И вот мы подошли к самой опасной части моего рассказа.

В истории России эта глава повествовала бы о Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года. В истории Франции – о казни Марии-Антуанетты. Америки – об убийстве Авраама Линкольна Джоном Уилксом Бутом.

– Всякий стоящий сюжет включает элемент насилия, – говорил папа. – Не веришь – представь себе на минутку, какой это ужас: у дверей затаилось огромное чудовище, сопит, пыхтит, а потом беспощадно сдувает твой дом. Такой кошмар даже в передаче Си-эн-эн нечасто увидишь – а между тем без него не было бы всеми любимой сказки о трех поросятах. Безмятежное счастье – не та тема, о которой интересно рассказывать у камелька или, допустим, сообщать в программе новостей устами размалеванной дикторши.

Нет, я не сравниваю свою повесть со всемирной историей (каждый ее раздел занимает больше тысячи страниц мелким шрифтом) или с трехсотлетними народными сказками. И все-таки нельзя не заметить, что никакие перемены не бывают без насилия, которое официально отвергается современной культурой, как западной, так и восточной (только лишь официально, поскольку все культуры, и современные, и не очень, без колебаний пускают его в ход, если это нужно для достижения собственных целей).

Если бы не пугающие события этой главы, я бы вообще не взялась за написание книги. Не о чем было бы писать. Жизнь в Стоктоне шла бы своим чередом, тихо-мирно, как в Швейцарии, а любые странные происшествия – Коттонвуд, смерть Смока Харви, безумный разговор с Ханной перед рождественскими каникулами – можно было бы считать, безусловно, необычными, однако в конечном итоге как-нибудь да объяснить задним умом, который неизменно крепок, близорук и ничему не удивляется.

Забегая вперед (совсем как Вайолет Мартинес на экскурсии в горы), я в быстром темпе промотаю два месяца между Эвиными бесчинствами и походом, который Ханна наметила на двадцать шестое марта, самое начало весенних каникул, несмотря на полное отсутствие встречного энтузиазма («Заплатите мне – все равно не пойду!» – упиралась Джейд).

– Туристические ботинки не забудьте! – предупредила Ханна.

«Сент-Голуэй» упорно шагал вперед (см. гл. 9, «Сталинградская битва» в кн. «Великая Отечественная», Степнович, 1989). Большинство учителей, в отличие от Ханны, вышли после каникул на работу веселыми и ничуть не изменившимися, если не считать миленьких освежающих штрихов: новый красный свитер с орнаментом в стиле индейцев навахо (мистер Арчер), блестящие новые ботинки (мистер Моутс), новый ополаскиватель для волос с экстрактом бойзеновой ягоды, превращающий волосы в самостоятельный элемент наряда (миз Гершон). Во время урока все это отвлекало учеников посторонними размышлениями – кто подарил мистеру Арчеру свитер, и как же, наверное, мистер Моутс комплексует по поводу своего роста, что покупает себе башмаки исключительно на толстенной подошве, и какое выражение было у миз Гершон, когда парикмахерша, сняв с ее головы полотенце, заверила: «Не беспокойтесь, когда волосы просохнут, сливовый оттенок не будет казаться таким ярким».

Ученики тоже остались прежними – словно грызуны, в неограниченном количестве поглощающие и накапливающие про запас растительную пищу в виде постыдных общегосударственных скандалов и тревожных событий в мире. («Наша страна переживает критический период, – неизменно оповещала нас миз Стердс на утреннем собрании. – Давайте жить так, чтобы двадцать лет спустя, оглядываясь назад, мы могли испытывать чувство гордости. Читайте газеты, составляйте собственное мнение! Пусть у каждого будет своя политическая позиция!») Президент ученического совета Максвелл Стюарт обнародовал свои масштабные замыслы насчет весеннего праздника с барбекю и танцами, где планировалось выступление кантри-группы и состязание между факультетами на лучшее пугало. Мистер Карлос Сандборн, преподаватель углубленного курса всемирной истории, перестал пользоваться гелем для волос (они теперь выглядели не прилизанными, словно он только что вылез из бассейна, а растрепанными, как будто он выписывал фигуры высшего пилотажа на винтовом самолете), а мистер Фрэнк Флетчер, гуру кроссвордов и вечный надзиратель на свободном уроке, переживал все мучения развода; его жена Эвелин выгнала беднягу, ссылаясь на непреодолимую разницу характеров (неизвестно, впрочем, отчего у него под глазами залегли темные круги – от душевных страданий или оттого, что он допоздна засиживался над кроссвордами).

– Наверное, когда они резвились в канун Рождества, мистер Флетчер в самый неподходящий момент выкрикнул: «А, я понял, что значит одиннадцать по горизонтали!» Этого она уже не стерпела, – предположила Тру.

