Глава 6. Если голодать, так всем!

Георгия Стрельцова едва ли не шатало от голода, когда он переступил порог Тверского отделения милиции. Да и куда было деваться окончившему полный курс мужской гимназии и бывшему вольнослушателю второго курса Археологического института Георгию Фомичу Стрельцову, когда институт закрылся, работы не было никакой, а за репетиторство оболтусов-гимназистов платили такие гроши, что не имелось возможности купить и полфунта ржаного хлеба, что стоил двенадцать тысяч рублей за фунт. А в милиции набирали на постоянную работу, обещали выдавать паек и хорошую зарплату.

Начальник уголовно-следственной части принял его если и не с широко распростертыми объятиями, то весьма охотно: грамотные и образованные сотрудники в милиции были ох как нужны! В основном в милицию шли из деревень, стремясь закрепиться в городе. Немало было и таких, кто просто хотел получить заветное удостоверение, чтобы поправить собственное благополучие. Должность Стрельцову никакую поначалу не дали: прикрепили в качестве агента-стажера к молодому агенту уголовного розыска Николаю Осипову. Коля был всего-то на год старше Жоры, но уже успел многое: и на фронте сражаться против Врангеля, и в партию большевиков вступить, и принять непосредственное участие в раскрытии дел банды латышей, которыми руководили воры-рецидивисты Донатыч и Кнабе.

Дело было громкое.

Банда подламывала казенные склады с мануфактурой, что было весьма лакомым куском до наступления эпохи НЭПа. Для начала в одну из долгих московских ночей банда Донатыча и Кнабе дерзко обнесла склад Центросоюза, связав сторожей и пригрозив им оружием. Награбленное — нити, ткани и пошивочную фурнитуру — вывезли на четырех доверху нагруженных подводах. Рано утром хищение было обнаружено. Приехавшая милиция допросила сторожей, но чего-либо конкретного по банде установить не удалось, кроме одного: налетчики переговаривались между собой на каком-то непонятном языке. Поначалу решили, что это была «блатная музыка», иначе — уголовный жаргон. Но когда один из сторожей повторил запомнившееся ему слово «атвэртс», которое произнес один из налетчиков, ломавший замки, появилась версия, что это «работали» латыши. Кое-какие ниточки к банде появились, когда агенты задержали на одном из московских базаров торговца, продававшего катушки с нитками, что были украдены со склада Центросоюза. Однако торговец, кроме мужчины, продавшего ему нитки оптом, никого более не знал и к банде никакого отношения не имел…

Лихие ребята были в банде. Когда шум в Центросоюзе улегся, а на ворота и двери склада были навешаны новые замки, банда совершила новый налет на тот же самый склад, и добра вывезла уже на шести подводах. Только одной мануфактуры было украдено более четырех тысяч аршин, не говоря уже о нитках, пользующихся в Москве невероятно повышенным спросом и встречавшихся в продаже только на базарах и рынках.

Через пару недель банда латышей вскрыла склад столовой посуды на Кузнецком мосту. И опять для нее все обошлось. Только сторожа, тоже связанные грабителями, твердили одно — бандиты переговаривались «не по-нашему».

Еще дней через десять вконец обнаглевшие бандиты сбили замки, связали сторожей и вывезли со склада Наркомпроса, что располагался по Салтыковскому переулку, около восемнадцати тысяч аршин шерстяного сукна. Но один из постовых милиционеров — все бы были такими — заметил вереницу подвод и проследил, в какой именно двор они въехали. Ранним утром одна из бригад МУРа, усиленная милицейским нарядом, в числе которого был Коля Осипов, окружила двор, куда ночью въехали подводы. Оказалось, это бандитский склад. Его взяли, связав спящего бандита-охранника, который проснулся только тогда, когда ему в рот стали засовывать кляп, чтобы не вздумал ором предупреждать своих. После допроса на месте охранник, с похмелья не совсем понимавший, что с ним происходит, сдал своих главарей, указав милицейским точное месторасположение главарей Донатыча и Кнабе. Через малое время муровцы в том же составе и привлеченные милиционеры из соседней Тверской части нагрянули на хату, где отсиживались Донатыч и Кнабе. Бандиты сопротивления не оказали и отправились под конвоем в Московское управление уголовного розыска, куда свозились все задержанные и арестованные по городу за текущие сутки. В столе приводов, в присутствии всезнающего Саушкина производилась регистрация преступника, его опознание или установление личности; злоумышленника фотографировали, снимали с его пальцев отпечатки и вносили данные в картотеку.

То же самое было произведено с Донатычем и Кнабе.

Донатыч оказался личностью известной еще с дореволюционных времен, масть имел весьма уважаемую в уголовных кругах: налетчик. Отпираться было бессмысленно, «мокрухи» за ним не числилось, и он все признал. Его примеру последовал и его неразлучник Кнабе.

Осипов Жору теоретическими разговорами не донимал, предпочитал все объяснять на примерах, практически. Когда по Москве прокатилась волна ограбления церковных ризниц, в том числе приходского храма Успения Пресвятой Богородицы на Чижевском подворье, что стоял на земле Тверского районного отдела милиции, на место преступления Осипов взял с собой и Георгия. Когда они прибыли в церковь и прошли в алтарь, Осипов резко спросил у приятеля:

— Ну, что тут видишь?

