Глава 22

Первая принцесса дома Рудлог еще держалась, когда нагнавший ее дракон опустился в деревне, откуда она ушла и потребовал одежду, воду и еду для женщины. Равнодушно оделась прямо на его спине, не обращая внимания на виноватые и полные страха взгляды, которые жители деревни кидали на свою спасительницу, поела — Нории терпеливо ждал, повернув голову на длинной шее и разглядывая ее, — вежливо сказала «спасибо», укуталась в плащ, прижимая к себе щенка тер-сели. Она держалась и в начале стремительного полета, не оглядываясь на удаляющиеся горы, и лишь мельком глянула на стеклянное потрескавшееся поле, веером расходящееся от того места, где она стояла, встречая песчаников. Огромное плато осело, оплавилось вязкими потеками, черными языками сходящими в песок; казалось, оно еще пышет жаром. Но ритмичные взмахи белоснежных крыльев, свист воздуха и усталость сделали свое дело — вдруг ослабело и снова стало болеть все тело, заныло горло, низ живота, спина, и она прижалась к горячей драконьей коже, слыша гулкий стук огромного сердца под щекой, закрыла глаза и уснула.

Проснулась она, когда начинался рассвет, пахло цветами и травой, знакомо пели птицы за окном, и бледные солнечные лучи наискосок ложились на пол ее спальни. Похоже, она проспала целые сутки. Совершенно разбитая и больная, принцесса вяло лежала на огромной кровати, не в состоянии даже встать, чтобы налить себе воды из кувшина. А пить хотелось очень. Да и организм, державшийся последние дни на одной воле и одной цели, по всей видимости, решил быстро наверстать упущенное, пока хозяйка не решила еще куда-нибудь бежать. Ломало все, горло саднило так, что даже рот открывать было больно. Голова не просто болела — горела и давила, выбивая из глаз слезы, и нос был забит. Хотя последнее к лучшему. Ее рука, грязная, с обломанными ногтями, смотрелась на белом шелке простыни ужасно. Пахнет от нее, наверное, непередаваемо. Нужно встать и идти мыться.

Вставай, Ангелина.

Но она продолжала лежать, глядя в круглый узорчатый потолок, сипло дыша ртом и сглатывая от боли, и слезы из глаз текли по вискам, горячие, тяжелые, склеивали ресницы — столько в них было соли и горечи.

Ничего не хочу больше. Ничего. Ничего не вышло.

Она пыталась разозлиться — не получилось, пыталась нащупать хоть какую-то точку опоры — но внутри было пусто, абсолютно, космически пусто.

В голове шумело, глаза закрывались, и она так и заснула — с мокрыми волосами, прилипшими к вискам, болью во всем теле, и ощущением того, что у нее не осталось сил не только бороться, но и жить.

Владыка Нории пришел в ее покои к завтраку.

— Завтрак накрыли, а госпожа все спит и спит, — обеспокоенно сообщила ему Зарифа, — и совсем маленькая стала, — она сокрушенно покачала головой, потом, видимо, вспомнила, кто перед ней, замолчала, склонив голову.

— Иди, — сказал он, — я побуду с ней сам.

Он открыл дверь и поморщился. Запах боли и слез стоял плотной стеной, а на кровати, раскинув руки, спала его невеста, и ее огонь был почти прозрачным, холодным и равнодушным.

Вчера, когда он принес ее в Истаил, встречать его во внутренний двор вышли, наверное, все драконы и слуги. Он, опускаясь, рыкнул, приказывая удалиться. Только Чет остался — снял крепко спящую женщину с его спины, подождал, пока друг перекинется.

— Она вообще ничего не весит, — сказал Мастер тихо, удивленно и почти растерянно. Передал свою ношу Владыке — льняные с золотинкой волосы свисали почти до самой земли, лицо принцессы было серьезным, сердитым. — Надо же, малая пташка, а сотни драконов в воздух подняла. Красивая. Расскажешь, где нашел?

— Почти у границы, — ответил Нории, шагая по коридору к ее покоям. — Еще бы день-два и ушла бы.

Чет шел рядом, поглядывая на спящую, и лицо его было странным. Недовольным.

— Ты ведь не тронешь ее? — вдруг спросил воин-дракон, останавливаясь. — Нори-эн?

Нории не ответил и пошел дальше, оставив мрачного Чета за спиной. Что он мог ответить?

Владыка постоял у двери, глядя на спящую — маленькие ножки выглядывали из-под тонкого покрывала, — нахмурился, заметив запекшуюся рану на ступне. Подошел, сел на кровать, протянул руку, касаясь и излечивая. Пальцы на ступне дернулись, поджались, аура ее запульсировала — слабо, неравномерно. Совершенно истощилась. Безумная упрямая женщина. Что же тебе пришлось пережить? Ради чего это все было?

— Не трогай меня, — прошептала принцесса сипло, и он поднял голову, посмотрел в голубые ледяные глаза, встал.

— Ты вся измучена, — сказал он спокойно, — я помогу тебе.

— От врагов помощь не принимают, — сказала она сдавленно. — Уйди, Нории.

