VII

НАЗНАЧЕНИЕ О. ИОСИФА БРАТСКИМ ДУХОВНИКОМ И СКИТОНАЧАЛЬНИКОМ

В конце 1893 г. заболел предсмертной болезнью скитоначальник и общебратский духовник старец иеросхимонах Анатолий; тогда по общему выбору и желанию всей братии, духовничество, согласно представлению настоятеля, архимандрита Исаакия, указом духовной консистории было передано старцу иеросхимонаху Иосифу.

Да, это был вполне готовый светильник, до времени скрывавшийся под спудом. Он так же просто и покорно, как и всё принимал, принял на себя и это великое и тяжелое пастырское служение, не ища своих си, но яже ближняго.

С полным доверием и сыновнею преданностью и любовью вручило ему братство оптинское свои души. Многие старшие иеромонахи давно уже, вместе с настоятелем, исповедовались у него; теперь же все устремились к сему дивному мужу и «никтоже отыде от него тощ и неисцелен».

Приведем, как образчик духовного отношения истинного ученика к старцу, нижеследующий отрывок из дневника одного внимающего себе инока.

«…Господи, благослови на пользу душе моей записывать слова старца моего, батюшки о. Иосифа, за его святые молитвы.

Однажды батюшка мне сказал: „Внимай себе и будет с тебя“. Еще говорил, чтобы чаще себя укорять, во всем быть терпеливу и за все находящее благодарить Бога. При этом старец в назидание рассказывал мне следующее:

„Однажды один св. отец слышал, как нищий укорял себя. Время было зимнее, а он полунагой лежал на куче навоза, едва прикрытый рогожей и трясся от холода. Между тем, он говорил себе: „Сего ли не хочешь потерпеть, окаянный! св. мученики не то терпели, — зиму нагие в темницах проводили, ноги забиты были в колодах; а ты ноги-то вот как протянул, да еще и рогожей покрыт“.

Рассказ этот принес большую пользу душе моей.

— Батюшка, — сказал я, — вот я очень побеждаюсь леностию, и знаю, что нехорошо, но снова побеждаюсь.

Старец сказал: „В Евангелии говорится, что нуждницы восхищают царствие Божие, а поэтому и нужно понуждать себя во всем, и страсти следует отсекать вначале, пока они молоды, ибо тогда они подобны маленьким лающим щенкам — пугнешь их, и они отбегут от тебя. А если дать им укрепиться и запустить в себе, то они уже будут как львы восставать на тебя, и ты не в силах будешь бороться с ними“. ― Я спросил: „В чем же больше, батюшка, следует понуждать себя, или воздерживаться?“ — Старец: „Во сне, в пище, в питии, в разговоре; а наипаче в церкви не надобно говорить“.

― Батюшка, вот иногда бывает такая ревность ко всему доброму, а то бывает такое нерадение и разленение, ни на что нет охоты, спишь и ешь без меры, молиться не хочется, правило свое келейное оставляешь, — что в таких случаях делать?

— Вот тут-то и нужно себя нудить на все доброе и на молитву; это вот уж будет зависеть от тебя, когда во время нерадения и разленения понудишь себя к молитве; а когда бывает ревность ко всему доброму, то это от Бога.

― Батюшка! с чего бы мне начать, чтобы хотя немного сосредоточиться в себе, — или уж никуда не ходить, кроме самых необходимых случаев?

Старец: „Вот с этого и начни; сиди в келье, и келья всему тебя научит, — только терпи, будут смущать помыслы выйти — не поддавайся. Ведь все святые этим путем шли. Прочти у Феодора Студита, как он не велит останавливаться и разговаривать, когда выходишь из церкви; да и в уставе об этом сказано. А то мы уж извратили порядок монашеской жизни, у нас все навыворот пошло“.

Говорил также батюшка, что старец Лев писал одной духовной дочери: „Вот тебе три орудия в брани духовной: смирение, терпение, самоукорение, — сими побеждай“.

Еще на мой вопрос „можно ли кому что дать?“ старец сказал: „Можно, если имеешь что лишнее, но не монастырское, на которое тебе не дано благословение“. — „А можно ли что брать у кого, если дают?“ ― Старец: „Можно и принимать, — это тоже знак смирения, как авва Дорофей говорит; но если не имеешь нужды, то, конечно, лучше не брать“.

― Батюшка! мне помысл говорит давно: „Не имей ничего, как св. отцы учат“.

