IV

САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ СТАРЧЕСКОЕ СЛУЖЕНИЕ О. ИОСИФА

Так видимо непосредственно вразумлял и помогал старец Амвросий своему возлюбленному сыну, ученику и наследнику своих дарований.

И так по кончине великого старца Амвросия его келья, или как принято ее называть «хибарка», — свидетельница стольких молитв и подвигов, где совершилось столько духовных возрождений, где пролито столько слез скорбных, радостных и покаянных — не опустела; приток живой воды лишь как бы на время остановился и затем снова забил сильным ключом. Дух старцев Амвросия и Макария воскрес в лице о. Иосифа, хотя последний, конечно, имел и свои индивидуальные свойства; но он во всех своих взглядах, поступках и решениях был так проникнут духом своего великого учителя, что действительно становился как бы его отражением. И это-то именно и было дорого в нем, особенно первое время. Для той любви, веры, преданности, какие имели все к старцу о. Амвросию, было слишком тяжело отдаться другому наставнику. И только одно сознание и уверенность, что о. Иосиф скажет именно то, что сказал бы о. Амвросий, что он решит вопрос непременно так, как решил бы его покойный старец, что от него услышишь наставление, которое он сам некогда принял от старца — это духовное единение, эта, так сказать, видимая осязательная преемственность великого дара старчествования, — все это и влекло к нему и сближало с ним постепенно. Даже наружность о. Иосифа стала походить на о. Амвросия и это, чисто внешнее, обстоятельство сказывалось в душе духовных детей почившего старца, его таинственное духовное присутствие ощущалось всеми, и нередко, когда старец о. Иосиф выходил на общее благословение, слышались возгласы: «Да это точно сам батюшка Амвросий… как он похож на батюшку!»

Принимал о. Иосиф в той же келье, где и покойный старец; исповедовал сидя на том же месте — на кровати, где покойный батюшка по нездоровью всегда занимался полулежа. У изголовья теперь стоял большой портрет старца Амвросия, очень верно изображенный. Вся эта обстановка много говорила душе. К тому же старец Иосиф и по смирению и по своей любви к старцу Амвросию, никогда ничего не говорил от себя, а всегда ссылался на пример из жизни своего наставника. Сам он сильно скучал без старца и любил вспоминать о нем; и нередко эти дорогие воспоминания обрывались на полуслове… «Все прошло, и все проходите», — заканчивал о. Иосиф с глубоким вздохом, и тихая грусть светилась в его кротких очах… Очень характерен его ответ на слова одной духовной дочери, что — сколько скорбей выпало на его долю. Старец Иосиф сказал: «Какие скорби при батюшке, — я их тогда не чувствовал, — а вот теперь…» И он от волнения не докончил.

Первым и самым тяжелым гнетом легла на старца Иосифа, конечно, осиротелая Шамординская обитель. Неустроенная, необеспеченная, она переживала тяжелое время. Много было тогда волнений, смущений и прочего, и много испытал и видел о. Иосиф скорбей из-за нее. Но все он победил своим терпением и смирением. Враг рода человеческого делал свое дело, и многие духовные люди обнаружили свою немощь человеческую, но о. Иосиф один остался неуязвимым и невозмутимым. Он при помощи Божией сумел остаться в хороших, искренних отношениях со всеми, кто прямо или косвенно показывал ему свое недружелюбие и никогда ни о ком из них не обмолвился ни одним плохим словом, и, в конце концов, заставил всех признать его превосходство духовное и внушил к себе одно уважение.

При жизни старца Амвросия о. Иосиф не принимал никакого участия в делах Шамордина; но по кончине его, как сказано было выше, он почувствовал такую жалость к этой обители, какой и сам не ожидал, как говорил впоследствии. Он принял, так сказать, на свои руки это детище батюшки о. Амвросия. Настоятельница обители, верная и преданная ученица о. Амвросия, с глубоким расположением стала теперь во всех делах монастырских советоваться со старцем Иосифом, и по-прежнему в обители ничего не делалось без его воли и благословения. Лишенная зрения игумения Евфросиния единственную поддержку и утешение находила в старце Иосифе и ему одному поверяла все, что ложилось на ее душу тяжелым бременем. Удивительный пример отношения к старцу являла собой эта настоятельница: сама духовная старица, опытная и мудрая, ровесница по летам и восемью годами старше о. Иосифа по монашеству, она глубоко смирялась перед ним, как пред указанным Богом старцем. Она часто ездила к нему, еще чаще писала, и постоянно в каждом деле призывала его молитвенную помощь наравне с драгоценным именем батюшки Амвросия.

Вскоре о. Иосиф и официально был утвержден духовником Шамординских сестер наравне со скитоначальником старцем о. Анатолием, и потому два раза в год Петровским и Успенским постами приезжал в Шамордино для исповедания духовных детей старца Амвросия, перешедших теперь к нему.

Для скорбных сестер приезды эти служили большой радостью. Его встречали и провожали, как покойного батюшку Амвросия. Такою же тесною толпой окружали они его, так же сопровождали во время осмотра монастыря и так же нежно и усердно заботились о покое того, кто с такою любовью принял на себя все тяжелые заботы о них. Батюшка Иосиф сделался для них вторым отцом: их нужды, их скорби были для него больны, их душевное спасение — дорого.

В Шамордине он никогда почти не оставался ночевать, сколько его ни упрашивали. «Нет, — говорил он, — хоть и поздно, а как-то приятно ехать по той дороге, по которой ездил батюшка и аз с ним». Сколько любви к старцу и глубокой грусти по нему скрывалось в этих словах!…

Но скоро эти поездки прекратились совсем; его слабый организм не выдерживал продолжительного утомления; и однажды, заболев в Шамордине, старец не стал больше туда ездить и даже не видал нового отстроенного собора.

В Оптиной жизнь его была тоже трудовая; с утра выходил он на делание свое и оставался на нем до вечера, как верный слуга Божий. С 8-ми часов начинал он прием посетителей. После трапезы, на которую, когда был здоров, всегда ходил неопустительно, он несколько отдыхал. С 2-х часов опять принимал до 8-ми часов, а иногда и позже, после чего всегда выслушивал прочитываемое келейниками вечернее правило. Летом после 2-х часов в жаркие дни он выходил в лес, куда дозволялось сопровождать его желающим. Все обыкновенно шли поодаль, а старец впереди с кем-нибудь занимался. Когда садился он для отдыха, то рассказывал что-нибудь назидательное. Эти духовные прогулки в пустынном лесу со своим наставником напоминали древнюю пустыню с ее отшельниками. Келейники у него поначалу оставались те же; но вскоре одного из них взяли в монастырь, и старец долго оставался с одним, пока настоятель не прислал ему другого и велел оставить за послушание.

Вообще во внешней своей жизни он был очень строг к себе; никогда, несмотря на свое слабое здоровье и непосильные труды, он не позволял себе никаких послаблений. Только последние годы перестал ходить на трапезу, т. к. вообще не мог выходить на воздух; а прежде даже вечером в его келье не разводился очаг; впоследствии же на ужин ему приготовляли жиденький кисель, или рисовую кашицу. Вина он никогда не употреблял; даже в случаях болезни, когда это ему было необходимо и врачи настоятельно требовали, он не соглашался и строго останавливал близких, упрашивавших его подкрепить свои силы, говоря, что это лишнее и чтобы больше ему об этом не говорили.

Когда по праздникам служил собором в монастыре, пока был в силах, никогда не позволял себе ездить, а всегда и зимой, и осенью в непогоду ходил пешком. Также и в одежде был строг к себе. Долгое время носил он выношенный меховой подрясник, который уже не грел, а только тяготил его, слабого и зябкого, и никак не соглашался переменить его. Наконец уже, усердствующие, не спрашивая у него, купили мех и сшили новый подрясник, который батюшка принял с любовию, не желая огорчить усердия своим отказом, но и то велел переменить воротник, чтобы ничем не отличаться от простого монаха.

От служения он никогда не отказывался, когда его назначали. И если станут его просить, чтобы он отказался в непогоду или по нездоровью, то он строго и внушительно отвечал: «Мы этим живем, — как же от этого отказываться».

Спал старец очень мало, и днем не всегда ложился, а занимался чтением или молитвой. Однажды, когда заметили ему, что он изнуряет себя, лишая и малого отдыха, на это батюшка ответил: «Да разве отдых состоит в том, чтобы спать, — на это есть ночь, а днем довольно и так одному побыть». Когда скорбели по поводу его изнеможения от трудов, он обыкновенно приводил в пример св. Феодора Студита, который, сам томясь в заточении, утешал и ободрял скорбящих братий и, несмотря на свои страдания от согнивающих ран, писал наставления своей пастве. «Вот какая любовь была», ― добавлял смиренно старец. Времени он никогда не терял в праздности — все у него было распределено; замечательно, что будучи уже старцем, когда ему почти не оставалось времени на отдых, он, улучив свободную минутку, или брал книгу, или занимался переклеиванием старых конвертов на внутреннюю сторону, которые затем употреблял для рассылки писем по ближайшим монастырям. Все у него было вовремя и в меру; и оттого, может быть у него все так и спорилось, и все были удовлетворены.

В обращении он был удивительно ровен со всеми. Всегда приветливый и участливый, он ни перед кем не заискивал, никого не привлекал, никого не отличал; даже для лиц высокопоставленных он не изменял своих порядков. Родственников, приезжавших к нему, он принимал наравне с прочими в той же приемной и беседовал с ними; но никаких чаепитий и никаких особых утешений родным не предлагалось. Вообще он никого к себе не звал и никому не отказывал.

Одна особа обратилась к нему в письме с просьбой принять ее в свое руководство, поясняя что ее многое смущает и беспокоит. Не получив на это письмо ответа, она приехала сама в Оптину и так расположилась к старцу, что открыла ему свою душу. На вопрос же ее, почему батюшка не ответил на ее письмо, он сказал: «А я ждал, что вы вслед за этим напишите что вас смущает». — «Я не решилась этого сделать без вашего позволения и думала, что вы меня не примете», — возразила госпожа. — «Да разве старцы когда отказывают, [если] кто к ним обращается?» ― сказал он ей на это.

Принимая всех без различия, о. Иосиф всегда отвечал на предложенные ему вопросы, но сам никогда не заводил речи. Раз одна подумала: «Отчего это батюшка сам никогда ничего не скажет?» А старец вдруг, отвечая на ее мысли говорит: «Вопрошаемый не должен сам говорить, а только отвечать вопросившему!» Один из близких старцу иноков рассказывает, что, в начале своего отношения к нему, он даже роптал на старца за то, что он так скуп на слова, и никогда ничего не говорит без вопроса, а когда придешь к нему, он скажет только: «Ну что?» И уж самому нужно предлагать вопросы. ― «Отчего, ― думалось иноку, ― старец так начитан святоотеческого учения и преисполнен сам мудрости духовной, и мог бы говорить побольше, а между тем все нужно понуждать его вопросами?» Но впоследствии старец разъяснил ему словами преп. Петра Дамаскина, который пишет: «Без вопрошения братии, не должно говорить чего-либо для пользы, чтобы доброе было по свободному произволению, как и апостол учит: „Не яко обладающу причту, но образ бывайте стаду“ (1 Петр. 5, 3). И древние отцы без вопрошения не говорили служащего ко спасению, считая это празднословием». ― «Тогда, — говорит инок, — я понял глубокую мудрость старца и перестал его осуждать за это и получал великую пользу от его кратких, но сильных ответов; и приходилось на опыте в этом убеждаться, что иной и много говорит, а слова его не остаются в сердце».

Другому иноку старец сам сказал, вероятно потому, что и он этим же смущался: «На меня недовольны некоторые, что я мало говорю. Но для того, чтобы утешить скорбящую душу, много и не надо говорить, — надо только дать свободно самому высказаться, не перебивая, — и когда выскажет все свои скорби, уже этим самым и облегчит свою скорбь. К этому остается прибавить только несколько согретых любовью слов и пояснить кое-какие недоумения, и человек после этого видимо укрепляется верою, обновляется душой и снова готов все терпеть».

