Дневное тепло сменилось влажным холодом ночи, и из «Грёна Лунд» уже не доносятся крики и вопли.

На часах почти одиннадцать.

Юхан Якобсон не спит. Он пообещал немедленно сесть за компьютер и поискать факты о двух братьях.

Шум ночного движения Стокгольма смешивается с гудением вентиляторов. Возле входа в Евангелическую миссию у Шлюза сидят группкой несколько потрепанных мужчин, пуская по кругу бутылку.

Малин и Зак подходят к ним.

Некоторых из них Малин уже знает в лицо – видела их ранее перед входом в Евангелическую миссию, где они ожидали своей очереди, – но, вероятно, они оказались слишком пьяными или слишком шумными, и их не пустили ночевать.

Теперь они сидят спокойно.

Вид у них не грозный. Просто замерзшие и усталые, и Малин спрашивает, не обращаясь ни к кому из них конкретно:

– Не знаете, где мы можем найти Юсефину?

– Что вам нужно от этой шлюхи? – шипит в ответ один из мужчин, но в его голосе нет ни угрозы, ни уничижения, скорее констатация факта.

– Мы из…

Зака прерывают.

– Мы знаем, что вы копы, – говорит другой.

– Нам нужно с ней поговорить, – объясняет Малин. – Ничего больше.

Мужчины молчат, смотрят на Малин и Зака, ожидая очевидного следующего шага.

Малин вынимает бумажник, достает пятисотку.

– Да за кого ты нас принимаешь? – говорит третий бомж, и все остальные смеются.

Малин вытаскивает еще одну пятисотку.

Один из мужчин берет у нее деньги.

– Попробуйте на станции метро «Хурнштуль». Она обычно ночует там. Кто-нибудь из охранников покажет вам, как спуститься вниз.

Охранник поначалу не склонен сотрудничать, но им удается уговорить его, и в конце концов он говорит, что знает, где обычно прячутся наркоманы, что он и другие охранники обычно оставляют их в покое, поскольку все возгорающиеся материалы из их логова они удалили, так что теперь риск какой-то неприятности из-за них невелик.

– Дело такое, – говорит охранник. – Им ведь некуда пойти, а на улице зимой бывает чертовски холодно.

И теперь Малин видит его спину в серой униформе перед собой на эскалаторе, ведущем вниз на платформу.

На станции своя особая атмосфера. Здесь неожиданно тепло, почти тропический влажный климат.

Поезд с грохотом въезжает на станцию. Люди входят и выходят, и когда поезд отъезжает, они уже достигли другого конца платформы. Охранник идет впереди них к тоннелю, открывает ржавые металлические ворота и спускается вниз по шаткой лестнице из оцинкованной стали. Медленно и осторожно они движутся в темноте по узкому возвышению.

– Будьте чертовски осторожны, – говорит он. – Если споткнетесь и упадете, то на рельсах есть кабели с напряжением в десять тысяч вольт. Просто чтобы вы знали.

Свет приближающегося поезда ослепляет Малин, ей кажется, что барабанные перепонки лопнут от грохота.

Охранник останавливается.

– Стойте неподвижно! Прижмитесь к стене, и все будет нормально! – кричит он, и когда головной вагон поезда проезжает мимо, слепящие огни исчезают, и Малин видит в вагонах людей, возвращающихся домой с работы или после посиделок в ресторане.

Одинокие мужчины.

Девочки-подростки возраста Туве, группками. Влюбленные парочки. Пенсионеры.

Все устали. Похоже, хотят поскорее попасть домой в постель.

Суровые мальчики из пригородов – в одних майках, невзирая на холод. Все в татуировках, показывающих принадлежность к определенной группировке.

Слава богу, в Линчёпинге такого почти нет. Там преступность ведет себя потише, хотя иной раз и случаются вспышки насилия между разными молодежными шайками. Вместо этого в городе доминируют психопаты-одиночки.

Мощный поток воздуха, и Малин кажется, что сейчас ее унесет, она упадет на рельсы и умрет от электрического разряда, сгорит изнутри в наказание за все свои грехи, за свою неспособность взяться за то, что действительно имеет значение.

Но она не падает.

Вскоре поезд уезжает, и охранник ведет их дальше, пока не доходит до стальной двери, которую с усилием открывает, а за дверью – лестница, которая ведет в новый узкий проход, и тут охранник включает фонарик.