Старец на это сказал: „Имей, что нужно и необходимо, а лишнего не собирай, а если не будешь иметь, да будешь скорбеть, то что толку? — лучше держись середины. Можно иметь, только не привязываться ни к чему, и быть как неимущему; такое устроение и было у святых“.

― Молитва Иисусова, батюшка, плохо идет у меня. Кажется, и простая вещь, везде и всегда можно бы творить ее, так нет — забывается.

Старец: „Да, она как бы и простая вещь, а неудержима: сказал несколько раз и забыл, вспомнил, еще проговорил десяток раз — и опять рассеяние. В день-то сотню одну скажешь, а воображаешь, что молитву проходишь. Поэтому вначале надобно непременно количеством на счет проходить, пока не получишь навыка“.

После исповеди я сказал дорогому отцу моему духовному и старцу: „Батюшка! как бы я желал всегда быть исправным в моем звании, в исполнении монашеских обетов, и вообще пред Господом во всех моих делах и поступках. Иногда сердце как будто и горит любовью к Богу и готов исполнить Его волю, но лишь только решишься взяться за внимательную жизнь, как враг тотчас окрадывает меня; душа моя скорбит о таком нерадении: когда же я начну исправно жить, а время то идет“.

Старец: „Да, что делать? Всегда мы неисправны пред Богом; надобно молиться об этом. Ты знаешь, как написано у пр. Макария Великого: „Бесстудно должно вопиять к Богу, чтобы Он смиловался и Сам помог нам, потому что мы своими силами и сами собой ничего не можем сделать хорошего. А если будем часто молиться, докучать Богу, вопиять бесстудно в великом смирении, то Господь и поможет“.

Давно у батюшки не был. Был болен родной старец, никого не принимал, вот уже с месяц. Очень похудел дорогой наш батюшка, морщин еще прибавилось, но образ его стал еще привлекательней, настоящий преподобнический. Получив благословение, высказав свою скорбь по случаю болезни его, я спросил о давно мучившем меня вопросе и, получив на все глубокий, духовный ответ, я был попремногу утешен батюшкой и просил не оставлять меня своим духовным руководством.

Слава Богу! Батюшка еще принял меня, и снова получил аз грешный утешение и подкрепление моей унылой и приснослабой душе. Благодатный старец еще подтвердил мне касательно молитвы. Пятисотницу тоже не велел оставлять никогда. „Если не пришлось исполнить с поклонами, то можно без поклонов, — сказал старец. ― Если нездоровится, или устанешь, то можно сидя пройти ее; но, конечно, если здоров, то надо исполнять ее стоя и с покло­нами“.

― Батюшка! вашими св. молитвами, слава Богу, я как бы немного привыкаю к молитве, конечно, внешней.

Старец сказал: „Это хорошо. Ничего, что внешно, при неопустительном исполнении келейного правила явится охота и помимо правил заниматься Иисусовой молитвой“. — Тут мне батюшка сказал что-то очень важное и полезное из писаний одного св. отца, но враг выкрал у меня из памяти, и я забыл, что было сказано. Удивительно, как батюшка может нужное сразу найтись что сказать. Из этого видно, что он есть истинный наставник, и сам есть делатель монашества. Счастлив я, убогий, что имею такого опытного в духовной жизни отца, незаблудного, истинного руководителя, которого люблю истинною, сыновнею любовию.

Еще батюшка говорил мне, что молитву Иисусову надобно произносить раздельно, редко; а что помыслы приходят — это обычно диаволу навевать, дабы отвлечь внимание от молитвы. Но тут-то и нужно усерднее и более углубляться в молитву, и помыслы, т. е. сам диавол, жегомый страшным именем Иисусовым, бежит. Затем старец удивил меня крайне: только что я хотел еще высказать ему, а он, отвечая на мою мысль, говорит: „А иногда враг держит за сердце, раздражает ненавистью к кому-либо и осуждением“. А я именно это-то и хотел сказать, ибо имел скорбь на одного человека; а батюшка предварил меня.

Господи, сохрани мя, молитвами отца моего, от прелести, и обольщения, и не по разуму ревности.

Плохая однако моя память! Много слышу от дорогого и любимого моего старца, но не все помню, если не запишу, а все слова его — хлеб духовный есть души моей, золото!..

Однажды батюшка говорил мне: „Много есть плачущих, но не о том, о чем нужно; много скорбящих, но не о грехах; много есть как бы смиренных, но не истинно. Чтобы преуспевать в молитве Иисусовой, надобно смиренно себя вести во всем: во взгляде, в походке, в одежде“.