И это ощущали на себе все относившиеся к старцу. Его краткие ответы и сжатые наставления были сильнее и действительнее самых обстоятельных и продолжительных бесед. Он умел в двух-трех словах сказать так много, что сразу становилось все ясным и понятным. Самые убедительные доводы самолюбия и горделивого самооправдания разбивались вдребезги от одного его слова: «Ну, что ж, надо потерпеть». Своим смирением он смирял самые бурные сердца; от него веяло всегда такой небесной тишиной, что в его присутствии самые неуступчивые, гордые и строптивые совершенно изменялись.

Не лишним будет здесь припомнить, что старец Амвросий, говаривал иногда: «Вот я пою вас вином с водою, а о. Иосиф будет поить вас вином неразбавленным». Прежде всего, конечно, нужно видеть в этом великое смирение дивного во избранных старца Амвросия; а затем здесь ясно видно указание на то, что о. Иосиф, будучи отражением о. Амвросия и по жизни, и по учению, — по внешней форме своих наставлений отличался от своего учителя. О. Амвросий был человеком с образованием, обладал самым всесторонним умственным развитием, по характеру был общителен, и потому речь его была, помимо своей благодатной силы, увлекательна яркостью мысли, образностью выражения, легкостью, живостью, умной веселостью, в которой скрывалась глубокая мудрость, как житейская, так и духовная. Отец же Иосиф был весь сосредоточенность, и речь его была сдержанна и дышала лишь одним святоотеческим учением.

Вообще он не любил баловства, уступок, и как истинный монах никогда не был наружно ласковым, хотя был и снисходителен, и мягок. Единственное выражение его внимания и ласки к чадам духовным состояло в том, что он в особенных случаях слегка ударял кого-либо из них по голове. С более близкими и преданными ему лицами он был скорее строг и непреклонен; но этим он достигал того, что ему предавались всецело, неотступно, истинно.

Бывали случаи, что некоторые, не сумевшие понять и оценить его, считали его отношение невнимательным и холодным и, по малодушию своему, увлекаясь внешнею ласковостью других и считая это необходимым условием для успокоения внутреннего, оставляли старца Иосифа. Такие отпадения никогда не вызывали у смиренного старца никакого неудовольствия, не возбуждали ни зависти, ни огорчения; и с тою же отеческою любовию, с полным всепрощением и забвением случившегося принимал он снова, когда возвращались назад понявшие свою ошибку и ощутившие лишение.

На исповеди батюшка был всегда серьезен, и замечания его как-то особенно проникали вглубь и будили там сознание своей греховности и безответности пред Богом. Самый его вид, его лицо, озаренное каким-то внутренним светом, его ангельская улыбка, в которой отражалась чистота его души, его полуопущенные глаза, через которые глядели на кающегося кротость и смирение, — все это вместе неотразимо действовало на душу. Это был живой свидетель истинности слов «Бог гордым противится, смиренным же дает благодать» и «сила Моя в немощи совершается».

Безнадежный грешник, побывав у старца Иосифа, обновлялся духом, изменялся к лучшему. Некто страдал меланхолией и был близок к отчаянию, не видя исправления своей жизни. По совету знакомых он начал ездить в Оптину, и там, после беседы со старцем, всякий раз получал облегчение. Враг всячески старался отвлечь его от этих поездок, внушая, что бесполезность их доказывается его неисправлением; но он продолжал ездить к старцу. Кончилось тем, что он совершенно примирился со своим тяжелым положением, и свой внутренний крест — тоску уже нес с благодушием, видя в нем как бы эпитимию за свое неисправление.

Один инок, искренно расположенный к старцу, всегда ходил к нему на откровение помыслов. Но враг рода нашего, не хотящий никакого добра и ненавидящий даже голос, утверждающий на пути спасения, восхотел и этому иноку заградить вход к старцу и навел на него охлаждение и неверие. Инок перестал ходить к старцу. Но, по милосердию Божию и по молитвам своего наставника, он скоро познал, что поддался вражескому искушению и, придя к старцу, сказал: «Батюшка, простите меня за откровенность, — я потерял всякую веру в вас». На это старец отечески мягким, успокоительным тоном ответил: «Что же, сын мой, удивительного в твоем искушении? Св. апостолы, и те усомнились было в вере в Бога и Спасителя; а после своего неверия еще сильнее укрепились в вере, так что уж ничто не могло их отлучить от любви Христовой». Искусившийся инок тут же почувствовал перемену в душе и совершенно предался в волю старца, исполнившего на себе апостольские слова «вы духовнии исправляйте духом кротости». Батюшка говорил, что кто относится к старцу, тот хотя и слабо ведет свою жизнь, но все-таки крепче стоит живущего без управления.

Одна из первых его духовных дочерей, еще при старце Амвросии, видя, как ее наставник преуспевает духовно и видимо готовится Богом к принятию старчествования, по малодушию своему, скорбела, что когда придет это время, то ей уже нельзя будет так свободно с ним заниматься и однажды высказала ему свое опасение, прибавив, что кажется, она того и не вынесет. На это о. Иосиф ей тогда отвечал: «Что ж? Ко всему надо быть готовым; вон м. Амвросия Ключарева прежде с батюшкой каждый день занималась, сколько хотела; а потом и раз в неделю рада была попасть». И действительно, настало время, что и о. Иосиф не мог уже подолгу беседовать с каждым. Между прочим теперь она стала получать пользу душевную, успокоение и утешение от одного его выхода на общее благословение и стала удовлетворяться и дорожить одним его словом более, чем прежде продолжительными наставлениями.

Одна послушница, в начале своего поступления в монастырь, от своих немощей и неисправностей приходила в сильное смущение, и через это не находила покоя внутреннего. Когда она открыла это старцу Иосифу, то он своими сильными наставлениями скоро ободрил ее, говоря, что в смущении не может быть и покаяния; а самоукорение одно может успокоить.

После эта же послушница страдала от одного тяжелого искушения и неотступно просила старца избавить ее. Старец сказал ей всего несколько кратких слов, но с такою силою и властию, что она в ту же минуту почувствовала, что исцелилась, и более того с ней не повторялось.

Другая духовная дочь старца Иосифа рассказывает, что ее стал беспокоить помысл, что она непременно утонет (так как раньше ей кто-то это предсказал), и она поддалась сильному страху и смущению. Наконец, она решила сказать об этом батюшке. Старец хлопнул ее слегка по голове и весело, спокойно сказал: «Ну, так что ж! Утонешь и утонешь — ведь ты не сама себя будешь топить, так чего ж бояться? С Богом все равно, как ни умирать». С тех пор страх внезапной смерти у нее исчез. «Даже иногда и один взгляд его говорил мне более, чем томы проповедей», — заканчивает она.

Одна послушница рассказывает. «Я очень унывала и, будучи в Оптиной, сказала старцу: „Трудно жить, батюшка!“ ― На это он мне ответил: „Еще труднее будет под старость, да и чем же больше спастись, как не скорбями“. ― Через несколько времени я опять была у старца и снова жаловалась, говоря: „Не могу больше, очень трудно, уеду в другой монастырь“. ― Батюшка сказал: „Нет, не езди, оттуда в Оптину не будут пускать, да и дорога будет очень дорога“. Точно шубу, снял с меня батюшка мою скорбь, — так мне стало легко и больше уж никогда никуда не просилась».

Лицеприятия или человекоугодничества в старце Иосифе не было и тени. Подадут ему большую сумму на поминовение, и деревенская женщина принесет простое полотенце — благодарность одна, как первому, так и последнему: «Спаси Господи», просфора, листочек, иконочка на благословение и теплое отеческое слово в напутствие. Он строго исполнял слово Господа «просящему у тебя дай» и всем просящим давал возможное.

Кроме таинственного влияния своим благодатным словом на душевное расположение человека, о. Иосиф имел еще несомненный дар исцеления, как от страстей, так и от телесных болезней.

Одна Шамординская монахиня сильно и долго страдала болью в желудке. Ни свои монастырские медицинские пособия, ни лечение козельских докторов не только не помогали, но даже не облегчали ее страданий. Монахиня задумала испробовать последнее средство, — обратиться к оптинскому фельдшеру-иноку, очень опытному врачу. Зная об этом намерении монахини, м. игуменья, собираясь в Оптину, предложила ей поехать вместе с ней. Монахиня неохотно приняла это приглашение, зная, что от дороги боли ее усилятся и она только стеснит и обеспокоит матушку. По приезде в Оптину они, конечно, прежде всего пошли к старцу. Больная рассказала ему, как она страдает желудком. На это старец, ласково улыбаясь, заметил: «Ты что же, к нашим докторам приехала?», а затем, подойдя к св. иконам стал молиться, после чего отпустил монахиню, велев ей сходить в монастырскую больницу. Монахиня это исполнила и принесла с собой пузырек с лекарством, но тут заметила, что не чувствует никакой боли. С той поры болезнь ее исчезла бесследно, и пузырек с лекарством так и остался нетронутым.

Г. А. передавала, что она страдала сильными головными болями. Однажды, сидя в хибарке, она почувствовала такой сильный приступ мигрени, что даже испугалась. Вскоре старец вышел на благословение, и она могла только проговорить: «Уж очень голова болит, батюшка». Он улыбнулся и ударил ее по голове. Боль мгновенно прошла. Когда же старец ушел, она от радости тут же всем рассказала; но к вечеру боль головная у нее возобновилась. Поняв свою ошибку, она на следующий день передала об этом старцу, который, вразумив ее, сказал: «Ну, потерпи; поболит-поболит да и пройдет». И действительно головные боли продолжались еще несколько времени, а затем прекратились окончательно.

Г-жа Е. говорит о себе: «В молодости я курила, несмотря на запрещение докторов, и это обратилось в навык. Сколько потом я не пробовала бросить курить, никак не могла. Наконец на исповеди перед старцем Иосифом я покаялась в этом и просила его св. молитв. Старец не стал укорять меня за это, а ласково сказал: „Не кури; тебе это вредно“, и затем прибавил: „Ты купи себе шалфею и вместо табака насыпай его в патронку и кури“. Но дело не пошло у меня; шалфей курить я не могла, а продолжала курить табак. Будучи в Оптиной, я снова стала просить старца, чтобы он помолился. ― „А что же, шалфей-то не курится?“ ― смеясь спросил батюшка и при этом благословил меня со словами „помози, Господи“. Дорогой из скита я почувствовала сильное угрызение совести. На меня сильно повлияло то, что батюшка так ласково, без малейшего укора, отнесся к моей немощи, и я сразу бросила курить».

Она же. «На первой неделе Великого поста я говела, и очень страдала от боли в пояснице. Когда я сказала об этом старцу, он велел мне растереть больное место арникой. Повеление это я исполнила, и боль моя совершенно прошла, тогда как раньше я перепробовала всевозможные лекарства, и ничто не помогало. Верю твердо, что от всех своих немощей я спасалась молитвами батюшки Иосифа, и уверена, что и вся жизнь моя шла хорошо, только по его молитвам».

Мать с семейством приехала в Оптину пустынь к батюшке. У сына ее заболела нога, и он не мог ходить. Его внесли на руках к батюшке. Побыв у старца, сын ее пошел сам на ногах, болезни как не бывало.

Одна особа, живя в Оптиной, сильно заболела; она попросила себя привести в хибарку к батюшке. Он ее принял и, дав ей в руки свои четки, прошел в спальню, сказав: «Подожди». А когда он вышел, она совершенно забыла про свою болезнь.

Крестьянка А. была больна. У нее очень опухли околошейные железы. Два раза ей делали операции, но опухоль еще больше увеличивалась, так что она даже не могла повернуть шеи. Она обратилась к батюшке за советом, делать операцию или нет? Он ей сказал: «Операцию не надо делать, а отслужи молебен великомученику Пантелеймону, и так поправишься». Крестьянка отслужила молебен, и ее железы [заболевание желез] прошли бесследно.