Георгий посмотрел на раскрытые дверцы шкафов за иконостасом, валяющуюся на полу одежду и облачение священнослужителей и сказал:

— Вижу, что грабители очень спешили.

— А что пропало? — обратился к настоятелю церкви Осипов, одобрительно глянув на Жору. Похоже, ответ Стрельцова понравился Коле, но развивать эту тему он не стал. Да и как не спешить церковным ворам, если на Чижевском подворье квартировали члены Реввоенсовета республики.

— Дарохранительница, восемь риз, золотой оклад с каменьями от Евангелия, само Евангелие, серебряный дискос, два потира из серебра с позолотой, престольный серебряный крест с каменьями, дикирий серебряный, серебряный же семисвечник… — не раздумывая, ответил настоятель.

— А дарохранительница большая была? — спросил Жора. — Одному ее можно унести?

— Правильный вопрос, — одобрительно заметил Осипов.

— Большая, — печально произнес настоятель. — Одному… Нет, одному ее не унести, прости меня Господи.

— Значит, похитителей было несколько, — констатировал Георгий.

— Верно, — кивнул Николай. — А еще что видишь?

— Книг нет священных, — оглядевшись, произнес Стрельцов. — Простите, а священные книги у вас в ризнице имелись старинные?

— Конечно. Евангелие было от одна тысяча шестьсот пятидесятого года, — вздохнул настоятель. — Его бояре Салтыковы в храм этот привнесли, когда он еще их домовой церковью был. Еще жития святых, восемь книг века осьмнадцатого. Тоже, как и Евангелие, для слуг божиих предметами по святости своей бесценными являющиеся, — опять вздохнул батюшка. — Французы в двенадцатом году их не унесли, усовестились, а вот эти воры-христопродавцы унесли, чтоб им неладно было, прости мя Господи!

— И что это значит? — посмотрел Осипов на Георгия, почти не сомневаясь, что новичок либо ничего не ответит, либо скорее всего сморозит какую-нибудь глупость.

Жора Стрельцов немного стушевался, но, подумав, ответил логически верно:

— Ну, это значит, что воры знают цену старинным книгам, иначе они бы их просто бросили… Груз-то нелегкий. Вместо них можно было что-нибудь другое взять.

— А еще значит, что подломили этот храм опытные «клюквенники» со стажем, — произнес наставительным тоном Коля. — Такие же, каковые работали по Иверской часовне полтора года назад. Следовательно, лежит наша с тобой дорожка прямиком в Большой Гнездниковский переулок к старорежимному спецу Владимиру Матвеевичу Саушкину. Чтобы покопался он в своей картотеке и нашел для нас этих самых «клюквенников», которые еще на свободе разгуливают. С них мы, пожалуй, и начнем раскручивать это дельце…

Потом Осипова забрали в МУР. А Жору Стрельцова менее через месяц по разнарядке отправили на трехмесячные курсы уголовного розыска. Вели курсы старые спецы, учившие курсантов (так звались обучающиеся) технике уголовного розыска, задержанию и аресту, то есть совершенно разным действиям, каждое из которых преследует свою цель.

Учили на курсах основам дактилоскопии и судебной медицины, знание которых во много раз увеличивало шансы в раскрытии дел и поимке преступников, грамотному составлению словесных портретов и проведению первоначальных экспертиз, что тоже было отнюдь не лишне.

Учили, как вести дознание и проводить допросы. Выяснилось, что ведение допросов — это целая наука. С одним лекалом к людям из разных социальных слоев не подойдешь: один требует почтения, а на другого нужно и голос слегка повысить. К каждому из них следовало подобрать свой хитроумный ключик, а также использовать различные умелые уловки, чтобы выведать у преступника правду или вывести его на чистую воду.

Еще знакомили с видами преступлений и их классификацией, а в часы физической культуры натаскивали курсантов по приемам бокса и технике восточной борьбы с загадочным названием джиу-джитсу.

Окончив эти курсы с похвальной грамотой, Жора неожиданно был запрошен в Московское управление уголовного розыска, находящееся по соседству с Тверской милицейской частью. Когда он пришел в управление, то первым, кого увидел, был исправляющий должность субинспектора уголовного розыска Коля Осипов. Николай широко улыбнулся Стрельцову и крепко пожал ему руку. Георгий никогда не спрашивал его, но, похоже, это именно Осипов приложил руку к тому, чтобы после окончания курсов Стрельцова взяли в МУР.

Было тогда в управлении уголовного розыска несколько бригад, специализирующихся на разных видах преступлений. Первой, занимающейся убийствами и разбоями, руководил старший инспектор уголовного розыска Леонид Лаврентьевич Бахматов, бывший рабочий, невысокий коренастый человек с тонким носом с горбинкой, ходивший во френче с орденом Красного Знамени на груди, в кожаных галифе и сапогах со скрипом. К нему и провел Осипов Жору, когда тот вошел в здание МУРа. После короткого разговора Георгий был утвержден агентом уголовного розыска третьей категории первой бригады с должностным окладом в сто шестьдесят тысяч рублей, на что можно было купить пять кусков мыла, или четыре десятка яиц, или два с половиной фунта сахара, или четыре катушки ниток. Деньги были, конечно, скромными, но ведь, как говорится, на безрыбье и рак рыба. К тому же для начала это было не так уж и мало, имея в виду, что оклад начальника Московского управления уголовного розыска был всего-то триста тысяч рублей.