Говорил старец, что молитва Иисусова великую пользу доставляет тому, кто ее творит; и непременно надо привыкать творить ее. — Она будет утешать, особенно во время болезни. Если кто привык творить ее всегда, то и в болезни будет творить; и ему не будет так скучно, молитва будет служить ему утешением. А если человек, будучи здоровым, не занимается молитвой, то, и когда заболеет, не в состоянии будет молиться, как не имеющий навыка; и ему тяжело бывает. А посему, пока здоров, и надо учиться и привыкать к молитве, и творить ее часто; хотя и не чисто, но все же будешь со смирением выговаривать: „Господи, помилуй мя грешного!“ А сердца сокрушенна и смиренна, сказано, Бог не уничижит.

И изыдох по-прежнему утешен от старца святого.

О переходе в другую обитель старец говорил, что переходить без особенной нужды не следует; покоя в душе не обретешь. Сколько искушений, ненависти и злобы будет! Иной покажется тебе другом, а у него в сердце нож против тебя. По своей воле не должно переходить; не будешь покоен, и никакие удобства жизни не будут утешать. Другое дело, если за послушание куда переведут.

Так всегда я уходил от старца успокоенным и утешенным, ибо слова его принимал, как из уст Божиих. Господи! помоги мне блюсти все советы возлюбленного старца моего, и управи стези моя…»

* * *

В январе 1894 г. скончался начальник оптинского скита, старец иеросхимонах Анатолий.

Архимандрит Исаакий и вся братия давно предназначали его заместителем старца Иосифа. Но не прошло еще девяти дней со дня кончины скитоначальника, как настоятелем был получен указ из духовной консистории о том, что иеромонах *** может быть утвержден в должности начальника скита, если на то будет согласие настоятеля.

Не смутился духом маститый архимандрит и твердо и прямо выступил против постороннего вмешательства. Он собрал братию и предложил им избрать скитоначальника. Братия единогласно указала на о. Иосифа. Ризничий, иеромонах Леонтий (ныне уже умерший), отличавшийся горячностью и прямотой, со свойственным ему воодушевлением громче всех заявил: «Достоин! достоин!» После такого единодушного избрания архимандрит Исаакий представил епархиальному начальству рапорт о назначении на место скончавшегося скитоначальника о. Анатолия иеромонаха Иосифа. Избрание это было утверждено, и 25 марта был получен указ.

Так истинное смирение всегда уклоняется от чести, и тем более никогда не ищет ее; но Господь Сам ведет избранника и превозносит его перед всеми.

С принятием начальства прибавилось старцу Иосифу и трудов, и забот. Но это не отягощало смиренной души послушливого инока — он так же безропотно и кротко нес иго начальствования, являя собой поучительный пример истинного пастыря. Все у него шло своим порядком. В хозяйственных делах он был практичен и осторожен; изменять что из заведенного прежними старцами и начальниками он ничего не стал; но там, где требовались некоторые исправления, он делал это так смиренно, что никому не бросалось в глаза, и все охотно ему подчинялись.

По своему смирению он все относил к доброму настроению самой братии. Так он писал своей сестре, м. Леониде, вскоре после назначения своего начальником: «…Управляю скитом со своими всеми помощниками — братиями; все слушаются и смиряются, только нужно самому себе внимать и заботиться о своей душе, а братия все, слава Богу, мирны».

В скиту было разведено очень много цветов, что, с одной стороны, требовало лишних расходов, а с другой ― отвлекало братию от их монашеских обязанностей. Новый начальник сократил это цветоводство, оставив его только на главной аллее и вокруг церкви.

Очень характерен, по своей силе и простоте, ответ старца-начальника, данный одному мирскому посетителю на его вопрос, почему теперь нет в скиту парниковых огурцов. — «О. архимандрит сказал, что можно подождать, когда они на грядах поспеют», ― сказал со своей кроткой улыбкой о. Иосиф. Этот смиренный, но в тоже время дышавший силой монашеского духа, ответ так понравился посетителю, что он, несмотря на свою любовь к разведению парников, всей душой одобрил и оценил распоряжение нового начальника.

Вообще, он удивительно умел соединять в себе свойства, требуемые начальническими обязанностями, и долгом старчества. По отношению к братии он был тверд, строг и взыскателен; учил их смирению, терпению, нелицемерному послушанию, и вообще монашескому поведению, но учил этому не властию начальника, а внушал любовию отца и в то же время, как старец, умел всех успокоить, умиротворить, привести к повиновению и покорности. Братия говорили про него: «Наш батюшка чего не сделает приказанием, то доделает своим смирением: так скажет и взглянет, что и не хотелось бы смириться, да смиришься».