Одна послушница передает о себе следующее. «Еще при жизни батюшки у меня были большие скорби. Невыразимо тяжело было мне, и не было среди окружающих сочувствующего мне человека. Наконец, дошло до того, что у меня заболела грудь и пошла кровь горлом, и я с большим трудом исполняла свое послушание, скрывая от всех свою слабость. Между тем подошло время покоса, я должна была идти наравне с другими, хотя и чувствовала свою полную слабость. Я совсем упала духом и с вечера горячо просила Царицу Небесную, чтобы Она мне помогла. Уснув, вижу, что я в хибарке около иконы Божией Матери „Достойно есть“. Я жду, но батюшка меня не принимает. Наконец выходит покойная м. игуменья, к которой я была близка и я ей говорю: „Матушка, люди за своих близких просят батюшку, что же вы за меня не попросили?“ — „Нет, я просила батюшку за тебя“, ― ответила она. Только что она сказала это, из двери вышел сам батюшка в беленьком балахончике и три раза сказал: „Христос воскресе!“ Я зачитала во сне „Достойно есть“ и, прочитав до конца, кинулась к батюшке, рассказывая ему свои скорби и как у меня болит грудь. Тогда батюшка свернул комом полу своего подрясника и прижал ею больное место на груди, сказав, помнится: „Бог милостив“, потом приласкал меня, и я проснулась совершенно здоровой. И до сих пор грудь у меня никогда больше так не болела. Попав потом на самом деле к батюшке, я ему рассказала, как он исцелил меня во сне, и батюшка, выслушав, сказал: „Ну, слава Богу! совсем прошел? теперь не болит? ну, благодари Бога!“»

О. Д. рассказывал о бывшем с ним случае внезапной помощи от одного лишь воспоминания имени старца.

Будучи на скитской даче, он по послушанию пpиехал в монастырь за рыбой к какому-то празднику. Окончив все свои дела, он сходил к старцу принять благословение и отправился обратно. Дорогой лошадь его чего-то испугалась и понесла; при этом валек попал под постромку и еще более раздражал испуганную лошадь. О. Д. выскочил из тележки и сказал про себя: «Батюшка, ведь я же с твоим благословением поехал»… И только он помянул имя старца, как лошадь с храпом остановилась, дрожа всем телом. Он подошел к ней, оправил, вывел на дорогу и благополучно поехал дальше.

И вообще, по его молитвам Господь иногда посылал чудесную Свою помощь там, где люди ничего не могли сделать.

Один из таких замечательных случаев рассказывает г-жа М. П. Т.

«Мой муж, человек мало верующий в Бога, заболел тяжелым нервным расстройством. Обращался он ко всем знаменитым докторам, лечился разными усовершенствованными способами, но помощи не получил ниоткуда.

Я же очень уважала и любила старца Иосифа и с самого начала относилась к нему со своими душевными невзгодами, а теперь, в такое тягостное для меня время, я, конечно, не раз обращалась к нему и за молитвенной помощью, и за советом, что мне делать с больным мужем.

Перед тем, как ехать нам с мужем в Москву к докторам, я получила от батюшки письмо, где он велит мне передать мужу, чтобы он непременно там поговел и приобщился Св. Таин. Я подумала при этом, что передавать мужу подобный совет бесполезно, но к великому моему изумлению, муж, хотя и неохотно, но все же согласился приобщиться, что и исполнили в одной из глухих церковок Москвы. После приобщения как будто наступило некоторое улучшение, но не надолго, и тяжелые первые припадки тоски, сердцебиение и слабость возобновились с еще большей силой. Я cтала падать духом, а муж мой слабел и не мог заниматься своей обычной деятельностью. На меня нападало отчаяние, и в голову шли мрачные мысли.

Но вот раз в январе месяце, в холодную погоду, муж мой говорит мне: „Поедем в Оптину“. Зная как муж относился к религии вообще, я не могла поверить серьезности его намерения и оставила его слова без внимания. На следующий день, вернувшись со службы, муж спрашивает меня: „Что же, собралась ты? Мы завтра едем в Оптину“. Это было для меня так неожиданно, так ново, что я в глубине души постигла в этом силу молитв батюшки Иосифа.

30-го января мы выехали в Оптину и по приезде туда сейчас же пошли к старцу, который принял прежде моего мужа, а потом меня. О чем они говорили ― я не знаю, но когда я вошла к старцу, то батюшка мне сказал: „Нет, он ничего“. Затем старец велел нам обоим поговеть, и на Сретенье мы приобщились. За молитвы праведного старца муж мой терпеливо выстаивал все длинные Оптинские службы и выполнил все полагающиеся правила. Исповедовал старец сам.

Напившись чаю, мы пошли в хибарку, и батюшка опять принял нас порознь. Мужу он дал маленький шейный образок Черниговской Бoжиeй Матери и св. Феодосия на другой стороне и благословив его сказал: „Это вам на память“. Затем батюшка позвал меня и сказал, чтобы сегодня же после вечерни выезжали в Тихонову пустынь; там отслужить у мощей преп. Тихона молебен с акафистом и сейчас же ехать на св. колодезь, где после краткого молебна непременно искупаться в источнике, после чего, напившись чаю, немедленно выезжать в Орел.

Слушая это и помня, что стоит холодный февраль, я подумала, что муж мой ни за что не согласится выполнить это, и сказала это батюшке. Он мне на это ответил: „Ну тогда попроси монаха облить его подогретой водой из источника, а лучше бы искупаться. Чахоточные там купаются и получают исцеление“. Выслушав батюшкины слова, я только просила его св. молитв. Вечером мы выехали в Тихонову пустынь.

Ночью поднялась сильная холодная вьюга, и мы с трудом доехали от станции до монастыря. Там мы застали конец ранней обедни и затем отстояли молебен преп. Тихону с акафистом. Наступило время ехать к источнику. Настроение моего мужа переменилось, и он стал оттягивать говоря: „Ну, как ехать в такую погоду“. Я мысленно призывала драгоценные молитвы старца и как умела уговаривала и торопила мужа исполнить благословение батюшки. Вдруг мой муж сразу решился ехать. Лошади были готовы, и я взяла побольше теплых вещей, и мы поехали к колодцу. Вьюга была страшная и холодная, по дороге не попадалось ни одной души.

Приехав туда и отслужив молебен, муж с монахом пошел в мужскую купальню, я в женскую. Там никого не было, пол был покрыт льдом. Погрузившись три раза, я быстро оделась и вышла на дворик, где увидала стоящего уже в шубе моего мужа. У меня мелькнуло в голове: „Не купался“. Но к великой радости он объявил мне, что прекрасно выкупался. Скоро мы доехали до гостиницы, где нас ожидали самовар и обед. Муж мой был весел, покоен, все находил очень вкусным, тогда как все время болезни у него ни к чему не было аппетита.

По благословению старца мы в этот же день выехали в Орел, где муж мой с этих пор стал видимо поправляться, и теперь, молитвами старца, он совсем здоров и занимается по-прежнему своей службой».

В описанном здесь случае особенно ярко выступает сила молитв св. старца. Кто мог совершить переворот в душе мало верующего человека и без всякого внешнего воздействия заставить его самого добровольно подчиниться всем крайне нелегким требованиям простого инока? С другой же стороны в этом обстоятельстве еще видно и глубокое смирение истинного старца. О. Иосиф, подобно своему учителю, старцу Амвросию, никогда не открывал явно своих дарований, но всегда старался скрыться за какую-либо святыню, посылая больных и страждущих по св. местам.

Случаев, в которых ясно обнаруживался его дар прозорливости, плод просвещенной благодатью смиренной души его, так много, что невозможно все передать их. Передадим здесь наиболее замечательные.

Один господин, служащий на частной железной дороге, захотел переменить свое место на более выгодное. Относившись ранее в таких важных случаях к старцу Амвросию, он теперь очень скорбел, что не имеет человека, у которого бы с верой мог попросить совета. После некоторого колебания, он решил принять предлагаемое выгодное место и сказал своей жене: «Вот если бы жив был батюшка Амвросий, спросил бы я у него, что мне делать — и был бы покоен». На это жена сказала ему: «Поедем к его ученику, батюшке о. Иосифу, — он теперь старец, — спроси у него». — «Зачем я поеду к о. Иосифу, — я к нему веры не имею и потому не могу спрашивать его совета». — «Ну, хотя благословение примешь на новое место, и то лучше будет», — говорит жена. ― «Вот разве только благословение принять, — согласился он, — а спрашивать его я не буду; да я ведь уже решил совсем».

Приехали в Оптину, пошли на могилу старца Амвросия, где приезжий господин даже заплакал от скорби. Жена, наконец, говорит ему: «Пойдем же теперь к батюшке Иосифу». — «Пойдем, — сказал он, — я приму благословение и уйду; а ты, если хочешь, оставайся». Старец скоро принял приезжих, и господин первый заговорил о том, что ему предлагают хорошее место. — «Напрасно, — говорит ему старец, — я вам не советую переменять; здесь вы можете получать награды и заслужить пенсию, и потому оно будет для вас выгоднее той должности, какую вам предлагают». — «Но какая же тут может быть пенсия, — возражает господин, — ведь моя служба неказенная». — «Нет, все-таки подождите немного», — закончил утвердительно старец. Господин вышел от старца в большом волнении и смущении и говорит жене: «Чего же я буду ждать? только выгодное место упущу». Но жена уговорила его послушаться старца и хотя немного подождать. ― «Если упустишь это место, Бог пошлет другое», ― говорила она. Наконец, он согласился подождать.

И что же? В скором времени эта железная дорога переходит в казну, и служба делается государственной, а господин этот получает награду и право на пенсию; и в общем слова старца сбылись в точности, — место это сделалось выгоднее того, какое ему предлагали. После господин нарочно приезжал к старцу и искренно благодарил его.

Богатая Козловская помещица, прочитав с увлечением жизнеописание старца Амвросия, предложила своим двум дочерям, только что окончившим институт, поехать в Оптину пустынь. Младшая дочь охотно согласилась, а старшей не хотелось, так как они ждали к себе в имение большое общество гостей и молодежи, и предполагалось весело проводить время. Мать пробовала ее уговорить, но она упросила оставить ее дома с гувернанткой.

Помещица с младшей дочерью приехали в Оптину, где им обеим так понравилось, что захотелось побыть подольше. Гостиник посоветовал им сходить к о. архимандриту и затем посмотреть свободные помещения. Придя на благословение к старцу, они сказали ему, что им здесь так нравится, что хотелось бы погостить подольше. Но батюшка так решительно и серьезно сказал на это: «Нет, надо ехать скорее домой». Ответ этот очень удивил их, и они недоумевали, почему батюшка так неприветливо к ним отнесся, и даже точно гонит. На следующий день они опять пошли в хибарку. Старец, выйдя на благословение и увидя их, строго сказал: «Как, вы еще здесь? Скорее поезжайте»… и быстро повернувшись, пошел к себе, проговорив, уже поднимаясь по ступенькам: «А то, пожалуй, и гроба не застанете». Многие, находившиеся в хибарке, слышали эти слова, которые на всех произвели тяжелое впечатление. Помещица, наконец, очень встревожилась и, несмотря на уговоры гостиника, тотчас же собралась и уехала.

Подъезжая к своему дому, они были удивлены, увидя у крыльца большое стечение народа, а вскоре из дверей показался гроб. Оказалось, что старшая дочь, отказавшаяся от поездки в Оптину, катаясь верхом, упала с лошади и убилась насмерть.

Г-жа Е. И. Т. передавала, что она, за смертью своей сестры — жены священника и выбытия последнего из пределов Европейской России, воспитывала пятерых их детей. В июле 1898 г. она привезла к старцу Иосифу своего старшего воспитанника — племянника и просила батюшку помолиться и вразумить его, так как он не хотел кончать семинарии и упорно стремился поступить в полицию, чтобы иметь независимость от тетки. Старец, видя его упорство, не противоречил, а только посоветовал ему пробыть в семинарии еще один год, а затем хлопотать о службе в полиции. Племянник согласился отложить свое намерение на год, в течение которого раздумал бросать учение и благополучно кончил курс.