— Не дрейфь, — сказал ему Николай. — Раскроешь, скажем, за два месяца шестнадцать дел из двадцати, получишь сразу первую категорию. Раскроешь двенадцать дел из двадцати — получишь вторую категорию. Если семь дел раскроешь, то шиш без масла получишь. Ну а коль из двадцати дел раскроешь меньше семи, то можешь собирать манатки и снова становиться репетиром разных там дворянских и мещанских недорослей. Вот и кумекай, агент Стрельцов.

Георгий, ясное дело, кумекал. И дрейфить не собирался…

Обход улиц, близлежащих к Конной площади, Осипов со Стрельцовым начали с Мытной. Прошли ее всю, начиная от Казанской церкви на Якиманке и заканчивая Серпуховским Валом. Попутно прошли Конный, Арсеньевский, Сиротский и Хавский переулки и прилегающие к ним Хавскую, Татищева и Пожарную улицы. Назойливо стучались в дома, проходили во дворы, показывали ордера на досмотр помещений на предмет варения самогона, присматривались к хозяевам.

Народ был разный: зажиточный и бедный, хороший и не очень, злой и добродушный, вот только подозрительных что-то не попадалось.

Улицы Пожарная и Татищева, не доходя до Серпуховского вала, заканчивались тупиками, за которыми шли огороды, сохранившиеся еще с тех пор, когда здесь лежал Пожарный пустырь с огородами под картошку. Огороды эти так и звали: Пожарные.

На Пожарной улице зашли они в один дом. Там степенный мужик чинил сбрую. Представились: дескать, из милиции с проверкой. Мужик предъявленные бумаги внимательно прочитал, посмотрел с усмешечкой и сказал:

— Ищите…

Прошли в дом. Хороший дом. Видно, что хозяева в достатке проживают: на крашеном полу ковер, который и на стенку повесить не зазорно, на столе самовар медный, верно, хозяева не столь давно чайком баловались, кровать железная панцирная, на таких, видать, только баре да купцы почивать изволяли; швейная машинка «Зингер» с ручным и ножным приводами, шелковой нитью заправленная, на окошках — занавесочки тюлевые. В красном углу на полочке, белой атласной материей покрытой, образа в золоченых окладах. Все чистенько, опрятно и как-то покойно, что ли. Благостно как-то. Видать, в семье царствовали лад и покой, что по нынешним временам явление не частое. Осипову то ли завидно стало, что вот живут люди счастливо и безбедно, несмотря на повсеместные голод и разруху, то ли шлея ему под хвост попала, однако по его настоянию они минут сорок досматривали и дом, и сарай, и хлев. Увидев десятка полтора поросят и несколько упитанных хрюшек, да кур с гусями, которых кормила розовощекая хозяйка дома с аппетитными формами, Осипов еще более помрачнел, однако ни самогонного аппарата, ни ухоженной кобылы владимирских кровей в этой усадьбе обнаружено не было. Стоял, правда, во дворе сивый мерин-тяжеловоз. Явно ломовой, и под описание кобылы, которую имел жилистый мужик годов сорока пяти, этот мерин ну никак не попадал! Да и сам хозяин дома словесному портрету жилистого лошадника отнюдь не соответствовал: был он высок, телом крепок, возрасту тоже не соответствовал — ему на вид не более тридцати пяти. Обыскав везде, где было можно, Коля Осипов чего-то медлил. Хозяин, ходивший за милицейскими по пятам, не выдержав, произнес:

— Напрасно ищете. Нет у нас ни самогонного агрегата, ни самогону. Не пьем мы.

— Не пьете? — с вызовом посмотрел на него Николай.

— Нет. Не имеем такой вредной привычки, — серьезно ответил хозяин.

— Вредной, говорите? — переспросил Осипов, не скрывая раздражения.

— Ага, — подтвердил хозяин. И добавил убежденно: — И разорительной к тому же.

Осипов мрачно посмотрел на хозяина, кивнул то ли в знак согласия, то ли вместо «прощайте» и пошел со двора. За ним потопал Жора.

— Видал? — спросил Николай, когда они отошли несколько саженей от ворот усадьбы.

— Чего? — непонимающе посмотрел на него Стрельцов.

— Не пьют они. Дескать, оттого у нас и достаток, что не имеем такой привычки.

— И что в том худого?

— А то, что иным жрать нечего, а эти как сыр в масле катаются, — буркнул Осипов. — Так быть не должно! — рубанул он воздух рукой, словно в ней была зажата шашка. — Коли все страдают, так все! Не должно быть так, чтобы одни хрен последний без соли доедали, а другие жировали и наживались на чужой беде.

— Ты этих имеешь в виду, у которых мы только что были?

— А хотя бы и этих, — с некоторым вызовом ответил Осипов, продолжая злиться невесть на что.

— Да что-то непохоже, чтобы они на чужой беде наживались, — не согласился с другом и старшим товарищем Жора. — Ты видел, сколько у них всякой живности? Ее кормить надо, ухаживать каждый день. Да они часу свободного, наверное, на дню не знают.

