I

ЖИЗНЬ В МИРУ

Старец иеросхимонах Иосиф, в миру Иван Евфимович Литовкин, родился в 1837 г. 2 ноября в с. Городище Старобельского уезда Харьковской губернии. Родители его Евфим Емельянович и Марья Васильевна Литовкины были людьми простыми, но очень благочестивыми, добрыми и умными. Отец его 17 лет был в своем селе головой и пользовался большим уважением и любовью. Как он, так и его жена были очень милостивы к бедным, — они раздавали свои достатки щедрою рукой и даже нередко тайно друг от друга. Евфим Емельянович давал в долг, кто нуждался в деньгах и, случалось, что так и не получал их обратно. Любил принимать в свой дом сборщиков-монахов, и непременно каждому из них подавал на обитель пять рублей золотом.

По старинному обычаю они очень любили ходить в храм Божий и читать духовные книги, особенно жития святых. У них было шесть человек детей — три сына и три дочери. Когда родился второй сын, то родители назвали его Иоанном, в честь св. Иоанна Милостивого, к которому имели особенное усердие. Истинно любя своих детей, они не столько старались дать им земное богатство, сколько сокровище небесное, а потому и воспитывали их в страхе Божием, в благочестии и повиновении. Отец был очень мягкого характера, а мать была построже. Дети ее очень боялись, но и любили, также как и она их. Отец больше всех любил Иоанна, который и лицом был похож на него. Однажды он взял его с собой покататься на дрожках и за какой-то каприз наказал его дорогой. После нежный отец долго жалел об этом, говоря: «Эх, хлопца-то я ударил».

Грамоте начала его учить старшая сестра Александра, особенно его любившая; поэтому, когда его отдали в училище, то он уже умел читать и вообще учился хорошо. «В училище, — рассказывал сам батюшка, — меня не наказывали, а один раз учитель велел мне наказать моего меньшого брата Петра, — так мне это было очень трудно и после на душе нехорошо».

Мать всех маленьких детей водила с собой в церковь и дома заставляла молиться вместе с нею. По рассказам самого старца, он с малого детства любил бывать в церкви, где он даже пел на клиросе. «Помню, как бывало мать будит меня, чтобы идти к утрене и обедне, а мне не хочется рано вставать с постели, но делать нечего, надо было вставать. Зато в церкви и после весь день так было мне хорошо и весело на душе!»

Потом еще он рассказывал: «Дома тоже мать заставляла меня читать акафист Спасителю или Божией Матери. Иногда, бывало, стоишь, молишься, а в окно увидишь: ведут медведя по улице, шум, народу много, и страшно так станет, и еще усерднее начнешь молиться». При этом иногда его спрашивали посетители: «Неужели им, детям, не хотелось подойти поближе к окну и поглазеть на диковинку?» — «Нет этого нельзя было, — у нас мать строгая была», — говорил он.

Иван с детства был болезненным, золотушным, отчего на одно ухо всегда плохо слышал и был близорук. Кроме того, с ним часто случались разные приключения. Еще когда он был маленьким, его сестра по нечаянности посадила на очень горячую лежанку. В другой раз он сам обварился кипятком. Еще один мальчик с разбегу сбил Ивана с ног, вследствие чего он откусил себе кончик языка. От природы он был очень резвым и веселым ребенком.

Его сестра, впоследствии монахиня, рассказывала, что маленький Ваня был очень ласковым ребенком. Своей нежной и чуткой душой он как-то умел чувствовать чужое горе, между тем как прирожденная скромность и застенчивость не позволяли ему высказываться. Так он, бывало, когда заметит, что кто-либо из домашних ходит скучный, то все будет тереться молча около этого человека, все будет прижиматься и ласкаться.

Отец всегда говорил про него: «Из этого мальчика выйдет что-нибудь особенное». А надо заметить, что о ком из своих детей Евфим Емельянович говорил что-нибудь, то после сбывалось в точности. Между прочим, он выражал и тогда желание, чтобы кто-нибудь из его детей пошел в монашество. И вот первой откликнулась на его желание дочь его Александра (впоследствии монахиня Леонида), а за нею после, в свое время, и сын Иоанн. Законоучитель Вани, очень хорошей жизни протоиерей, со своей стороны, тоже говорил про мальчика: «Вот посмотрите, из него выйдет что-нибудь необыкновенное». Так с самого раннего детства все замечали на нем особую печать благоволения Божия.