Одно семейство встречало в Оптиной пустыни Пасху. После вечерни они пришли к старцу проститься, так как за ними должен был приехать нанятый извозчик. Но батюшка им сказал: «Нет, вы оставайтесь и завтра отстойте утреню и обедню; служба будет торжественная, и служить будет архимандрит Агапит». Они на это ответили, что остаться им никак нельзя, так как извозчик нанят, и он не согласится ждать их до завтра. Но старец снова проговорил: «Нет, он не приедет». Придя в номер, они стали ждать извозчика, который действительно не приехал, и они остались. Оказалось, что на реке была буря, и нельзя было переехать.

Иеромонах Савва (ныне умерший), страдая тучностью и болезнью ног, затруднялся ходить на исповедь к старцу. Наконец он пошел к нему с целью благословиться исповедоваться у какого-либо духовника в монастыре. В это время умер батюшкин духовник о. Мельхиседек. Когда о. Савва вошел, то старец встретил его словами: «А я было хотел посылать за тобой; о. Мельхиседек умер, так будь моим духовником». О. Савва от неожиданности ничего не мог проговорить, а после другим рассказывал, что хотел отказываться от старца, а старец, как бы провидя его мысли, предупредил его просьбой быть его духовником.

Одна особа, возымев желание видеть о. Амвросия, собралась ехать в Оптину, но родные отговорили ее, пугая дальностью и трудностью пути. В октябре месяце она прочла в газетах о кончине старца. Скорбь и раскаяние, что она по малодушию лишила себя навсегда благословения такого великого старца, охватили ее. Затем она видит во сне, что о. Амвросий благословляет ее и ее сестру финифтяными иконочками. Какие это были изображения, она не помнит; только на одном образке было очень много лиц, а на другом несколько. После этого она написала своей знакомой в Шамордино, прося ее выхлопотать у м. игуменьи какую-нибудь из оставшихся у старца Амвросия иконочек ей на благословение. Но к этому времени все мелкие вещи были уже розданы, и послать ей было нечего. Тогда ее Шамординская знакомая, будучи в Оптиной, рассказала об этом батюшке о. Иосифу. Старец сказал: «Сходи в лавочку, и попроси подать тебе ящик с финифтяными образками прежней покупки, и, перекрестясь, опусти руку в ящик; первая икона, какая тебе попадется — это благословение р. б. Софии, а вторая ее сестре. Знакомая так и сделала. Каково же было ее изумление, когда она увидала, что первый образ был — киевские угодники (много лиц), а второй — собор архистратига Михаила (несколько лиц). Положив предварительно эти иконы на могилу старца о. Амвросия, шамординская монахиня отослала их своей знакомой и вскоре получила от нее ответ, исполненный благодарности и удивления, так как иконочки оказались точно такими, какие она видела во сне. Кроме того, через несколько времени ее мужа перевели по службе в Киев, где они и жили сначала около Лавры, а потом вблизи Михайловского монастыря.

Одна очень преданная старцу особа, будучи вполне свободной, поселилась вблизи Оптиной пустыни, чтобы быть ближе к батюшке о. Иосифу. Одно время она сильно поддалась смущающему ее помыслу, что она напрасно только беспокоит старца, и что ей вовсе не к чему здесь жить. С этими мыслями пошла она в скит, решив в душе, что идет в хибарку последний раз. Старец принял ее на благословение; и только что она хотела сказать ему, зачем пришла, как была поражена видом старца: из его глаз лились потоки лучей. Она остолбенела, а старец ласково улыбнулся, ударил ее по голове и благословил, сказав: «Напиши-ка мне лучше исповедных книжек». Выражение лица старца было такое, как бы он говорил: «Что поняла?!» ― и при этом он протянул ей книжку со словами: «На, читай». Заглавие книжки было: «Вера слепая и вера мертвая».

Та же особа рассказывает. Не получая долго писем от сына, она спросила у старца, не умер ли он, и как его поминать? Старец ответил: «Все равно, как ни поминать, только поминай». Из этого ответа она заключила, что сын ее умер, и вскоре действительно получила известие о его смерти. С ней сделался столбняк: ни плакать, ни молиться она не хотела, ни даже идти к старцу, считая жизнь свою оконченной. Доходя до сумасшествия в своем горе, она кое-как написала старцу о своем состоянии и послала его [письмо] с монастырским закупщиком в Оптину (она жила в Козельске). Часа в 4 дня с ней сразу все прошло, и она почувствовала легкость на душе. После оказалось, что в этот самый час старец вышел в хибарку на благословение и, увидя ее двоюродную сестру, сказал: «Г. пишет, что ее Леля умер». Несомненно, что старец, получив ее скорбное письмо, помолился о ней, и сила его молитвы спасла ее от отчаяния.

Монахиня В. Э. была подвержена тоске и унынию. Однажды она приехала к старцу и, рассказав, что она не находит места от гнетущей ее тоски, просила отпустить ее к брату в Америку, где он занимал видное положение и которого она давно не видала. Батюшка сказал ей на это: «Нет, давай лучше будем с тобой почаще приобщаться, куда нам в Америку! — ближе пойдем и то не дойдем! ведь нам с тобой немного осталось жить». Эта монахиня, всегда боявшаяся смерти, приняла эти слова старца очень спокойно и стала готовиться к переходу в другой мир. Это было в августе 1910 г., а в ноябре того же года она пошла в соседний мужской монастырь к вечерне и там в храме внезапно скончалась.

Перед этим же она отказала своей келейной, а затем опять взяла ее к себе. Келейница не хотела к ней идти, но батюшка сказал: «Ну перейди на время». И действительно, только несколько недель пришлось ей пожить вместе с монахиней.

В Б-ском монастыре жили две сестры. Одна из них умерла. Оставшаяся выпросилась в Оптину, чтобы посоветоваться со старцем, ей хотелось взять себе квартирантку. Старец не благословил ей этого, сказав: «Поживи пока одна, а как заболеешь так иди скорее да проси м. игуменью постричь тебя в мантию». Крайне удивили ее слова старца, она чувствовала себя совсем здоровой. Время шло, и все забыли об этом. Вдруг она серьезно заболевает. Помня слова старца, она уже в жару пошла к м. игуменье и просила пострига. Доктор признал ее безнадежной; ее постригли, и на 4-й день она тихо, мирно скончалась на пасхальной неделе.

Приехали к батюшке трое; одной из них, самой здоровой, батюшка вынес сверток и, подавая, сказал: «Возьми, может быть на что-нибудь пригодится». Придя в номер, она развернула сверток, в нем оказались разные тряпочки. Они посмеялись над подарком и вскоре уехали. Ровно через год у получившей странный подарок образовались раны, и тряпочки все пошли на корпию.

Е. В. сообщила, что в бытность свою в Оптиной пустыни, по скудости средств, хотела ехать обратно в Белев на товарном поезде. Батюшка ей сказал: «Тебе не придется» и дал ей 50 копеек. Придя на вокзал, она пропустила три поезда, которые ее не взяли, и если бы не батюшкины 50 копеек, то пришлось бы идти пешком.

Одна белевская послушница гостила в Шамордине и все просила старца оставить ее там совсем, так как в своекоштном монастыре жить ей было трудно, но батюшка сказал: «Надо доживать в Белеве как-нибудь». Хотя одна монахиня и согласилась взять ее к себе в келью, но жить пришлось действительно «как-нибудь». Послушница скорбела и снова просилась в Шамордино, говоря, что в белевском монастыре ей нечем и негде жить. Но старец снова отклонил ее, сказав: «Подожди немного, еще сама будешь в банк деньги класть». И на самом деле, молитвами старца Бог послал ей благодетелей, которые стали ей присылать, а она понемногу откладывала на книжку.

М. Е. М. рассказала, что в 1899 г. рядом с ее кельей строили большой корпус. Вышла как-то ошибка в размере, и новый сруб подошел прямо к ее стене, отчего келья сделалась совсем темной. Приехала она со своей скорбью к батюшке Иосифу, который ее успокоил сказав: «Ну, не скорби, Господь тебя устроит еще лучше, у тебя будет келья большая, светлая». Она думала, что это батюшка о ее смерти говорит, но вскоре м. игуменья дала ей другую келью больше и светлее прежней. Но тут случилось новое горе. Келья оказалась худая. Кое-как поправив ее, плотники сказали, что лет пять она еще подержится. Приехав к старцу, она все ему рассказала. Батюшка сказал: «Напрасно ты ее чинила, зря деньги тратила, она и года не простоит; под ней все столбы подгнили, она на одном держится». И затем подробно объяснил, как нужно ее поправить… ― «Батюшка, да где я возьму денег на поправку?» — сказала она. — «Займи», — ответил старец и при этом достал из стола 10 рублей, говоря: «Займи еще у кого-нибудь, а когда будут деньги ― отдашь». Не смея противоречить старцу, она заняла денег и поправила келью, которая оказалась, как говорил старец, совсем сгнившей и могла их задавить. После поправки [кельи] денег у нее не было и неоткуда было ждать, и она очень скорбела, что не отдает своего долга. Будучи в Оптиной, она просила прощенья у старца, что опять не привезла долга. Старец сказал: «Скоро будут, тогда отдашь». Вскорости она получила повестку на 100 рублей и не могла понять, откуда это ей Господь посылает. Оказалось, что умер ее дядя, который никогда при жизни ей не помогал, а теперь жена его прислала ей эти деньги за него.

Приехала одна помещичья семья в Оптину. Отец не признавал старцев и ходил к батюшке Иосифу только за одним благословением, никогда ни о чем не разговаривая. Когда дочери его, очень чтившие старца, пришли к нему, то батюшка стал им говорить о том, что у них в имении кирпичи, приготовленные для постройки колокольни, никуда не годны. Барышни, только что выехавшие из дому и ничего там не слыхавшие об этом, очень удивились и подумали, что наверное отец узнал об этом перед самым отъездом и теперь, вопреки своему обыкновению, рассказал об этой своей неудаче батюшке. Придя в гостиницу, они обратились к отцу: «Папа, ты нам ничего не сказал, оказывается наши кирпичи испорчены?» — «Какие кирпичи? я ничего не знаю?» — «Да ведь ты же батюшке рассказал об этом, — мы слышали от батюшки?!» Помещик рассердился и сказал: «Вы знаете, что я с вашим батюшкой никогда ни о чем не говорю, я получил благословение и ушел».

Вернувшись затем домой, они узнали, что их подрядчик запил, перепустил кирпичи, и они все пропали.

Другая дама приехала просить благословения переделать дом в имении. Старец стал расспрашивать, что и где она думает переместить. Она стала ему пояснять, а батюшка принялся по столу пальцем чертить план говоря: «Вот тут ведь у тебя вход, а так столовая, а здесь вот то-то». Дама до того увлеклась этим чертежом, что только уже выйдя от старца она сообразила: откуда же батюшка мог так верно знать расположение ее дома?

Перед коронацией одна особа говорила на общем благословении: «Батюшка, какие готовятся торжества!» А старец на это ответил: «Торжества то готовятся, да не было бы какого несчастья!»

Рассказывает про себя один почтенный иерей: «В течение более десяти лет я имел величайшее утешение пользоваться советами и наставлениями почившего великого старца батюшки о. Иосифа. Бывало, случится что в моей личной, семейной или пастырской жизни, — что трудное, непонятное или скорбное, сейчас, как дитя к нежно любящей матери, спешишь обратиться к своему отцу благодетелю, батюшке Иосифу. Письменно поведаешь свою тяжесть душевную, испросишь св. молитв. И еще не получишь ответа, как уже на душе легче станет. А получишь ответ ― и совсем успокоишься. Два раза пришлось мне быть в Оптиной пустыни и видеть лично старца, по нескольку раз наслаждаться и переживать незабвенные в моей жизни минуты беседы с батюшкой. Помню, как я был первый раз. И самый вид Оптиной пустыни и местоположение так красивы, что невольно располагают к себе и производят отрадное впечатление. Все мне там понравилось, но больше всех батюшка Иосиф. Утружденный летами и силами сидел на своей кроватке с приветливой улыбкой благообразный старец. Я не мог с ним долго и спокойно говорить, ибо идя к нему получил телеграмму, требовавшую меня домой. Так как я путешествовал с женой и мальчиком, а дома оставил свою больную дочь, то и думал, что она умрет. Но батюшка успокоил меня сказав: „Ничего, не тревожьтесь, Господь даст, все будет хорошо“. Получив благословение, мы отправились домой и в вагоне вторично получили телеграмму с требованием поспешить домой. Опять мы стали беспокоиться за свою дочь. Приехав, мы действительно увидали, что не было надежды на ее выздоровление. Но за молитвы батюшки в болезни дочери случился перелом, и она поправилась.