Я постоянно видела Зака на углубленной физике, но мы практически не разговаривали – только здоровались иногда. И у моего шкафчика он больше не появлялся. Однажды мы столкнулись на лабораторной по динамике, и только я оторвалась от тетрадки, собираясь ему улыбнуться, Зак налетел на угол стола и выронил то, что у него было в руках, – штатив и набор гирек. Так ничего мне и не сказав, он быстро подобрал оборудование и вернулся на переднюю парту (к своей напарнице, Кристе Джибсен) с совершенно непроницаемым лицом, словно спикер парламента.

Неловко было также встречать в коридорах Эву Брюстер. Мы обе тут же начинали делать вид, будто на ходу обдумываем некие Глубокие Мысли (подобно Эйнштейну, Дарвину или, например, маркизу де Саду). В такие минуты человек полностью выпадает из реальности и ничего вокруг не замечает (а когда мы сталкивались нос к носу, взгляды наши упирались в пол; так падают шторы на окнах городка на Диком Западе, когда по улице проходит заезжая девица легкого поведения). У меня было чувство, как будто я узнала страшную тайну Эвы Брюстер (что она изредка оборачивается вервольфом), а Эва злится на меня за это. И в то же время, глядя, как она удаляется по коридору с отрешенным выражением лица, распространяя вокруг цитрусовый аромат, словно с утра надушилась средством для мытья посуды, – клянусь, я видела по ссутулившимся плечам под бежевым пуловером, по наклону мясистой шеи, что Эва жалеет о случившемся и хотела бы все отмотать назад, если бы могла. Сказать мне об этом в лицо ей не хватало духу (люди вообще трусы, когда надо сказать что-нибудь настоящее), и все-таки у меня стало спокойнее на душе, как будто я немножко ее понимаю.

Погром, учиненный мисс Брюстер, как и всякая катастрофа, имел свои конструктивные последствия (см. «Итоги Дрездена», Траск, 2002). Папа, терзаясь муками совести, ходил с покаянным видом, который меня очень бодрил. В тот день, когда мы вернулись из Парижа, я узнала, что поступила в Гарвард, и ветреным вечером в пятницу, в начале марта, мы наконец-то отпраздновали это эпохальное событие. Папа надел парадную сорочку от «Брукс бразерс» и золотые запонки с вензелем «ГБМ», а я – зеленое, как жевательная резинка, платье от «Прентан». Четырехзвездочный ресторан был выбран папой исключительно за свое название: «Дон Кихот».

Обед получился незабываемым во многих отношениях, в том числе и потому, что папа, проявив небывалое самообладание, вообще никак не реагировал на роскошную официантку с фигурой тонкогорлого кувшина и эффектной ямочкой на подбородке. Она-то папу всего обшарила глазами кофейного оттенка – и когда принимала заказ. и потом, когда спросила, не надо ли принести еще перца («Вам достаточно [перца]?» – спросила она с придыханием). Однако папа остался тверд, и официантка нехотя вновь обратила свои взоры на предметы, непосредственно связанные с ее работой («Меню десертов», – объявила она под конец замогильным голосом).

– За мою дочку! – провозгласил папа и звякнул краешком бокала о мой стакан с кока-колой.

Женщина средних лет за соседним столиком, увешанная тяжелыми металлическими украшениями и с мужем средней упитанности (которого, кажется, готова была в любую минуту куда-нибудь сбагрить, словно гроздь сумок с покупками), в тридцатый раз просияла улыбкой в нашу сторону (конечно, папа являл собой идеальный образ отца: красивый, нежно любящий, в твидовом костюме).

– Не переставай учиться всю жизнь! – продолжал он. – Светлой тебе дороги! Сражайся за правду – свою правду, не чью-нибудь чужую – и не забывай главное: для меня ты самая важная на свете гипотеза, теория и философия!

Тетенька средних лет чуть со стула не упала, сраженная папиным красноречием. Я думала, он перефразирует ирландский тост, но позже проверила Киллинга, «Больше чем слова» (1999), и не нашла такого. Значит, папа это сам сочинил.

В пятницу, двадцать шестого марта, с невинностью троянцев, столпившихся вокруг чудного деревянного коня, невесть откуда взявшегося у ворот их города, Ханна вывела взятый напрокат ярко-желтый микроавтобус на грунтовую дорогу возле туристического лагеря «Сансет-Вьюз» и припарковала на участке номер 52. Кроме нас, на стоянке были только синий «понтиак» с откидным верхом возле деревянного домика (с кривой, будто наспех прилепленный пластырь, вывеской «АДМИНИСТРАЦИЯ») и ржавый трейлер-прицеп («Одинокие мечты»), приткнувшийся под раскидистым дубом (дерево, явно переживая миг религиозного экстаза, воздело к небу ветви, словно порываясь схватиться за ноги Божьи). За горной грядой расстелилось чисто выстиранное, накрахмаленное и отглаженное белое небо. По всей стоянке записками в бутылках дрейфовал разнообразный мусор: картфельные чипсы «Лэйс», английские пышки «Томас», обтрепанная голубая лента. Судя по всему, на прошлой неделе прошел сильный дождь из сигаретных окурков.