Он требовал, чтобы на все спрашивали его благословения и никогда не тяготился никакими вопросами, но делал это в простоте духа, как монах, привыкший каждый шаг своей жизни освящать благословением.

Он прекрасно знал весь церковный устав и напевы, и когда собьются певчие, то он подходил к клиросу и указывал, что нужно петь или читать. Когда готовился к служению, то повечерие вычитывал в келии, а к бдению приходил в церковь; а иногда и сам служил один с иеродиаконом, как простой чередной иеромонах. В алтаре стоял он с таким благоговением, вниманием и углублением в молитву, что, кажется, он никого не видел в храме кроме Бога, да себя; никогда не отвлекался никакими разговорами, а лишь скажет нужный возглас и опять стоит в молитвенном настроении и читает про себя Иисусову молитву по четкам. Иногда случалось, что кто-либо из иноков подойдет спросить что по послушанию или по своей душевной нужде, старец удовлетворит всегда отечески-милостивым ответом; но иногда кротко даст понять, что этим нарушают его молитвенное состояние духа.

Иноки рассказывают, что он до того был углублен в молитву, что часто не замечал, когда они к нему подходили, и только на второй вопрос он приходил в себя.

В служении он всегда был покоен и сосредоточен, не любил ни суетливой поспешности, ни вялой медлительности, возгласы говорил внятно. И вообще, служение его производило умилительное чувство в молящихся.

Во внутреннем управлении братиями он был очень мудр и соблюдал должную меру в строгости и в снисхождении, никогда не поступая ни в чем по одному наговору. Он не любил вообще часто перемещать монахов с одного послушания на другое, говоря, что на одном послушании скорее приучаются к терпению. Случалось, что старший на послушании приходил к начальнику жаловаться на подчиненного ему брата, прося его сменить. Батюшка спрашивал: «Что ж он сделал?» — «Да он мне наговорил грубостей». — «Что же он тебе сказал, почему?» ― допытывался старец, и из рассказа разгорячившегося монаха оказывалось, что особенно основательной причины к перемещению брата не было, а старший действовал по страсти. В таких случаях начальник говорил жалобщику: «Поди, сам попробуй побыть на его месте; тогда узнаешь, что это легко или нет». Но, конечно, не всегда одинаково поступал он, а когда требовала того справедливость; вообще же от находящихся в послушании он требовал беспрекословного повиновения и смирения.

В делах хозяйственных у него были добрые и опытные помощники, которые много облегчали его заботы. Это были верные и преданные ему иноки, на которых он мог вполне положиться, тем более, что и они, как настоящие оптинские монахи, ничего не делали, не испросив благословения своего начальника и старца. Но при всем этом, он никогда не слагал с себя забот и вникал во все, памятуя, что должен отдать Господу отчет за вверенное ему дело. Так он не любил что-нибудь строить или делать поправки без крайней нужды, находя это лишнею тратою. Однажды ему сказали, что в трапезной плохи полы и надо их переменить. Батюшка не сразу дал на это свое благословение, а велел хорошенько их осмотреть. Оказалось, что полы хотя и стары, но могут еще простоять несколько лет.

Отношение его к скитской братии было самое любвеобильное и отеческое; если кто заболевал или приближался к смерти, то батюшка всегда спешил к постели умирающего.

Однажды о. Иосиф собрался в Шамордино, но ему занездоровилось, и он остался. Вскоре в скиту умер один старый иеромонах. Старец навещал его, расположил к принятию схимы и в день смерти настоял, чтобы его приобщили. «Вот хорошо, что я не поехал, — сказал потом батюшка, — а то я бы поскорбел, что он без меня умер».

В конце того же 1894 года почил от великих трудов своих маститый подвижник — настоятель Оптиной пустыни архимандрит Исаакий, на 85 году жизни. Тихо угасал этот светильник монашества, мирно и бодренно готовился он к исходу. Корабль, нагруженный добродетелями, входил в пристань, окончив свое многолетнее плавание. Для подвижника наступал вожделенный день, к которому он готовился всю жизнь… Но для оптинского братства это был день печали и сетования — они лишались опытного кормчего, мудрого начальника. Но тяжелее всех была эта утрата для скитоначальника и старца о. Иосифа. В продолжение последних четырех лет жизни о. архимандрита Исаакия, как старец, Иосиф сделался его духовником, они так сблизились духовно, так обоюдно поддерживали друг друга, так единодушно руководили вверенным стадом, что разлука эта вносила большую перемену во внутренний строй обители.