Поднялась на дрожащих руках, подтянула к себе ноги, повернулась, чтобы встать — и свалилась боком на кровать, вздыхая со злостью и широко открывая рот. Губы были сухие, обветренные, и он взял кувшин, стоявший на столике у кровати, налил воды в чашку, сел рядом с ней, поднял, прижал к себе — горячую, как раскаленный песок, злую, как пустынная гадюка.

— Пей, — попросил дракон, поднося чашку к ее губам. Ани отвернулась. — Я сейчас раздену тебя, — сказал он ей в макушку, — и осмотрю. Затем вылечу. А затем ты можешь ненавидеть меня, сколько пожелаешь. Я говорил — в этом доме тебе никогда не будет больно. Я не дам тебе умереть от истощения.

— Мне уже больно, — ответила она зло и тихо, поднесла руку к горлу — невозможно было говорить, только сипеть. — Ты делаешь мне больно, Нории. Ты меня убиваешь.

— Выпей, — повторил он настойчиво. Ангелина дернула рукой — вода из чашки расплескалась, заливая их обоих. Капли воды попали ей на подбородок и губы — она облизнула их. И заплакала. Беззвучно, сотрясаясь всем телом и с шипением отталкивая его руки, снимающие с нее одежду, укладывающие обратно на кровать. Затихла только когда он прошелся ладонями над всем ее телом, убирая ломоту и боль, некоторое время подержал руки над животом, вдохнул воздух, поглядел на нее внимательно — ничего не сказал, но тянущие, мучительные ощущения исчезли. И когда пальцы касались ее горла — она прямо чувствовала, как сдуваются воспаленные миндалины, — гладили виски, голову, становящуюся легкой, лицо — принцесса смотрела в потолок и чувствовала себя невыносимо бессильной и равнодушной. Вспышка злости вымотала ее и опять ничего не хотелось.

— Ты еще побудешь слабой, — произнес он, наконец, отодвигаясь. — Несколько дней болезнь будет уходить, может, неделю. Ты излила себя до капли, глупая безрассудная женщина. Еще немного — и ты бы просто упала на песок и умерла. Твоя вита слаба, как у недоношенного щенка. Пей, ешь, прошу тебя.

— Ты отпустишь меня? — спросила Ангелина, не слушая его.

Дракон покачал головой, глядя на нее зелеными глазами.

Она снова поднялась, не стесняясь наготы, опустила ноги на пол, прямо в лужу воды, встала, чувствуя, как длинные волосы касаются ягодиц. Было восхитительно легко и не больно. Но голова кружилась, и пришлось наклониться, ухватиться за столик.

— Уйди, — повторила она, — я хочу помыться. И не жди благодарности, дракон. Я бы предпочла умереть, чем вернуться сюда.

— В смерти нет ничего хорошего, — пророкотал он, вставая. Взял ее на руки, понес к двери. — Ты поймешь это, принцесса, потом. Сейчас ты разочарована и обижена. Но ты жива, и я счастлив, хоть и очень зол, Ани-лиша. Все исправимо, кроме смерти. В конце концов все будет так, как ты захочешь.

— Сейчас я даже не могу побыть одна, — жестко проговорила Ани у его плеча, — ты не слышишь мои просьбы, Нории.

— Просьбы? — спросил он. И усмехнулся, поставил на теплый пол купальни. — Это не ты говоришь, а обида. Ты ведь знаешь, что я не хочу тебе зла.

Ангелина покосилась в сторону уборной, и он понял, отступил от нее.

— Я вернусь, — сказал он гулко, — вымою тебя сам. Я не хочу смущать тебя, но сегодня я не дам тебе быть одной, ты слишком слаба. А завтра можешь бушевать, у тебя как раз появятся силы.

Она не улыбнулась.

— Помочь мне могут служанки, Нории.

— Не сегодня, Ани-лиша. Сегодня у тебя буду только я.

До его возвращения она успела и выпить лимонаду, стоявшего тут же — опустошила, наверное, полкувшина, и посмотреть на себя в зеркало — почти не изменилась с допереворотных времен, если не считать грязи, но впечатление было такое, будто на нее глядел чужой человек. Пустота изнутри никуда не ушла, пустоту она видела и в своих глазах в отражении. Они стали совершенно взрослыми, лицо оказалось жестче, с четкой линией скул, ушли девичья мягкость и румянец. Грудь стала чуть больше, бедра чуть шире, но в остальном — такая же невысокая, худенькая, почти плоская. Светлые волосы, укрывающие плечи, тяжелой занавесью спускающиеся по рукам к бедрам, казались слишком объемными для ее тонкой фигуры. Подняла взгляд от бедер, увидела свои несчастные глаза — и сжала зубы, вздернула голову и медленно пошла к горячей ванне в полу, стараясь не торопиться, чтобы не упасть от слабости. По ступенькам в воду спускалась осторожно, но спустилась, и, прислонившись к стенке маленького бассейна, откинула голову на пологий край, закрыла глаза. Силы опять кончились. Да и смысл бороться, если все равно придет, будет вертеть ее, как куклу, тереть мочалкой? Смысл вообще что-то делать, если он все равно возьмет ее в жены? Если она ничего не может противопоставить ему?