Четырех лет Ваня лишился своего доброго отца, который умер внезапно. Но и под крылышком нежно любящей матери малюткам жилось хорошо. Когда Ване было 8 лет, он, играя однажды с товарищами, вдруг изменился в лице, поднял голову и руки кверху и тут же упал без чувств. Его принесли домой и уложили, когда он пришел в себя, то его стали спрашивать, что с ним случилось? Мальчик сказал, что он увидал на воздухе Царицу. «Да почему же ты думаешь, что видел царицу?» ― спросили у него. — «Потому что на ней была корона с крестиком», ― отвечал он. — «Ну, а почему же ты упал?» ― снова спросили у него. На это он потупив глазки, тихо сказал: «Около нее было такое солнце…» «Я не знаю, не знаю как сказать!» ― добавил он быстро и заплакал.

Дивное видение это оставило глубокие следы в душе восьмилетнего ребенка. Он с тех пор совсем изменился, сделался тих, задумчив и стал уклоняться от детских игр, находясь неотлучно при матери; взгляд его кротких глаз сделался еще глубже, и в его детском сердечке загорелась живая вера и любовь к Царице Небесной.

Вскоре после этого в их селе случился большой пожар, а они незадолго перешли в новый, только что отстроенный, дом. Ребенок видел испуг домашних и сам понимал опасность. Не зная к кому обратиться за помощью, он стал протягивать ручки к находящейся вблизи их дома церкви, во имя Покрова Пресвятой Богородицы, и кричать: «Царица Небесная! оставь нам наш домик, ведь он совсем новенький!» Детская молитва эта была услышана, — все кругом сгорело, а дом Литовкиных остался цел.

Старший брат Иоанна Семен был к этому времени уже женат, и сестра Анна выдана замуж; а через два года мать отвезла свою дочь Александру в Борисовскую пустынь и там, поручив ее Царице Небесной, оставила. Все домашние были очень опечалены отъездом кроткой и любящей девушки, но Ваня больше всех скорбел и плакал о разлуке с любимой сестрой.

Но скоро его ожидала новая, еще более тяжелая разлука. Через год, в 1848 году, когда ему было 11 лет, в их селении появилась холера, и первой жертвой этой страшной гостьи была его мать. Теперь мальчики Иван и Петр остались круглыми сиротами. На похоронах маленький Иван в сильной скорби воскликнул: «Царица Небесная, что же Ты делаешь? — и сестрица ушла в монастырь, и матушку Ты у нас взяла!» Все присутствовавшие невольно заплакали, услышав излияние этого детского горя, а священник, тот самый протоиерей, провидевший в мальчике будущего избранника Божия, записал эти слова и время. После узнали, что жившая в монастыре его сестра Александра Евфимовна, ничего еще не знавшая о смерти матери, в этот самый день и час очень тосковала, и в легком сне увидела, что по реке плывет гроб с ее матерью — при этом она слышала те же самые слова: «Царица Небесная, что же Ты делаешь…»

С той поры жизнь круглых сирот круто изменилась. Старший брат сделался хозяином, и хотя он был очень способным человеком, но был подвержен большой слабости — пил вино. Как только умерла мать, то Семен Евфимович очень скоро дом и все родительское имущество спустил до нитки; и когда через год приехала из монастыря Александра Евфимовна, то ничего уже не нашла на родине. Родные упрашивали ее остаться, чтобы воспитывать сирот; особенно Иван неутешно плакал и упрашивал сестру не оставлять его. «Бывало, — рассказывала она, — ухватятся они ручонками за мой пояс и горько плачут: „Сестрица, возьмите нас с собой в монастырь, — нам здесь не с кем жить!“ Так сердце просто кровью обливается, глядя на них. Эти слова Ваня даже и во сне все повторял».

