Уча других терпению, смирению, незлобию и всему необходимому для христианского расположения души, старец Иосиф первым сам подавал пример в исполнении всех этих добродетелей. Всякие скорби и неприятности он переносил с таким благодушием и спокойствием, что посторонние и не догадывались даже, какие испытания он имел.
Случалось, что ему с возмущением указывали на некоторые поступки других, явно вредные или производящие смущение. Старец и в таких случаях кротко говорил: «Что же делать? Надо потерпеть; нам от этого вреда не будет, а польза большая, если со смирением перенесем». Нередко говорил: «Бывает и ревность не по разуму», или: «Не знаете коего духа есте». На оскорбляющих он никогда не гневался и даже как будто вовсе не замечал дурного.
Когда приходилось на исповеди каяться в осуждении лиц, недоброжелательно к нему относившихся, то старец обыкновенно говорил: «Осуждать не нужно; ведь это не они, а враг их возмущает, а за них молиться надо». Так проникнут он был смирением и так крепок был он духом.
Он одинаково спокойно принимал и честь, и бесчестие, и с таким же глубоким смирением относился и к похвалам. Когда ему передавали чьи-нибудь похвалы или выражали свое удовольствие по поводу какого-либо его возвышения, он всегда на это отвечал: «Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иucycе». Один раз ему сказали: «Вот вы, батюшка, всегда уклоняетесь от чести, а она сама за вами следует». Старец на это серьезно ответил, глубоко вздохнув: «Да к чему это? На что это нужно?»… «Впрочем, — прибавил он, — как не должно искать чести, так не должно и отказываться от нее живущим в обществе для пользы других. Налагаемая честь есть также от Бога».
Как сказано было выше, внутренняя духовная жизнь старца была для всех сокровенна. Одно только известно достоверно, что он занимался внутренней молитвой или так называемым «умным деланием». Его ближайший келейник, которого старец не стеснялся, рассказывал, что входя по какому-либо делу в келлию старца, он часто заставал его творящим молитву Иисусову. Батюшка, лежа на кровати, с великим благоговением и сокрушением сердечным, полушепотом произносил слова молитвы, особенное ударение делая на словах «Господи, Иисусе Христе», и во избежание самообмана, косточками от маслин отмечал количество пройденных четок, для чего на столике около кровати у него всегда стояла коробочка с этими косточками. Особенно же умилительна и трогательна была эта молитва после приобщения Св. Таин, когда благодатный старец весь погружен был в молитвенное созерцание, и от сильного движения молитвы не мог даже сдерживать ее внутри и громко призывал имя Божие.
Однажды у него спросили, как и давно ли получил он дар молитвы? Батюшка со свойственным ему простосердечием ответил: «Молитва сама учит. Сказано: „Даяй молитву молящемуся“, и кто расположен к ней, тот услышит о ней одно слово и уже держится ее; а я читал „Добротолюбие“ и…» Дальше старец не докончил, так как остальное было ясно.
Батюшка как сам был непрестанным молитвенником, так и других располагал к занятию Иисусовой молитвой, и в своих наставлениях особенно хорошо говорил о молитве, как о самом необходимом для каждого человека деле. Если же в ком видел особенное расположение к ней, то старался развивать и поддерживать в нем искру этого стремления своими опытными мудрыми советами, согласно святоотеческим писаниям об этом предмете, изложенным в «Добротолюбии».
Нетерпеливых же и неопытных старец решительно и строго предохранял, не допуская касаться высоких степеней молитвы, уча их проходить этот путь постепенно, начиная с молитвы Иисусовой, произносимой устно и непременно по четкам в определенном количестве. «Это предохраняет от высокоумия, — говорил старец; — иной раз, не соблюдая счета, можно подумать, что по количеству очень много молитв проговорил; а если считать по четкам, то окажется, что и одной сотни не прошел».
«…Если и не достигнешь вполне плодов и совершенства молитвы, то хорошо и то, если скончаешься на пути к ней. Высокого (т. е. утешения и духовных озарений) не ищи; оно приходит, когда Богу угодно». Сам закалившийся в терпении, старец и других вел этим же путем. — «В терпении вашем стяжите души ваша» и «претерпевый до конца той спасен будет», — были и его, также как и старца Амвросия, любимыми словами. «От утешений, даже и духовных, для неопытных бывает больше вреда, чем пользы, — говорил он, — от них душа незаметно возносится и, привыкши к ним, слабеет, и потому в случающихся скорбях малодушествует и падает. Терпение есть мати утешения — вот что говорят св. отцы».
На вопрос, какое истинное намерение должно быть при молитве, старец ответил: «Спасение, чтобы просить помилование, а не утешение; и не по тщеславию молиться, а чтобы терпеть со благодарением все скорбное находящее. И если какое утешение получаем в молитве, то еще больше должно считать себя виновным и должником, что задаром получил».
«Некоторые говорят, что в церкви при молитве со счетом нельзя внимательно слушать, что читается и поется, — говорил старец; — нет, значит можно, когда достает времени и на разные помыслы. Конечно и в древние времена преподобные отцы творили молитву по счету; для этого они же и изобрели четки». Как на пример полезности такого упражнения старец указывал на скитского послушника Л. «Он жаловался мне, — рассказывал батюшка о. Иосиф, ― что ему скучно долго стоять в церкви, и потому все хочется тихо подпевать клиросным. Тогда я ему сказал, чтобы вместо этого он творил по четкам молитву Иисусову. Он начал это исполнять и говорил, что ему стало легко стоять в церкви и не скучно, и время богослужения казалось непродолжительным. И так он и во время болезни своей творил молитву Иисусову, и все желал быть один; так и умер с молитвой».