Они спускаются еще по одной лестнице, и там внизу находится длинный кульверт, освещенный несколькими лампочками, висящими на покрытых пылью проводах.

– Вы кого искали?

– Юсефину Марлоу.

Охранник кивает им, и в слабом свете фонарика его лицо напоминает череп с черными отверстиями вместо глаз, однако он излучает любезность, и у Малин возникает ощущение, что он готов защищать своих подземных обитателей.

Они идут дальше, сворачивают в новый, еще более узкий проход, охранник открывает еще одну дверь, и в лицо им ударяет запах фекалий, мочи и грязи.

Малин кажется, что ее сейчас вырвет, но она сдерживается, а охранник светит фонариком в глубину тесного помещения.

Юсефина Марлоу лежит на грязном куске картона. На грязных влажных стенах – маленькие причудливые рисунки, изображающие людей.

Она спит. Пустым безмятежным сном, как может спать только наркоман под кайфом – мягко и душевно, с желанием никогда больше не просыпаться.

– Я вас оставлю, – отвечает охранник. – Вы ведь найдете дорогу обратно?

Малин и Зак ждут, решив не будить Юсефину Марлоу, а дождаться, пока она проснется сама.

Их носы постепенно привыкают к запаху нечистот.

Они опускаются на грязный каменный пол. Подсвечивают похожее на пещеру помещение фонариками мобильных телефонов. Смотрят на рисунки – их наверняка сделала сама Юсефина Марлоу при помощи мелков, валяющихся на полу. Фигурки, нарисованные штрихами, – как буквы неведомого алфавита. Они напоминают играющих детей.

Малин и Зака клонит в сон, время приближается к полуночи, они хотят спать, но здесь не могут, нельзя. И, тем не менее, несмотря на твердый пол под ногами и непривычный влажный климат, оба отключаются.

Малин и Зак спят, и им обоим снится замкнутое пространство – вроде того, где они находятся сейчас. И там, в комнате, двое перепуганных маленьких детей, которые зовут на помощь, но криков не слышно – видно только, как открываются их рты.

«Идите сюда, – зовут дети. – Идите скорее!»

И теперь Малин слышит голоса, ощущает, как кто-то трясет ее за руку, кто-то говорит:

– Так вы пришли сюда. Как вы нашли дорогу?

Малин открывает глаза. Зак тоже просыпается, и оба видят Юсефину Марлоу.

Она сидит перед ними на корточках, и ее взгляд кажется особенно пронзительным в свете пылающей стеариновой свечи – они видят, что опьянение отступило и голова у нее совершенно ясная. Малин смотрит на нее, пытаясь сфокусировать на ее лице свои сонные глаза, и произносит:

– Твои девочки. Мы пытаемся выяснить, что с ними случилось, кто их убил. Нам можешь помочь только ты.

Юсефина Марлоу опускается на свой кусок картона, смотрит на них. Рядом с ней лежат ложка и шприц, несколько окровавленных полосок ткани, а все ее локтевые сгибы покрыты следами от уколов.

– Я знаю, – говорит она, – что отец, Юсеф, написал завещание, в котором он назначает меня управлять всем. Несколько месяцев назад он послал за мной двух качков, которые забрали меня и отвезли к нему на Страндвеген. Он скоро умрет, я знаю. И он об этом знает. Возможно, я была там еще раз. Точно не могу сказать.

Никакой дрожи.

Никакого заикания.

Скорее, уверенная речь хорошо воспитанной девочки.

Никакой скорби ни в глазах, ни в голосе.

Но какое-то облегчение. «То же облегчение, которое испытал папа на похоронах мамы, – думает Малин. – То же самое облегчение, которое почувствовала я сама».

– Он рассказал мне, что оставил моих братьев, Хенри и Леопольда, без наследства. Что мне предстоит контролировать швейцарский фонд, куда он перевел все активы. Лежа в постели, он улыбался, когда все это мне рассказывал. Что я должна была сделать? Сказать, что меня это не интересует? Это он и так знал. Может быть, он просто хотел насолить моим братьям… Мне нет дела до его игр.

– Ты не помнишь еще каких-нибудь подробностей вашей с ним встречи? – спрашивает Зак.