Осипов промолчал. А потом велел Стрельцову взять все же этого мужика с достатком на заметку…

Проулок меж Пожарной и Мытной оказался становищем беспризорников. Стояло тут два заброшенных дома: один деревянный, в два этажа, с разобранной крышей, другой — наполовину деревянный, первый этаж каменный, в запустение еще не совсем пришедший. Когда Коля и Жора только ступили в проулок, раздался пронзительный свист и звонкий ребячий крик:

— Шухер, «мусора»!

Как они определили, что Осипов и Стрельцов из уголовного розыска, оставалось только домысливать. Очевидно, несмотря на возраст, глаз на легавых у них был шибко наметан. Тотчас из дверей и окон обоих домов посыпались пацаны, как горох из прохудившегося кармана, и бросились в сторону Пожарных огородов. Ловить кого-либо из них было бесполезно. Да и не стояло перед Осиповым и Стрельцовым такой задачи.

— Здесь нам делать нечего, — заявил Осипов, и они снова вышли к Хавскому переулку и направились в сторону Люсиновской улицы. Ступив на нее, Коля и Жора начали обход дворов, двигаясь от Серпуховского вала на север, в сторону Добрынинской площади.

Самогонку, аж восемь четвертей, они нашли в чулане одного из домов близ пересечения Люсиновской с Большой Серпуховской улицей. Там же стоял и самогонный агрегат на два ведра, спрятанный под грубую рогожу. Осипов покривился, но делать-то нечего: пришлось составить акт на изъятие аппарата и самогона. Все противозаконное хозяйство под причитания дородной бабы и молчание худого хмурого мужика вытащили во двор и прикрыли мешковиной.

— Ничего не трогать, — сурово произнес Николай, указывая пальцем на аппарат и бутыли, и, строго сдвинув к переносице брови, добавил: — К вечеру приедут милиционеры из райотдела и все это у вас конфискуют. Ежели пропадет аппарат или хоть одна четверть самогона, вы будете задержаны за укрывательство вещественных доказательств преступления и преданы карающему, но справедливому революционному суду.

Баба всплеснула руками, бухнулась на колени и запричитала в голос. Мужик косо посмотрел на нее и опять промолчал.

Хозяин одного из домов близ бывшей усадьбы Белкина в точности подошел под описание жилистого мужика. Звали его Николаем Кокориным, был он среднего роста, возраст — сорок три года от роду, а в хозяйстве имелась ухоженная кобылка чистых кровей. Недалеко от ворот стояла рессорная бричка с откидным кожаным верхом. Усики и небольшая бородка также имелись. Словом, и Коля, и Жора незамедлительно обратили на него особое внимание. Поэтому досмотр происходил дотошно и с исключительной привередливостью. Пол в доме был осмотрен тщательнейшим образом: искали пятна крови. И кровь отыскалась. Но не в доме, а во дворе на дощатом настиле, что уводил на огороды.

Подозвав хозяина, Осипов подозрительно спросил:

— А это что за пятна?

— Небось кровяные, — равнодушно ответил тот.

— Вот и я думаю, что кровяные, — поднимаясь с корточек, зловеще произнес Николай и вперил взгляд в мужика: — А откуда кровь-то? Чья она?

— Чай, Вени нашего кровь, — нетвердо промолвил мужик. — Больше как бы некому.

— Вени? — Коля и Жора переглянулись. — Какого еще Вени? Его возраст, место проживания?

— Возраст евоный уж за восемь месяцев был, — охотно ответил мужик. — Проживает он, то есть проживал, — поправился мужик, совсем не печалясь, — тута, в ентовом дворе. Шесть с половиной пудов весил, сволочь!

Осипов и Стрельцов снова озадаченно переглянулись.

— Ты о ком разговор ведешь, дядя? — недобро спросил Осипов.

— О хряке мовом, — недоуменно ответил мужик. — А вы об ком?

— Так Веня — это свинья твоя, что ли? — хохотнул Жора.

— Ну да, хряк, — сморгнул мужик.

— Ты что, потешаться над нами удумал? — мельком и крайне неодобрительно глянув на улыбающегося Георгия, произнес Осипов. И добавил: — Ну-ну, дядя. Поглядим, как ты у нас в управлении будешь насмешки свои строить…

Подозрение усилили найденные Стрельцовым в сарае мешки с овсом.

— Чьи мешки? — подражая Осипову, строго спросил Георгий.

— Мои, — ответил мужик, — а то чьи же… На рынке покупал. Дешево достались.

— Где куплены? — снова насел на мужика Осипов.

— В лавке, где ж еще? — недоуменно промолвил мужик.

— С какой целью?

— Ну, вы прям непонятливые какие! — Удивлению мужика уже не имелось границ. — Чтобы кобылу свою кормить. Я, чай, извозчиком служу. На бирже стою…

— На какой? — быстро спросил Коля.

— Дык, на Лубянской, — последовал ответ.

— А на Конной площади бываешь?

— Не-е, — протянул мужик. — Опосля того, как там Морозовскую больницу построили, делать там стало неча.

— И лошадку свою ты туда торговать не ходил? — ехидно поинтересовался Осипов.

— Не, не ходил, — мотнул головой мужик. — Мне это без надобности. Самому кобылка нужна. Кормилица она моя.

— Зато у нас имеется надобность тебя в нашу управу отвести. Вместе с кормилицей, — жестко произнес Осипов. — Собирайся давай, дядя…

— Да пошто же сразу в управу-то? — всполохнулся мужик. — За что? Не пойду я никуда!