Раздались шаги. Вода в ванне заколыхалась. Она не стала открывать глаз. Ей было все равно. И когда он осторожно усадил ее перед собой, и когда вымыл волосы — возился, наверное, с полчаса, чтобы промыть, и сильно пахло трявяным мылом для волос, и когда касался ее мягкой губкой — сначала легко, потом уже тер ее достаточно крепко, не жалея, избавляя от пустынной грязи.

— Смирение не означает поражение, — вдруг сказал он ей на ухо. — Прекрати, Ангелина. Это не ты.

— Если бы у меня были силы, — ей самой было страшно от того, что она говорит, ее кидало от равнодушия к жестокой, всепоглощающей ненависти, причиняющей ей почти физическую боль, — я бы сейчас убила тебя, Нории. И снова ушла в пустыню. Ты не боишься меня?

— Нет, — ответил он сзади и улыбнулся. Она четко почувствовала это — улыбнулся. Взял в руку ее ступню, и стал тереть, намеренно щекоча, а она сидела, обмякшая, и глядела на свою ныряющую в воду розовую пятку, маленькие пальцы и большие мужские руки, которые были чуть ли не вчетверо толще ее лодыжки.

Кажется, они провели в купальне несколько часов — она совсем устала от этой помывки, от переходов из бассейна в бассейн, от запаха масел, которыми он ее натирал — для крепости, от холода и горячих травяных настоев, от напитков, которые он предлагал, от сырости, от воды. В конце концов она задремала в очередной минеральной ванне, откинув голову ему на грудь, и чувствуя, как осторожно и крепко придерживает ее дракон. Он вытирал ее, куда-то нес ее, что-то говорил своим тихим рокочущим голосом, а ей казалось, что ее качает на волнах безбрежного сияющего моря — ровно так звучит далекий гром над водной гладью. Потом звенела посуда, пахло едой — Ани фыркала и кривилась, чувствуя ложку у рта, но просто не могла проснуться, и глотала какой-то суп, или кашу, или что-то еще, сладкое, пряное.

— Спи, — сказал он ей тихо, укладывая ее на кровать и прижимая к себе. Мокрые пряди неприятно холодили кожу, и она завела руки наверх, так и не сумев открыть глаз, закрутила волосы в узел, оттолкнулась от Нории ладонями и отвернулась, окончательно засыпая.

Очнулась уже утром, от голода — дракон лежал рядом, обнаженный, обхватив ее и вжав в себя. Тело покалывало, будто к ней прикасались мягкой и холодной шерстяной перчаткой.

— Что ты делаешь? — спросила она напряженно, слушая, как он дышит. По сравнению с ней-нынешней дракон казался очень большим — подбородок касался ее макушки, плечо возвышалось над ней горой.

— Я все время брал от тебя, — проговорил он так же негромко, — теперь мое время отдавать. Полежи еще немного, потом позавтракаем. Ты все время будешь много спать, это нормально. Совсем устала, глупая. Почти шесть дней одна в пустыне. Ты мне расскажешь, что произошло?

Она не ответила и снова закрыла глаза. На нее накатила апатия. Первая Рудлог, прошедшая пустыню и почти добравшаяся до цели, та, которая должна была сейчас сопротивляться и драться, вяло думала о том, что нужно оттолкнуть его, прогнать, но все было словно приглушенным, зыбким, и не хотелось ни шевелиться, ни разговаривать, ни противиться. Даже голод ощущался будто отдельно от тела, и не волновали ее ни прикосновения, ни близость мужчины. Хотелось снова плакать, но сил не было даже на это.

Служанки, пряча глаза, накрывали на стол, она смотрела сквозь них. Повернулась на спину, когда встал Нории, стал одеваться, потом поднял ее, укутал в покрывало, усадил в кресло перед заставленным столом. Потянула носом воздух — и ей стало страшно. Запахи она ощущала, но ничего не вызывало удовольствия, предвкушения, желания попробовать.

— Ешь, — сказал он, наполняя ее тарелку дымящимся рисом с золотистыми кусочками рыбы, — нужно, Ангелина.

— Силой кормить будешь, как вчера? — спросила она равнодушно, глядя за его спину, в окно. — Не хочу.

Дракон разрезал тонким ножом сочную, солнечную грушу — сок так и брызгал, встал с блюдом, подошел к ней, присел рядом.

— Завтра тебе будет еще легче, — произнес он, поднося кусочек к ее губам, — это просто усталость, Ани-эна. У всех есть предел, даже у тебя. Тело сейчас так измотано, что не может тратить виту на эмоции и страсти. Не думай ни о чем, просто живи.

Живи. Внутри полыхнуло, до темноты в глазах и рези в висках, и она протянула руку, взяла нож для фруктов — Нории спокойно наблюдал за ней — сжала его, чувствуя, как режет пальцы лезвие и не ощущая облегчения. Размахнулась, захлебываясь от своей тьмы, и всадила лезвие дракону в плечо.