Мы понять не могли, как вообще здесь оказались. Поход в горы с самого начала нас не вдохновлял (даже Лулу, а она обычно первой готова ввязаться в любую затею). И вот мы тут, в старых джинсах и неудобных тяжеленных ботинках, а к окнам автобуса, будто задремавшие пассажиры, привалились громадные раздутые рюкзаки, тоже взятые напрокат – в фирме «Синие горы». Нервическая фляжка, усталая бандана, дребезжащая в своем стаканчкие лапша быстрого приготовления, возмущенные вопли: «Кто взял мою ветровку?» Умеет все-таки Ханна тихой сапой заставить тебя сделать то, что ей хочется, даже если ты дал слово всем вокруг, и самому себе в том числе, ни в коем случае этого не делать.

Мы с Найджелом, хотя и не сговаривались, ни слова не сказали нашим про найденные им статьи и про Вайолет Мэй Мартинес – зато наедине он только об этом и говорил без конца. Невыдуманные истории с исчезнованием всегда надолго застревают в темных уголках сознания, – наверное, именно поэтому дурно написанная и неточная фактически повесть Конрада Хиллера «Красивые» о похищении двух подростков в Массачусетсе шестьдесят две недели продержалась в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс». Такие истории – как летучие мыши; потревожишь нечаянно – сразу начнут носиться вокруг. Вроде и знаешь, что к тебе и к твоей судьбе они не имеют никакого отношения, а все равно жутко и в то же время притягательно.

– У всех есть все, что нужно? – крикнула Ханна, завязывая ярко-красные шнурки на кожаных ботинках. – Возвращаться не будет возможности, поэтому проверьте рюкзаки, а главное – не забудьте карты местности, которые я раздала! В походе очень важно знать, где находишься. Мы пойдем по тропе к Лысому ручью, мимо горы Авраама, к скале Сахарная Голова. Дальше повернем к северо-востоку и устроим ночевку в четырех милях от Ньюфаунд-Гэп-роуд, трасса четыреста сорок один – видите жирную красную линию на карте?

– Ага, – сказала Лу.

– У кого аптечка первой помощи?

– У меня, – ответила Джейд.

– Замечательно!

Ханна улыбалась, уперев руки в бока. Она оделась по-походному: штаны защитного цвета, черная футболка с длинным рукавом, зеленая безрукавка-дутик и зеркальные очки. Такого энтузиазма в ее голосе я не слышала с осени. В последнее время за воскресными обедами мы все замечали, что Ханна сама на себя не похожа. Какая-то трудноуловимая перемена в ней произошла: словно картину потихоньку перевесили на пару дюймов правее, чем она всегда висела. Ханна слушала нас, как обычно, интересовалась нашей жизнью, рассказывала о волонтерской работе в приюте для бездомных животных, о том, что собирается взять себе домой попугая, но мы больше не слышали ее девчачьего смеха, словно кто-то поддает ногой камушки на берегу моря (как выразился Найджел, ее остриженные волосы – «будто вечный дождь на празднике»). Ханна то и дело вдруг замолкала, кивая самой себе и рассеянно глядя в пространство. Я не могла определить, получается это непроизвольно, из-за того, что в ее душе пустило корни и разрослось какое-то невысказанное горе, или она так ведет себя нарочно, чтобы мы волновались и гадали, что с ней стряслось. На моей памяти многие июньские букашки старательно вгоняли себя в тоску, рассчитывая, что папа встревожится и спросит, не может ли он чем-нибудь помочь (папа на такие ухищрения говорил, что бедняжка выглядит усталой, и предлагал по этому случаю разойтись пораньше).

После обеда Ханна больше не включала пластинку Билли Холидей, не подпевала хрипловато и чуть фальшивя, что ни о чем не жалеет, а сидела в задумчивости на диване, поглаживая Лану и Тернера и не участвуя в общем обсуждении школьных событий – например, что жена директора Хавермайера Глория ждет двойню и еле таскает свой огромный живот, словно Сизиф – свой знаменитый камень, или какая скандальная история случилась в начале марта, когда выяснилось, что мисс Стердс еще на Рождество тайно обручилась с мистером Баттерсом (все равно что скрестить американского бизона с песчаной змеей).

Мы пробовали, и явно, и завуалированно, втянуть Ханну в разговор – без толку. Это как играть в волейбол спортивным ядром. И за обедом она почти ничего не ела из того, что сама же так старательно готовила. Только зря ковырялась вилкой в тарелке, словно бездарный художник, впустую перемешивающий краски на палитре.

А тут, впервые за долгие месяцы, у нее сделалось великолепное настроение. И двигалась Ханна стремительно, будто воробушек.

– Все готовы? – спросила Ханна.

– К чему? – отозвался Чарльз.

– К сорока восьми часам адских мук, – буркнула Джейд.

– К единению с природой! Карты местности у всех при себе?

– Двадцать раз уже говорили, при нас эти чертовы карты! – Чарльз с грохотом захлопнул заднюю дверцу.

– Чудесно! – воскликнула Ханна, сияя.

Проверив напоследок, что все дверцы заперты, она взвалила на спину чудовищного размера синий рюкзак и бодро зашагала вперед, к лесу.