— Пойдешь, — зло ощерился Николай и схватил его за руку. — Как миленький пойдешь…

— Не пойду! — Мужик с силой вырвал руку и бросился к дому.

Осипов выхватил из кобуры наган и взвел курок:

— Стоять!

Мужик уже подбежал к ступеням крыльца.

— Стоять, я сказал! — Николай поднял наган и выстрелил в воздух.

Мужик пригнулся, замер, да так и остался стоять, будто бы окаменел.

Николай Осипов подошел к нему и почти ласково произнес:

— Не надо усугублять и без того аховое твое положение, дядя. Мы тебя задерживаем по подозрению в нескольких убийствах. Ты у нас теперь первый и самый главный подозреваемый. Так что лучше не рыпайся и исполняй приказания, если не хочешь схлопотать пулю. И запрягай давай… свою лошадку.

Когда мужик запряг лошадь и открыл ворота, Коля связал его руки приготовленным для таких целей ремешком. Просто так не развяжешь!

— Лошадью можешь править? — спросил он Георгия.

— Нет, — немного подумав, ответил Стрельцов.

— Тогда держи этого, — кивнул Коля на впавшего в неизбывную тоску мужика, а сам сел на козлы: — Ну что, родимая, поехали!

В управлении, куда они доставили задержанного Николая Ильича Кокорина, было много народу: вторая бригада старшего уполномоченного инспектора МУРа Ивана Васильевича Филиппова, занимающаяся борьбой с подделкой денег, вместе с гэпэушниками НКВД повязали едва ли не целую роту фальшивомонетчиков, аж восемьдесят три человека! Накрыты они были все разом в трех подпольных мастерских по производству фальшивых денег (с самыми настоящими печатными станками) в результате четко продуманной и хорошо спланированной операции. Часть из арестованных под присмотром вооруженных милиционеров и чекистов угрюмо толпилась в коридоре, ожидая вызова в комнату приводов для допроса, часть дожидалась своей очереди под замком. Если бы эти «делатели марок», подпиравшие стены в коридоре, затеяли бы вдруг бузу, кое-кто из них запросто бы смог сбежать из управления, даже если охранники затеяли бы стрельбу. Однако даже намека на попытку сплетовать не было: среди арестованных имелось много граверов, типографских цеховых, техников, резчиков и прочих граждан уголовных специализаций, отнюдь не склонных к силовым действиям и оказанию сопротивления. Их можно было бы назвать интеллектуальной элитой уголовного мира. Хотя больше половины, как выяснилось благодаря Владимиру Матвеевичу Саушкину, были «марочниками»-рецидивистами, известными московскому сыску еще с дореволюционных времен.

Владимир Матвеевич находился в комнате приводов, или допросной, как он ее иногда называл, так как без опознавателя в таком серьезном деле совершенно не обойтись.

Саушкин сидел в сторонке и слушал ответы на вопросы дознавателя. Если было все ладно, он лишь молча кивал, и по окончании допроса у арестованного снимались отпечатки пальцев, а фотографических дел мастер Юрий Петрович Еремин снимал их лица допотопным тюремным аппаратом, приобретенным сыскной полицией Москвы еще в самом начале века.

Если же арестованный начинал врать и изворачиваться, что Владимир Матвеевич всегда чувствовал и примечал по каким-то одному ему известным деталям и приметам, Саушкин останавливал допрос, лез в свою картотеку и доставал оттуда карточку со всеми данными на допрашиваемого преступника. Память у Владимира Матвеевича была отменная, профессиональная, и если он хотя бы раз в жизни пересекался с каким-либо уголовником лично или даже заочно, просто регистрируя его в своей картотеке, то помнил и его имя, и кличку, и дело, по которому тот проходил.

Видя, что допросы «марочников» затянутся надолго, Осипов и Стрельцов провели Кокорина в свой кабинет, где располагалась их группа или бригада, как ее часто именовали в официальных документах. Леонид Бахматов был на месте: принимал телефонный звонок от какого-то важного лица и отчитывался о расследовании убийств, похоже, тех самых, которыми в данный момент занимались Осипов со Стрельцовым.

Леонид Лаврентьевич мельком взглянул на вошедших, немного задержал взгляд на Кокорине и кивнул, дескать, ждите, покуда не освобожусь. А сам продолжал слушать начальственное лицо на другом конце провода, изредка вставляя короткие фразы:

— Ленин? Понял вас… Сам Ленин? Да, будет исполнено… Постараемся… Да, в самое ближайшее время…

Наконец разговор закончился. Бахматов сел, вытер лоб рукавом френча и, оглядев пришедших, строго спросил:

— Слышали?

— Да, — ответил Осипов за себя и Георгия.

— Я только что имел разговор с товарищем Фотиевой, личным секретарем товарища Ленина. — Бахматов со значением посмотрел на Колю. — Владимир Ильич весьма интересуется ходом расследования дела убийцы-маниака и приказывает ускорить процесс его поимки и предания нашему справедливому суду… А это еще кто?

— А это наш подозреваемый, Леонид Лаврентьевич, — покосился в сторону Кокорина Осипов. — Подходит под описание нашего убивца полностью. Еще и сбежать от нас пытался.

— Ничо я не пытался, — огрызнулся Кокорин.

— Так-так, — с интересом посмотрел на мужика Бахматов. — Стало быть, извозчик?