Через два года мы снова все были в Оптиной и уже с этой девочкой. Говели, соборовались и удостоились несколько раз быть у старца, который всех нас благословил иконочками и разными книжечками и листочками. Меня благословил живописной иконой св. Амвросия Медиоланского, сказав: „Да будет тебе сей святитель образцом по вере и усердию о спасении вверенных тебе духовных чад“. Дорого для меня это благословение. При взгляде на него я всегда вспоминаю кроткого, любвеобильного старца. Благословив меня иконой, старец разъяснил мне мои недоумения в пастырской практике. Дело в том, что в нашу обитель приходят иногда с такими душевными тяготами, что я затруднялся, не зная как поступить: допустить ли их до причастия Св. Таин или нет? Но поведав старцу все свои недоумение и получив наставление, я совершенно успокоился.

За молитвы и благословение старца я поступаю так, как он благословил. Но грустно мне и тяжело, что лишился я такого благодетеля, незаменимого наставника, отца и учителя, всегда и во всех обстоятельствах моей жизни меня утешавшего и помогавшего. Но буди воля Божия! верю и уповаю, что и там он молится за нас, осиротелых чад своих, предстоя пред престолом Божиим».

Монахиня Л. передает о себе: «В 1908 году 2 августа я со своей келейной приехала в Оптину пустынь. Куда мы особенно стремились — это к батюшке Амвросию на могилку и также желали получить пользу и назидание от старцев, но больше влекло к батюшке Иосифу. По приезде в пустынь со мной случилось что-то непонятное — занездоровилось слегка, и я никак не могла идти к старцу. Наконец, сдаваясь на доводы моей келейной, я пошла. Дорогой я все думала: „Ну чего иду, говорят, посетителей масса, старец всех посылает в Шамордино, в Тихонову пустынь. Я этого не могу выполнить, денег нет, да и купаться мне вредно. Исповедоваться нельзя у старца, утомишь его, собороваться я без того буду“. Но вот мы у старца, я стою и молча смотрю на него. Вдруг он тихо, ласково заговорил: „Ну чего же ты, чего? Вот смотри: портрет старца Амвросия, вот его кровать, вот вся его келья, так же он принимал, как и я, больной, сидя на кровати“. Точно ледяная кора спала с моего сердца, мне стало так легко! Я уже не молчала, мысли одна за другой сходили с языка. Я не успевала высказать всю мысль, как старец давал мне ответ. Потом опять говорит: „Чего ты боялась придти? Денег правда нет у тебя на поездку в Шамордино и в Тихонову, да тебе и купаться нельзя; ты Божию Матерь хочешь видеть? — отвечал на мою мысль старец, — Она сегодня Сама у тебя будет в келлии. Исповедовать я тебя не могу — давно никого исповедую, а вот поди к о. Сергию. Он тебя поисповедует и пособорует“. Келейная моя тоже была утешена. Мы плакали от радости. Доходим до монастыря, видим идет крестный ход с Калужской иконой Божией Матери, случайно привезенной из Козельска. И вскорости к нам в номер принесли икону Божией Матери. На следующий день, приобщившись и пособоровавшись, мы спешим к батюшке. Он встречает нас словами: „Ну вот, правда, как хорошо, легко, радостно. Поговели, порадовал Господь. Ведь вот милость-то Божия случилась с вами!“ А с нами действительно случилась милость Божия, о которой старец не знал, знал только духовник. Кратко, но сердечно-духовно говорил старец, не хотелось от него уходить, но надо было дать место другим. Потом мы на другой день, купив четки, и портрет старца, и несколько листочков духовного содержания, отправились к батюшке. Придя к нему, я только успела подумать: как было бы хорошо, если бы батюшка из своей ручки дал мне четки, — как старец, улыбнувшись, быстро снял со своей руки четки и надел на мою и в то же время мои четки надел на свою руку. Слезы хлынули градом, я только могла сказать: „Дорогой батюшка, ожидала ли я этого!“ Старец был в шапочке, вдруг он снимает с головы шапочку, поворачивается к моей келейной, поправляет на голове волосы и, улыбнувшись, надевает снова. Моя келейная разрыдалась, бросилась в ноги к старцу, благодаря его за что-то. Батюшка и ее также благословил четками. Я недоумевала, что это значит. Оказалось, что моя келейная подумала: не похожа наша карточка; вот, если бы батюшка без шапочки был (на нашей карточке батюшка был без шапочки).

Уже на следующий день мы пришли прощаться с батюшкой. Не желая утомлять старца, мы остались в коридоре в ожидании, когда он выйдет. Вскоре щелкнула дверь, вышел батюшка. Ну что за вид был у него! От его лица буквально исходил свет. Оно было так бело и юношески светло, что мы невольно вздрогнули и опустили глаза. Батюшка взглянул на нас, и такой у него был ласковый, благодатный взгляд, что передать нельзя и, кажется, никогда его не забудешь. Он круто повернул от нас, так что мы не успели проститься. Пришлось придти на другой день и проститься со старцем. После нам сказали, что в этот день батюшка приобщался.

Еще мы были у старца в 1910 году. Вся беседа носила уже характер последней беседы. Все до мелочи было разобрано и предусмотрено старцем. И снова он отдалил мою поездку в Шамордино, сказав, что нам некогда будет. И действительно, оказалось некогда. Прощаясь с батюшкой, мы спросили, благословит ли нам батюшка еще побывать у него? Он кротко, весело улыбнулся и сказал: „Ну что же, побывайте. Бог весть, Бог весть“.

Эти строки истинны, чему Господь Свидетель. И нет теперь среди нас этого светильника, этой дивной чисто-кристальной души. И больно сжимается сердце…»

Из записок Е. «Я жила в келье, где было мне очень трудно, так как меня там притесняли. Благословлялась у батюшки перейти в другую келью, а он мне сказал: „Терпи, будешь жить и в хороших, но не будешь иметь спокойствия души, будешь как в аде“. Но я не послушала, перешла от этой монахини. Однако же, не нашла себе спокойствия и перешла обратно к первой. И несмотря на ее тяжелую предсмертную болезнь (у нее был рак груди), которая наполняла всю комнату удушливым запахом, я не чувствовала ни бессонных ночей, ни тяжести непосильного труда. За молитвы батюшки я несла все благодушно. Так и дожила, и похоронила эту монахиню.

После смерти этой монахини поместили меня к другой, старой, с которой тоже было трудно. Я приехала к батюшке. Он меня спрашивает с улыбкой: „Как поживаешь?“ Я заплакала. Батюшка и говорит: „А как же от нее сестра терпела?“ — „Батюшка, сестра ее часто на богомолье уходила, а я всегда при ней.“ — „Ну, помози Господи, сказал батюшка, проси м. игуменью, чтоб вывела“. Вот и вспомнила я тут слова батюшки „терпи“, терпения-то мне много нужно.

Как-то сидела я в хибарке, старец меня долго не принимал, я вышла из терпения и думаю: сейчас уйду к батюшке Анатолию (Зерцалову). Батюшка провидел мою мысль. Вдруг выходит, идет в самую дальнюю хибарку, где я сидела и говорит: „На вот, возьми, пришей ленточки к парамону, а то ведь тебе скучно“. Я была поражена прозорливостью старца. И тут же созналась в своем грехе: „Простите, батюшка, я хотела уйти в другую хибарку к батюшке Анатолию“. Батюшка на это ничего не ответил, а только улыбнулся. И с тех пор я всегда благодушно терпела, а в других хибарках и пять минут не могла прождать.

Раз я была очень скорбная, прихожу к батюшке. И как же батюшка отечески-ласково меня принял! А я говорю ему: „Батюшка, мне кажется, что я вас больше не увижу, потому что отец у меня умер, средства мои скудные“. Батюшка и говорит: „Да, пожалуй, что теперь не придется“. Так и кольнуло мне в сердце. Боже мой, неужели батюшке станет хуже, и он уйдет от нас. Старец так ясно сказал мне, что его больше не увидишь. Я вторично переспросила: „Батюшка, значит я вас больше не увижу?“ Он мне кивнул головой в подтверждение. Вскоре батюшка скончался, пришлось мне уже быть у едва живого, полумертвого старца.

Еще случай прозорливости старца. Был у меня брат, как помешанный. Мы его едва до Оптиной довезли. Я прихожу к батюшке и рассказываю ему свою скорбь, а батюшка говорит: „Не скорби, это все скоро пройдет“. И действительно, — в настоящее время он совершенно здоров».

На вопрос одной монахини «Что делать, чем помочь? Мой родственник очень пьет водку», батюшка сказал: «Потерпи, скоро сам бросит пить». И не прошло шести месяцев, как ее родственник скончался.

Монахиня М. Ш. говорит о себе. «Жила я с одной сестрой очень долгое время. Приехала к старцу и на его вопрос „Как поживаете?“ сказала: „Приходится иногда и выйдет что-нибудь“. Батюшка на это вполголоса ответил: „Небось, будете скорбеть, когда вас разведут?“. Потом я просила батюшку говоря: „Помолитесь, батюшка, чтобы нам до гроба жить вместе“, а он как-то незаметно для других сказал: „Ненадолго“. И что же… Ее от меня в скором времени перевели в школу.

Получила я от одной знакомой из Севастополя письмо, что она подверглась сильному винопитию. Будучи в Оптиной, объясняю батюшке про нее, но он не верит. Я ему показываю письмо. Тогда батюшка говорит: „Ну, если она пьет, то надо отслужить молебен Спасителю, Божьей Матери и мученику Вонифатию“. Дал ей картиночку и уверенно прибавил: „Она больше не будет больна этой болезнью“. Действительно, в короткое время она перестала пить и прислала благодарное письмо.

Пишет мне одна барышня и просит передать батюшке, что за нее сватаются три жениха, за которого из них ей пойти? Первый и третий ей не нравятся, а второй нравится. Батюшка ответил: „За Николая, за третьего, а то дело плохо будет“. Я была поражена. Ни она мне не писала, как зовут ее женихов, ни я ничего не говорила батюшке. Я написала барышне батюшкин ответ. Она вторично пишет, что ей не нравится этот жених. Батюшка опять говорит: „По-моему лучше ей идти за Николая, а не послушает ― как хочет“. Она послушалась и вышла за Николая и до сих пор живут очень счастливо. А с нравившимся ей женихом случилось несчастье — переезжая речку, он утонул».

Одна [женщина] спросила у батюшки на общем благословении: «Что мне делать, я очень скорблю, говорят, моя дочь на стороне умерла?» Батюшка говорит: «Кто тебе сказал? Нет, неправда, она жива. Молись о здравии за нее».

Белевская послушница передает: «Жила я покойно с монахиней А., но мне хотелось жить с монахиней А. С. Приехала я к батюшке и говорю: „Не могу здесь жить, благословите мне уйти от этой монахини” — „А с кем же ты желаешь жить?“ ― спрашивает батюшка. Я сказала, что желаю с А. С. — „Ну, подожди, придет время будете жить“. Сейчас живу с той, с которой желала, и, по милости Божией, мы живем очень хорошо».