Невыносимо тяжело было и самой Александре Евфимовне расставаться с ними, в особенности со своим любимцем, но она твердо решилась ради Бога пожертвовать всем и идти своим путем, заботясь по возможности и в монастыре о своих маленьких братьях. Вследствие этой скорби и непосильной заботы она на всю жизнь потеряла здоровье; и хотя от мучительной болезни, постигшей ее вскоре после возвращения в монастырь, она потом и исцелилась у Козельщанской иконы Божией Матери, но навсегда осталась слабой, болезненной, с разбитыми нервами. Она после рассказывала, что в тот раз едва было не решилась взять с собой Ивана и поместить его в ближайший от Борисовки мужской монастырь, но помянутый протоиерей отклонил ее от этого. Видно Господу угодно было испытать верного раба Своего.

Старший брат оставил Ивана у себя, а младшего Петра взяла к себе замужняя сестра. Но вскоре Семен Евфимович принужден был сам идти в чужие люди, и потому брата он тоже определил на место. С той поры и начались для него мытарства горького сиротства. Много всего пришлось перевидать и перенести бедному ребенку, привыкшему к нежным родительским ласкам. Тяжела и сурова была его доля, — всего пришлось испытать ему, — и холода, и голода, и побоев, и трудов непосильных.

Сначала брат поместил его к знакомому кабатчику. Здесь бедный мальчик особенно тосковал. Брат часто приезжал к хозяину играть в карты и пить вино, и ребенку приходилось все делать одному, так как они с хозяином жили только вдвоем. Не вынеся такой жизни, Иван ушел от своего хозяина к брату, и тот, хотя и пожалел его, но вскоре опять поместил к армянину в г. Нахичевань. Там он тоже не долго оставался и был помещен в бакалейную лавку в Таганроге. Здесь ему приходилось ходить за пищей в квартиру хозяина на конец города. Однажды он шел с судками в лавку и, сильно утомившись, присел отдохнуть, и тут же заснул крепким сном. В это время с него сняли сапоги и унесли судки, а затем полицейский забрал его в часть. Дома, конечно, тоже досталось от хозяина и за сапоги, и за обед…

От этого хозяина Иван тоже ушел и отправился пешком в Новочеркасск, к двоюродному брату, бывшему там диаконом. Шел он голодный, т. к. у него кроме нескольких галет ничего не было. Про это путешествие он сам рассказывал так: «Два дня я совсем ничего не ел, — просить как-то не умел, а люди сами не давали; так и смирялся не евши. Когда же пришел я в Новочеркасск, то разыскал ту церковь, в которой служил мой брат, и в ожидании, когда кончится обедня, сел на паперти. Тут мимо меня прошли две казачки с булками, и одна из них сказала: „Наверно этот мальчик сирота и ничего не ел“, и дала мне булку. Уж как я ей обрадовался, и так она мне показалась вкусна, точно манна с неба».

У этого брата диакона ему хотя и хорошо было жить, но оставаться долго было нельзя; и тот его отправил к своему тестю — священнику, где его все очень полюбили, и он прожил там порядочно. Из жизни у этого священника батюшка о. Иосиф вспоминал один эпизод. Раз святками дочь священника задумала гадать в зеркало в полночь; одной ей было страшно сидеть, и она посадила его с собой. «Мне очень хотелось спать, — говорил он, — и я, чтобы не заснуть, начал читать молитву, — и так мы ничего и не увидали».

После сестре Александре удалось поместить своего брата в железную лавку, но везде одинаково было ему трудно. Однажды хозяин, бывший ктитором собора, послал его что-то сказать рабочим, бывшим наверху стройки. Туда он взобрался скоро, но когда стал спускаться, у него закружилась голова, и он упал без чувств.

Когда ему случалось совсем оставаться без места, то он нанимался в поденные. «Кто хочет трудиться, говорил он после, тот всегда найдет себе дело».

Приходилось ему переносить пятипудовые мешки с мукой и другие тяжести. Однажды он, таская доски с плотов, оступился, упал в воду и стал тонуть, так как попал между двух плотов и выплыть было некуда. Но вдруг какая-то невидимая рука точно вытолкнула его на поверхность воды, и Господь спас его от смерти.

