III

ПРИГОТОВЛЕНИЕ К ПОДВИГУ СТАРЧЕСТВОВАНИЯ

В последние годы жизни старца Амвросия к нему стало стекаться такое множество приезжих, что все помещение хибарки бывало, как говорится, битком набито. Многие желали поговорить с о. Иосифом, и многих старец сам посылал к нему. Для этих бесед определили небольшую приемную келью на женской половине, где находилась икона Божией Матери «Достойно есть». Но так как в этой келье, по большой части, сидели люди или высокопоставленные, или особо уважаемые, которых неудобно было выпроваживать, то о. Иосиф, по своей деликатности и скромности, выходил для занятия в сенцы, где зимой было довольно холодно; и хотя он одевался в теплое, но все же при его слабом здоровье часто простуживался.

Так в феврале 1888 г. он сильно занемог, но по своему терпению, долго перемогался и понуждал себя. Наконец, болезнь взяла свое, и он слег. Его торжественно особоровали в келье старца, который был очень опечален его болезнью. Доктор советовал перевезти больного в больницу; но о. Иосифу никак не хотелось, в такое тяжелое для него время, расставаться со своим аввой; — кто же там облегчит его страдание? кто утешит и ободрит в случае страха смертного? не придет туда старец благословить своего ученика на ночной покой… Не желал этого и сам старец; но пришел скитоначальник и настоятельно потребовал перевезти больного в монастырь. Этот переезд в холодное время и в открытых санях еще более усилил болезнь, и его, едва живого, почти без чувств, принесли в больничную палату.

С каждым днем ему становилось хуже; надежды не было. Батюшка о. Амвросий был грустен и, конечно, духом и молитвой был неразлучен со своим чадом любимым. В воскресенье, 14 февраля, во время поздней обедни, по благословению старца и с разрешения настоятеля, его постригли в схиму. В понедельник к вечеру ему так стало плохо, что прочитали отходную. Вместо болезненных стонов, больной громко испускал молитвенные вздохи, так что присутствующие пришли в трепет, чувствуя, что он находится при кончине.

Старец, не ожидая его выздоровления, разрешил его духовным детям пойти проститься с ним. Приходил его навестить и настоятель. «Ну, что — плохо?» ― спросил его в этот раз архимандрит. — «Одержаша мя болезни смертныя», — ответил ему о. Иосиф. — «А может быть, и встанешь еще», — добавил о. настоятель, искренно скорбевший о нем.

После прочтения отходной, о. Иосиф просил ходившего за ним брата пойти к старцу и передать ему, что он просит отпустить его с миром. Когда брат передал старцу Амвросию эту просьбу, то он велел ему идти обратно, и, когда войдет к больному, сказать про себя: «Свят, свят, свят Господь Саваоф». Брат в точности исполнил приказание старца; и только что он произнес эти слова, как больной попросил чаю, и с этой минуты ему стало лучше.

После послушник этот, сидя за ширмами, слышал, как о. Иосиф громко произнес: «Господи, не хотел я этого; Ты видишь, Господи!» Послушник содрогнулся и, заглянув в щель ширм, за которыми лежал больной, увидел, что о. Иосиф пристально смотрит на икону Спасителя и поднимает к Нему руки. Тот же брат говорил после духовным детям о. Иосифа: «Ах, если бы вы знали, какой ваш духовный отец!» Старцу же Амвросию этот послушник рассказывал следующее: «Вошел я раз в палату и слышу, что за ширмой кто-то говорит: „Потерпи, любимче мой, немного осталось“. Думая, что кто-нибудь там есть, я заглянул за ширму и был поражен, — там никого не было, а батюшка Иосиф лежал как пласт, с закрытыми глазами. Меня такой объял страх, что волосы дыбом стали». И после старец Амвросий говорил некоторым, что о. Иосиф в болезни сподобился видеть Царицу Небесную.

Вечером по хибарке впервые пронесся тихий шепот: «Батюшке о. Иосифу лучше»… Скоро вышел старец радостный и сказал: «Совсем было о. Иосиф собрался умирать, да не умер, — теперь ему лучше стало».