— Я не хочу жить, — прорычала она ему в лицо и дернула за рукоятку — побольнее, пожестче, чувствуя, как ладонь становится скользкой от его и своей крови — он смотрел ровно, и только где-то на дне зеленых глаз плескалась боль, — не хочу видеть тебя, ненавижу этот песок и это солнце! Что тебе от меня надо? Моего тела? Моего согласия? — она встала, качаясь, и он аккуратно встал тоже — ее рука скользнула по залитому кровью плечу, и дракон, поморщившись, выдернул из раны нож, прикрыл ее ладонью. — Бери! — Ани сбросила покрывало. Сделала несколько шагов назад, упала спиной на кровать и расставила ноги. Широко, бесстыдно.

Он смотрел на нее, тяжело дыша, и глаза его постепенно наливались вишневым, а кровь останавливалась под ладонью, сворачивалась темными комками.

— Бери, Нории! Делай, что нужно, а потом я уйду в Рудлог. Это тебе надо, да? — тело горело, будто снова возвращался жар, а она лежала перед ним, раскрытая, безжалостная, и смотрела, как льется кровь по его груди. Порезы на пальцах пульсировали, будто ожоги.

— Это надо?! Я лягу под тебя — один раз, дракон! Добровольно! И больше не хочу тебя видеть. Согласен?

— Ты мне женой нужна, — пророкотал он глухо. Не отводя глаз.

— Женой, — прошипела она, поднимаясь и опираясь на локти. В голове было гулко и тягостно. — Ну хорошо. Зачем ждать? Отведи меня в храм, я дам согласие. Ну, Нории? Ты же этого добивался? Дам согласие. Потом стану твоей. Как хочешь. Где хочешь. Если пообещаешь завтра отнести меня в Рудлог и больше не появляться в моей жизни!

— Так не будет, — рявкнул он, и на миг от него полыхнуло таким гневом, что она покачнулась, а за окном закружилась, зашелестела листва.

— А что же? — холодно спросила она. — Что еще тебе нужно?

— Твоей любви, — ответил он с рычанием.

И она рассмеялась, запрокинув голову. Это было невыносимо. Что же она делает?

— Боги, Нории! Да я ненавижу тебя. Я не могу тебя видеть, не могу выносить, не могу терпеть то, что не могу ничего тебе противопоставить. О какой любви ты говоришь? Моей? Посмотри на меня и скажи — я могу полюбить тебя?

— Можешь, — пророкотал он уверенно.

— Ты ошибаешься! — крикнула она зло. В глазах замелькали темные круги, и принцесса снова упала на кровать. В носу защипало, она сжала зубы, сглотнула. Посмотрела на свою руку в крови — ее замутило, и она потянула на себя простынь, прикрылась неловко, повернувшись на бок. Если он сейчас притронется к ней, она умрет. В груди давило так, что невозможно было дышать, и мышцы свело в сухой камень — еще усилие, и рассыплется пылью.

Но он подошел, взял ее на руки, прижал к себе — крепко, сильно, отчаянно. Разжал окровавленную ладонь, провел пальцами по порезам, залечивая.

— Я разбиваюсь об тебя, — сказала она горько, подняла руку и погладила его раненое плечо, осторожно, уже чувствуя снова подступающую пустоту, — ты как скала, Нории. Я бьюсь и не могу сокрушить тебя.

— Кто-то из нас точно сокрушит другого, — ответил он тихо ей в висок. — И у тебя куда больше шансов.

Они долго еще сидели так — изнеможденная очередной вспышкой принцесса, и красноволосый Владыка, сжимающий ее и щедро делящийся силой — пока не вспомнила и не прогнала.

Но она вспомнила.

— Твой день закончился вчера, Нории. Оставь меня.

Он ушел без слов. А Ани заставила себя встать, одеться — платья были до смешного широкие и длинные, и она почувствовала себя ребенком, влезшим в мамину одежду. Смыла кровь с руки, умылась. Съела несколько кусочков нарезанной драконом груши, задумчиво глядя на окровавленный нож, потрогала свои волосы — после сна они спутались так, что проще было отрезать, наверное, чем расчесать. И все-таки взяла гребень, встала перед зеркалом, снова узнавая и не узнавая себя, и начала причесываться.

— Сафаиита, — раздался робкий голос Сурезы, — позвольте мне.

— Я сама могу, — равнодушно ответила Ангелина, не оглядываясь.

— Я заговор знаю, — просящим тоном проговорила служанка, — чтобы волосок к волоску. Позволите?

Принцесса пожала плечами, села в кресло — Суреза со страхом косилась на пятна крови на полу и простынях, на нож, но гребнем работала хорошо, ловко, и приговаривала что-то на гортанном песчаном наречии, успокаивающее, умиротворяющее — Ангелина прислушивалась, и плечи ее расслаблялись. И волосы действительно стелились под гребнем ровно, легко, не затягивались и не дергали, будто она перед этим сто раз их расчесывала.

— Что это означает, Суреза?

Служанка задумалась, пытаясь перевести.