В другой раз везли они с хозяином кожаный товар. Ночевать остановились на постоялом дворе, хозяин пошел спать в избу, а Иван остался на возу. Ночью случился пожар; в суматохе про него все забыли, а он от усталости так крепко спал, что ничего не слыхал, и когда утром проснулся, то не мог сообразить, где он находится, так как кругом все выгорело.

Еще как-то нужно было Иоанну из Ставрополя отправиться в Ростов для приискания места у какого-либо хозяина. В это время один армянин накупил в Ставрополе картофеля и тоже отправлялся на двух подводах в Ростов. Его и нанял Иоанн довезти его до места, хотя обоим им большею частью пришлось идти пешком, так как на телегах нагружен был картофель. Подъехали они к Дону, где был казенный перевоз и были устроены казармы для казаков. Но Дон начал разливаться по той причине, что с моря дул ветер и нагонял воду. Казаки отказались перевозить. Не желая терять времени, армянин предложил Иоанну ехать с ним берегом. Поехали, но вода все более и более прибывала. Тогда Иоанн, несмотря на уговоры армянина, возвратился пешком к казармам. Пришлось ему идти по пояс в воде. Добравшись же до казарм, он здесь переночевал, а солдаты дали ему сухую обувь; когда же он стал снимать свои сапоги, то оказалось, что они примерзли к ногам. На другой день вода сошла, и его перевезли на другую сторону Дона, и он уже продолжал путь свой до Ростова пешком.

Так юный Иоанн постоянно подвергался опасностям, но Господь везде хранил сироту; и несмотря на то, что юность его протекла в среде грубой и нередко развращенной, ничто дурное не повредило его чистой души. Вина он никогда не пил и в карты не играл. Однажды его, бывшего в большом горе, попотчевали слабеньким виноградным вином, называвшимся чихирь. Но, выпив рюмку, он тотчас же почувствовал, что охмелел и у него закружилась голова. Тут же он дал себе слово никогда больше не брать в рот никакого вина. «Если уж от такого слабого вина, выпитого в таком малом количестве человек хмелеет, то что же с ним может быть, когда он выпьет много?» ― подумал благоразумный юноша. К женскому полу он был совершенно равнодушен. Его как-то спросили: «Нравился ли вам кто в миру?» На это он ответил с такой наивной простотой, которая лучше всего доказывала его искренность и невинность: «Да ведь я был близорук и никого не мог хорошо рассмотреть издали, а близко подходить совестился — был застенчив. Бывало для меня очень трудно, когда хозяин при гостях пошлет позвать кого-нибудь, а я издали никак не разберу, к кому нужно подойти».

Вообще он всегда в миру испытывал тоскливое чувство; и молитва — это единственное наследство, доставшееся ему от благочестивых родителей, была неизменной спутницей его скорбной жизни, и храм был единственным местом утешения, куда его всегда влекло благочестиво настроенное чувство.

Наконец, ему удалось попасть на хорошее место в Таганроге, к купцу Рафаилову, который будучи человеком благочестивым, вместе с ним ездил к церковным службам. Обязанность его у этого хозяина была принимать рожь, которую привозили из разных мест чумаки, и затем развозить в городе по разным конторам и русским, и греческим. В летнее время дела было много, осенью меньше, а зимой и вовсе нечего было делать. Таким образом, по наступлении осени, хозяин и предложил Иоанну отправиться на мельницу, которая находилась в селе и была отдана одному малороссу в аренду. Не любивший молву людскую Иоанн рад был пожить в сельской тишине. В наступающую зиму Иоанну почти нечего было делать на мельнице, так как мельница арендатором ремонтировалась. Между прочим, старик-мельник оказался человеком благочестивым, по праздникам всегда ходил к службам церковным. Оба они сблизились с приходским диаконом, и вместе читывали святые книги, какие обретались в церкви, и в праздничное время втроем беседовали по душам. Так жил Иван Евфимович до весны. О монашестве он еще не думал, но в это время получил он от сестры своей монахини Леониды письмо, в котором она советовала ему поступить в монашество, в скит Оптиной пустыни, уже давно славившийся духовно-опытными старцами. С сего времени возгорелось у Ивана Евфимовича сильное желание оставить мир и поступить в монастырь. Между тем, хозяин очень полюбил сего благонравного юношу за его скромность, честность и трудолюбие, и такое возымел к нему расположение, что стал подумывать выдать за него свою дочь. Однажды старший сын этого купца, придя от обедни, сказал родителям: «Я сегодня в церкви не столько молился, сколько смотрел и умилялся на Ивана Евфимовича: как он хорошо стоит в церкви, как усердно молится, ни разу в сторону не посмотрит, весь в Боге; лучшего человека нам и не сыскать для сестры, не надо его упускать». Так добрые качества его души сами собой обнаруживались и привлекали к нему любовь и уважение.