По выздоровлении о. Иосифа, о. архимандрит Исаакий официально назначил его быть помощником старца и с тех пор он начал открыто исповедовать, так как для старца это становилось тяжело. Батюшка о. Амвросий был очень этим доволен и с радостью говорил многим: «Теперь у нас новый духовник». Однажды одна близкая к старцу особа благословилась у него раз пойти исповедаться у о. Иосифа. «Счастливица, ― ответил ей старец, ― и не раз, а всегда». В это же время старец распорядился сделать внизу пристройку, где о. Иосиф и стал принимать посетителей.

Летом этого же 1888 года батюшка о. Амвросий благословил о. Иосифу поехать в Киев поклониться его святыням. И вот, только почти через тридцать лет исполнилось его заветное желание. Невольно думается, сколько трепетного благоговения, сколько умиленных воздыханий, сколько молитв излилось там из этой чистой, смиренной души!…

Наместником Киево-Печерской Лавры в то время был архимандрит Ювеналий (Половцев), живший перед тем на покое в Оптиной пустыни. По приезде в Лавру, о. Иосиф отправился к нему, чтобы передать поклон от старца Амвросия. Наместника не случилось дома, и келейники, привыкшие к важным и сановитым гостям своего начальника, предложили незнакомому монаху подождать в передней. Долго пришлось ему ожидать; келейники не обращали на него никакого внимания. Наконец, настало время обеда и, вспомнив о своем госте, они позвали его в келейную. Там перед обедом, по заведенному обычаю, предложили ему выпить. Но о. Иосиф, никогда не бравший в рот никакого вина, наотрез отказался. Келейники стали приставать и поднимали его на смех, но кончили тем, что оставили его в покое, а сами принялись за угощение и развязно разговаривали, нисколько не стесняясь присутствия незнакомца. В это время приехал наместник, и келейник доложил, что его дожидается какой-то оптинский монах. Увидя о. Иосифа, наместник воскликнул: «Кого я вижу, — ведь это будущий старец!» и поспешил заключить его в свои объятия, и оказал ему такие знаки уважения, что оторопевшие келейники не знали что подумать. Затем наместник повел его к себе, а келейникам приказал перенести с гостиницы его вещи и приготовить для него помещение в его покоях. До самого вечера провел он беседу со своим гостем, вспоминая дорогую Оптину. Когда же о. Иосиф пришел в отведенную ему комнату, то там ожидали его два келейника и кинулись ему в ноги, прося прощения за свою грубость, и умоляли не передавать о. ар­химандриту об их невоздержании. Кроткий о. Иосиф с улыбкою любви обнял их и успокоил.

Рассказ этот передавал один из этих келейников, бывший потом иеромонахом в одном из монастырей Курской губернии и прибавил: «Как варом обдал нас он тогда — мы думали: пропали мы теперь, нажалуется он наместнику. Но потом он поразил нас своим смирением и кротостью, и так хорошо говорил с нами, что мы искренно устыдились своего поведения».

В Курске он был у одного протоиерея, того самого, который знал его в детстве. Протоиерей так был рад видеть у себя сына своего друга, что не знал, как обласкать о. Иосифа, и называл его то Иван Евфимович, то именем родителя его, Евфим Емельянович, как бы показывая этим, что в нем он чтит его отца, которого так любил и уважал.

Проездом о. Иосиф посетил и Борисовскую женскую пустынь, где жила его сестра м. Леонида. Хилая старушка чуть не заболела от радости. Не могла она налюбоваться на своего «братика». Казалось ей, что не наговорится она, не насмотрится на него. Вспомнилось им обоим, как приходил он сюда с котомкой и чистил снег около ее кельи; сколько тревог было тогда в ее душе за него, а теперь все это миновало, и она видит пред собою всеми уважаемого иеромонаха — помощника великого старца… Для довершения своей радости она хотела видеть его служащим, и о том же очень просила его игуменья и сестры. Но о. Иосиф, еще недостаточно окрепший после перенесенной болезни, был очень утомлен непривычным долгим путешествием и, чувствуя себя не очень хорошо, отказался было от сего, но м. Леонида так была этим огорчена и так слезно его умоляла, что он, наконец, уступил ее просьбе.