— Ну, извозчик, — хмуро отозвался Кокорин. — А что, быть извозчиком стало уже непозволительно?

— Позволительно, — просто ответил старший уполномоченный инспектор. — А вот людей убивать — нельзя.

— Я никого не убивал. Вы это… напраслину на меня возводите, вот.

— Напраслину? — зло посмотрел на него Леонид Лаврентьевич. — Значит, доказательств вины своей желаешь получить? — перешел он на «ты». — Хорошо. Будут тебе доказательства… — И снова посмотрел на Колю: — Вот что, Николай. А бери-ка ты наш «Чандлер» и дуй в адреса этих двух извозчиков, что видели того жилистого мужика, который пасется на конном базаре и якобы продает свою кобылу. Хватай их за шкирку и вези немедля сюда! Для опознания личности. И поглядим после, — перевел взгляд на Кокорина Бахматов, — кто на кого напраслину возводит.

— Будет сделано, Леонид Лаврентьевич, — охотно отозвался Осипов и стрелой вылетел из кабинета.

Однако все сказанное не произвело на Кокорина никакого впечатления. Он как сидел, тупо уставившись на носки своих сапог, так и остался сидеть. Его поведение немного озадачило Бахматова. Правда, на предварительных допросах он видывал всяких арестантов. Были и такие, что на прямые обвинения лишь криво усмехались. Иные, припертые неопровержимыми уликами к стенке, продолжали отнекиваться, не сожалея о содеянном. Один из таковых, под фамилией Богуславский, выдавал себя за работника Наркомата внутренних дел. Он производил по липовым ордерам со своими подельниками, также выдававшими себя за чекистов, обыски в богатых квартирах и «экспроприацию» денег, драгоценностей, произведений искусства и иного ценного имущества. Так этот псевдочекист во время предъявления ему обвинения в убийствах и грабежах выглядел удивительно спокойным, даже где-то благодушным. Таким может быть разве что человек, исполнивший свое предназначение, после чего ему уже не страшна близкая смерть. Говорят, когда его вели на расстрел, он насвистывал какую-то замысловатую арию и весело поглядывал на своих конвоиров. Поворачиваться к стенке не пожелал — встал лицом к расстрельной команде и с легкой усмешкой оглядывал их молодые лица. Он даже не моргнул, когда прозвучал залп. Несколько мгновений еще стоял с просветленным лицом, невольно заставив расстрельную команду сжаться от суеверного ужаса, а затем упал ничком на землю. Позже выяснилось, что фамилия Богуславский вымышленная. На самом же деле этот псевдочекист был родом из князей Голицыных и являлся то ли сыном, то ли племянником бывшего московского губернатора и камергера князя Владимира Михайловича Голицына…

Николай Осипов вернулся так скоро, словно не съездил на полудохлом стареньком моторе, а слетал на новеньком французском аэроплане «Ньюпор». Вместе с ним в кабинет первой бригады вошли те самые двое извозчиков, с которыми Коля имел дознавательскую беседу в Гусенковском извозчичьем трактире.

— Здравия желаем, — поздоровались едва не хором извозчики, дружно поснимав треухи. Мельком глянули на Кокорина и не проявили никакого интереса.

— Здравствуйте, мужики, — поздоровался с ними Бахматов. — Приносим извинения, что вот так взяли и выдернули вас от ваших дел, но у нас тоже дело, очень важное и к тому же не терпящее отлагательств.

— Да мы чо, мы всегда с понятием, — ответили извозчики, усаживаясь на стулья у стены. — Ежели власти нужно помочь, так мы завсегда с охотой.

— А дело у нас, мужики, вот какое… — начал Бахматов, мельком глянув на Кокорина, с интересом следившего за происходящим. Вот только признаков беспокойства не видать. — Узнаете ли вы этого гражданина? Приходилось ли вам видеть его, а если приходилось, то когда и при каких обстоятельствах?

— Ну, видел я его, стало быть, — охотно ответил извозчик, что был помоложе.

— Где? — быстро спросил Леонид Лаврентьевич. — При каких обстоятельствах?

— Так это, на Лубянской бирже он стоит, — ответил извозчик. — Седоков дожидает. А когда, значит, берет кого, то, стало быть, везет туда, куда ему укажут. Мы вот с Антипом Маркелычем, — указал извозчик на своего товарища, — тоже там стоим и извозом, стало быть, занимаемся.

— Как его зовут, вы не знаете, — скорее утвердительно, нежели с вопросительной интонацией произнес Бахматов.

— Нет, лично мы, стало быть, с этим гражданином незнакомы и при встречах друг с другом не ручкаемся. И фамилию евоную я не знаю и не слыхал никогда, — ответил извозчик. — Там, на Лубянской площади, нашего брата-извозчика столько выстаивает, сколь, надыть, червей ползает на покойнике, когда тот тухнуть начинает. И ваньки стоят, и резвые, и лихачи, и ломовики… Сотни нас, ежели не тыщи! Поди, стало быть, упомни всех-то… Хотя помню, он мою пролетку чуть не зашиб, я ему тогда, помнится, еще плетью помахал, а он только скривился. Не знаю, помнит он сей факт или нет. Но тогда я на него шибко обиженный был.