— Будьте длинными, как дождь с небес, чистыми, как вода родниковая, крепкими, как деревья в лесу, мягкими, как медовый вкус, госпожа. Простой заговор. Старый очень. Нет у нас сейчас ни дождя, ни родников, ни лесов, сафаиита. Я даже не знаю, как дождь выглядит. И лес.

— Как парк у дворца, — глухо сказала Ани, не открывая глаз, — только деревьев в сотни раз больше, они выше, крепче, растут гуще. В нем бывают ягоды… как виноград, только растут на кустиках на земле, Суреза. Разные, красные, желтые… Кислые и сладкие. А дождь — это бесконечные брызги с неба.

Служанка молчала, видимо, представляла.

— Вы беленькая, как лебединое крыло, — сказала, наконец, Суреза с удовольствием, — ни у кого нет таких волос, чисто пух, сафаиита. Можно мужу рубашку выткать, вот какие волосы!

— Не будет у меня мужа, Суреза.

— Будет, госпожа, будет, — храбро произнесла дочь Песков, выплетая белые косы — каждая толщиной с руку, — самый лучший муж будет, самый сильный. И достойный. Ах, жемчугов бы в них, госпожа! Вот какие косы! И платья мы вам подберем самые лучшие, и ножки обуем…

— Не надо платьев, Суреза, — резко сказала Ангелина, чувствуя, как снова ее клонит в сон, — и жемчуга не надо. Спать хочу.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась женщина, — постель перестелю. Может, бульончику, сафаиита? Очень уж вы худенькая.

— Не хочу, — вяло отозвалась Ангелина. — Не хочу.

Она много спала, ходила, как сомнамбула, по парку, равнодушно проходя мимо своих роз, не обращала внимания на встречающихся ей драконов — те смотрели, как резали, а она проходила сквозь них, не останавливаясь, и красноволосые расступались перед ней, опуская глаза. Гладила щенка тер-сели, приходящего поиграть, и терпеливо объясняла ему, что сейчас не может.

Пришел и затянувшийся цикл, и она совсем ослабела — все больше лежала в кровати, нехотя вставала, когда заходил Нории — он тоже много молчал, внимательно глядя на нее и не пытаясь касаться или на чем-то настаивать. Рассказывал, если говорил, о делах в Городе, о расчистке дороги, о поисках воды — но ее это уже не трогало. Жизненная энергия проскакивала лишь иногда, как искра у разрядившейся зажигалки, ей все время было холодно, и только ночами сквозь крепкий сон казалось, что большой мужчина тихо ложится рядом и греет ее, обхватив руками, и сила покалывает малюсенькими иголочками, разгоняя кровь. Но по утрам постель была пуста.

— Госпожа совсем ничего не ест, — жаловалась Суреза слушающему его Зафиру, — одни глаза и волосы, и спина прямая. Как голову держит, не пойму. Не дело это, — вздыхала она, и старик согласно качал головой — он-то видел, как сумрачен становится день ото дня его господин, — изведут друг друга.

— Знаешь, — сказал Нории Чет, когда они сидели в плетеном павильоне и меж деревьев мелькнула беловолосая фигурка, — я, глядя на нее, вспоминаю жеребца, что мы поймали у Белых гор. Помнишь? Я взял его себе, чтобы приручить. Какая силища была, какая шея — не обхватить! Только бешеный был, зараза. Выбивал ворота, скидывал меня, кусался, лягнуть намеревался. Я тогда сделал ошибку — колья на ворота прикрепил, чтобы не бился больше. Так он наутро, как меня увидел, разогнался и на эти колья грудью нанизался. Предпочел умереть, Нории.

— Ты ли это говоришь про нее? — спросил Владыка с насмешкой. — Который грозил мне ее смертью?

— Я ошибался, Нори-эн. Она воин, — жестко сказал Четери, — пусть руки слабы и оружие поднять не сможет. — А воин либо побеждает, либо погибает. Я слетал к жителям той деревни, где ты ее нашел, как ты и просил. Они ее боятся, — Чет хмыкнул, — считают великой колдуньей. Сказали, что пришла утром, совсем слабая, раненая и босая, с Черного кургана, а они туда и днем боялись ходить. И когда увидела песчаников — не спряталась, а пошла навстречу, защищать людей. Там их сотни две в стекле похоронены, Нории. Про нее скоро легенды ходить начнут.

— Уже ходят, — произнес Владыка задумчиво, глядя в ту сторону, где скрылась Ани.

— Расскажи ей, — потребовал Четери. — Про белый терновник, Нории. Расскажи. Она останется.

— Ты бы рассказал? — с улыбкой спросил Нории, и друг его нахмурился, качнул головой.

— Тогда напомни ей о долге. Если она так любит родных, что ради них готова пересечь пустыню… помнишь, Светлана, — это имя он произнес с таким теплом, что Нории еще раз улыбнулся, печально, — постоянно в библиотеке сидела? И принесла нам биографии последних Рудлогов? Они же все рано умирали, друг. И у нее в ауре я вижу печать нашего проклятия, Нори. Ты же видишь? Смерть всегда рядом с ней. Если она не вернет долг, то династия будет уничтожена.