Незадолго до своей кончины умирающий настоятель благословил своего возлюбленного сына и вместе духовного отца и старца Калужской иконой Божией Матери, сказав: «Этою иконой благословил меня преосвященный Григорий на начальство». Затем подарил ему на память свою любимую палку, полученную им от своего брата, архимандрита Мелетия, которого очень чтил. Последнее слово утешения, сказанное умирающим старцу, было: «Нужно всегда надеяться на Бога; надеющийся на Бога, яко гора Сион, не подвижится во век». Так до последней минуты о. архимандрит Исаакий выражал свое особенное расположение к о. Иосифу, которому крайне тяжело было терять такого начальника. Но предсмертное завещание его, как нельзя более, соответствовало настроению самого старца. И он, крепкий верою и упованием, твердо перенес эту утрату.

На погребение всеми уважаемого настоятеля прибыл из Калуги архипастырь. По окончании всех заупокойных богослужений владыка предоставил братии полную свободу выбора себе нового настоятеля; а прощаясь со старцем Иосифом, сказал ему: «А вы помогите им своим добрым советом».

На следующий день состоялись выборы. Братия предварительно обращались к старцу, спрашивая кого он благословит выбирать. Старец всем указывал на настоятеля Мещовского монастыря, архим. Досифея, постриженника Оптиной пустыни, как на человека способного, строгой монашеской жизни и знакомого с оптинскими порядками. Братия единодушно положились на указание старца и избрали архимандрита Досифея.

Новый настоятель недолго управлял обителью, но все внимание его было обращено на поддержание старчества, и сам первый во всех делах он обращался за советом к старцу.

Но затем, через два года, между ними возникло недоразумение и некоторое несогласие. Это обстоятельство дало повод проявиться во всей полноте великому миролюбию старца Иосифа и его удивительному умению оставаться твердым и непреклонным в своих монашеских убеждениях.

И вообще, в каких бы случаях ни уговаривали старца обратиться к своим почитателям, из коих было много людей влиятельных, он обыкновенно отвечал: «Зачем я буду писать и возмущать мирских против монастыря?». Какой назидательный урок для многих, недовольных распоряжениями своих начальников!

Старец любил повторять и всегда держался мудрого изречения «Аще не от Бога дело cиe, то само разорится». Так в действительности всегда и случалось.

Все архипастыри Калужские, посещавшие Оптину пустынь, оказывали особое уважение старцу Иосифу, но особенно постиг его духом молитвенник епископ Макарий. Этот чистый сердцем и благодатный старец-епископ глубже всех понял и оценил высоту духовную старца Иосифа. Он долго с ним беседовал и затем, за обедом у настоятеля, высказал, что старец ему очень понравился и произвел отрадное впечатление своим глубоким смирением. — «Это будет великий человек», — добавил владыка.

Старец Иосиф, при всем своем древнеаскетическом образе жизни, при всей любви к безвестности и простоте, весьма ценил науку и общественную деятельность. Он интересовался всем, что делалось в церковно-общественной жизни, и, имея общение со многими духовными и светскими деятелями, он всегда убеждал их не уклоняться от своих обязанностей и считал, что иметь хороших и полезных деятелей также необходимо и полезно, как иметь и хороших иноков.

Однажды на общем благословении кто-то выразил сожаление по поводу того, что один из послушников скита поступил в академию: «Видно, батюшка, труднее всего быть простым монахом!» — «Нет, — ответил старец, — хорошим епископом быть еще труднее, и такие епископы теперь нужны, — а жизнь в скиту для него не пропала, она принесет ему большую пользу».

В 1896 г. по представлению архим. Досифея старец был награжден наперсным крестом.

Летом 1899 г. в Оптину пустынь снова приезжал Калужский епископ Макарий и снова долго беседовал со старцем. Между прочим, батюшка, как начальник скита, высказал владыке свое желание и просьбу об уничтожении обычая допускать 7 сентября женский пол в скит. Владыка отнесся к этому очень одобрительно, и вскоре был прислан указ. Братия горячо благодарили старца за это благодеяние, но некоторые особы женского пола остались этим очень недовольны и готовы были обвинить батюшку о. Иосифа, что он нарушает то, что было разрешено старцем Амвросием. Батюшка, по свойственной ему скромности, больше отмалчивался, но, наконец, он сказал на это: «А что, если не я, а Сама Царица Небесная этого не желает. И знаете ли вы, что это было всегдашнее желание покойного батюшки Амвросия; только он никак не мог этого сделать, так как скитоначальник о. Анатолий очень противился этому. Я обязан теперь выполнить волю Царицы Небесной и покойного старца». При этом он вспоминал, как помянутая выше странница-юродивая сказала ему, указывая на скит: «Ты должен это очистить». Затем старец прибавил, что и батюшка Амвросий относил слова этой юродивой к этому случаю.