Началась литургия. Перед самым евангелием в храме неожиданно водворилось молчание. Оказалось, что с батюшкой о. Иосифом сделалось дурно; и уж обедню кончал за него сослужащий ему священник. М. Леонида, бывшая в церкви, услыхав молчание и смятение в алтаре и догадавшись, что с братом верно что-нибудь случилось, лишилась чувств и ее едва отходили. Когда, оправившись, пришел к ней о. Иосиф, то с обычной своей улыбкой сказал: «Ну, что, — утешилась!» Тогда м. Леонида стала просить его, чтобы он скорее уезжал домой в Оптину. «Уезжай скорее, — говорила она, — а то если ты здесь умрешь, я этого не вынесу».

Старец Амвросий был очень обрадован возвращением своего помощника, так как без него было ему трудно с приезжими. Жизнь обоих подвижников потекла опять своим обычным порядком; старец каждое лето ездил недели на три гостить в Шамордино, и неизменным спутником его был его верный друг, о. Иосиф.

Настало лето 1890 г. В июне месяце начались обычные сборы в Шамордино, но о. Иосифу старец говорит: «Тебя я не возьму нынешний раз; тебе нужно здесь оставаться, — ты здесь нужен». Это случилось в первый раз за всю тридцатилетнюю совместную жизнь, что о. Амвросий ехал без него. Мало того, батюшка о. Амвросий приказал о. Иосифу перейти в его келью, а в приемную велел перенести большую икону «Споручница грешных». Грустно сделалось о. Иосифу от всех этих распоряжений; больно сжалось его сердце… «Не вернется сюда больше старец…» ― промелькнуло у него в голове.

Старец уехал. Лето проходило, — батюшка о. Амвросий несколько раз собирался возвращаться в Оптину, но незримая рука всякий раз удерживала его, и наступившая осень прекратила дальнейшие попытки уехать из Шамордина. Предчувствие о. Иосифа сбылось. Старец больше не вернулся в свою скитскую хибарку.

Сильно скучал первое время о. Иосиф без старца, точно круглый сирота, остался он теперь один. Но, по своей неизменной покорности воли Божией и старцевой, он примирился со своим положением. К старцу он ездил один раз в месяц, и батюшка о. Амвросий всегда отечески заботился, чтобы за ним послан был возок. Помещение старца было смежным с настоятельским корпусом, и о. Иосиф, приходя к старцу, не считал себя здесь дома и никогда не входил к старцу, пока не доложит о нем келейник. Приходилось ему и подолгу дожидаться, так как он, по смирению своему, всем уступал. Даже другие монахи, приезжавшие в Шамордино к старцу, свободнее и смелее были, нежели о. Иосиф, и гораздо дольше занимались со старцем. Зато и старец видел и ценил глубокую, беспредельную и самоотверженную любовь о. Иосифа. Последнее время своей жизни старец Амвросий был нередко очень озабочен и изнурен всеми делами и заботами о неустроенной обители; и часто продолжительные деловые разговоры доводили старца до полного изнеможения, после чего он совсем отказывался от пищи и не мог спать. Не раз окружающие слыхали слова старца: «Только после о. Иосифа я могу обедать и спать в свое время». Этим старец хотел выразить, что только один о. Иосиф ничем его не расстраивает; даже о своей скорби о разлуке с ним, он никогда не говорил старцу, чтобы ничем его не растревожить. Узнали об этом случайно. Одна духовная дочь батюшки о. Иосифа, видя его очень грустным и печальным, сказала старцу: «Батюшка, как тяжело смотреть на батюшку Иосифа, как он скорбит без вас». На это старец ей ответил, глубоко вздохнув: «А он мне об этом ничего не говорит».

Между тем в Оптиной, с отъездом старца Амвросия, монахи, привыкшие к старческому окормлению, стали ходить к о. Иосифу, и многие начали у него исповедоваться. Сам настоятель, по преклонности своих лет, затруднялся зимой каждый раз ездить к старцу в Шамордино; а потому выбрал своим духовником о. Иосифа и относился к нему с большим уважением. Он сам приходил к нему в скит каждую субботу и после исповеди долго оставался еще у него для беседы. Трогательно было видеть, как маститый, убеленный сединами настоятель шел к своему постриженнику каяться перед ним в своих вольных и невольных прегрешениях, смиренно стоя в тоже время пред св. иконами на коленях.