– Скачка начинается! – крикнула Ханна через плечо. – Старушка Шнайдер вырывается вперед! Мильтон Блэк обходит справа! Лула Малони пока на пятом месте. У финиша основная борьба развернется между Джейд и Синь.

– Что она несет? – озадаченно спросил Найджел.

– Кто ее знает, – вздохнула Джейд.

– Веселей, лошадки! Если за четыре часа не доберемся до места ночевки, придется шагать в темноте!

– Потрясающе! – скривилась Джейд. – У нее окончательно уехала крыша. И ведь нет чтобы уехать, пока мы еще были в цивилизованных краях! А здесь кругом одни змеи и деревья и никто нас не спасет, разве что хреновы кролики.

Мы с Найджелом переглянулись. Найджел пожал плечами, сказал: «А фиг ли!» – и, сверкнув своей мимолетной улыбочкой, точно карманным зеркальцем, двинулся вслед за Ханной.

Я приотстала, наблюдая за нашими. Почему-то не хотелось мне идти. Не было особенного страха или зловещего предчувствия, только смутное ощущение, что надвигается нечто огромное – такое, что взглядом не охватить. Я не знала, достанет ли у меня сил с этим справиться (см. «С компасом и электрометром к Южному полюсу. История капитана Скотта и великой гонки за покорение Антарктиды», Уолш, 1972).

В конце концов я поправила лямки рюкзака и отправилась догонять остальных. В самом начале тропы Джейд споткнулась о корень.

– О, потрясающе! Просто красота! – злилась она.

Северо-западный участок тропы Лысого ручья (показанный на карте пунктиром) поначалу казался вполне добродушным – широкоплечий, как миссис Роули, моя учительница во втором классе Уодсуортской начальной школы, припудренный сухими листьями, предвечерними лучами и растрепанными соснами, похожими на прядки, выбившиеся из пучка у нее на голове к последнему уроку (миссис Роули обладала редким даром превращать «кислые физиономии» в «солнечные улыбки»).

– Может, не такая уж и гадость эти походы, – заметила идущая впереди Джейд, оборачиваясь ко мне. – Вообще-то, довольно весело!

Однако через час Ханна крикнула нам «на развилке взять вправо» – и вот тут-то тропа показала свое истинное лицо. Характером она напоминала не миссис Роули, а вспыльчивую мисс Дьюэлхерст из средней школы города Говарда – та одевалась в тускло-коричневые тона, сутулостью подражала ручке зонтика, а ее физиономия, вся в морщинах, походила скорее на грецкий орех, а не на человеческое лицо. Тропа внезапно скукожилась, вынудив нас идти гуськом и не позволяя разговаривать, пока мы пробирались между колючими кустами («Чтобы на экзамене никаких перешептываний, иначе оставлю на второй год и испорчу вам всю дальнейшую жизнь», – говорила мисс Дьюэлхерст).

– Больно, черт! – жаловалась Джейд. – Моим ногам требуется местная анестезия!

– Хватит ныть! – отрезал Чарльз.

– Эй, как дела? – крикнула Ханна, шагая задом наперед.

– Чудненько, чудненько! Страна чудес, чтоб ее!

– До первой обзорной площадки всего полчаса!

– Я оттуда сброшусь, – пообещала Джейд, и мы поплелись дальше.

Время то замедлялось, то пускалось вскачь среди бесконечной процессии чахлых сосен, лопоухих рододендронов и унылых серых валунов. Я впала в какую-то полудрему, тупо рассматривая то красные гольфы Джейд (натянутые поверх штанин в качестве предосторожности на случай гремучих змей), то на извилистые корни деревьев, гусеницами ползущие по тропинке, запятнанной кляксами гаснущего золотого света. Казалось, на многие мили вокруг нету живой души, кроме нашей компании (да еще пары невидимых птиц и взбежавшей по стволу серенькой белки). Может, Ханна права и навязанное нам приключение в самом деле что-то для нас откроет? Подарит дивное новое понимание мира? Сосны вспенились, подражая океану. Птица взвилась в небо, стремительно, словно воздушный пузырь.

Как ни странно, единственной, кто не поддался этому непонятному очарованию, была как раз Ханна. На прямых участках тропы я видела, как она оживленно болтает с Лулой – слишком даже оживленно – и всматривается в ее лицо, будто хочет запомнить надолго. Иногда Ханна смеялась, и ее резкий, внезапный смех вдребезги разбивал царящую вокруг тишину.

– О чем они там сплетничают, интересно, – сказала Джейд.

Я пожала плечами.

К первой обзорной площадке под названием Пик Авраама мы подошли приблизительно в 18:15. Справа от тропы выдавался вперед каменный утес, и с него, словно театральная сцена, открывалась панорама гор.

– Там – штат Теннесси. – Ханна прикрыла рукой глаза от солнца.