– Он сказал, что если я умру раньше него, то он передаст все в Фонд выморочного наследства. Или наймет внешнюю управляющую компанию. Деньги ради денег.

– Как ты думаешь, почему он предпочитает видеть тебя наследницей? – спрашивает Малин, ощущая, как ледяной холод растекается в животе.

Наследство. Миллиарды, которыми будет управлять швейцарский фонд, – или же они исчезнут в Фонде выморочного наследства. Двое братьев, лишившихся всего. Мотив взрыва бомбы, гибели девочек может заключаться именно в этом.

Некоторое время Юсефина Марлоу сидит молча, потом отвечает:

– Он хотел дать мне яд. Свой яд вместо моего. Он ненавидит меня за то, что я отвернулась от него и живу по своему разумению. Пусть самым ужасным образом. Он желает, чтобы я стала как он. И при этом ему нравится, что я такая, какая есть, и ни в чем не сомневаюсь. Что я идеально подхожу для своей жизненной роли.

– А почему он не захотел оставить ничего твоим братьям, как ты думаешь?

– Они не стали такими, какими он хотел их видеть.

– Хотел их видеть?

– Да. В детстве он экспериментировал с ними. Пытался сделать из них безукоризненных, алчных, беспардонных бизнесменов.

– Что именно он с ними делал?

– Отец пытался дать им ощущение своей особенности, избранности, предоставлял им полную власть над питомцами, которых им покупал, – морскими свинками, кроликами, золотистым ретривером. Научил их, как при помощи побоев заставить животных подчиняться. С самого детства он давал им распоряжаться большими деньгами, ощущать власть над продавцами в магазинах – ради того, чтобы сыновья помешались на деньгах, на той власти, которую дают большие деньги. Дома у нас была прислуга, которой они могли командовать, но те имели право их наказывать. И он никогда их не утешал, бил их, сурово наказывал за малейшую провинность, стремясь привить им беспощадность. А еще у него был варан; иногда он натравливал его на моих братьев, чтобы напугать их, указать им их место.

Чучело в спальне Юсефа Куртзона.

Юсефина Марлоу умолкает и закрывает глаза, но потом продолжает:

– И еще он заставлял их бить меня, – говорит она. – В подвале. А если они не били, потому что не хотели меня бить, то он наказывал их электрошоком. Так что они били. И мучили меня электрошоком. Он хотел показать им, как важно оставаться последовательным и жестоким.

Малин чувствует, как крошечная комнатка расплывается перед глазами.

К горлу подступает тошнота.

Однако она заставляет себя собраться.

Неужели Юсеф Куртзон пытался сделать своих сыновей психопатами? Некий извращенный тип человека, идеальный для сделок, – такими ты хотел сформировать своих детей, Юсеф Куртзон? У Малин возникает острое желание поехать назад в его квартиру на Страндвеген и вдавить невидящие глаза ему в череп. А братья Куртзон, на что они способны во взрослом возрасте? Убийство, взрыв бомбы на площади?

– Отец всегда презирал их, – говорит Юсефина, открывая глаза.

– Почему?

– Потому что та сила и успешность в делах, на которые он надеялся, обернулись слабостью и неудачами. Иногда он поддерживал их коммерческие проекты, но под конец уже только ради того, чтобы поиграть с ними, так мне кажется, поиздеваться над неудачниками. При этом он ненавидел их желание самоутверждаться через богатство.

– Самоутверждаться?

– Они обожают демонстрировать, что богаты. Отец же считает, что деньги важны сами по себе. Покупать себе внешние признаки высокого статуса и демонстрировать свою состоятельность – у него это вызывает тошноту. Он считает, что настоящий мужчина должен быть выше этого.

– Стало быть, они любят показывать, что у них есть деньги?

– Да. Как и мама. Для нее важнее всего было показать идеальный, роскошный фасад.

Юсефина умолкает.

– Именно этому мама пыталась научить их, – продолжает она после паузы. – Что единственная истинная ценность человека измеряется тем, сколько у него денег. И тогда ты должен показывать свое богатство, иначе какой в нем смысл? Мама была помешана на деньгах. Дома у нас был унитаз с золотым сиденьем.

– Твой отец и она были очень разными?

