Кто-то нашептывал ей что-то в машине; ей показалось, кто-то сказал ей: «Не езди, не езди сейчас, сначала надо найти убийцу девочек!».

Проехав почти сто километров, Малин развернула машину, и когда она паркуется у полицейского управления, уже настал вечер, с севера налетела тонкая завеса облаков, и с нею вновь ощущение холода в воздухе.

Весеннее тепло ненадежно. Обманчиво. Как и весь этот сезон, как все эти события в истории города.

Малин делает глубокий вдох, собирает волю в кулак. Отбрасывает все мысли о том, что произошло сегодня. Вместо этого она направит все свои силы на расследование, на работу, которая ей поручена; она использует работу как огромный стакан проклятой текилы – будет вновь и вновь опрокидывать его в себя, не давая никаким другим мыслям завладеть сознанием.

Не думать о папе, маме или младшем брате. Сделать вид, что той женщины в конторе адвоката вообще не существует. Какое-то время это будет работать – да, мама, ты доказала, что отрицание возможно.

Представители СМИ стоят толпой у входа, и у Малин возникает инстинктивное желание пройти через помещение суда по подземным переходам, которые ведут оттуда в полицейское управление. Она думает: «Пора поставить им палатку и послать кого-нибудь продавать кофе, потому что им придется долго тут мерзнуть, если мы не продвинемся с этим делом».

Малин захлопывает дверцу машины и продвигается в сторону толпы; они видят ее, но не обращают на нее внимания, вместо этого все их внимание приковано к стойке дежурного.

Она протискивается мимо них.

Даниэля Хёгфельдта, ясное дело, не видно. Конечно, он ведь лежит дома на Хелене Анеман.

Вот свинья!

«Чего я так разозлилась? Он имеет право делать то, что ему нравится. Я никогда не пускала его себе в душу и не имею права чего бы то ни было от него требовать. И Хелена. Мы не общались по-настоящему уже несколько лет. Возможно, она даже не знает, что у нас с Даниэлем были отношения».

Двери управления распахиваются.

Три парня с дредами, в поношенных толстовках, стоят у стойки спиной к ней, окруженные полицейскими в форме. Парни подписывают какие-то бумаги, и Малин видит, как открывается дверь в офисную часть и ей навстречу выходит Свен Шёман с усталым и невеселым взглядом.

– Хорошо, что ты вернулась, – произносит он, а «дреды» тем временем направляются к выходу, и теперь она знает, кто это – подельники, вернее, приятели Юнатана Людвигссона из прицепа.

«Они ухмыляются, глядя на меня. Разве нет? Или мне это только чудится?»

– У меня был тяжелый день, – говорит Малин.

– Но теперь ты вернулась, – говорит Свен и продолжает: – Мы были вынуждены отпустить всех, кроме Людвигссона. Прокурор не нашел причин для задержания. У нас нет никаких доказательств того, что кто-либо из них замешан во взрыве бомбы или в прочей деятельности Людвигссона.

– Полагаю, прокурор прав, – кивает Малин. – Однако я совсем не уверена, что они невинные овечки.

За входной дверью щелкают вспышки, репортеры наперебой выкрикивают вопросы, обращаясь к трем парням.

– Кроме того, мы получили предварительный рапорт технического отдела по поводу компьютера Людвигссона. Ничто не указывает на то, что он вступал с кем-то в контакт – ни по поводу Фронта экономической свободы, ни по поводу других дел, связанных со взрывом. Техники обнаружили также коды к сайту и оригинал видео, выложенного в «Ютьюбе». Похоже на то, что Людвигссон действительно создал Фронт экономической свободы в одиночку, желая привлечь внимание к тому, что он считает важным с идеологической точки зрения.

– Псих.

– При этом он куда нормальнее многих других, – говорит Свен. – В наше время люди готовы ради своих убеждений на все что угодно.

– Стало быть, мы считаем, что угрозы банкам страны нет?

– Во всяком случае, угроза куда менее остра, не так ли? Они могли бы открыться снова, чтобы хотя бы снять напряжение, – отвечает Свен.

«Взорвать бомбу, – думает Малин. – На маленькой площади в неприметном городишке. Лишить жизни двух маленьких девочек. Какие убеждения заставили кого-то это сделать?