Мы выстроились в шеренгу и стали смотреть на Теннесси. Было тихо, только Найджел шуршал оберткой от хрустящего хлебца с ежевикой (как рыба неспособна утонуть, так Найджел неспособен проникнуться величием момента). От холодного воздуха перехватывало горло. Горы сдержанно обнимались, как обнимаются мужчины – не касаясь друг друга грудью. Шею их окутывали редкие облака, а вдали, у самого горизонта, горы казались такими бледными, что не отличишь, где граница между их плечами и небом.

От этой картины мне стало грустно – хотя, наверное, всегда бывает грустно, если смотришь на такое огромное пространство, полное света и тумана и головокружительной бесконечности. Папа это называет – «неизбывная печаль человечества». В голову лезут всякие мысли – и не только о нехватке еды и питьевой воды в мире, возмутительно низком уровне грамотности среди взрослых и средней продолжительности жизни в развивающихся странах, но и банальная затрепанная мысль: как много людей рождается сейчас, в эту самую минуту, и как много умирает, а ты, вместе с 6,2 миллиарда других, всего лишь болтаешься между этими двумя вехами – сокрушительными событиями для каждого отдельного человека, однако в контексте Хичрейкерова «Всемирного географического справочника» за 2003 год или Говардовского «Отыскать космос в песчинке. Рождение Вселенной» (2004) это самые заурядные явления. Как подумаешь об этом, начинает казаться, что твоя жизнь значит не больше, чем сосновая хвоинка.

– Твою мать! – проорала Ханна.

Эхо не отозвалось, как бывает в мультиках. Крик провалился в тишину, словно в море выбросили наперсток. Чарльз уставился на Ханну, явно подозревая, что она спятила. А мы, остальные, переминались с ноги на ногу, как перепуганные коровы в товарном вагоне.

– Твою мать! – еще раз выкрикнула Ханна сорванным голосом.

Потом обернулась к нам:

– Вы тоже давайте! Скажите что-нибудь!

Она глотнула побольше воздуха, запрокинув голову и прикрыв глаза, как человек, загорающий в шезлонге. Веки у нее дрожали, подрагивали и губы.

– «Не допускаю я преград слиянью двух верных душ!» – во все горло завопила Ханна.

– Вы здоровы? – расхохотался Мильтон.

– Здесь нет ничего смешного, – строго ответила Ханна. – Давай, напряги связки. Представь, что ты – фагот. И скажи что-нибудь глубинное, от души.

Она снова набрала воздуху.

– Генри Дэвид Торо!

– Не бойся бояться! – вдруг вскрикнула Лу, по-детски выпятив подбородок.

– Молодец, – кивнула Ханна.

Джейд насупилась:

– Ну конечно, от этих упражнений мы, надо полагать, духовно переродимся?

– Не слышу тебя, – сказала Ханна.

– Бред собачий! – рявкнула Джейд.

– Уже лучше.

– Хер, – сказал Мильтон.

– Слабовато…

– Хе-е-ер!!!

– Дженна Джеймсон? – крикнул Чарльз.

– Это вопрос или ответ? – откликнулась Ханна.

– Джанет Джакме!

– Выпустите меня отсюда нахер! – завизжала Джейд.

– Четко формулируйте задачи и граничные условия!

– Задолбали, домой хочу!

– Познакомься с моим дружком! – весь красный, крикнул Найджел.

– Сэр Уильям Шекспир! – заорал Мильтон.

– Он не сэр, – сказал Чарльз.

– Нет, сэр!

– Его не посвящали в рыцари.

– Не важно, – сказала Ханна.

– Дженна Джеймсон!

– Синь? – спросила Ханна.

Я сама не знала, почему не ору вместе со всеми. Что-то вроде заикания – переклинило, и все тут. Кажется, я мысленно искала подходящее имя, достойное того, чтобы его подхватил ветер. Хотела назвать Чехова, но вроде коротковато, даже если объединить имя и фамилию. Достоевский – слишком длинно. Платон – слишком пижонски, словно я хочу всех переплюнуть, назвав самый что ни на есть исток западной мысли и цивилизации. Набокова папа бы одобрил, но никто, в том числе и папа, не знает, как он правильно произносится («НА-бо-ков» – неверно, так произносят дилетанты, которые покупают «Лолиту», воображая, что это эротический романчик; а «На-БО-ков» звучит как пистолетный выстрел). Гёте – еще хуже. Мольер – интересный вариант (пока еще никто из наших не называл француза), но трудно кричать, грассируя. Расин мало кому известен, Хемингуэй слишком строит из себя мачо, Фитцджеральд – хорошо, но все-таки нельзя простить, как он обошелся с Зельдой. Гомер – отличный выбор, хотя папа говорил, что в сериале про Симпсонов это имя слишком опошлили.

– Будь… верен себе! – кричала тем временем Лула.

– Скорсезе!

– Веди себя прилично! – высказался Мильтон.

– Плохо, – сказала Ханна. – Никогда не старайтесь вести себя прилично.

– Не веди себя прилично!

– Не думай, а действуй!

– Реализуй свои скрытые возможности!

– Не подстраивайте свои чувства под рекламные лозунги, – сказала Ханна. – Ищите собственные слова. То, что у вас на душе, всегда прозвучит сильно.