Вообще он своим сильным словом и живым примером возбуждал, поднимал дух и доказывал воочию, что как в древние времена, так и теперь упражнение в молитве возможно и даже необходимо для всех; что молитвою все получается, даже самая молитва и поэтому не нужно никогда оставлять ее.
Его великое смирение и непрестанная сердечная молитва вселили в него Самого Господа, и облагодатствованный старец был выше всего земного. Что этот «схимник» был действительно подобен пламенному серафиму ― свидетельствует нижепомещаемый рассказ известного Оптинской и Шамординской обителям досточтимого иерея о. П. Левашова.
«В 1907 году я первый раз посетил Оптину пустынь как-то случайно, ибо к этому не готовился. Кое-что слыхал раньше о старцах, но никогда их не видал. Когда я приехал в обитель, то прежде всего лег спать, так как в вагоне провел бессонную ночь. Колокол к вечерне разбудил меня. Богомольцы отправились в храм на богослужение, я же поспешил в скит, чтобы иметь возможность побеседовать, когда всего менее было посетителей. Расспросив дорогу в скит, а там келию старца Иосифа, я, наконец, пришел в приемную хибарки. Приемная — это маленькая комнатка с весьма скромной обстановкой. Стены украшены портретами разных подвижников благочестия и изречениями св. отцов. Когда я пришел, там был только один посетитель, чиновник из Петербурга. В скором времени пришел келейник старца и пригласил чиновника к батюшке, сказав мне: «Он давно ждет». Чиновник побыл минуты три и возвратился; я увидел: от головы его отлетали клочки необыкновенного света, а он, взволнованный, со слезами на глазах, рассказал мне, что в этот день утром из скита выносили чудотворный образ Калужской Божией Матери, батюшка выходил из хибарки и молился; тогда он и другие видели лучи света, которые расходились во все стороны от него, молящегося. Через несколько минут и меня позвали к старцу. Вошел я в убогую его келейку, полумрачную, с бедной, только деревянной обстановкой. В это время я увидел глубокого старца, изможденного беспрерывным подвигом и постом, едва поднимающегося со своей коечки. Он в то время был болен. Мы поздоровались, через мгновение я увидел необыкновенный свет вокруг его головы четверти на полторы высотою, а также широкий луч света, падающий на него сверху, как бы потолок кельи раздвинулся. Луч света падал с неба и был точно такой же, как и свет вокруг головы, лицо старца сделалось благодатным, и он улыбался. Ничего подобного я не ожидал, а потому был так поражен, что решительно забыл все вопросы, которые толпились в моей голове и на которые я так желал получить ответ опытного в духовной жизни старца. Он, по своему глубочайшему христианскому смирению и кротости — это отличительные качества старца, — стоит и терпеливо ждет, что я скажу, а я, пораженный, не могу оторваться от этого, для меня совершенно непонятного, видения. Наконец, я едва сообразил, что хотел у него исповедоваться и начал, сказав: „Батюшка! я великий грешник“. Не успел я сказать это, как в один момент лицо его сделалось серьезным, и свет, который лился на него и окружал его голову, — скрылся. Предо мной опять стоял обыкновенный старец, которого я увидел в первый момент, когда вошел в келью. Так продолжалось недолго. Опять заблистал свет вокруг головы, и опять такой же луч света появился, но теперь в несколько раз ярче и сильнее. Исповедовать меня он отказался по болезни своей. Спросил я совета его об открытии в своем приходе Попечительства и просил его св. молитв. Я не мог оторваться от столь чудного видения и раз десять прощался с батюшкой и все смотрел на его благодатный лик, озаренный ангельской улыбкой и этим неземным светом, с которым я так и оставил его. После еще три года я ездил в Оптину пустынь, много раз был у батюшки о. Иосифа, но таким уже более никогда не видел его.
Свет, который я видел над старцем, не имеет сходства ни с каким из земных светов, как-то: солнечным, фосфорическим, электрическим, лунным и т. д., иначе, подобного в видимой природе я не видал.
Я объясняю себе это видение тем, что старец был в сильном молитвенном настроении, и благодать Божия, видимо, сошла на избранника своего. Но почему я удостоился видеть подобное явление, объяснить не могу, зная за собой одни грехи и похвалиться могу только немощами своими. Быть может, Господь призывал меня, грешного, на путь покаяния и исправления, показывая видимо, какой благодати могут достигнуть избранники Божии еще в этой земной юдоли плача и скорбей.
Мой рассказ истинен уже потому, что я после сего видения чувствовал себя несказанно радостно, с сильным религиозным воодушевлением, хотя пред тем, как идти к старцу, подобного чувства у меня не было. Прошло уже четыре года после того, но и теперь, при одном воспоминании о сем, я переживаю умиление и восторг. Мой рассказ — „Иудеям будет соблазн, эллинам безумие“, маловерным, колеблющимся и сомневающимся в вере — выдумкой, фантазией, и, в лучшем случае, объяснят галлюцинацией. В наше время неверия, безверия и религиозного развала подобные сказания вызывают только улыбку, а иногда и озлобление. Что ж, молчать ли нам, служителям истины? — Да не будет! Приснопамятный старец Иосиф ― поистине светильник горящий и светящий. Светильник же не ставят под спудом, а на свещнице, чтобы он светил всем, находящимся в истинной Церкви Христовой. Прошу всех верующих христиан молиться за него, чтобы и он помолился за нас пред Престолом Божиим.
Все вышесказанное передаю, как чистую истину, нет здесь и тени преувеличения или выдумки, что свидетельствую именем Божиим и своей иерейской совестью».