Когда наступил Рождественский пост, то батюшка о. Амвросий, сильно ослабевавший силами, стал посылать своих шамординских духовных детей в Оптину исповедоваться у о. Иосифа. Сначала это тяжело было для сестер, привыкших поверять свои душевные тайны только одному старцу, и, скрепя сердце, ездили они к своему новому духовнику. Иногда случалось, что старец исповедовал сестру сам, а затем посылал ее в Оптину к о. Иосифу только прочесть исповедную книжку. В этих действиях старца был сокрыт глубокий смысл. Главным образом, посылая своих к о. Иосифу, старец этим показывал, что он их передает не кому другому, как только о. Иосифу. Это имело очень важное значение в будущем, когда старец скончался и когда возникал вопрос о его преемнике.

Одна монахиня рассказывает о себе: «Батюшка Амвросий за год до своей кончины благословил мне исповедоваться у батюшки Иосифа, но я не хотела идти к нему, а батюшка Амвросий говорит мне: „Ну, а если я умру, к кому же ты пойдешь?“ Я заплакала и говорю: „Не знаю; кроме вас ни к кому не могу“. На это батюшка говорит: „Ну, а я тебя передаю о. Иосифу; к нему относись и ему пиши все, как и мне, и сейчас иди исповедоваться“. Я нехотя пошла; батюшка Иосиф был в нижней хибарке; я получила благословение и говорю, что батюшка Амвросий меня послал к нему исповедоваться, но мне не хочется. Батюшка посмотрел на меня и говорит: „Как хочешь, если батюшка послал“, и с этими словами ушел от меня. Немного погодя батюшка пришел и началась исповедь. Как легко, как радостно стало на душе! Окончивши исповедь, я опять пошла к батюшке Амвросию. Вскоре он меня взял; моей радости не было конца, а батюшка, тоже радостный, встретил меня словами: „Ну что же, исповедовалась?“ Я сказала: „Да“, а он говорит: „Все говорила о. Иосифу, во всем каялась?“ Я ответила: „Все“, и батюшка сказал: „Ну, теперь говори мне, кайся“. Я снова начала каяться, а батюшка, внимательно слушая смотрит куда-то через мою голову и улыбается. Я не могла понять, что это значит. Потом оглянулась и что же… смотрю, батюшка Иосиф стоит сзади меня и улыбается. Тут батюшка Амвросий, улыбнувшись, говорит мне: „Ну, теперь иди; помози Господи“. Ушла я, а какая отрада была на сердце! Этого и передать нельзя, тот только может понять, кто сам это испытал. Батюшка Иосиф принял меня грешную и был для меня отцом и наставником, утехой и отрадой моей жизни».

Незадолго до кончины старца прошел слух, что батюшку о. Иосифа хотят удалить из хибарки и поместить в братской келье, в скиту. Многих это очень встревожило, и ему стали говорить: «Что же вы не съездите к батюшке? дождетесь, пока вас выведут». Но о. Иосиф со свойственным ему спокойствием возразил: «Вот когда велят выходить, тогда и съезжу к батюшке; ведь без его благословения все равно отсюда не могу уйти; а жить мне и в скиту будет хорошо за его молитвы». Так его смирение никогда не боялось никаких притеснений; смиренному везде хорошо, и он на все с радостью бывает готов. Однако старца Амвросия этот слух встревожил, и он посылал разузнать; после этого все смолкло.

В сентябре 1891 г. старец заболел. Болезнь сначала сочли за пустячную, и никто особенно не испугался. Но батюшка о. Иосиф в Оптиной, в бодрственном состоянии, слышал трижды повторенные слова: «Старец умрет». По обычному своему смирению он никому об этом не сказал и, боясь доверяться подобным откровениям, не придал этому значения и даже не поехал в Шамордино.

Но 8 октября старцу стало так плохо, что послали за о. Иосифом. Когда он приехал, то старец от слабости почти не говорил. Он молча указал на исповедную книжку, которую о. Иосиф и прочел с глубокой горестью. Вечером старца торжественно особоровали; а затем наутро в последний раз о. Иосиф приобщил старца, как это всегда он делал в Оптиной. Нужно было видеть с каким благоговейным чувством он исполнил эту последнюю службу своему авве!…

10 октября в 11½ час. дня великий старец, иеросхимонах Амвросий скончался, оставив по себе великое множество плачущих. Но скорбь его ближайшего ученика, 30 лет жившего его волей и питавшегося его учением, была, несомненно, тяжелее всех. И вот в эти-то невыносимо скорбные минуты и обнаружилась во всем величии его мужественная и крепкая душа. В то время, когда многие, весьма духовные люди, были потрясены этой преждевременной, как казалось, кончиной, один он ни на минуту не потерялся и не упал духом, но еще утешал и укреплял других.

