Малин останавливается посреди площади.

Наклоняется вперед.

Упирается ладонями в колени, подавляя рвотный рефлекс, ощущает, как сердце гулко бьется изнутри о ребра.

Она задыхается от гнева, ощущает холодный весенний воздух, потом выпрямляется.

Открытые веранды ресторанов до половины заполнены людьми, которые пьют кофе и пиво, греясь на солнышке, – возможно, страх перед очередным взрывом начал отступать.

«Однако я не была бы так уверена, что опасность миновала, – думает Малин. – Проклятый адвокат… И эта женщина. Как ее звали? Нужно поговорить с ней еще».

Малин пытается выбросить из сознания фигуру отца со склоненной головой.

«Туве.

У твоей мамы есть младший брат.

У тебя есть дядя.

Хочешь, встретимся с ним? Давай поедем в самый темный лес и разыщем его?

А с дедушкой мы больше никогда не будем встречаться. Считай, что его нет.

Нет.

Я говорю “нет”!

Так дело не пойдет».

Она понимает, что должна отложить в сторону все, все на свете, и сосредоточиться на расследовании, чтобы не сойти с ума; только вот как, тысяча чертей, это теперь сделать?

«Они ждут моего возвращения в управление, но как я смогу пойти туда? “Гамлет” открыт, барная стойка в такое время пустует, я могла бы сидеть там и пить, уносясь все дальше и дальше от всего этого, сидеть и пить, долго-долго, и никогда не вернуться назад…

Мне срочно нужно что-то придумать.

Даниэль Хёгфельдт.

А что, если он сейчас дома? Отсюда до его квартиры всего три минуты ходьбы, и я могла бы пойти туда, я пойду туда, мне нужно забыться…»

И она идет через площадь, а люди, другие жители Линчёпинга, где-то вокруг нее. Как темные силуэты с горящими как звезды глазами, и ей кажется, что лучи из их глаз заставляют ее ноги подкашиваться, она идет неустойчиво – как никогда раньше.

«Мальчик. Вернее, мужчина – мой младший брат. В своей кровати. Инвалид, прикованный к постели, всеми забытый. Может ли он говорить? У него нет лица, сможет ли он выучить мое имя, сможет ли он понять, что я есть? Знает ли он обо мне?»

Малин бредет, спотыкаясь, по Дроттнинггатан, пытаясь найти опору.

Часы над «Макдоналдс» показывают четверть четвертого.

Она направляется к Линнегатан.

Даниэль живет в доме номер два, Малин вспоминает код домофона, набирает его – и дверь подъезда открывается.

Он живет на третьем этаже четырехэтажного дома – она задыхается, когда нажимает кнопку звонка, взбежав без остановки на третий этаж. По запаху моющего средства она понимает, что кто-то только что вымыл всю лестницу, словно готовясь к ее приходу.

Что-то доносится до нее из-за двери.

Голоса.

Голос Даниэля.

Она чувствует, как вся ее страсть, вся тоска по ясности собирается в паху, становится единственным стремлением – упасть в его объятия; и она снова звонит, хочет, чтобы он поскорее открыл, чтобы она могла втащить его в спальню. И тут она слышит звук снимаемой цепочки, и он открывает дверь.

Голый. В руке голубая рубашка, которой он прикрывается ниже пояса.

– Малин, – произносит он. – Что ты тут делаешь?

– Просто проходила мимо, – говорит она. – Давно не виделись.

В следующую секунду она слышит голос – женский голос, который кажется ей знакомым, она часто его слышит, и чувствуется, что человек только что занимался сексом; голос звучит радостно, раздраженно и самоуверенно:

– Даниэль, какого черта? Закрой дверь и иди сюда!

И тут она понимает, кому принадлежит этот голос.

Диктор радио. Моя подруга.

Хелена Анеман. Они трахаются? Как она может?.. Я убью ее.

Спокойствие, спокойствие…

Даниэль улыбается Малин, а она собирает всю слюну у себя во рту и плюет ему в лицо. Слюна попадает ему в глаз, вид у него удивленный и совершенно невинный, будто он и вправду ни в чем не виноват. Как будто эта гребаная сучка в его спальне ни в чем не виновата.

– Какого черта, Малин? Ты совсем сбрендила?

Она снова плюет, и он кричит ей в ответ:

– Тебе всегда было на меня наплевать. И прошло уже, черт подери, сто лет с тех пор, как ты приходила сюда и использовала меня как крепкую дубинку, так что пошла на хрен отсюда!