– Тату во всю руку! – завопила Джейд.

От волнения лицо у нее сморщилось, как выжатое полотенце.

– Синь, ты слишком долго думаешь, – сказала Ханна.

– Э-э… Я…

– Кентерберийские рассказы!

– Миссис Юджиния Стердс! Пусть живет долго и счастливо с мистером Марком Баттерсом, только чтобы они не размножились и не заполонили весь мир своим потомством!

– Скажи первое, что в голову придет…

– Синь Ван Меер! – ни с того ни с сего ляпнула я.

Имя выскользнуло и поплыло, словно здоровенный сом. Я оцепенела, молясь про себя: хоть бы никто не обратил внимания.

– Ханна Шнайдер! – заорала Ханна.

– Найджел Крич!

– Джейд Черчилль Уайтстоун!

– Мильтон Блэк!

– Лула Джейн Малони!

– Дорис Ричардс, моя училка в пятом классе с огромными сиськами!

– Страсть – это не обязательно похабство. Смелей, не бойтесь быть серьезными! Настоящими!

– Не слушай, когда про тебя говорят гадости! Они просто завидуют! – Лула отбросила волосы назад, в глазах у нее блестели слезы. – Не отступай перед препятствиями! Никогда не сдавайся!

Ханна обвела рукой горы:

– Будьте такими не только здесь. Оставайтесь такими и там, внизу!

Следующий участок пути до вершины Сахарная Голова (обозначенный на карте зловещим пунктиром) должен был занять еще два часа. Ханна сказала, что нужно прибавить темп, иначе не успеем до темноты.

И правда, темнело на глазах. Костлявые сосны тесней обступили тропинку. Ханна снова завела отдельный разговор – на этот раз с Мильтоном. Они шли плечом к плечу, то и дело стукаясь рюкзаками, точно машинки на аттракционе «Автодром». Ханна говорила, а Мильтон кивал, согнувшись в ее сторону, как будто она подтачивала его крупную фигуру.

Я знала, как лестно и приятно, когда Ханна с тобой разговаривает, выделив среди всех прочих, – раскрывает мягонькую обложку, смело разглаживает корешок и перелистывает страницы, отыскивая место, на котором остановилась в прошлый раз, с искренним интересом узнать, что же будет дальше (она всегда читала так увлеченно, что ты невольно воображал себя ее любимой книгой – пока она тебя не отбросит и не примется с той же сосредоточенностью читать другую).

Двадцать минут спустя Ханна перешла к Чарльзу. Они то и дело заливались чаячьим смехом; Ханна, тронув за плечо, притянула Чарльза к себе, и на мгновение их руки сплелись.

– Тоже мне счастливая парочка! – фыркнула Джейд.

Пятнадцати минут не прошло, как Ханна уже шагала рядом с Найджелом (он, опустив голову и поглядывая на нее искоса, слушал с некоторым беспокойством). А вскоре Ханна перешла к Джейд, идущей впереди меня.

Естественно, я предположила, что вслед за тем настанет моя очередь, – я шла последней. Но, закончив разговор – Ханна советовала Джейд подать заявку на летнюю практику в «Вашингтон пост» («Надо быть добрее к себе, запомни!» – расслышала я), – она еще что-то шепнула Джейд на ухо, чмокнула в щеку и вернулась в начало нашей цепочки, не удостоив меня даже взглядом.

– Так, ребята, выше нос! – крикнула Ханна. – Мы почти пришли!

Когда мы добрались до места, во мне кипели с одинаковой силой обида и возмущение. Обычно стараешься не обращать внимания на предвзятость («Не может весь мир состоять в клубе фанатов семьи Ван Меер», – говорил папа), но, когда тобой вот так бессовестно пренебрегают, это неприятно. Как будто всем вокруг дозволено быть сосновыми иголками и только тебя заставляют быть смолой. К счастью, больше никто не заметил, что Ханна так со мной и не поговорила. И когда Джейд, сбросив рюкзак на землю, сладко потянулась, улыбаясь во все лицо, со словами: «Потрясающе! Она всегда умеет сказать именно то, что нужно», признаюсь, я соврала.

Я с энтузиазмом закивала и поддакнула:

– Умеет, умеет!

– Сначала поставим палатки! – скомандовала Ханна. – С первой я помогу. Только посмотрите сначала, какой вид! Просто дух захватывает!

Несмотря на Ханнин азарт, мне палаточный лагерь показался довольно унылым, особенно после величественных горных пейзажей. Среди корявых сосен была расчищена круглая поляна. На почерневшем кострище лежали обгорелые поленья, серые и лохматые, словно морда старого пса. Справа, за россыпью валунов, тянулась узенькая, как приоткрытая дверь, скальная полка – можно присесть, свесив ноги, и подглядывать за голой лиловой горной грядой, дремлющей под рваным одеялком тумана. Солнце уже утекло за горизонт, и только самый край неба пятнали желто-оранжевые потеки.

– Здесь кто-то был минут пять назад, – объявила Лула, указывая пальцем себе под ноги.