– Да. Но в чем-то они были похожи. Деньги значили все, любовь – ничего.

– Расскажи о своих братьях, – просит Малин.

– Да что тут еще рассказывать? Хенри самый старший из нас, он на два года старше меня. А между ним и Леопольдом разница всего в один год. Леопольд всегда доминировал, хотя он и младший брат. Хенри по большей части следует за ним. Во всяком случае, мне так всегда казалось. Но в глазах отца и матери они оба были слабаками.

– Наверное, такое разное отношение родителей должно было сбить их с толку? – спрашивает Малин. – Она любила демонстрировать богатство, а он презирал такое поведение.

– Кто бы ни разговаривал с ними в детстве, по сути все было одно – деньги. Деньги и еще больше денег! Отними у них деньги, обещания наследства – это все равно что отнять у них жизнь.

Малин чувствует, как ледяной холод в животе нарастает, когда Юсефина произносит эти слова.

– А где сейчас твои братья? – спрашивает Зак.

– Отец купил им по квартире на Страндвеген. Мне он тоже там купил квартиру, но она уже давно вот здесь… – Марлоу указывает на свои исколотые руки.

– На Страндвеген их нет, – говорит Малин. – И нам не удалось найти никакого другого адреса. Ты не знаешь, где они могут быть? Нет ли у кого-то из них другого жилья? Дачи? Может быть, недвижимость за границей?

– Не знаю ничего такого, – отвечает Юсефина, и ее глаза постепенно тускнеют. – Я давно уже всем этим не интересуюсь.

Вид у нее такой, словно она более всего желает исчезнуть с лица земли.

«Но если это так – почему не броситься под поезд? Или спрыгнуть с моста Вестербурн, или просто до смерти накачаться героином? – думает Малин. – Зачем оттягивать развязку?»

В глубине души она осознает, что невозможно понять до конца такого человека, как Юсефина Марлоу, – что движет ею, как она оказалась в такой ситуации, какие страхи загнали ее сюда.

– Но одно дело я все-таки сделала, – говорит Юсефина. – Если уж я стану наследницей отца, то девочки получат все, когда я умру, что, скорее всего, произойдет в самом ближайшем времени. Хоть я и ненавижу деньги, девочкам они могут пригодиться. Все необходимые бумаги у адвоката я оформила.

Она умолкает на время, затем шепчет:

– Они должны были все получить. Хотя деньги могут принести много зла. Как ни поверни, все выходит плохо, не так ли?

– Твои братья знали об этом? – спрашивает Зак.

– Откуда бы они это узнали?

– А твой отец мог знать об этом? – спрашивает Малин, и теперь она замечает, как Юсефина начинает ускользать: она смотрит на свою ложку, на шприц, на пакетик с белым порошком, лежащий в дальнем углу комнаты.

– Нет, – отвечает Марлоу. – Отец ничего об этом не знал. Я уверена, что он и не подозревал о существовании девочек.

«Это ты так считаешь», – проносится в голове у Малин.

– Так ты не думаешь, что твои братья могли организовать взрыв бомбы в Линчёпинге, убивший твоих девочек, чтобы добраться до наследства?

– Когда человек загнан в угол, он способен на все, – шепчет Юсефина. – Кто знает, что могут придумать мои братья? Что может придумать отец? Все эти разговоры о швейцарском фонде и Фонде выморочного наследства могут оказаться пустой болтовней.

Малин и Зак смотрят друг на друга. Молча, не кивнув, не произнеся ни слова, они обмениваются взглядами, стараясь удержать на расстоянии нечто страшное и неизвестное.

– Как зовут адвоката? – спрашивает Малин.

– Йорген. Йорген Стольстен. Я с ним. В школе. Училась.

– А где мы можем найти…

Но Марлоу уже не слышит их. Она нервно тянется за пакетом с белым порошком. Малин видит, как ее тонкие пальцы ищут его; Юсефина хрипит, бормочет себе под нос, издает жалкие звуки, словно изголодавшиеся вараны накинулись на нее изнутри и грызут ее своими острыми, как скальпели, зубами.

Малин смотрит в глаза Заку. Тот кивает, и они выходят из комнаты, оставляя Юсефину Марлоу в дрожащем свете свечи.

«Я должна докопаться до сути, – думает Малин. – Должна, и всё».