— Ясно, — констатировал Бахматов. — Но вы вот рассказывали моему товарищу, что бываете на Конной площади в Замоскворечье. И коли уж вы знаете в лицо указанного вам гражданина по Лубянской бирже, то не видали ли вы там этого человека?

— Не-е, — протянул извозчик. — На конном базаре я его не видел. На Лубянке видел, а на конном, стало быть, нет.

— А вы что скажете? — обратился Бахматов к второму извозчику.

— А то же самое, значица, и скажу, — ответил тот. — На бирже Лубянской он, то есть гражданин ентот, да, стоит. Частенько в рядах извозчичьих ево вижу. Все жирных клиэнтов подбирал. Везучий он! А вот на конном базаре, нет, не встречал. И ежели вы думаете, что это тот самый человек, о коем нас расспрашивал ваш товарищ в трактире Гусенковском, так то не он. Тот жилистее, бородку имеет поменьше, и седины в ей побольше. И росточком чуть повыше будет гражданина вашего…

Бахматов и Осипов переглянулись.

— Да ты повнимательней посмотри, — нетерпеливо произнес Николай. — Борода — не главное, она и подрасти может.

— Может, — согласился Антип Маркелыч. — Да только вот росточек-то побольшее стать не может никак. Не пацан он, чтоб за пару месяцев на три вершка вырасти.

— Ага, тот, стало быть, и росточком поболе будет, и волосом поседее, — поддакнул своему товарищу извозчик помоложе.

— Да как вы можете определить, каков у него рост, ежели он сидит? — удивился Коля.

— И-и, паря! Мы, почитай, полжизни своей сиднем проводим. Профессия у нас такая. Посиди с наше на козлах-то, так тоже определять начнешь, каков у ково рост. Само оно как-то уже определяется…

Наступило молчание. Кокорин как сидел, уставившись на носки своих сапог, так и продолжал сидеть. Казалось, он даже не дышал.

Леонид Лаврентьевич Бахматов все более хмурился и искоса недовольно посматривал на Николая Осипова. Агент уголовного розыска третьей категории, в свою очередь, недовольно поглядывал на извозчиков: вот что ты с ними будешь делать, все расследование развалили! А оно так хорошо складывалось. Как было бы славно, ежели б они в один голос заявили, что этот мужик по фамилии Кокорин и есть тот самый извозчик, что приходил торговать на Конную площадь свою кобылу, да так ее и не продал. Тогда бы сразу закрыли дела по восемнадцати трупам, прекратилось бы недовольство москвичей по поводу бездействия уголовного розыска. Глядишь, еще и на повышение пошел бы.

— А та кобылка, запряженная в бричку с кожаным верхом, что у ворот простаивает, евоная, что ли, будет? — нарушил молчание Антип Маркелыч, кивнув на Кокорина.

— Да, его, — подтвердил Осипов.

— Ну, так и кобылка эта не та будет, — констатировал извозчик, окончательно разбив вдребезги последние надежды Николая. — У тово мужика кобылка была чистых владимирских кровей. Ее за версту видно! А эта, что у ворот стоит, хоть и неплоха, да явно полукровка.

— Ага, точно, — подтвердил другой извозчик.

— Что ж, — снова немного помолчав, произнес Бахматов. — Спасибо, товарищи, за помощь. Вы свободны.

Когда извозчики ушли, он уперся взглядом в Кокорина, продолжавшего сидеть неподвижно, и громко произнес:

— Товарищ Кокорин! Вы можете быть свободны. — Через паузу, глядя выше его головы, добавил: — Мы официально приносим вам свои извинения за причиненное беспокойство.

Вышедший из оцепенения Кокорин какое-то время продолжал сидеть на стуле. На бирже извозчичьей говаривали, что, ежели кто попадал в руки ЧК, то уже никогда не возвращался. Исчезали бесследно, будто бы и не жили. Даже могилки не оставалось. А тут выпускают, да еще с извинениями…

Уголовный розыск хоть и не ЧК, но и про него тоже слухи всякие ходят. Да что там слухи! Вон у соседей Василь Степаныча и Матрены Ивановны, что через дом по правую руку проживают, сынок был Гриша. Обыкновенным парнем рос. Сметливый, ловкий. Выпивал, правда, частенько. Подраться был не прочь. Так по молодости лет простительно: кто ж из молодых-то парней при новой власти не выпивает и не дерется? Раньше бы таковских враз приструнили бы, а теперь все иначе. Простой человек себя вольно чувствует, по зубам от городового да околоточного, как ранее, получить уже не опасается: не те ноне наступили времена.

Ну а однажды, ближе к ночи уже, пришли как-то к Василь Степанычу и Матрене Ивановне люди с револьверами. Бумагу показали с подписями да печатями. И сынка их Гришу заарестовали без промедления. Опосля Василь Степаныч рассказывал, что Гришу в каком-то «гоп-стопе» обвиняли. Будто бы он по ночам одиноких да подвыпивших людей подкарауливал и грабил. Все, дескать, забирал, ничем не брезговал. В одном исподнем, мол, оставлял. Да еще и предупреждал, что ежели-де обобранный в милицию обратится, то непременно того найдет и пришибет до смерти…

Словом, взяли Гришу. Обыск в доме учинили. Все вверх дном перевернули. Ничего, конечно, не нашли. Василь Степаныч им: на Гришу напраслину возводите, не вор он и не грабитель. Подраться может, а чтоб грабить — это чистая напраслина. У кого хошь, мол, спросите. А те, что с револьверами, отвечают ему строго: дескать, разберемся с вашим сынком, не боитесь. Все, мол, будет произведено, согласно нынешних, самых справедливых и народной властью устроенных законов… Разобрались, ага! На шесть годочков опосля Гришу-то посадили. И больше бы дали, да суд учел, что ранее он судим не был и на учете ни в каких милицейских отделениях не состоял. Уж как Матрена Ивановна убивалась…

— Вы свободны, Кокорин, — повторил Бахматов. — Ступайте уже. Заждались вас дома небось. Проводи его, Стрельцов.