– Что там? – спросила Джейд.

Я подошла к ним.

– Смотрите!

Лула потыкала ботинком окурок.

– Эта сигарета не больше трех секунд как погасла!

Джейд, присев на корточки, осторожно подобрала окурок – так берут в руки дохлую золотую рыбку.

Осторожно понюхала и снова швырнула на землю:

– Точно! Я чую. За-ме-чательно! Только этого не хватало. Какой-то мерзавец дождется ночи, придет и всех нас поимеет.

– Ханна! – крикнула Лу. – Надо валить отсюда!

– Что случилось? – спросила Ханна.

Джейд показала на окурок.

– Эта стоянка очень популярна, – отмахнулась Ханна.

– Да, но сигарета еще тлела! Я видела оранжевую искру! – Глаза у Лулы были как блюдца. – Здесь кто-то прячется. Следит за нами.

– Не смеши.

– Никто из наших не курит, – сказала Джейд.

– Все нормально! Скорее всего, какой-нибудь турист здесь отдыхал, потом пошел дальше по тропе. Не волнуйтесь.

Ханна отошла на дальнюю сторону поляны, где Мильтон, Чарльз и Найджел пытались поставить палатки.

– Ей все шуточки, – сказала Джейд.

– Надо уходить! – не успокаивалась Лу.

– Я с самого начала это говорила, – бросила Джейд. – Кто-нибудь прислушался? Нет! Я, видите ли, всем только настроение порчу.

Она ушла, а я сказала Луле:

– Эй! Все будет хорошо.

– Правда?

Я кивнула, хотя никаких оснований для такого оптимизма у меня не было.

Через полчаса Ханна принялась разводить костер, а мы сидели на валунах и ели подогретые на походной печке ригатони с томатным соусом «Фра Дьяволо» и французский батон, твердый, как базальт. Сидели лицом к обрыву, хотя ничего уже не было видно – темный провал и густо-синее небо вверху. Небо никак не хотело отпускать последний клочок вечернего света.

– Если отсюда свалиться, что будет? – спросил Чарльз.

– Разобьешься насмерть, – ответила Джейд с полным ртом.

– Ни перил, ни предупредительного знака какого-нибудь. Упал? Тем хуже для тебя.

– Пармезан еще остался?

– Интересно, почему это место называют Сахарная Голова, – заметил Мильтон.

– Да, кто придумывает такие дурацкие названия? – подхватила Джейд, не переставая жевать.

– Местные жители, – сказал Чарльз.

– Лучше всего тишина, – сказал Найджел. – В городе не замечаешь, как все громко.

– Жаль индейцев, – сказал Мильтон.

– Почитай «Лишенных наследства» Редфута, – сказала я.

– Я все еще голодная! – объявила Джейд.

– Как это – ты голодная? – возмутился Чарльз. – Ты больше всех съела! Всю кастрюлю реквизировала.

– Ничего я не реквизировала!

– Хорошо еще я за добавкой не сунулся! Ты бы мне, наверное, руку отгрызла.

– От недоедания в организме включаются механизмы голодовки, и потом хоть кусочек бисквитика съешь – разнесет как на дрожжах.

– Не нравится мне, что здесь кто-то был, – сказала вдруг Лула.

Все удивленно уставились на нее.

– Окурок, – прошептала она.

– Да брось! – возразил Мильтон. – Ханна вот не беспокоится, а она постоянно в походы ходит.

– Да и поздняк метаться, – заметил Чарльз. – Ночь глухая. Уйдем отсюда – заблудимся. Как раз и налетим на того, кто здесь рыщет…

– Беглые преступники, – серьезно сказала Джейд. – И тот тип, который взрывал клиники, где делают аборты.

– Его поймали, – сказала я.

– Вы не видели, какое лицо было у Ханны, – упорствовала Лу.

– Какое такое лицо? – встрепенулся Найджел.

В синей ветровке, обхватив руками коленки, Лу выглядела какой-то потерянной. Длинная коса, перекинутая через плечо, свисала до земли, как у Рапунцель.

– Видно было, что она тоже напугалась. Просто не хотела говорить, потому что она типа взрослая и за всех за нас отвечает.

– У кого-нибудь есть при себе оружие? – спросил Чарльз.

– Ой, надо было мне револьвер Джефферсон прихватить! – сказала Джейд. – Он у нее в ящике под трусами хранится, здоровенный!

– Не нужно нам оружие. – Мильтон откинулся на спину, глядя в небо. – Если и правда время пришло подыхать – так лучше здесь. Под звездами.

– Ну ты вообще извращенец, всегда всем доволен, – хмыкнула Джейд. – А я хочу дотянуть по крайней мере до семидесяти пяти. И если для этого надо кого-нибудь пристрелить или какому-то бродяге горло перегрызть – сделаю и не поморщусь.

Джейд оглянулась на палатки.

– Где она, вообще? Ханна? Не вижу что-то.