Хелена появляется за спиной Даниэля. Ее светлые волосы взъерошены. Она смотрит на Малин такими глазами, словно впервые в жизни видит живого человека.

– Пошла вон, Малин! – говорит Даниэль, и Хелена берет его за правую руку, но ничего не говорит.

Слова ударяют в лицо Малин, как мощный порыв ветра, она слетает вниз по лестнице, прочь отсюда, вон – на улицу.

Солнце уже спряталось за деревьями парка Садового общества. Она вбегает в парк, находит скамейку под цветущей японской вишней, думая, что эти проклятые розовые цветочки – издевательство, и набирает телефон справочного.

– Дайте, пожалуйста, телефон Петера Хамсе из Линчёпинга.

– У меня есть мобильный номер. Вас соединить или послать вам номер эсэмэс-сообщением?

– И то, и другое, – говорит Малин и, держа перед собой телефон, видит, как набирается номер того, кого она сделала объектом своей физической страсти и спасательным кругом.

И тут ее охватывает страх.

Она боится всех остальных людей.

Никогда в жизни она больше не будет разговаривать ни с одним человеком, и Малин нажимает на кнопку отключения. Положив телефон в карман пиджака, она идет обратно к машине, которую припарковала у старого автобусного вокзала.

В тот момент, когда она открывает ворота, выходя из парка, звонит телефон.

«Должно быть, это он. Увидел, что я звонила…» И она хочет ответить, нажимает на кнопку, даже не посмотрев, кто звонит.

– Малин. Это Бритта Экхольм. Мы только что встречались.

«Нет. У меня нет сил. Но меня мучает тысяча вопросов».

– Я подумала – вдруг вы захотите узнать побольше о своем брате? Я глубоко понимаю ваше возмущение.

Малин минует черные чугунные ворота, направляется в сторону оживленной улицы, видит издалека свою машину в заднем ряду парковки.

– Захочу ли я? – спрашивает она.

– У него очень тяжелые нарушения, – говорит Бритта Экхольм. – Он почти полностью слеп, у него задержка в умственном развитии. Однако с ним можно вести беседу, у него есть свой язык, и он очень общителен.

У Малин включается рациональная половина мозга – так же инстинктивно, как она только что избила своего отца.

– Он может ходить?

– Нет, моторика сильно пострадала при рождении. Но вы его полюбите, я уверена.

Затем Бритта Экхольм рассказывает о Шёплугене – той деревне, где расположен интернат, и перед внутренним взором Малин встает большой белый замок, где сумасшедшие высовывают головы из окон и провожают прохожих радостными выкриками. Эти сумасшедшие не пугают ее, она видит, что они счастливы.

– Я хочу попросить прощения, – продолжает Бритта Экхольм, – за то, что я не связывалась с вами напрямую. Я полагалась на то, что говорила ваша мать, – что никто из вас не желает поддерживать отношения со Стефаном.

– Вы поступили правильно, как мне кажется. Ваша задача – заботиться о нем, и с какой стати вы должны были настаивать, чтобы он встречался с людьми, которые сами заявляют, что не желают иметь с ним дел?

– Это верно, но один раз я видела ваше фото в газете, – говорит Бритта Экхольм. – Тогда мне захотелось позвонить вам – у меня возникло ощущение, что вы как раз из тех, кто готов взять на себя такого рода ответственность.

– В каком смысле?

– Ответственность любви, – произносит Бритта Экхольм.

Малин поворачивает ключ в замке зажигания и выезжает с парковки. Вот она уже за пределами города, и вскоре машина пересекает плодородные равнины, а вдоль облачного горизонта качаются темные силуэты деревьев, наполовину скрывающие солнце. Руки ее спокойно лежат на руле, она направляется в Хельсингланд, в деревню Шёплуген.

Сколько одиночества!

Так мало времени.

Так много миль, которые надо преодолеть; к тому же легкий весенний дождь начинает бить по переднему стеклу… Она бросает взгляд в сторону, видит, как равнина открывается навстречу дождю, принимая влагу – ценнейший подарок, в котором заключены новые возможности.

Брызги дождя как бриллианты.

На мгновение она закрывает глаза, не смотрит на встречные машины, надеясь, что ничего не произойдет, а где-то рядом звучит голос, но она не хочет его слушать, хочет крикнуть ему, что ей надо заняться своими делами, сейчас у нее нет времени спасать других.

«Поймите это, оставьте меня в покое, дайте мне сделать то, что я должна сделать – немедленно, сейчас!»

Она открывает глаза, продолжает двигаться вперед.