После этого все умолкли и поняли, что старцу, несомненно, было какое-то указание свыше.

Во время беседы своей со старцем преосвященный Макарий высказал, что ему нужен в N-ский монастырь настоятель и что он желал бы взять из Оптиной о. казначея. — «Нет, — твердо возразил старец владыке, — казначей нам самим нужен, наш архимандрит болеет». И действительно, вскоре здоровье о. архимандрита Досифея сделалось настолько плохо, что он принужден был подать на покой, и о. казначей, по совету и указанию старца, был избран братией настоятелем.

В начале же предсмертной болезни о. архи­мандрита Досифея оптинские братия выражали единогласное желание иметь батюшку о. Иосифа своим настоятелем. Старец только улыбался этой выдумке и шутливо говорил: «Вот, хороший буду настоятель, — в церковь ходить не буду, зимой и совсем из кельи не буду выходить». Но братия не принимали этого в резон и стояли на своем: «Мы все будем за вас делать, вы только сидите и распоряжайтесь, а мы все будем вас слушаться». Конечно, имея в виду слабое здоровье старца, нечего было и думать об этом, но самый этот факт свидетельствует о той любви, доверии и уважении, какими пользовался о. Иосиф среди братии.

Новый настоятель с любовию и глубоким уважением относился к старцу, как истинный оптинский монах, показывая собой братиям назидательный пример.

12 лет о. Иосиф был скитоначальником и духовником всей братии, был известен Св. Синоду, к нему обращались все как к опытному духовно старцу, преемнику великого старца батюшки о. Амвросия. Много отовсюду получал он писем, которые все читал сам. И не оставлял своего великого служения до самой кончины.

Последние лет пять он видимо стал ослабевать силами и часто говорил: «Я что-то слабею». Иногда, чувствуя особое переутомление, он день-два совсем не принимал никого, но как только чувствовал себя покрепче, то снова принимался за свой подвиг. На просьбы поберечь себя батюшка обыкновенно отвечал: «У меня всегда на совести остается, когда я, чувствуя себя лучше, не принимаю». И часто, когда келейники не докладывали ему о приходивших, он сам спрашивал: «Нет ли там кого?»

Весь этот краткий очерк жизни и взаимных отношений оптинских иноков ясно говорит о том, что Оптина пустынь — эта носительница идеала монашества и старчества ― жила преданиями великих столпов иночества. Бывали, конечно, единичные несоответствующие случаи, как бывали они и везде, не исключая общежития самого Пахомия Великого. Но общий дух и внутренний строй обители всегда являлись светочами, как для мира, так и для других обителей.

Не следует думать, однако, что в обителях жизнь течет всегда мирно и что там не случается ничего нарушающего общую гармонию. С одной стороны, нужно помнить, что злокозненный враг рода человеческого не может оставаться спокойным, видя духовное преуспеяние людей, и потому всегда старается посеять зло и раздор; а с другой стороны, не следует забывать, что подобные искушения в жизни духовной необходимы, как говорит апостол, чтобы обнаружилось искусство верных рабов Божиих.

Так, кроткому и смиренному о. Иосифу в продолжение его полувековой иноческой жизни пришлось перенести много разных, неизбежных в монашестве, скорбей и испытаний, чем враг старался поколебать его мужественную душу, но все же не удалось врагу «украсть сокровище духа». Смирение его побеждало все козни вражие, и все эти «искушения» лишь обнаружили во всем величии его высоту. Незлобие его было так велико, что не только никогда никто не слышал ни одной жалобы из его уст, но даже, когда другие высказывали свое справедливое негодование, старец с чисто ангельскою кротостью говорил: «Нет, ничего, мне хорошо», а когда некоторые, выведенные из терпения, просили старца позволить им обратиться за защитой, то старец решительно запрещал это, говоря: «Зачем, не нужно. Ты помнишь, как старец о. Леонид был против этого, даже когда батюшка Макарий его упрашивал?»