Мы вернулись с кастрюльками и тарелками на поляну. Ханна сидела у костра и грызла батончик гранолы. Она успела переодеться в зеленую с черным клетчатую рубашку на пуговицах. Ханна спросила, хотим ли мы еще есть, Джейд ответила утвердительно, и тогда Ханна предложила поджарить зефир на палочках.

Мы жарили зефирки, Чарльз рассказывал страшную историю (в такси садится пассажирка-вурдалак), и тут я заметила, что Ханна, сидя по другую сторону костра, смотрит прямо на меня. В отсветах огня лица превратились в резные маски, а глазницы казались глубже обычного, словно их выковыряли ложкой. Я улыбнулась как могла беспечней и сделала вид, будто невероятно увлечена сложным искусством обжаривания зефирок. Минуту спустя глянула в сторону Ханны – а она так и не отвела глаз. Встретив мой взгляд, она чуть заметно кивнула влево, в сторону леса, и тронула свои наручные часы. Правой рукой показала: «пять».

– Таксист обернулся, а та женщина исчезла, – говорил Чарльз. – Только на сиденье остался белый шифоновый шарф.

– И все?

– Ага. – Чарльз улыбнулся. – Другой такой дебильной истории с привидениями я не слышал.

– Вот же хрень…

– Был бы у меня тухлый помидор, кинула бы в тебя!

– Кто-нибудь знает историю про бесхвостого пса? – спросил Найджел. – Он ходит, везде свой хвост ищет, людей пугает…

– Это про обезьянью лапку, – сказала Джейд. – Страшный рассказ, его в четвертом классе проходят, а потом всю жизнь забыть не можешь почему-то. И еще «Самая опасная игра», скажи, Рвотинка?

Я кивнула.

– Про собаку тоже есть история, только я ее не помню.

– Ханна знает хорошую историю, – сказал Чарльз.

– Не знаю.

– Ну пожалуйста, расскажите!

– Нет-нет. Я совсем не умею рассказывать. – Ханна зевнула. – Который час?

Мильтон посмотрел на часы:

– Одиннадцатый пошел.

– Давайте не будем сегодня засиживаться, – сказала Ханна. – Всем нужно выспаться, завтра рано вставать.

– Ну замечательно!

Можно не объяснять, что меня терзали Страх и Тревога. Тайных знаков Ханны никто, кроме меня, не заметил – даже Лула. Забыв о зловещем окурке, она мирно уплетала жареные зефирки с печеньем (нитка растаявшего зефира прилипла у нее в уголке рта) и улыбалась рассказу Мильтона, отчего на подбородке появлялись крохотные ямочки. А я сидела, поджав ноги, и смотрела в огонь. Думала вообще никуда не ходить («Если не знаешь, что делать, притворись, будто ничего не видишь и не помнишь»), но через пять минут я с ужасом заметила, что Ханна глядит на меня с ожиданием, как будто я играю Офелию и так вошла в роль безумной, что пропускаю свои реплики, а бедным Лаэрту с Гертрудой приходится импровизировать.

Под этим неумолимым взглядом я встала, отряхнула джинсы и сказала:

– Я… сейчас вернусь.

– Ты куда? – спросил Найджел.

Все на меня уставились.

– В туалет, – сказала я.

Джейд захихикала:

– Ой, боюсь даже думать, что мне тоже придется!

– Коренные жители Америки могли, значит и ты сможешь, – сказал Чарльз.

– Коренные жители еще и скальпы с людей снимали.

– Советую воспользоваться сухим листиком! – захихикал Найджел. – Или мхом.

– Есть же туалетная бумага, – сказала Ханна. – У меня в палатке.

– Спасибо, – ответила я.

– В моем рюкзаке, – добавила Ханна.

– А шоколад еще остался? – спросила Джейд.

За палатками была наждачная темнота. Я подождала, пока глаза привыкнут, потом проверила, что никто за мной не пошел и все по-прежнему разговаривают под треск костра, и углубилась в лес. Ветки резиновыми шлангами хлестали меня по ногам. Оглянувшись, я удивилась, как смыкаются за спиной сосновые ветви – словно хипповые дверные занавески из бусин. Я медленно обошла поляну по дуге, держась за деревьями, и остановилась примерно там, куда кивнула Ханна.

Костер был не так уж далеко – ярдов десять от меня. Ханна сидела вместе со всеми, подперев голову рукой. Лицо у нее было такое сонное и довольное, что я заколебалась на секунду – уж не померещилось ли мне? Если через три минуты она не придет, решила я, вернусь к костру и никогда больше не стану разговаривать с этой ненормальной, – нет, через две минуты! Именно столько времени занимает процесс полураспада ядер в слитке изотопа алюминия-28. Двух минут достаточно, чтобы умереть от газа VX (произносится «Ви-Экс»), за две минуты сто пятьдесят мужчин, женщин и детей народа сиу были убиты в бойне у ручья Вундед-Ни в 1890 году, а в 1866 году норвежка по имени Гудрид Ваалер за две минуты родила сына, Йохана Ваалера, будущего изобретателя канцелярской скрепки.

Ханне тоже двух минут хватило.