Но юный Иоанн был далек мыслями и сердцем от земных привязанностей. Его чистую душу влекло уже теперь к пустынным инокам в сожительство. Любимым его занятием с детства было чтение житий святых, — и вот эти дивные образы, озаренные сиянием небесной славы, вставали перед ним и заслоняли собой все красоты мира сего… Его душа не находила себе простора в обыденной трудовой и суетливой жизни, и у него явилось непреодолимое желание хотя на время вырваться из сутолоки жизни и отправиться на богомолье и на поклонение св. местам. Заветной мечтой его было добраться до Киева, где он мог бы трепетным сердцем и устами приникнуть к св. останкам живых носителей вседействующей благодати Божией, и он лишь усердно молился: «Господи, скажи мне путь, в он же пойду».

Узнав о желании Ивана Евфимовича отправиться на богомолье в Киев, Рафаилов стал было усиленно уговаривать его остаться в Таганроге и тут же открыл ему свое желание отдать за него свою дочь.

«Всегда так бывает, — говорил сам старец, вспоминая впоследствии это обстоятельство, — как только задумает человек идти путем спасения, так сейчас же является препятствие и искушение». И на самом деле: жил человек среди скорбей, невзгод и испытаний, и люди проходили мимо, как бы не замечая его; а как только душа начала отделяться от земного, так мир сейчас же явился к его услугам. Для бедного сироты вся будущность представлялась в безысходной нужде, в постоянной зависимости… А тут вдруг женитьба на дочери богатого купца и, следовательно, полная возможность сделаться самому самостоятельным и богатым человеком… Разве это не искушение? Разве не сеть для неопытного птенца?!.. Но тот, кто уже был пленен любовию Христовой, легко и быстро перешагнул через нее и сразу решил вопрос, над которым другой на его месте, пожалуй, и очень бы призадумался. Ни минуты не колеблясь, он повторил хозяину свою просьбу отпустить его помолиться, остальное предоставив воле и указанию Божию.

Добрый же хозяин его Рафаилов, видя искреннее и горячее стремление юноши к Богу, не посмел его более удерживать и отпустил с миром и любовью, прося непременно вернуться и остаться в Таганроге навсегда.

С котомкой за плечами отправился юный путник к цели своих заветных дум. Священный Киев уже стоял перед его мысленным взором… По дороге он зашел на свою опустелую родину, поклонился родным могилкам и, бросив прощальный взгляд на место, где так быстро промелькнуло его счастливое детство, пошел дальше. Зайдя в Святые Горы, Харьковской губернии, он провел там несколько отрадных дней и умилялся душою, глядя на мирную жизнь иноков тихой обители. Но оставаться здесь ему не захотелось, его влекло туда, где широкий Днепр катил свои тихие волны…

Из Святых Гор он направился к последней остановке на своем пути, Борисовской женской пустыни, где, как известно уже, иночествовала его сестра под именем Леониды.

Мать Леонида была хрупким, нежным существом, любящим, кротким. Оставшись без всяких средств, она принуждена была сама жить в келейницах и, кроме монастырского послушания, исполнять все черные работы для монахинь, у которых жила. Но потеряв здоровье, она совершенно не могла работать, и ее взяла на свое попечение одна монахиня, ставшая впоследствии ее духовным другом. Борисовская пустынь в то время отличалась строгою монашескою жизнью и тем, что находилась под духовным руководством оптинских старцев. И в самой пyстыни были опытные и мудрые старицы, руководившие молодыми сестрами. М. Леонида вместе со своим другом монахиней Анатолией, находилась под непосредственным руководством мудрой старицы схимонахини Алипии, которая в свою очередь была ученицей оптинских старцев Леонида и Макария. М. Леонида, будучи однажды со своей старицей в Оптиной пустыни, со слезами передавала старцу о. Макарию свою скорбь о сиротах братьях и выражала горячее желание, чтобы ее любимец Ваня пошел в монастырь. — «Не скорби, — сказал ей ласково старец, — он будет монахом».

