В качестве первого свидетеля вызывается крупная шишка из полиции штата. Его фамилия Раскин, и он занимает место на трибуне, чтобы положить начало кампании по решению неразрешимой задачи – оправданию действий полиции в ночь налета на дом Ренфроу. С помощью отрепетированных до неприличного автоматизма ответов на наводящие вопросы Финни рисуется картина «опасного» роста незаконного оборота наркотиков через Интернет, «обескураживающей» вовлеченности в подобную торговлю все большего числа подростков, и все в таком роде. Я постоянно вскакиваю и заявляю протест, поскольку это не имеет никакого отношения к делу Ренфроу.

Трижды отклонив мои протесты, судья Пондер начинает проявлять раздражение. Финни это чувствует и движется дальше. Он пускается в утомительное повествование о том, как полиция штата внедрилась в сеть интернет-торговли наркотиками, чтобы поймать наркодилеров. В общем и целом операция была довольно успешной. В нашем штате им удалось поймать порядка сорока таких преступников. Разве это не свидетельствует об эффективности полиции?

– Вы кого-нибудь еще убили? – выстреливаю я с места, приступая к агрессивному перекрестному допросу.

Потом я спрашиваю Раскина о других арестах. Привлекались ли спецназовцы для вручения ордеров? Случались ли проникновения в дом в три часа ночи? Убивали ли других собак? Направлялись ли танки? Примерно на середине допроса я вынуждаю его признать то, что всем известно уже несколько месяцев: они ошиблись домом. Однако его нежелание признать это подрывает доверие к сказанному им раньше.

Через пару часов я превращаю Раскина в запинающегося дурачка, который спит и видит, как бы поскорее унести ноги из зала суда.

Когда мои клиенты безусловно виновны, я часто веду себя ханжески льстиво. Но если мой клиент невиновен, я держусь заносчиво и всячески демонстрирую превосходство. Я знаю за собой такой грех и прилагаю все силы, чтобы создать впечатление, по крайней мере у жюри присяжных, что вообще-то я очень даже неплохой малый. В принципе, их ненависть ко мне меня совершенно не волнует, лишь бы она не распространялась на моего клиента. Но при защите такого достойного человека, как Даг Ренфроу, исключительно важно, чтобы меня воспринимали как усердного, а не язвительного адвоката. Нетерпимого к несправедливости и заслуживающего доверия.

Их следующий свидетель – лейтенант Чип Самеролл, командир группы захвата. Его доставляют из комнаты для свидетелей и приводят к присяге. Как всегда, на нем форма с невообразимым количеством нашивок и медалей. Полная парадная форма со всеми полагающимися атрибутами, за исключением разве что табельного оружия и наручников. Он самоуверенный придурок с военной выправкой и мощным торсом, стрижка – короткий ежик. Во время снятия показаний мы с ним успели «обменяться любезностями», и я смотрю на него с подозрением, как будто он уже лжет. Финни подробно расспрашивает его о впечатляющей личной подготовке, богатом опыте и героическом послужном списке. Они методично разбирают временные параметры эпизода с Ренфроу. Самеролл изо всех сил старается отвести от себя стрелки, повторив несколько раз, что просто выполнял приказы.

Я чувствую, что весь зал суда с нетерпением ждет, как я размажу его по стенке, и с трудом сдерживаюсь. Я начинаю с похвалы его форме, отмечая, какая она красивая и как хорошо сидит. Как часто он ее носит? За что он получил свои медали? Потом прошу его описать, во что он был одет, когда выбил ногой дверь в доме Ренфроу. Мы проходимся по его экипировке деталь за деталью, предмет за предметом: от сапог со стальными накладками на мысках до штурмового бронешлема. Я прошу подробно перечислить вооружение, расспрашиваю об автомате, и он с гордостью рассказывает о пистолете-пулемете МР5 конструкции фирмы «Хеклер и Кох», предназначенном для ближнего боя и считающемся лучшим в мире. Я интересуюсь, использовал ли он его в ту ночь, и получаю утвердительный ответ. Я развиваю тему и спрашиваю, не его ли выстрелы убили Китти Ренфроу, на что получаю ответ, что он не знает. Было темно, и все произошло очень быстро. Вокруг свистели пули: полицейские «попали под обстрел».

Расхаживая перед свидетелем, я бросаю взгляд на Дага. Он сидит, закрыв лицо руками и заново переживая весь кошмар. Я смотрю на присяжных – на лицах некоторых застыло выражение ужаса.

– Офицер, вы утверждаете, что было темно. Но ведь ваша экипировка включала очки ночного видения, верно?

– Да. – Его хорошо подготовили, и он старается отвечать как можно короче.

– А они предназначены для того, чтобы видеть в темноте?

– Да.

– Хорошо, тогда почему вы не видели в темноте?

Ответ очевиден. Самеролл на мгновение теряется, но выучка сказывается, и он пытается уйти от ответа:

– Повторяю: все произошло очень быстро. Я не успел ничего разглядеть, как началась стрельба, и мы открыли ответный огонь.

– И вы не видели Китти Ренфроу в тридцати футах от себя в конце коридора?

– Нет, не видел.

Я продолжаю мучить его безжалостными вопросами о том, что он видел или должен был видеть. Полностью исчерпав эту тему, перехожу к вопросу о полицейской процедуре разработки операции. Кто санкционировал миссию спецназа? Кто находился в комнате, когда принималось это решение? Хватило ли у него или кого-то другого здравого смысла усомниться в целесообразности проведения операции? Зачем нужно было ждать трех часов ночи и проводить ее под покровом темноты? На основании чего вы решили, что Даг Ренфроу представляет такую опасность? Постепенно выдержка ему изменяет, и он начинает терять хладнокровие. Он смотрит на Финни, рассчитывая на помощь, но тот ничего не может поделать. Он смотрит на присяжных и читает на их лицах подозрение.

Я углубляюсь в тему и расписываю весь идиотизм существующей процедуры. Мы говорим о подготовке и экипировке. Мне даже удается ввернуть несколько слов о танке, и судья разрешает мне показать присяжным его увеличенную фотографию.

Но самое интересное начинается, когда я перехожу к обсуждению других провальных рейдов. Самеролла дважды временно отстраняли от должности за чрезмерное применение силы, и я разбираю с ним эти эпизоды. Он то багровеет, то покрывается испариной. Наконец в шесть часов вечера, после четырех изнурительных часов, которые Самеролл провел на трибуне свидетелей, судья Пондер интересуется, много ли у меня еще вопросов к лейтенанту.

– Да, сэр, я же только начал, – бодро заверяю я, глядя на полицейского. Я так заведен, что могу продолжать до полуночи.

– Очень хорошо, тогда мы объявляем перерыв до девяти утра.