— У ее сестер такая же, — Владыка вспомнил мягкий и страстный огонь второй принцессы, слабенькое тепло третьей.

— Скажи, — почти умоляюще попросил Чет. — Заклинаю, Нории.

— Знаешь, — сказал владыка-дракон и посмотрел другу в глаза, — мы забыли о том, что долги должны отдавать мужчины. Воевать должны мужчины и разбираться с последствиями войны, Мастер. Женщины должны жить, любить, рожать. А у них в семье только женщины и дети их крови остались.

Чет некоторое время смотрел на него, как на приговоренного.

— Ты же хочешь ее, — произнес он настойчиво. — А она — тебя. Соблазни ее, сделай слабой, пусть останется с тобой по своей воле, по воле своего тела. Ты же можешь. В любой момент, Нори.

— Могу, — согласился Владыка и встал. — Разделишь сегодня со мной ужин, Четери?

— Нет, — ответил Мастер Клинков. — Хочу слетать на восток. Мне беспокойно. Я чувствую воду к Белым горам, Нории. Уже несколько дней, со среды. Ты ведь тоже слышишь ее? — он замолчал на секунду и тоже поднялся. — Что со мной происходит, Нори-эн?

— Кажется, — сказал Нории спокойно, — Пески поняли, что им нужен второй Владыка.

— Такого никогда не было, — возразил Четери. — Как это может быть?

— Кто знает, как это происходит? — они уже шли к дворцу, а параллельно им, по другой дорожке, за широкой полосой деревьев ступала Ангелина Рудлог. Она не повернула головы, не снизила скорость, но Нории знал, что она знает, что он здесь. — Лети, Мастер, и не беспокойся ни о чем. Если слышишь зов — нужно лететь.

— А что ты будешь делать? — серьезно спросил Чет, останавливаясь.

— Пить, — усмехнулся владыка-дракон. — Сегодня я буду пить, друг.

Четери поднялся в небо прямо из парка, а Нории пошел ко дворцу. Зашел в прохладный холл несколькими секундами после Ангелины. Так они и шли до мужской половины, тихо, напряженно — она впереди, не оборачиваясь, а он несколькими шагами позади, глядя на прямой пробор и белые косы, лежащие на ровной спине и качающиеся в ритм движению. Встреченные слуги затихали, провожали их взглядами; вокруг женщины и мужчины, не имеющих возможности сделать движение друг к другу, тяжелым пологом опускалась тишина, и, казалось, весь дворец уже был пронизан этим гнетущим безмолвием, нарушаемым лишь звуком их шагов, отсчитывающих время до катастрофы. Ани подошла к двери в свои покои, взялась за ручку, чуть повернула голову, почти незаметно — Нории замедлил шаг, остановился — но она зашла внутрь и мягко закрыла дверь.

Этим вечером в покои красноволосого Владыки верный Зафир носил и носил кувшины с вином. Дракон сидел в кресле, глядя на красное закатное небо, постепенно уходящее в чернильную ночь, и раз за разом наполнял чашу, пытаясь заглушить тьму, которая ворочалась внутри, но голос ее становился все громче и громче, а он все мрачнее и мрачнее.

У драконов все просто — догнал самку, и она твоя. Сколько раз он догонял эту женщину? Сколько раз щадил ее, не давая воли своему желанию?

Перед глазами встал ее впалый живот и светлая кожа, и маленькая грудь, и вся роскошь белой женской плоти на мерцающем шелке простыней. Тьма зашептала еще громче, настойчивее, и его тело стало откликаться, несмотря на терпкое вино и умиротворяющую теплую ночь.

Как легко пойти к ней, разжечь ее, обезоружить, взнуздать ее её же страстью, объездить ее до покорности. Убрать равнодушие из ее глаз, убивавшее его последние дни, оживить ее жаром и злостью, напоить ее своим желанием дополна. Она возненавидит его после, но она и сейчас его ненавидит, зато он получит ее, пусть на одну ночь, и ее силу, пусть лишь половину.

И она будет жить — просто ради того, чтобы доказать, что она сможет без него. И проклятие с нее будет снято. И он тоже будет жить — возьмет в жены драконицу, да ту же Огни, будет питать Пески силой, полученной от красной принцессы, возрождать свой народ, и даже совесть его не будет мучить, потому что она сама попросит его взять ее.

Зафир поставил рядом с Владыкой еще один кувшин, и Нории поглядел на старого слугу мерцающими вишневыми глазами.

— Принеси еще, Зафир. И потом оставь меня. Страже скажи, чтобы на половину не пускали никого. Я хочу быть в тишине.

Четери долго летел к границе с Йеллоувинем, к Белым горам, оставляя под брюхом бесконечные дюны, мелькающие пустые города, пустынную Тафию, свой возрождающийся дом далеко справа от нее. Он следовал вдоль изгибов русла реки Неру, вспоминая, как плескала она синью и прохладой, как к берегам пастухи сгоняли стада овец, как дымились на полях вокруг нее костры, сколько деревень стояло тут, сколько людей жило. Зов воды, ощущаемый всем телом, становился все сильнее, пока дракон не достиг Белого озера. И в вечернем сумраке закружился над толщей воды, заполнившей чашу озера на двадцатую часть, чувствуя почти священный трепет. Как? Когда? Кто смог призвать подземную водную жилу, ушедшую в толщу породы полтысячелетия назад? Жила и сейчас играла в центре прозрачной глади, вскипая бурунами, разворачиваясь водоворотами и уходя крутым горбиком течения к высокому берегу.