Среди религиозных меньшинств Линчёпинга никого не нашли. Похоже, воинствующие исламисты в деле не замешаны».

– А связи между Диком Стенссоном и Юнатаном Людвигссоном, якобы имевшая место сделка, – это что-нибудь дало? – спрашивает Малин.

– Нет, мы не обнаружили ничего такого, что имело бы отношение к нашему расследованию.

– Мы можем арестовать компьютеры «Членоголовых»?

– На нынешнем этапе – нет. У нас нет ни малейших доказательств их виновности в чем бы то ни было.

– Я рассуждаю таким образом, – говорит Малин. – Дик Стенссон и «Членоголовые» и «Лос Ребелс» не то чтобы совсем паиньки, и они не постеснялись бы убить своих конкурентов, но убийцы детей? Террористы, которые не стесняются заложить бомбу в самом обычном городе, среди самых обычных людей? Меня бы это удивило.

– В принципе, на сегодняшний день мы можем отбросить эту версию, – кивает Свен. – Я с тобой полностью согласен.

– А похищение взрывчатки с военных складов? Или с оптовых баз? Или у строительных компаний? – спрашивает Малин.

– Пока нам ничего не удалось обнаружить. И у оптовиков, которые торгуют пероксидом ацетона, никто в последнее время не осуществлял необычных закупок.

Эбба за стойкой кивает Малин, приветствуя ее. Малин тоже кивает в ответ.

– Значит, мы вернулись туда, откуда начали, не так ли? – произносит она. – Мы не знаем, кто этот мужчина с велосипедом возле банка. Ни малейшего понятия не имеем, если быть до конца честными.

Суматоха у входа в управление улеглась.

Солнце спустилось чуть ниже, и журналисты, а с ними и отпущенные молодые активисты зрительно тают, оказавшись против солнца. Малин смотрит на них из окна. Думает, что любой из них мог бы оказаться тем мужчиной на видео, но понимает, что ни один из них – не он. Однако все они – актеры в горькой драме, которая разыгрывается сейчас и которая должна достичь развязки, чтобы покой и прочная иллюзия безопасности могли вернуться в город, к его жителям, для которых он стал родным.

«Но я не успокоюсь, – думает Малин. – У меня нет шансов». Однако она отбрасывает все постороннее, и тут Свен говорит:

– Ты права, Малин. Мы топчемся на месте. Но где-то в глубине моей души следователя я чувствую, что скоро что-то произойдет – и тогда все предстанет в ином свете.

– Думаешь?

– Пора прислушаться к голосам, – произносит Свен. – Голоса следствия. Послушать, что они хотят сказать нам.

Мантра Свена во всех расследованиях, над которыми они работали вместе.

Голоса следствия.

Прислушаться к ним.

Эту мантру она давно присвоила, но сейчас, в унылом фойе полицейского управления, эти слова кажутся пустыми и лишенными содержания. Само собой, она слышит голоса, знает, что они есть, что они повсюду и что только беззвучные слова могут помочь им разрешить эту загадку.

Только вот как найти силы на поиски решения, когда твое собственное «я» взрывается на куски, превращаясь в мозаику без сюжета? Как найти силы на что бы то ни было, когда сам ощущаешь себя на грани исчезновения?

Но, наверное, так и должно быть. Сначала что-то внутри тебя должно умереть, чтобы на его месте возникло нечто новое.

– Даже не могу себе представить, каков будет следующий поворот событий, – признается Малин. – А что там СЭПО, мы что-нибудь от них получили?

– Ни грамма. Я делаю вид, что их вообще нет.

– Я до сих пор не понимаю, как они могли обратиться напрямую в СМИ с видеозаписью с Центрального автобусного терминала.

– Они хотели показать, у кого в руках дирижерская палочка, – произносит Свен. – Как прошла встреча у адвоката по поводу наследства?

– Не спрашивай, Свен, не спрашивай, – отвечает Малин и уходит, направляясь к своему месту в открытом офисном пространстве, не понимая до конца, чем она там будет заниматься.

Зак уехал домой около девяти, закончив всю бумажную работу на день.