В нем с первого раза многие нашли себе пристанище и поддержку духовную и почувствовали, что дух почившего батюшки о. Амвросия живет в новом старце.

Когда возник вопрос о том, где предать погребению тело скончавшегося старца Амвросия, то много было по этому поводу волнений. Большинство высказывалось за то, чтобы похоронить старца в Шамордине, так как обитель эта основана и устроена его трудами и заботами, и ради ее блага старец и переехал в нее жить. С этим соглашался даже и настоятель Оптиной пустыни. Того же мнения держался и сам преосвященный Калужский Виталий. Батюшка о. Иосиф, как преданный сын Оптинской обители, конечно, не мог не желать, чтобы его великий учитель был положен в семье оптинских старцев, но по своей преданности и любви к почившему, тотчас же после его кончины, проникся особенной жалостью к осиротелой Шамординской обители, и потому также выразил свое согласие уступить тело старца. Но законные права имела, без сомнения, Оптина пустынь, и владыка не решился взять на себя ответственность и послал телеграмму в святейший Синод.

В это время старец Иосиф велел всем сестрам особенно молиться, чтобы Господь расположил сердца начальствующих положить тело старца в их обители. Но когда из Синода получена была ответная телеграмма с решением предать тело погребению в Оптиной пустыни, то батюшка о. Иосиф не позволял более никому восставать против распоряжения высшей власти; и немощных, ропщущих и негодующих строго останавливал говоря: «Ведь молились и не вышло так; не без воли же Божией это сделалось — значит так надо».

Отпевание усопшего было совершено в храме Шамординской обители преосвященным Виталием 13 числа, а на другой день тело старца было торжественно перенесено в Оптину пустынь. Несмотря на дождь и ветер, свечи не гасли всю дорогу. Уже темнело, когда шествие приближалось к Оптиной, и колокол загудел, созывая братию навстречу своему бездыханному отцу и наставнику. Далеко за паромом поспешно шел одинокий инок. Лицо его было печально, губы шептали молитву… То был любимый ученик усопшего старца и его преемник старец о. Иосиф. Его авва, который воспитал его духовно, возвращался после долгой разлуки, — но, увы, возвращался не в скит, не в хибарку, не для жизни и новых наставлений, а возвращался, дабы лечь рядом с дорогими останками своих великих учителей, старцев Льва и Макария…

В день погребения, 15 октября, преосвященный Виталий нового старца наградил набедренником. После обеда владыка, проходя мимо свежей могилы и увидев около нее толпу монахинь, обратился к ним с вопросом:

— Шамординские сестры, кого же вы теперь изберете себе старцем, — наверно о. Иосифа?

— Благословите, владыко святый, — отвечали они.

— Бог благословит, — сказал владыка.

Еще накануне преосвященный посетил в скиту хибарку старца, очень благосклонно обошелся с о. Иосифом и, уходя, сказал: «Мы еще увидимся». И действительно, после похорон его неожиданно потребовали к архиерею. Увидя его, владыка приветливо с ним поздоровался и пригласил участвовать в совете, прибавив, обращаясь ко всем: «О. Иосиф не должностное лицо; но я желаю, чтобы и он принял участие в нашем совете». Оказывая эту высокую честь простому скитскому иеромонаху, владыка этим хотел лишь подчеркнуть его значение как старца.