Он спустился, перекинулся, чувствуя всю мощь огромного оживающего озера, спустился по крутому склону к медленно поднимающейся воде. Любой другой водоем давно бы уже заполнился и переполнился, но Белое море недаром было крупнейшим на континенте. Еще несколько недель — и вода коснется краев чаши, перельется потоком в русло Неру и погонит песок стеной к морю, оживляя пустыню на несколько сот метров по обе стороны от берегов. Для Песков это мало, но, по сравнению с тем, что у них есть сейчас, это очень много. Истаил перестанет задыхаться от наплыва людей, и можно будет постепенно очищать от песка и заселять Города, стоящие на реке.

Мастер Клинков присел, коснулся рукой воды — набежавшая волна поцеловала его ладонь, озеро вздохнуло влажным ветром, принесшим тоску и любовь. Что-то знакомое почудилось ему в этом порыве, что-то отчаянное. Наклонился к воде — и вздрогнул. Из темной воды на него смотрела девушка, прозрачная, словно сотканная из тускло светящихся лазурью струй. Ног у нее не было, как и тела — только лицо, плечи, руки, и изгибающиеся призрачными потоками волосы, поднимающиеся к поверхности.

— Света? — дракон протянул ладонь, и она снизу тоже потянулась к нему ладошкой — поверхность от его прикосновения дрогнула, пошла кругами, и девушка исчезла, как и не было ее.

— Света, — позвал он растерянно. Прыгнул в воду, сразу уйдя с головой, нырнул глубже, оглядываясь, чувствуя, что он сходит с ума. Ничего, только темная вода вокруг.

«Светлана!»

Прохладные ладони коснулись его плеч, провели по волосам, сзади прижалось тонкое тело — он обернулся, пытаясь поймать, но не было никого. Никого. Морок какой-то? Великая мать, что это?

— Сам, — прошелестел в его голове тихий голос, — не могу, сын мой, сам. Благословляю тебя женщиной твоей.

Чет вынырнул, откинул мокрые пряди назад — и пальцы наткнулись на тонкий тяжелый Ключ, вплетенный в волосы. Он несколько секунд тупо смотрел на него, двигая ногами в холодной воде, затем поплыл к берегу, подтянулся, забрался на камень и, перекинувшись, взлетел.

Ему не нужна была сила Владыки — он был тем, кто он есть — воином, учителем, мужчиной. Ему нужно было убедиться, что с его Светланой все в порядке.

Но у самых Милокардер, встающих холодными пиками под звездным ночным небом, его остановил Зов Нории. И Чет, не смея сопротивляться, полетел обратно в Истаил.

Ангелина Рудлог в эту ночь не спала. Она стояла у окна, глядя на гаснущие огни Города, гладила пальцами тонкое кружево резьбы на ставнях, не чувствуя ничего, и слушала шелест ветра в кронах деревьев. Ей казалось, что и она сама — этот едва слышный шепот ночи, не имеющий ни опоры, ни цели, отголосок какой-то далекой и мощной стихии, ее последний выдох. Сколько ночей она провела у этого окна с тех пор, как ее вернули сюда? Пять? Десять? Каждая была вечностью. Темнота не давала ей сна, и она все ждала чего-то, что либо возродит ее, либо убьет окончательно. Внутри сил больше не было. Она послушно ела, после того, как Суреза со слезами умоляла ее не отказываться от пищи, пила, общалась с нани-шар, заглядывающими к ней ежедневно — девчонки хохотали, болтали, удивлялись ее новой внешности, читали ей по новым учебникам — плохо, медленно, но читали — просили ее снова начать уроки. Ани кивала, соглашаясь, и забывала про обещания. Он плавала, ходила в купальню, гуляла. Тело крепло, а дух все слабел, не оставляя сил бороться. Но ей было все равно.

В холле ее покоев грохотнула дверь, что-то пискнула Суреза — Ани с усилием повернула голову, слушая тяжелые шаги, видя, как поворачивается дверная ручка. Она знала, зачем он пришел, и была даже рада этому. Что угодно, только не та удушливая пустота, которой она стала.

— Не двигайся, — прорычал Владыка. Глаза его мерцали безумным багрянцем.

Она и не собиралась мешать ему. Отвернулась, затихла, слушая, как он подходит к ней. Покорно подняла руки, позволяя снять длинную сорочку. Ждала, пока он раздевался, чувствуя теплый ветерок на своей груди и животе и острые края резьбы под пальцами.