Рясофорная послушница М. говорит о себе. «Поступила я в монастырь с искренним желанием, но я была очень бедная. Жить было совершенно нечем. Я думала так и говорила своим монахиням: „Поеду в мир, поступлю на место, заработаю себе денег и тогда приеду и оденусь в черное“. В монастыре я прожила почти год, пригляделась к монастырской жизни и увидала, что без средств нельзя жить, но оставила это решение до батюшки. Приезжаем мы к батюшке, входим к нему все трое, а он говорит: „Вот приехали ко мне две монахини, одна мирская. Мирская эта живет в монастыре долго, сестры говорят ей: „Одевайся“, а одеваться не на что, она говорит: „Ну что же поеду в мир, заработаю себе денег и тогда оденусь“. Мы все были поражены, точно старец весь разговор наш подслушал. Старшая монахиня спрашивает у батюшки: „Что же вы, батюшка, благословите ей ехать или нет?“. Старец ударил ее четками и сказал: „Нет“. Затем прекратил разговор. А когда я была у батюшки одна, объяснила ему свое состояние, он и говорит: „Не езди, Бог пошлет место, и ты будешь жить в монастыре хорошо“. Так и вышло. Меня взяли в келейницы, жила и в казенной келье. Потом батюшка предрек мне, что я буду жить у м. К. Я прожила три года, поехала на родину. Пpиезжаю, м. игуменья благословляет к м. К. в келейницы, которая приняла меня, как родную. Так сбылись слова батюшки, и до сих пор я живу очень хорошо.

Еще о моей сестре расскажу. Приехали мы с ней к батюшке. Сестра благословляется покупать дом. Батюшка говорит: „Дом-то покупать, а кто жить в нем будет?“ И сверх всякого ожидания произошла перемена. Муж ее купил 7 десятин земли и стал подумывать о постройке дома, но сестре не хотелось. Она поехала к батюшке спросить об этом. Батюшка сказал: „И не нужно“, а сам отвернулся к окну. Лицо его сделалось скорбным и серьезным. От меня это не скрылось. Вдруг старец отрывисто сказал: „Не надо, пока получаешь жалованье и довольно“.

Впоследствии оказалось, что муж моей сестры сделался пьяницей. Его уволили с места. Сестра развелась с мужем, уехала в Ташкент и поступила на место».

Родственник одной послушницы, боясь за свою больную мать и сестру, что в случае его смерти их может обидеть зять, с которым он жил вместе, благословлялся у батюшки разделиться. Батюшка на это ответил: «Нет, не надо, бывает, что и здоровое дерево, да падает, а то гнилое, да скрипит». И так вышло, что здоровый зять умер, а больные остались жить.

Из записок О. М. «По неисповедимым судьбам Промысла Божия мне очень трудно жилось в обители — приходилось все терпеть: и гонение, и клевету, и бедность, хотя я была дочерью богатых родителей. Я очень скорбела и предавалась унынию, к тому же меня долго не постригали в рясофор. С такими скорбями я приехала к батюшке просить благословения переменить монастырь. Объяснила все, а батюшка мне говорит: „Не скорби, новая игуменья будет, она тебя пострижет и утешит“. Но меня мучила страшная тоска, я поехала на родину; долго там прожила, так как я заболела — у меня были припадки сердца. В это время умерла наша м. игуменья. Я решила вернуться в свой монастырь, ожидая перемены. И старческие слова сбылись в точности. Новая игуменья меня постригла в рясофор и была для меня как родная мать.

Мой брат десяти лет неизвестно где пропадал. Я очень скорбела о нем. Боялась, что он может стать неверующим и думала, жив ли он или нет, не знала как за него молиться. С этой скорбью я обратилась к батюшке. Он, по своему глубокому смирению, никогда бывало прямо не скажет, а делает вид будто ничего не знает и говорит так: „Да кто их знает, они заедут далеко, устроятся там и про всех забудут“. И решительно прибавил: „Молись за него о здравии, ведь бывает так, выйдет слух, что жив“. Так и случилось. После смерти моего отца стали наводить о нем справки для утверждения наследства. И что же, оказалось к удивлению всех — мой брат жив и здоров».

Одна белевская монахиня была больна кровотечением. Приехала к батюшке. Батюшка ей решительно говорит: «Поезжай в Москву, делай операцию». Она заявляет, что у нее и денег даже нет на это, и очень удивлена была ответом старца. Спустя час приходит к батюшке московская монахиня, которая, по выходе от старца, подает белевской монахине адрес, в которую больницу она может ехать. Больная поехала, ее там приняли бесплатно и сделали операцию.

Другая монахиня похоронила свою тетушку и очень о ней скорбела. Приезжает к батюшке, рассказывает свою скорбь, а батюшка говорит: «Ну что делать, летом поедешь к родным, заедешь и в Киев, там помолишься». Она отвечает, что это никак не может случиться. Но против всякого ожидания случилось — нашлись люди, которые свозили ее бесплатно.

Одну белевскую послушницу, певчую, составили с клироса, за какую-то провинность. Она очень скорбела, что осталась без послушания. Просила благословенья у батюшки попросить себе послушание. Батюшка ей ответил: «Послушание не просят, жди, когда дадут; ходи-ка лучше почаще к утрени, в тебя всмотрятся и дадут». И через несколько времени ей дали послушание.

Та же послушница благословлялась у батюшки на свой счет отделать келью. Старец не благословил, сказав: «Не надо, тебе не придется там жить!» Вскоре ее перевели в другую келью.

У одной барышни (духовной дочери батюшки), болел желудок. Она приезжает к батюшке и говорит, что она лечится и по постным дням ест скоромное. Батюшка на это ей говорит: «Лечиться-то можно, но надо постное есть; а ты займись-ка лучше своим горлом — полечи его». Барышня никогда не думала, что у нее болит горло, ничего особенного не замечала, только раз как-то у нее опал голос. Она пошла к доктору показать свое горло, а доктор нашел, что если бы не захватили вовремя, то могла быть горловая чахотка. И только через три года ей вылечили совсем горло.

Одна монахиня благословлялась у батюшки поехать в Саратов. Батюшка благословил и прибавил: «Только случится с тобой несчастье, придется тебе потерпеть». Она поехала, гостила очень хорошо. На обратном пути она подумала: что же это батюшка сказал ― потерпеть придется, а как хорошо погостила. Немного она не доехала до монастыря, как у нее пропал весь багаж.

Одной бедной монахине пришлось недорого купить келью. Она отделала ее и поехала со своей радостью к батюшке. Старец сказал ей: «Зачем же ты ее отделывала? У твоей кельи все столбы гнилые, она скоро завалится». Монахиня начала уверять, что незаметно, а батюшка говорит: «Все-таки посмотри, а то завалится». Приехав домой, монахиня позвала плотника. Оказалось, что келья едва держится — столбы все подгнили.

Одна особа сообщает: «В первый раз приехала я в Оптину пустынь в 1906 г. с Н. Н. Батюшка благословил ей остаться навсегда в Оптиной; я тоже просилась остаться с ней. На это батюшка сказал: „Нет, нынешнюю зиму вы не будете вместе жить“. Но Н. Н. не пришлось остаться в Оптиной, — ей не дали отпуска из Москвы. Мы предполагали жить вместе, в одной клинике. Я уже усомнилась в правдивости слов батюшки, думала, что проведем всю зиму вместе. Но вдруг Н. Н. заболела, и ее увезли от меня в другую клинику. Так оправдались слова батюшки».

Рассказывает монахиня А. Г. «Был у меня дядя, человек уже старый и холостой, очень религиозный, всегда постился и молился, но старцев не признавал. Как-то раз приехал он ко мне, я упросила его поехать со мной в Оптину. Дядя согласился, и мы поехали. Я объяснила батюшке, что приехала с дядей. Батюшка его сейчас же взял, благословил его как-то медленно и молча всматривается в него и говорит: „Ну, старче, сколько тебе лет?“ — „Вот уже 75 лет живу“, ― отвечает дядя. Батюшка опять с минуту молча пристально на него посмотрел и говорит: „Ну, вот пора и умирать; ты устрой свои дела и надо готовиться умирать, пора“. Дядя всегда думал о смерти и говорил небоязненно, но в этот раз он видимо испугался и едва сказал: „Да, это путь неизбежный“. Батюшка так это твердо говорил, что я расплакалась: ведь дядя был моим благодетелем. Он остался заниматься с батюшкой и вышел от него очень взволнованным. Это было на третьей неделе великого поста, а на Фоминой неделе он уже умер.

Еще сестра моя, религиозная женщина, обладавшая хорошим здоровьем, жила замужем очень счастливо и богато. Она очень любила батюшку и всегда перед рождением детей писала ему, прося его благословения и св. молитв. И в этот раз она писала старцу. Получив от него ответ, она сделалась задумчива и стала готовиться к смерти, говоря, что она непременно умрет. Все над ней смеялись, муж даже обиделся, — вдруг здоровая, молодая, полная сил женщина собирается умирать, — но она делала свои приготовления, причастилась и через 10 часов после рождения дочери тихо, мирно скончалась в полной памяти. Три дня ее не решались хоронить и только по освидетельствовании ее доктором на четвертый день похоронили. Дочь и сейчас еще жива. Очевидно, в письме старца было ей предупреждение».

А. Ч. передает о себе. «В первый раз приехала я с мужем к батюшке. Он мне дал книгу „Царский путь Креста Господня“. Я говорю батюшке, что и так мой крест тяжел: мой муж больной, сама больна, средства маленькие. Батюшка на это промолчал. Вскоре по приезде из Оптиной мужа уволили с места, и через 4 года я его повезла в Москву лечить в клиники. Прежде заехали мы к батюшке испросить благословение. Батюшка нас в Оптиной оставил пожить до весны. По окончании этого срока муж мой опять задумал ехать и не знал, какой избрать ему образ жизни. Я пошла к батюшке спросить, как он благословит. Старец серьезно задумался и говорит: „Бог благословит оставаться и здесь окончить свою жизнь“. Я со слезами искренней радости припала к батюшке и благодарила его. Муж мой также был доволен и благодарил батюшку, и уже больше никуда не собирался. Через год он заболел водянкой, и был сильный отек ног. Я испугалась, обратилась к батюшке, просила разрешить ему есть скоромное, так как был пост. Батюшка не разрешил и сказал: „Не бойся, он не умрет от этой болезни“. И он действительно не умер. Но через три года он снова заболел уже другой болезнью. Я к батюшке; он мне говорит: „Ну теперь готовь его к смерти“. И через три дня он скончался. Я очень скорбела и просила у батюшки благословения поехать в Воронеж к родным мужа и помолиться у свят. Митрофания. Батюшка мне благословит, а как только приду к нему прощаться, так скажет: „Нет, нынешний год не езди“. И так два года повторялось, а на третий год батюшка благословил и сказал: „Поезжай и, кстати, полечись там“. По приезде в Воронеж я пошла к доктору. Собрали консилиум и по осмотре нашли у меня серьезную болезнь, надо непременно делать операцию. Я написала батюшке, он благословил сделать операцию. Меня страшно это пугало. Особенно, когда я увидала все операционные приготовления, то томящий страх овладел мной, но как только я призвала имя старца, прося мысленно его св. молитв, ― страх прошел, мне стало так легко! И так повторилось два раза еще перед самой операцией. За молитвы батюшки операцию сделали благополучно. Была еще нездорова, но батюшка не благословлял мне больше обращаться к докторам, сказав: „Таков твой крест, неси его благодушно и терпеливо. Тебе теперь доктора не помогут, а если хочешь, то иди на свой страх, а я тебе не благословляю».