— Ага. Благодарствуйте, — поднялся наконец со своего места бывший подозреваемый. Дошел до двери, остановился, оглянулся.

— Да идите уже, — махнул рукой Бахматов, улыбнувшись. — Оглядываться — плохая примета.

— Ага, — снова сказал Кокорин. И быстро вышел в отворенную для него Жорой дверь. — Я уж думал — все, — сказал он, когда они вместе со Стрельцовым вышли из здания МУРа.

— Что «все»? — спросил его Георгий.

— Что посодют меня.

— Мы не сажаем, — невесело буркнул Жора. — Мы только находим, ловим, задерживаем и производим предварительное расследование. Да и не сажают у нас теперь за просто так. Не то что в царские времена…

— Раньше-то аккурат за просто так и не сажали, — неожиданно возразил ему осмелевший Кокорин и добавил: — И не тягали в полицию людей ни за что ни про что.

— Но мы же разобрались во всем, — смутился Стрельцов. — Очень оперативно разобрались. Вам не за что на нас обижаться.

— Ага, — непонятно, то ли согласно, то ли с недоверием и иронией ответил Кокорин. Потом уселся на козлы и, стеганув несильно кобылку и уже не оглядываясь, выехал со двора…

Пока Жора провожал бывшего подозреваемого, у Бахматова и Осипова состоялся непростой разговор…

— Ну что, — язвительно спросил Колю Бахматов. — Споймал убийцу-маниака?

— Так ведь он был похож по описанию, Леонид Лаврентьевич, — без всякой оправдательной нотки заявил Осипов.

— Похо-ож, — проворчал Бахматов. — Этого, как видишь, оказалось маловато.

— Ну а что, надо было мимо пройти, что ли? И даже не проверить? — продолжал упорствовать Осипов. Выглядел он обиженным и не понимал, за что его укоряют: все было сделано по закону. А ошибки могут быть у всякого.

— Ну ладно, Николай, — примирительно произнес Леонид Лаврентьевич. — Вы со Стрельцовым сделали все правильно. Этот Кокорин и правда по приметам похож на нашего убийцу… Я бы и сам перепутал… В нашем деле случаются такие накладки. И это очень хорошо, что мы сразу разобрались.

— А я что говорю… — взбодрился Коля. — А вообще этот Кокорин, я бы сказал, очень странный тип. Видели же: тут его судьба, можно сказать, решается, опознание происходит, а он сидит, как истукан, словно его ничего не касается. Как рецидивист какой прожженный, честное слово…

— Странный, говоришь… Таких странных типов по Москве — многие тысячи будет! — после недолгого молчания сказал Леонид Лаврентьевич. — Так что, теперь мы их всех в подозреваемые будем записывать?

— Нет, конечно, — усмехнулся Коля. — Но этот Кокорин…

— Ладно, ладно, — не дал договорить Осипову Бахматов. — Значит, так. Вы со Стрельцовым…

В это время в кабинет вошел Жора и уселся на свое место.

— Значит, так, — повторил Леонид Лаврентьевич. — Завтра вы возобновляете обход улиц, близлежащих к Конной площади. Много уже прошли? — Старший инспектор посмотрел на Георгия, ожидая от него ответа, но за него ответил Осипов:

— Прошли всю Мытную, от церкви Казанской вплоть до Серпуховского Вала. Еще прошли всю Хавскую улицу, а также улицы Пожарную и Татищева. Прошли переулки Конный, Арсеньевский, Хавский и Сиротский… — Он немного помедлил, припоминая, и продолжил: — Потом вышли на Люсиновскую. Здесь как раз обнаружили самогонку, аж восемь четвертей, и самогоноварительный аппарат на два ведра. Потом дальше пошли по Люсиновской и недалеко от Белкинской усадьбы набрели на дом этого Кокорина и…

— Значит, Люсиновскую вы всю не прошли, — констатировал Леонид Лаврентьевич.

— Не всю, — ответил Коля.

— Завтра пройдете. А потом сходите на Шаболовку. Всю ее пройдете, начиная прямо от Серпуховского Вала… Коровий Вал тоже надлежит пройти. Цель та же: под предлогом досмотра домов на предмет самогоноварения ищете жилистого извозчика сорока пяти лет или немногим поболее, имеющего чистокровную владимирскую кобылу. — Бахматов немного помолчал и добавил: — И, что очень важно, чтобы опять не попасть впросак, — ищите какие-нибудь улики, что может изобличить хозяина дома в убийствах: пятна крови на полу, вещи чужие… Словом, все то, что можно посчитать подозрительным. Уяснили?

— Уяснили, — кивнул Коля.

— Тогда все, идите работать, — сказал Бахматов. И принялся перебирать бумаги, разложенные на столе.