— С самого начала, — сказал он глухо, расплетая ее косы, — я все делал неправильно. Хотел, чтобы ты сама приняла решение, чтобы увидела, кто я, как я подхожу тебе. Но ведь я мог бы сделать и так, принцесса, — он прижался к ней сзади, повернул ее лицо к себе и поцеловал, требовательно, страстно, безжалостно. Ничего ласкового не было в этом поцелуе, но он словно поил ее живой водой — вдруг она почувствовала вкус вина на его губах, жар его тела сквозь занавес волос, ладонь, крепко прижимающую ее и не дающую двинуться. — И так, — пророкотал он, и от него потоком хлынула энергия, заставившая ее вспыхнуть — тело заныло, налилось жаркой истомой, и Ани задышала тяжело, не в силах справиться с силой потомка богини любви, изогнулась, чувствуя все его тело и желая быть ближе, еще ближе. Он оглаживал ее плечи, живот, грудь, и каждое прикосновение заставляло ее постанывать, кусая губы от сокрушительного вожделения.

— Или так, — произнес он жестко, ловя ее глухой стон губами и лаская пальцами ее соски — она уже шаталась от остроты ощущений, дрожала, чувствуя, что еще немного — и не выдержит, начнет умолять, кричать от невыносимости того, что он делает с ней. Ладонь его спускалась по животу, а она дышала пересохшими губами, ловила его пальцы, касающиеся ее рта. Нории резко развернул ее, прижал к себе, к крепкому, пахнущему злостью и желанием мужскому телу — не продохнуть.

— В глаза смотри, — рыкнул он, сверкнув горящими глазами — она как зачарованная смотрела и не отводила взгляд, пока мужчина опускал руку вниз, туда, где все ныло и просило ласки. — Смотри, принцесса. Чувствуй. Так мог бы я сделать. В первый же день.

Истекающая от него чувственность делала ее безумной, возвращала привычную и острую ярость, и она сама схватила его за плечи, встала на цыпочки, потянулась к нему, ощущая, как темнеет в глазах от сладостной силы, с которой он прикасается к ней, как тело застывает, напрягается, слыша, как почти хрипит он ей в губы в исступлении, доводя ее до края. Закричала, откидывая голову и изгибаясь в его руках — мир полыхнул алым и белым, невыносимым, горько-сладким. И она обмякла, тяжело дыша, уткнувшись лицом в его грудь. Он подрагивал, выдыхал со свистом, сильный, огромный, возбужденный до предела.

— Понимаешь? — прерывисто и тоскливо прошептал он ей в макушку. — Понимаешь, Ани-эна?

— Понимаю, — тихо сказала она через несколько длительных мгновений. Очень тихо.

Он отнес ее на кровать, лег рядом сам, прижал к себе.

— Завтра Четери отнесет тебя в Рудлог, — произнес он глухо. — Завтра воскресенье. Заканчивается оговоренный нами месяц. Я проиграл. Я сдержу свое слово, женщина.

— Ты не попросишь меня остаться? — проговорила Ангелина хрипло, взглянула ему в глаза. Горечь ядом выжигала легкие, и дышать было трудно, почти невозможно.

— А ты останешься? — спросил Нории. И улыбнулся потерянно.

— Нет, — ответила она, прижимаясь к нему крепче.

Он поцеловал ее в лоб, погладил по длинным волосам.

— Спи, моя принцесса. Завтра ты уже будешь дома.

С утра заплаканная Суреза принесла ей завтрак, и Ангелина обняла ее крепко, шепотом попросила прощения — но служанка лишь всхлипнула и ушла. Хмурый Чет ждал ее во внутреннем дворе. Окинул ее взглядом, отвернулся.

— Четери отнесет тебя в Теранови, — пророкотал Нории, — Энтери говорит, там есть телепорт, ты сможешь пройти домой.

— Смогу, — сказала она, неверяще глядя на него. Мимо них слуги носили мешки с подарками, к Чету подошел Энтери, передал ему какое-то письмо. В окна выглядывали обитатели дворца, опускали глаза, встречая ее взгляд. — Почему ты сам не отнесешь меня, Нории?

— Не испытывай меня, принцесса, — Нории глянул на нее, и сразу вспомнилась и вчерашняя ночь, и утреннее пробуждение в одиночестве. — Я силен, но не настолько, чтобы не захотеть вернуться с половины пути вместе с тобой.

— Попроси меня, — сказала она резко.

«Попроси меня вернуться, Нории».

Он улыбнулся, покачал головой.

— Я буду ждать тебя до последнего дня зимы, Ани. Позже не возвращайся, я не приму тебя.

— Попроси! — повторила она настойчиво.

Владыка наклонился, коснулся ее губ поцелуем — со вкусом цветущих мандариновых деревьев и теплой южной ночи.

— Не обрезай волосы, прошу, — произнес он. — Это должен сделать муж.

Четери, уже обернувшийся, нетерпеливо переступал по плитке двора, ожидая, пока все погрузят. Покосился на взобравшуюся на него женщину, заклекотал что-то недовольно, взмахнул крыльями и поднялся в воздух.

Нории, подняв голову, глядел, как она улетает — прямая, напряженная, не оглядываясь. Он знал, что она не оглянется. Он знал, что она не вернется.