Одна особа сообщает. «В 1905 г. в первый раз я приехала в Оптину пустынь, как бы на дачу погостить и отдохнуть. Старцев я не признавала и не желала к ним обращаться. Раз я вышла в лес на прогулку и встретилась с монахиней М., совершенно мне не знакомой, которая шла в скит. Мы с ней разговорились, и она пригласила меня пойти с ней к батюшке Иосифу. Я резко отказалась, но наконец, после усиленных просьб, уступила ее желанию и пошла. Придя в скит и увидя много монахинь, я опять пожалела, зачем я сюда пришла. Я даже не знала, что мне и говорить со старцем. Не успела я сесть, как ко мне подходит келейник батюшки и спрашивает: „Что, вам к старцу нужно?“ Я, сама не знаю почему, сказала: „Да, нужно“. Меня тут же позвали к старцу, и я не знала с чего начать. Старец спросил: „Зачем приехала?“ Я сказала, что больна и приехала на дачу погостить. Батюшка говорит: „Здесь дач нет, да и денег у тебя нет и делать тебе здесь нечего“. Денег у меня правда не было. Не зная чем я больна, он у меня прямо спросил: „Что, ты очень раздражительна?“ У меня было сильное нервное расстройство. Вышла я от батюшки очень недовольная тем, что не благословил здесь пожить. Я решила обойти старца и спросилась у архимандрита. Архимандрит разрешил, и я села писать письмо сестре. Не успела я написать несколько строк, как мне кто-то точно в руку толкнул. Я больше писать не могла, сразу явилась мысль, что я ослушалась старца. Пошла в скит просить прощения за непослушание. Батюшка говорит: „Вот не слушаешься, а я тебе говорю уезжай, а то поздно будет“. Через два дня я уехала в Тихонову, а оттуда возвратилась в Т. Там я застала свою знакомую В. Д. сильно больной. У нее были язвы в кишках, и врачи отказывались ее лечить. Я дала ей иконочку преп. Тихона и воды из колодца. Не знаю, как больная молилась, но только на другой день она почувствовала себя лучше. Потом болезнь ее совсем прошла, и она просила меня свозить ее в Тихонову и в Оптину. Тут только я поняла, почему батюшка говорил: „Поздно будет“. Я уже решила ничего не делать без благословения старца и написала ему, благословит ли он поехать с моей знакомой или нет, что у меня даже и денег нет на дорогу. Батюшка ответил, чтобы я ехала сопровождать больную, а денег на дорогу Бог пошлет. В скором времени родные мне дали денег, и мы поехали. С нами поехала еще служанка больницы А., которая ужасно плохо жила с мужем. Муж требовал, чтобы она отдавала свое жалованье ему, грозя ее зарезать, но она не хотела и откладывала свои деньги в сберегательную кассу. С этой скорбью она обратилась к батюшке, который ей сказал: „Отдавать деньги не надо, потерпи, скоро все кончится“. Она не поняла слов старца и опять переспросила. Батюшка повторил: „Потерпи, скоро все кончится“. Вскорости служанка эта умерла.

В 1906 г. я опять была в Оптиной. Вернувшись в Т., я, сама не знаю почему, вздумала навестить П. П., с которой очень мало была знакома. Она в это время была больна, застала я ее в ужасно беспомощном состоянии. Врачи не могли поставить правильного диагноза; один говорил одно, другой ― другое, определяли камень в почке, и бедная больная страдала и физически, и нравственно; она была неверующей и много лет уже не приобщалась. Меня она очень рада была видеть и, узнав, где провела я лето, попросила рассказать, что это за Оптина. Больная очень охотно слушала, особенно о старце, и попросила написать про ее болезнь старцу, если это можно. Я написала. Месяц прошел, ответа все нет, больная решается делать операцию, так как ее болезнь ухудшается, и говорит: „Да что простой монах может понимать в этом?“ За день до операции больная делает распоряжение на случай смерти. Я ей советую причаститься, больная не соглашается, говоря: „Я не желаю ломать комедию — все равно я ни во что не верю“. Накануне самой операции больная получает от батюшки письмо, в котором он советует прежде всего приобщиться и тогда уже делать операцию, а без этого операция не поможет. И вот лишь только больная прочитала батюшкино письмо, как в ней произошла перемена, и она немедленно потребовала священника, который как раз в это время соборовал одну больную. Поговорив немного со священником, причастие отложили до завтрашнего дня, так как в этот день она пила молоко. В день операции больная приобщилась. Операцию сделали благополучно, оказался громадный нарыв в почке. Больная стала поправляться, как вдруг получает от батюшки письмо: „Если больная ослабеет, то советую ее причастить“. Удивило нас это письмо, — она уже собиралась на выписку. И что же… Через несколько дней у нее сильно воспаляется здоровая почка, появляется отравление уремой всего организма, делаются сильные уремические припадки. Она без сознания, пульс останавливается; врачи приговорили ее к смерти. Получается еще от батюшки письмо, где он советует особоровать больную. И в этот же день больная чувствует себя лучше, начинается медленное выздоровление. Наконец, она совершенно выздоравливает».

Одна женщина спрашивала у батюшки: «Как быть, вот уже четыре года неизвестно где пропадает мой сын?» Она уже считала его умершим. Батюшка отвечает: «Отслужи молебен Казанской Божией Матери, молись о здравии — сын твой найдется». И через несколько времени сын ее прислал ей 10 рублей денег и написал, где он живет. Мать целый день плакала от радости.

Одна особа, уезжая из Оптиной, при прощаньи с батюшкой говорит: «Вот я приеду и что буду делать без работы, где мне достать работу?» А батюшка ей сказал: «Какая работа больному человеку, ведь, правда, больному человеку трудно работать?» И через неделю у нее так сильно заболели руки, что не только работать, а даже и стакан не могла в руках держать.

Оптинский послушник Д. говорит о себе: «В первый раз приехал я в Оптину в 1891 году. Старцем в то время был знаменитый наставник душ человеческих батюшка Амвросий, которого я застал в новостроящейся тогда обители Шамордино, его родном детище, где он был на даче Руднево. Я высказал батюшке свое желание, что хочу быть монахом. Батюшка говорит: „Монахом ты будешь, но подожди, пока вырастет брат“. Я, боясь, что у меня пропадет желание, так как брату было только 7 лет, сказал об этом батюшке, а он так утвердительно говорит, что желание не пропадет, монахом буду. Потом спросил, каким ремеслом я занимаюсь (я был столяром), и велел сделать шкатулку в шамординской мастерской, показав какого размера. Через два дня я принес шкатулку; батюшка меня похвалил, дал просфору и благословил иконой Спасителя. Удостоился я с батюшкой поговорить; много у меня было всего на совести, и батюшка с удивительной подробностью мне все рассказал, точно он при мне находился. Про многое я даже и не думал говорить, — у меня были неисповеданные грехи. С тех пор уже больше они не повторялись. Вскоре старец Амвросий скончался. Я уже приехал к его преемнику, батюшке о. Иосифу. Рассказал ему все про себя и что мне батюшка Амвросий сказал, а он и говорит: „Проживешь и до 40 лет в миру, (а мне было только 20 лет), есть на то воля Божия; пока устроятся твои домашние дела — надо пожить“. Так и вышло, прожил я в миру до 40 лет. В течение 20 лет я два раза в год ездил к батюшке Иосифу. И какую пользу получал я для души! Бывало, придешь к нему с упадшим духом, на душе точно камень лежит, а уходишь с воскресшей надеждой; так легко, хорошо. Да еще как только в скит войдешь, уже на душе становится легче. Спросишь у келейника: „Как здоровье батюшки?“ — „Батюшка слаб, ― обычный ответ за последнее время, ― но сейчас доложу“. Входишь к старцу; он, улыбающийся, спрашивает: „Как поживаешь?“ Еще не знаешь, с чего начать, а батюшка сам по духу прозорливости все скажет, зачем в этот раз приехал. И чувствуешь, что вся тягота миновала. Случаев прозорливости я видел от батюшки много. Исповедовался я всегда у него. Как-то раз, собравшись в Оптину, мне представилось, что батюшка не будет меня исповедовать, прогонит. Вхожу к батюшке, а он говорит: „Приходи завтра, я тебя поисповедую, не прогоню“.

За мою сестру сватался жених, человек торговый, из купцов. Просил он приданное и 500 рублей денег. Нам он всем понравился, я написал батюшке, прося его благословения. Батюшка отвечает: „Он потому просит денег, что они ему нужны на уплату долгов, а отдавать за него сестру и без денег не надо. Вы про него хорошенько разузнайте все“. Оказывается, он правда был много должен, да при этом большой пьяница.

Еще нужно нам было строить дом, а по соседству продавался готовый. Он нам не нравился. Я спросил у батюшки, как он благословит? Батюшка говорит: „Бог благословит, покупайте, только сначала отслужите молебен св. Николаю“. Отслужили молебен, и очень выгодно купили. Совсем с перестройкой он стал 690 рублей, светлый, просторный, а новый такой на 1000 рублей не выстроишь.

Однажды приехал я к батюшке и, побыв немного в Оптиной, попросился в Шамордино. Батюшка говорит: „Бог благословит, но лошадей теперь нанять негде, иди пешком, а оттуда, глядишь и за пятачок иной рад будет подвезти“. Пробыл я в Шамордине сутки, а наутро выхожу ― едут две подводы. Мужик меня догоняет и говорит: „Куда ты идешь? Садись, подвезу“. Я спросил, за сколько, а он говорит: „Хотя пятачок дашь, и то спасибо“. Приехал к батюшке, рассказываю ему, а он только улыбнулся на это и благословил мне сходить на трапезу пообедать.

Сколько раз я приезжал к батюшке с тем, чтобы покинуть миp, — он все откладывал. Наконец, нынешний год я приехал к батюшке на святках. В сильном смущении духа вошел к нему, думая, что он опять не оставит. А батюшка поздравил меня с новым годом и говорит: „Теперь пора, оставайся в монастыре, а то тужить будешь. Домашние твои дела без тебя еще лучше пойдут. Проси архимандрита, чтобы тебя взяли в монастырь, а в скиту нет места“. И вот уже шестой месяц, как я живу в монастыре. Домашние мои дела идут прекрасно. Но нет дорогого старца, разрешителя, утешителя во всех скорбных обстоятельствах жизни.

Вечная тебе память, дорогой наш незабвенный батюшка! Как грустно и тяжело видеть скит без тебя! Оставил нас сирых и отошел от нас туда, где есть всех веселящихся жилище и видом своей скромной могилки призываешь нас, как и при жизни наставлял, шествовать туда, в вечное нескончаемое царство».

У одной особы нашлись две благодетельницы, которые взялись ей помогать. Собираясь писать им, она просит на это у батюшки благословения. Батюшка, слушая фамилию первой, сказал: «Бог благословит, пиши». А про вторую промолчал. На вторичный вопрос он сказал: «Напиши, но только она не прочтет твоего письма». Она написала, но ответ получила от других с сообщением о смерти этой госпожи.

Рассказывает одна сестра. «В 1902 году я приехала к батюшке и попала к нему во время повечерия. Войдя, я спросила про одно свое дело, не пишет ли об нем м. N? Батюшка ответил: „Нет, ничего не пишет. А вот О. там все пишет, просится приехать. Ответа писать некогда, а на словах скажи ей: „Бог благословит, пусть просится, только после поста, а то сейчас народу очень много“. На слове „там“ батюшка сделал ударение, так что я невольно обратила на него внимание, и оно врезалось мне в память. На другой день я уехала к себе в монастырь, в тот же день передала батюшкины слова м. О. очень спокойно. Но у нее в ту же минуту выразилось необычайное изумление на лице. Когда я спросила причину, она мне ответила, что ничего не писала батюшке относительно своего желания приехать. А во время повечерия написала мне записку, чтобы я благословилась у батюшки ей приехать, но послать не успела. Тут я поняла почему батюшка сделал ударение на слове ,,там“, — он говорил в то самое время, когда м. О. писала и теми самыми выражениями дал ответ, которыми была написана ее записка».

Оптиной пустыни монах Д. рассказывает о себе следующее. «В ранней молодости у меня явилось желание поступить в монастырь. По этому поводу я пришел в Оптину пустынь. Покойный великий старец иеросхимонах Амвросий тогда был жив. Ему я объяснил свое желание, но он мне сказал, чтобы я подождал до окончания срока. О каком сроке он говорил, я не понял, только то понял, что не время мне еще поступать в монастырь. Так я и отправился в свой город В., где вскоре поступил на место в лавку к одному купцу. Прожив у него три года, я, просматривая объявления в журнале „Нива“, увидел уведомление, что старец Амвросий скончался. Известие это меня очень поразило, и я решил сейчас же ехать в Оптину в надежде хотя застать погребение чтимого старца, несмотря на недовольство моего хозяина. Но к моему великому прискорбию тело почившего старца уже предали земле. Его заместил присный его ученик — батюшка Иосиф, к которому я обратился со своим давнишним желанием поступить в монастырь. На что он мне ответил так: „Подожди, тебе будет местечко“. С этими словами я вышел от старца, не зная, что мне делать? Прежнее место я потерял, да к тому же мне только год оставался до отбытия воинской повинности. И я решил искать себе место в ближнем к Оптиной городке К., где вскоре и нашел у одного купца, у которого и раньше я жил еще мальчиком, и поступил к нему без договора о жаловании. Проживши у него год, я объявил, что должен идти для отбытия воинской повинности. Добрый купец выдал мне за год жалованья сто рублей и десять рублей наградных. Несказанно рад был я, ничего не имевший бедняк, такому щедрому вознаграждению. Теперь я имел возможность как следует одеться и оставить про запас на предстоявшие нужды. Будучи принят в военную службу, я пробыл в строю менее года, как меня определили на фельдшерскую должность, каковую я исполнял более четырех лет, не имея ни в чем нужды за молитвы старца, тогда как другие бедняки-солдаты, терпели большую нужду. По окончании срока военной службы я уже немедленно поступил в число братства Оптиной пустыни.