Как известно, преосвященный Виталий, по своему болезненному состоянию, был иногда раздражителен и вспыльчив. Так случилось и тут. О. архимандрит Исаакий одним словом, сказанным в пользу Шамординской обители, навлек на себя неудовольствие преосвященного, который разгорячился и резко остановил настоятеля. Маститый старец архимандрит Исаакий видимо смутился; — произошло замешательство; все замолчали, не решаясь противоречить раздраженному архипастырю. Но вот, встает смиренный о. Иосиф и, со свойственной ему непринужденной простотой, кротко, но твердо говорит свое справедливое слово, которым безбоязненно поддерживает архимандрита. Все замерли, ожидая бури… Но владыка сразу смягчился и заговорил совсем другим тоном; он признал справедливость его довода и согласился с мнением архимандрита и старца. Вот черта евангельского самоотвержения — где нужно, о. Иосиф готов был пострадать за правду, но без особенной крайности и нужды никогда из братии не выделялся.

Уезжая из Оптиной, архипастырь сказал братии, между прочим, следующие знаменательные слова: «Изберите себе старца по духу вашей обители». Действительно можно было найти старцев и по летам, и по жизни, но иного духа.

«Старчество» есть особый дар, коим наделяется не всякий желающий, хотя бы он был и хорошей, и духовной жизни. Старцы — это особые избранники Божии, предуготовляемые особыми промыслительными путями. Главными и существенными качествами их должны быть: опыт духовный (он приобретается деятельною жизнью в послушании и под руководством старца); рассуждение (оно дается только чистым сердцам, просвещенным Духом Божиим); терпение, любовь и смирение. Последнее есть особо выразительный признак истинного старца. Смиренный старец, если он и не учен, и не начитан, если он и не может вести философского разговора и отвечать на все богословские вопросы, то он, с присущею ему за смирение благодатью, может быть мудрее мудрецов века сего и подать слово назидания в такой силе духа, перед которой окажутся ничтожными все теоретически приобретенные познания. Иной и жизни хорошей, и говорит убедительно, и в Писании сведущ; но нет в нем той силы благодатной, которая живет нередко в простых, Богом отмеченных старцах! Возьмем для примера любую иноческую обитель, в которой имеются такие старцы. Сколько там есть иноков доброй и даже подвижнической жизни; есть иноки начитанные и, может быть, даже и с научным образованием, развитые умственно и духовно, с которыми приятно бывает поговорить; — но при этом, если у посетителя больна душа, если его мучает совесть, если его сердце томится и страдает от чего бы то ни было, — то он не найдет у своих собеседников ответа на свои жгучие вопросы, да он и не откроет перед ними души своей, а пойдет искать инока благодатного, который своей всепрощающей любовью обымет его, как овцу заблудшую, своим смирением покорит его горделивый разум и своим простым, не мудрым, но облагодатствованным словом разрешит все его недоумения и откроет ему слово жизни… Влияние такого человека — безгранично; но нужно помнить, что обладают этим даром только приявшие помазание свыше. Потому в большую ошибку впадают те, которые обращаются за указаниями в своем жизненном пути ко всем без разбора. Како может слепец слепца водити, не оба ли в яму впадут.

И вот мало-помалу Оптинская братия, никем не понуждаемая, стала относиться со своими душевными нуждами к прямому наследнику духовных дарований оптинского старчества, о. Иосифу. Шамординская обитель во главе со своей настоятельницей также вручила себя его руководству, а за ними потянулись и другие обители, и миряне, и снова Оптина пустынь засветила на всю Россию свой светоч старческого окормления; и дверь старческой кельи по-прежнему была открыта для всех желающих, нуждающихся и ищущих духовного руководства, поддержки в искушениях и утешения в скорбях.

После старца Амвросия осталось много неоконченных и запутанных дел, и батюшке о. Иосифу первое время очень трудно было во всем разобраться. На выраженное одной особой соболезнование по этому поводу о. Иосиф твердо отвечал: «Да, батюшка оставил меня в неловком положении; но хотя бы и в Сибирь пришлось пойти, а старца судить никогда не буду». И за такую самоотверженную преданность и любовь Господь помог ему все дела привести в полный порядок, так что все успокоились и еще больше стали доверять ему.

Одна мирская особа, относившаяся к покойному старцу, после его кончины сильно скорбела и недоумевала, к кому ей теперь обращаться: к о. Иосифу, или еще к кому? Сидя раз с такими мыслями в глубокой задумчивости, она, как бы в полудремоте, ясно слышит голос старца Амвросия: «Держись о. Иосифа, — это будет великий светильник». Это положило конец ее колебаниям, и она с полной верой поехала к о. Иосифу и стала к нему относиться.

Отправить