В то время когда Иван Евфимович пришел в Борисовскую пустынь, там начальствовала игуменья Макария высокой духовной жизни; порядки при ней были очень строгие, — так, например, монахиням не позволялось принимать в своих кельях мужчин, даже родного отца. Допускалось только рабочим во дворе или в сенях сделать что необходимое для кельи. Сестры сварят им пищу и вынесут на крыльцо; зимой рабочие уносили горшочки на странноприимную и там обедали.

Узнав о таких строгих правилах монастыря, и что никакой нет иной возможности видеться с единственным близким и родным ему человеком, любящий брат не останавливается пред возникшим препятствием — берет в руки лопату и топор и идет в указанную келью в качестве рабочего колоть дрова и чистить снег… Полуживая от болезни м. Леонида, обливалась горькими слезами, глядя в окно на своего ненаглядного «братика». С какою любовью, с какою нежностью приголубила бы она своего сиротку… но обет послушания свят, и она покорялась и молилась… Мудрая старица Алипия, зная духовное устроение своей ученицы, и как больно и тяжело ее нежному и любящему сердцу, так много уже выстрадавшему, такое терзание, разрешила впустить скромного и богобоязненного брата в келлию, взяв на себя всю ответственность перед строгой игуменьей.

О, счастливые часы! Сколько тут было пролито слез радости и скорби, сколько воспоминаний пронеслось перед ними, сколько было высказано всего задушевного, тайного, глубокого!… Старица Алипия не раз прислушивалась к их беседе и, заметив в юноше истинное стремление к Богу и готовность к подвигу, она сказала ему: «Оставь свой Киев и иди в Оптину к старцам». Иоанн вопросительно взглянул на сестру и в ее глазах прочел ответ: «Послушайся». Этого было достаточно — Киев был забыт…

На следующий день, с тою же котомкой за плечами, приняв последнее благословение старицы и сестры, заменявшей ему мать, Иоанн снова пустился в путь, но уже не туда, куда влекло его сердце, а туда, куда указала ему рука послушания. Дойдя до Белева, он зашел в женский монастырь узнать, как ему добраться до Оптиной пустыни. Монахини этой обители, подобно борисовским, все относились к старцам. Старца о. Макария уже не было в живых, и в Оптиной засветился новый светильник, — непосредственный ученик старцев Льва и Макария — старец о. Амвросий.

Случилось, что в этот день две белевские монахини ехали в Оптину и, узнав, что молодой путник идет издалека и стремится к старцу, взяли его с собой на козлы. Приехав в Оптину, монахини пошли к старцу Амвросию и, между прочим, сказали ему: «Батюшка, а мы с собой привезли еще брата Ивана», называя его в шутку «братом», ввиду его монашеских наклонностей. Старец серьезно на них посмотрел и сказал: «Этот брат Иван пригодится и нам, и вам»… Так великий старец Амвросий, еще не зная о ком идет речь и не видав человека, уже провидел его высокое назначение и пророчески предсказал, какую пользу он впоследствии принесет и самой Оптиной, и всем женским обителям, относящимся к старцам.

С трепетом предстал пред старцем Амвросием новый пришлец; просто, незатейливо рассказал ему свою жизнь и просил благословения пойти в Киев, куда так давно стремилась его душа и где, быть может, он и совсем бы мог остаться… Прозорливый старец слегка ударил его по голове и сказал: «Зачем тебе в Киев, — оставайся здесь». Снова заветный Киев ускользал от него… Но Иоанн глубоко верил, что в словах старца заключается для него указание воли Божией, о котором он так молился и потому со словом «благословите» он поклонился старцу и вручил ему себя. Это было 1 марта 1861 г.