Теперь же при воспоминании о прошлом всегда удивляюсь, как милосердый Господь, по молитвам и благословению старцев Амвросия и Иосифа указывал мне и хорошие места и облегчал тяжесть трудной военной жизни. Дивны дела Божии!»

Рассказывает о себе госпожа Б. «Впервые приехала я в Оптину в 1898 году и, будучи у батюшки Иосифа, получила от него для прочтения книгу „Жизнеописание покойного старца Амвросия“, составленную архимандритом Агапитом. Читая это прекрасное жизнеописание, я тем не менее смущалась некоторыми подробностями о шутках и прибаутках старца, находя, что нечего было о них писать. Прочтя книгу, я вернула ее батюшке, не сказав ничего о своем впечатлении. Не успела я вернуться в гостиницу, как приходит ко мне одна монахиня и приносит от имени батюшки приложение к вышеупомянутому жизнеописанию, где автор говорит, что до его слуха дошло, что многие светские люди смущаются описанными им подробностями о старце Амвросии и объясняет причины, побудившие его изложить эти подробности.

До своего приезда в Оптину я много слышала об о. Клименте Зедергольме и, приехав в Оптину в том 1898 году, я захотела приобрести его жизнеописание, но всякий раз, как я заходила в Оптинскую книжную лавку, что-либо мешало мне исполнить это желание. Наступил день моего отъезда, я уже нарочно пошла, но лавка оказалась запертой. Я прошла в скит к батюшке Иосифу и не успела войти к нему, как он говорит: „А я тебе подарю книгу, у тебя ее нет“. И с этими словами велел принести келейнику книгу „Отец Климент Зедергольм“.

В 1905 и 1906 гг. я жила в Саратове и переносила там все ужасы смуты, охватившей тогда Россию. Забастовки железных дорог отрезали Саратов от остальной России: ни писем, ни газет не получалось, на улицах происходили кровавые битвы, но до нас все-таки доходили слухи, что в Петербурге и Москве русские люди объединяются на защиту Веры и Царя. Саратовский преосвященный Гермоген собрал около себя всех, в ком не угас еще огонь любви к Богу и родине. Все это были простые рабочие люди, мелкие торговцы, несколько священников, а из высшего городского общества я одна. Владыка Гермоген поручил мне и одному священнику составить устав для нарождающегося Союза, но как раз в это время пришел первый, после забастовок, поезд и принес мне множество писем, газет, а среди них я нашла посылку и письмо из Оптиной пустыни. Писала мне живущая при монастыре В. И., духовная дочь батюшки Иосифа, по его благословению и желанию посылая мне воззвания и уставы Союза Русского Народа и благословение батюшки на открытие такого же Союза в Саратове. Нечего говорить, что я тотчас же отнесла и посылку, и письмо к владыке Гермогену, и через несколько дней, при многочисленном собрании в зале для духовных чтений при архиерейском доме, мы открыли отделение Союза Русского Народа, которому я сочувствую и служу до сих пор всеми своими силами. Прибавлю при этом, до этого времени я не была в Оптиной два года и с батюшкой не переписывалась, посылая ему лишь поздравления к Пасхе и Рождеству.

В 1910 г., когда я уже жила в Оптиной, ко мне приехала гостить из М. генеральша К., богатая одинокая вдова. Она пошла к батюшке и, вернувшись от него, рассказала мне с некоторым удивлением, что батюшка прежде всего стал ее спрашивать, хороша ли у нее прислуга и что надо остерегаться прислуги. Перед отъездом она снова была у батюшки, и он опять ей говорил все о прислуге, и так настойчиво, что генеральша встревожилась и поспешила уехать домой. Не успела она вернуться в М., как узнала, что дворник ее дома арестован, а ее вызывают к судебному следователю. Оказалось, что в М. арестована была целая шайка грабителей, совершивших несколько убийств и грабежей, и у главаря шайки найден был список лиц, которых они еще собирались ограбить, планы их квартир и сведения о них. В списке этом стояла и генеральша К., а сведения о ней были сообщены прислугой».

Так из всего вышеизложенного видно, как велика была сила молитв старца Иосифа и как люди, вверявшиеся его советам с верою, благополучно проходили свое земное странствие. И сам старец, несмотря на свою мягкость и уступчивость, был всегда тверд в своих решениях, действуя по внушению Св. Духа, обитавшего в его чистом сердце. Он и сам говорил некоторым, что всегда должно держаться первого его слова и решения, что он под влиянием усиленных просьб может изменить свое решение, но что это уже будет решение человеческое, вынужденное, а первое всегда бывает внушаемо свыше. И многие, вопрошавшие старца, но поступавшие по своему рассуждению, против его совета, горько пострадали и мучились поздним раскаянием.

Приведем несколько примеров.

Одна [женщина] рассказывала: «Моя невестка с хитростью звала меня приехать на родину, чтобы мне получить отцовскую свою на них часть. Старец мне не благословил ехать, но я настояла, и поехала, и столько горя видела я там; брат мой второй оскорбился на меня, и вышла во всем большая неприятность.

У моей племянницы было много женихов; родители хотели выдать ее за торговца, но дочери нравился другой. Поехали к батюшке, который благословил отдать дочь за учителя, говоря: „Отдайте за учителя, он будет диаконом“. Но мать не послушалась и отдала дочь за торговца. Но вскоре после свадьбы он ушел от нее с большой неприятностью».

Одна спрашивала батюшку, чем заниматься ее родственнику, — он хочет торговать вином. Старец ответил: „Нет, он может проторговаться и попасть в тюрьму“. Родственник однако не послушался совета старца и внес залог. Вскоре же действительно он проторговался и пришлось продавать дом, чтобы выплатить долг и не попасть в тюрьму.

Один крестьянин, находясь в военной службе и кончая свой срок, спрашивал у батюшки, как ему устроить свою жизнь, и благословлялся жениться. Старец ему ответил, чтобы он год подождал устраиваться, а жениться не благословил вовсе. Через год, действительно, его опять взяли на войну. Вернувшись с войны, он был у старца и опять просил благословения жениться. Старец же не дал ему на это благословения и сказал: «Ступай в Тихонову пустынь и молись, чтобы исцелил тебя угодник от болезней телесных и душевных». Но солдат не послушался и женился, и получил такие скорби, что нигде не находил себе места. Родные жены прогнали его из двора, и он ушел на шахты и до сих пор раскаивается, не имея покоя ни телесного, ни душевного.

Рассказывает монахиня М. Ш. «У меня была сестра девица, которая приехала из Варшавы в Москву, и не было у нее места. Она мне написала письмо, прося спросить у батюшки, как он благословит: ехать ли в Ефремов и там открыть свою лавку или же оставаться в Москве и ждать места? Батюшка на это ответил: „Пусть остается в Москве и ходит за детьми“, что ей показалось обидным, думая что батюшка посылает ее в горничные. Она отказалась говоря: „Разве я могу ходить за детьми“. Но вскорости поступает она на место надзирательницы в приют, так называемый „ясли“. Тут она сама написала батюшке и просила у него прощенья, что не так поняла его слова и хотела ослушаться. Затем приют закрылся, она снова остается без места, пишет батюшке, как быть: открыть лавку, или ждать места. В ответ получает: „Жди места“. Но она не послушалась, терпенья не хватило, и проторговалась в пух и прах. Потом присылают за ней из Варшавы снова на то место, где она жила 25 лет. Батюшка не благословил ехать в Варшаву, а сказал: „Поезжай в Троице-Сергиеву Лавру, там тебе найдется дело“. Она не послушалась, поехала в Варшаву, дорогой заболела, и у нее вытащили пятипроцентные билеты, и пришлось ей вернуться обратно».

Одна монахиня просила отца, так как он был болен, обеспечить ее землею, пока жив. Он отвечает: «Выздоровею — все будет твое». Она обратилась к батюшке, который благословил ей просить отца обеспечить ее сейчас, при жизни, но она постеснялась, а отец выздоровел и ничего не сделал. После его смерти батюшка благословил ей требовать свою часть, но мать была против этого, а она боялась оскорбить свою мать. Между тем брат все продал, пришлось ей смотреть из рук брата. Она приехала к батюшке, рассказала ему свою скорбь, а он говорит: «Я ведь тебе говорил, а ты не послушала».

Послушница О. М. рассказала: «Мой брат, служа на заводе, проходил мимо машины и споткнулся на обрезки железа. Ему повредило правую руку, оторвало большой палец этой руки, и он, истекая кровью, упал. Начальство добровольно предлагало ему 500 рублей вознаграждения и должность контролера. Но он не захотел — ему посоветовали судиться. Я спросила у батюшки, который сказал: „Да, присудят и больше, а все же в руки не дадут; лучше поменьше, да добровольно получить“. Но брат не послушался, и вот уже десять лет, как он судится, а ничего еще не получил».

* * *

Так, оставшись после старца Амвросия один, старец Иосиф не затруднялся в делах, как в вещественных, так и духовных; решал с силою и властию, что очень благотворно и успокоительно действовало на относившихся к нему с верой. При этом бывали поразительные случаи, когда батюшка о. Иосиф получал непосредственные указания от почившего своего наставника — старца Амвросия.

Однажды о. Иосиф отпустил одну монахиню, по ее просьбе, к родным. Вдруг, во время послеобеденного отдыха, он ясно слышит голос покойного старца: «Не нужно ей ездить, — скажи, чтобы осталась». О. Иосиф послал за монахиней и объявил ей волю старца, которую она приняла со слезами умиления.

Старец Амвросий не благословлял в Шамордине сестрам строить отдельные кельи и жить по одной. Года через два после его кончины одна монахиня, по слабости здоровья и по любви к одиночной жизни, выпросила у настоятельницы и у старца Иосифа разрешение построиться одной. Старец, уступив настойчивому желанию монахини, как сам после рассказывал, сделался неспокоен духом и вдруг видит въявь старца Амвросия, строго сказавшего ему: «Нарушаете благословение...»

В Шамординскую обитель была пожертвована машина месить хлеб, но она оказалась слишком тяжелой, и сестры не могли ее употреблять. Об этом сказали старцу, пояснив, что знающие люди советуют к этой машине сделать конный привод. Старец как-то нерешительно на это ответил: «Надо подумать». Через несколько времени сестра, заведующая в обители постройками, приехала к старцу с разными другими деловыми вопросами, но старец, не слушая ее, сказал с оживлением: «Нужно непременно привод в хлебной устроить, этого батюшка Амвросий желает». Сестра с удивлением взглянула на старца, а он, отвечая на ее недоумение, продолжал: «Я целую ночь лежал и думал о приводе, не зная, на что решиться, и вдруг слышу, батюшка Амвросий мне говорит: „Непременно нужно привод сделать“». Привод сделали, и машина очень хорошо работает.

К старцу Иосифу многие относились и заочно и получали от него письменные ответы, и ни в каких случаях своей жизни не решались поступать без его совета, зная по опыту, что с его благословением все выходило хорошо. Особенно много он получал писем из монастырей, как женских, так и мужских. Эти письма, которые хранятся как драгоценное сокровище и которые, вероятно, со временем будут изданы Оптиной пустынью, были также просты, сильны и мудры, как и слова его.