Часть III
Дети
В пространстве тьмы
Зубы ящериц так отвратительно скрежещут. Скажи, что они не могут прийти сюда и съесть нас. Скажи это!
Убери их, убери их скорее – и пальцы дядек, которые шарят по двери!
Папа, куда ты подевался? Неужели мама не может вернуться с неба и спасти нас?
Приходи скорей, приходи скорей!
Мой голос, наши голоса – словно голоса каких-то других девочек.
Братик так напуган, папа, – как никогда в жизни. Мы хотим, чтобы ты был здесь, и мы обнялись, потому что в лесу за стенами ползает огромная ящерица, правда? Во сне мне снятся ее желтые острые зубы, мне снится, что она вцепляется нам в ноги, отрывает ступни, а потом, изуродовав нас, уползает обратно в лес, в свою нору, скрытую под листьями.
Дядьки.
Они там, снаружи. Они что-то делают, и тиканье прекращается, потом снова начинает тикать.
Они убьют нас, папа? Они такие злые?
Братик успокоился, не плачет, словно у него нет больше сил плакать.
Он все же прыгнул в бассейн! С бортика, когда никто не видел, и воздух в надувных рукавах удержал его на поверхности. Сначала голова его оказалась под водой, но он не испугался, потому что решил, что он смелый.
– У него получилось! – крикнула я. – Он не побоялся!
Пусть он и теперь не боится.
Я обнимаю его, и от него пахнет приятнее всего на свете.
Здесь такой ужасный запах, и это пахнет от нас, папа, ты должен прийти за нами или послать кого-нибудь, кто заберет нас отсюда, иначе нас убьют, и мы попадем на небо к Богу и Иисусу.
Тут все хуже и хуже. Мы написали и накакали, и никто не убирает.
Я вижу их ноги через щель под дверью.
Свет чернеет, когда они приближаются.
Они ругаются.
Голоса у них испуганные.
Как будто страшный зверь догнал их в лесу и сейчас проглотит – такие у них голоса, папа.
Мы плачем. Я плачу, и он плачет, но мы больше не кричим, потому что сколько ни кричи, холодный страх в животе не рассасывается.
Я боюсь, папа, и братик боится, и это может кончиться, только если ты придешь и заберешь нас. В прошлый раз, когда они открыли дверь, мы пытались выскочить, и они побили нас. Теперь мы сидим, забившись в угол, папа, чтобы держаться как можно дальше от них, и, может быть, они тогда забудут о нас, и тогда мы сможем убежать, скрыться в лесу, исчезнуть.
Но там ящерицы. Когда дядьки показали их нам, когда мы прилетели сюда на самолете, я поняла, что ты вовсе не ждешь нас, как они говорили.
Пауки.
И змеи в своих норах.
Они захотят укусить нас, вонзить в нас свои горячие зубы, сделать нас ядовитыми, чтобы никто больше не смог обнять нас, чтобы мы никогда больше не почувствовали чье-то теплое прикосновение к нашей коже.
* * *
Если постучать пальцем по аорте, то она просыпается. Становится толстой и синей, и еще много осталось мест на моих руках и в локтевых сгибах, куда можно вонзить иглу.
Под землей так хорошо…
Здесь мне никто не мешает – во всяком случае, по большей части здесь я могу запустить иглу в огнедышащий вулкан и дать его содержимому перетечь в мое тело, словно магме, заставить меня забыть о прошлом и будущем.
Боль, когда игла протыкает кожу, чудесна, потому что я знаю – скоро исчезнет та другая, большая боль. Я ложусь на сырые камни, слышу, как вагоны метро проносятся туда-сюда надо мной, а затем я опускаюсь в мягкую постель, ощущаю, как меня обнимает теплая вода, и это сама любовь ласкает меня – пока любовь не исчезает и снова становится недостижимой.
Годы прошли.
Я исчезла, ушла из семьи, сменила имя, чтобы все те, кто ненавидит меня и желает мне зла, не могли меня найти. Я живу в подземелье, воруя то, что попадется под руку. Я живу одна, но иногда появляются они, мужчины, и я не знаю, что они делают со мной, и так произошло то, что не должно было произойти, чего не могло произойти в таком изношенном и измученном теле.
Я рассталась с вами в тот же день, как вы появились из меня на свет.
Я покинула больницу, вернулась в свое подземелье. Ради любви я отвернулась от вас – чтобы вы не попали под их власть, потому что они – совокупное зло всего мира, как черная лампа, которая затеняет солнце и посылает свои гнойные лучи в человеческую жизнь, решая наперед, что и как будет.
Только в подземелье я скроюсь от их кровавых лучей.
Кто-то идет?
Еще один укол. Кто вы такие? Вы вернулись? Я не хочу встречаться с отцом. Он хуже всех них.
Я исчезаю из самой себя, а когда я просыпаюсь, передо мной – самый ужасный монстр.
Не знаю, как я снова оказалась здесь.
Я сижу в овальной комнате, обшитой деревянными панелями, и держу за руку своего умирающего отца. Он крепко сжимает мою руку, но я знаю, что он не намерен просить прощения – такого слова просто нет в его словарном запасе. Раскаяние – то чувство, которого он никогда не испытывал.
Тем не менее я здесь.
Но никого других. Никого из тех монстров – моих братьев-.
Я держу отца за руку, и я с ним в его последний час, хотя ненавижу его.
Сама я уже давно мертва. Я умерла, когда умерли вы, мои девочки, и давным-давно. Вы ведь здесь, мои девочки, не так ли?
* * *
Мы не знаем, почему мы здесь.
Почему мы должны смотреть на тебя, когда ты стоишь на коленях перед кроватью больного в самой дальней комнате этой огромной квартиры?
Шторы опущены. Снаружи темно, и свет звезд скользит по воде, где катера проносятся среди маленьких лодочек, и люди прогуливаются по набережной, где старые деревянные лодки пахнут смолой.
Ты знаешь, кто мы такие, не так ли?
Мама, она должна быть здесь, с нами. И папа. Но вместо этого нас принесло к тебе. Почему? Чего такого мы не знаем – мы, которые должны теперь знать все.
Мама.
Тот мужчина с подушкой в твоей палате – кто он? Как он мог так поступить? Может быть, ему пришлось сделать это с тобой, с нами, чтобы спасти других от того же самого?
Все, наверное, невиновны, кроме алчных.
Они не попадут сюда, где мы.
Они попадут к пылающим червям, к огненным варанам, которые едят человеческое мясо, пока не лопнут и из их окровавленных кишок не потекут сотни новых голодных варанов.
Те, другие дети заперты во дворе этого места.
На этом месте невозможно отдыхать.
Здесь можно только кричать.