Вальдемар Экенберг, Юнатан Якобсон и Бёрье Сверд – все разошлись, так что Малин некоторое время сидела за компьютером, маниакально лазая по новостным сайтам и читая об их деле, о задержании дня, обо всех мыслимых и немыслимых версиях следствия. На сайте «Дагенс нюхетер» она нашла абсурдную теорию, что теракт якобы осуществлен по команде от «Аль-Каиды», пришедшей из Афганистана, а какой-то сумасшедший профессор из какого-то шотландского университета поддержал эту теорию, однако вся она целиком была высосана из пальца.

Нет. Похоже, воинствующие исламисты не имеют никакого отношения к «их» бомбе.

Иное примитивное зло распустилось этой весной – причину гибели девочек придется искать в нашем собственном обществе.

Малин закрыла браузер. На экране появилась заставка – фотография Туве в купальнике на фоне заката над морем.

«Я должна рассказать ей, – думает Малин, глядя на снимок Туве, – я должна взять ее с собой в интернат в Хельсингланде. Я не могу предать ее и утаить от нее ее дядю». И она снова видит комнату с одиноким мальчиком, ее образ брата, но позади вибрирует черная дыра – ее ненависть к отцу.

И, возможно, к маме тоже.

«Как ты мог, как вы могли?!» – думает она и сглатывает, и ее снова охватывает чувство нереальности происходящего; оно становится ее лучшим другом. Малин смотрит на Туве, это идеальное воплощение любви и добра, и думает, что они никогда не предадут друг друга, что они будут идти вместе по жизни, пока она не умрет от старости в уютном кресле, на балконе с видом на море.

За окнами ночь вступает в свои права, и Малин хочется поехать домой, лечь в постель и попытаться уснуть, но как тут, черт подери, уснешь?

В эпицентре взрыва не очень-то поспишь. Даже глаза закрыть нельзя, когда мир разрывает тебя в клочья.

Но выпить можно.

И «Гамлет» открыт.

Она встает, выходит на парковку и садится в машину. Поворачивает ключ в замке зажигания, и мотор с готовностью откликается, но тут же она слышит, как кто-то стучит по заднему стеклу, и поначалу ей хочется игнорировать эти постукивания – ведь там не может никого быть!

Глаз.

Оторванная щека. Одинокий детский глаз, который неотрывно смотрит на нее, просит ее о чем-то важном. Похоже, этот глаз – ее единственное спасение.

Голод.

И тут она вспоминает о продавце сосисок на площади. Что он там такое сказал, когда коллеги допрашивали его? Что Ханна с близняшками имела обыкновение приходить на площадь?

Стук продолжается, прерывая ход ее мыслей, отвлекая даже от голода.

Малин оборачивается. Видит за стеклом Карин Юханнисон. Красивое лицо Карин очень серьезно.

Что, черт подери, случилось? Зак дал ей отставку? Или наоборот?

– Открой, Малин, открой!

Минуту спустя Карин сидит рядом с ней на пассажирском сиденье, Малин ощущает сладкий фруктовый запах ее духов и думает, что духи у нее наверняка такие же дорогие, как и черно-белое платье. Ей легко представить себе, как Зак задирает на Карин это платье, но эта картина вызывает у нее не отвращение, а возбуждение.

Карин смотрит на нее. Проницательный взгляд, устремленный куда-то в будущее, и Малин сразу понимает, что ее появление связано с работой.

– Я хотела рассказать тебе первой, – говорит Карин.

– Рассказать – о чем?

– Мы только что закончили вскрытие Ханны Вигерё.

– И что?

– Уровень кислорода в ее крови не соответствует норме, Малин. И в носу у нее маленькие кровоподтеки. Многочисленные. А капилляры легких расширены неестественным образом.

– Что ты этим хочешь сказать?

Малин смотрит на Карин, ощущая, что сейчас узнает нечто, о чем на самом деле уже знает. И тут ей на глаза попадается маленький черный паук, ползущий по стеклу, – на первый взгляд может показаться, что он карабкается прямо на небо, найдя опору там, где ничто живое зацепиться не может.

И она смотрит на Карин, видя одиночество в ее глазах и пробудившуюся растерянность. Тоску по чему-то невысказанному.

«Семья, – думает Малин. – Кто-то хотел покончить с семьей. Нужно искать в этом направлении».

– Ханну Вигерё убили, – произносит Карин. – Задушили. Самое вероятное – что кто-то зажал ей рот и нос подушкой.