, но со сверкающими зубами и огромными когтями бросается на солдата, однако наш герой успевает его застрелить. В окна и двери лезут злодеи, а он всех их уничтожает и отправляет в ад. Видно, как летают, рикошетят и взрываются пули. Тела разрываются на куски. Кругом потоками льется кровь. Люди кричат, стреляют и умирают с убедительным драматизмом, и уже через две минуты все становится ясно.

А через пять минут всем присутствующим нужен перерыв. Изображение гаснет, включается свет. Я перевожу взгляд на Кистлера, который по-прежнему находится на свидетельской трибуне, и интересуюсь:

– Блюститель закона Кистлер, вот она, настоящая песня души, верно?

Он не отвечает. Чуть подождав, чтобы он запаниковал еще больше, я спрашиваю:

– И еще вам нравится игра, которая называется «Вторжение в дом», верно?

Он пожимает плечами, смотрит на Финни, ища поддержки, и наконец нехотя бурчит:

– Типа того.

Финни поднимается с места.

– Судья, неужели все это имеет отношение к рассматриваемому делу?

Судья опирается на локти, явно готовый к дальнейшему просмотру.

– Думаю, что имеет, мистер Финни, причем самое непосредственное. Давайте посмотрим ролик.

Свет снова гаснет, и на протяжении трех минут мы наблюдаем такую же бессмысленную кровавую бойню. Случись мне застать Старчера за игрой в такую помойку, я бы наверняка отправил его в реабилитационный центр. По ходу просмотра присяжный номер шесть, не выдержав, воскликнул:

– Боже милостивый!

Я вижу, что все они смотрят на экран с отвращением.

После этого ролика я заставляю Кистлера признать, что ему нравится игра под названием «Наркопритон – операция спецназа». Он признает, что в подвале полицейского управления есть раздевалка, где на средства налогоплательщиков установлен телевизор с плоским экраном диагональю в пятьдесят четыре дюйма, и в свободное между операциями время спецназовцы развлекаются, участвуя в турнирах по этим видеоиграм. Под аккомпанемент бесполезных протестов Финни я по крупицам вытаскиваю из Кистлера эту информацию. Теперь он уже не хочет об этом рассказывать, что только дискредитирует и его самого, и обвинение. Когда я с ним заканчиваю, героем его уже никто не считает.

Усаживаясь на место, я бросаю взгляд в зал. Шефа полиции на месте уже нет, и он не вернется.

– Кто ваш следующий свидетель, мистер Финни? – спрашивает судья Пондер.

У Финни затравленный вид, ему больше не хочется вызывать никаких свидетелей. Ему хочется одного – сесть на ближайший поезд и сбежать из города. Он заглядывает в блокнот и говорит:

– Офицер Бойд.

Бойд в ту ночь выпустил семь пуль. В возрасте семнадцати лет его признали виновным в вождении автомобиля под воздействием алкоголя или наркотиков, но потом ему удалось добиться удаления этой записи из своего личного дела. Финни об этом не знает, но я знаю. В двадцать лет Бойда уволили из армии с лишением прав и привилегий, что бывает только за серьезные преступления или нарушение устава. Когда ему было двадцать четыре года, его подруга позвонила в службу спасения и пожаловалась на домашнее насилие. Дело замяли, и обвинений выдвинуто не было. Бойд участвовал в двух провальных налетах спецназа и тоже является фанатом видеоигр, которыми увлекается Кистлер.

Перекрестный допрос Бойда станет вершиной моей адвокатской карьеры.

Неожиданно судья Пондер произносит:

– Объявляется перерыв до девяти утра в понедельник. Адвокатов прошу пройти в мой кабинет.