Глава 28
Ей не позволено было уйти.
Точнее, Тельма могла бы, отец не из тех, кто удерживает. Но…
– Что с ним будет?
Дождь прекратился.
– Его принесут в жертву.
– А меня?
– И тебя… только жертвы будут разными, – он остановился и приложил палец к губам, прислушался к чему-то во тьме, и Тельма ощутила, что тьма эта тоже изменилась, стала более плотной, что ли?
Живой?
Она поглощала мостовую, камень за камнем, и затягивала стены домов плотным туманом. И кажется, будто бы пожирала эти самые дома.
– Ему просто вырежут сердце, – отец повернулся к темноте. – А ты… ты будешь жить долго. Но долгая жизнь иногда бывает проклятием… я скучаю по ней…
Он менялся.
Делался выше и прозрачней. И на бледной коже его четче проступали старые шрамы. Они набухали и оживали, становясь похожими на червей.
Шевелились.
И причиняли боль. Тельма остро ощущала и эхо ее, и наслаждение тьмы, и желание отца наконец-то покончить со всем.
Нынешняя ночь – подходящее время.
– И что делать мне?
– Выбирать, – сказал он, не оборачиваясь. – Только поспеши, малышка… и помни, сделав выбор, изменить его уже не выйдет.
Тьма смеялась.
Над жалкими попытками Теодора противостоять ей. Он ведь слаб. Всегда был слаб, предпоследнее дитя умирающего древа. И кровь его, соединенная с иною кровью, не ожила, напротив, тот выродок, которого тьме представили наследником, был никчемен.
…а Тельма понравилась.
Тьма коснулась ее мягкою лапой, дразня, отвлекая…
…беги!
…отель рядом. Надо лишь добраться до переулка… десяток шагов… тьма? И что с того, Тельма не боится темноты. Как не боится чудовища, ею притворившегося.
И не побежит, доставляя ему удовольствие.
– Уходи, – холодные пальцы отца сдавили руку. – Я попытаюсь остановить его… я хотя бы попытаюсь…
– Зачем? – это спросили и Тельма, и тьма, которая обрела обличье, и обличье это было отражением Теодора, разве что… более совершенным.
Привлекательным.
Он был наг, но нагота его гляделась столь естественной, что и представить было невозможно это тело, облаченным в одежды.
Зачем?
Он был близок. И Тельма улавливала аромат, исходивший от его тела… земли и грозы, бури, которая гремела где-то совсем рядом.
Он просто был.
– Здравствуй, брат, – сказал он, глядя на Тео.
– Здравствуй.
– Все повторяется, верно?
– Все повторяется, – их разговор – эхо, рожденное между каменными стенами ущелья, где одна является отражением другой. – Но все меняется.
– Неужели?
Тьма лежала у ног пришельца, она была покорна, послушна. И Тельма такою станет, если не уйдет немедленно. Но куда ей идти?
В отель.
Запереться.
Поднять все заслоны и положиться на ключ. На Мэйнфорда, которому, быть может, вырежут сердце… ему ведь не впервой умирать. И что дальше?
Она отсидится?
Позволят ли ей? Но всю оставшуюся жизнь взаперти не проведешь.
– Ты всегда мне завидовал, – отец больше не выглядел жалким. – Это ты рассказал ему про меня и Элизу. Ты сам хотел получить ее… ты пытался… я знаю, что пытался… ты всегда отбирал мои игрушки…
Надо решаться.
Решать.
– Ты попытался и ее очаровать, верно? Только Элиза устояла. Она любила меня. По-настоящему любила… – отец двигался медленно, не спуская взгляда с того, второго, которого тоже звали Теодором.
Что за глупость, давать детям одинаковые имена?
Тельма в жизни так не поступит.
– Даже когда я ушел… ты не мог причинить ей вред напрямую… думаю, ты с удовольствием убил бы ее самолично, но клятва… я ведь не зря заставил поклясться и тебя тоже… но ты отыскал свой способ. Ты отдал ей камень, а потом подсказал своей любовнице, где его искать… и как добыть…
Ей не справиться самой.
Но если… ей ведь обещана была помощь.
…только альв сумеет поймать альва. Захочет ли?
– Скажи, ты видел, как она умерла?
– Я видел, как она умирала, – эхо. Голоса неразличимы, и сами они… Тельма почти запуталась. – Я бы мог остановить это…
– Почему тогда…
– Не захотел.
Тьма заворчала.
– Я держал ее за руку. Эта рука была теплой. Довольно долго она оставалась теплой и когда жизнь покинула тело… странно… люди не понимают, сколь многое им даровано. Но мне понравилось. Эта игра была… интересна. Да, – он смежил веки. – С другими – иначе… другие… они все оказывались недостаточно яркими. А если и сияли, то недолго. Почему, брат? Я ведь старался. Я выбирал. Долго выбирал… придирчиво. Дело в крови, верно?
И тьма уставилась на Тельму с новым интересом. Теперь она жила в глазах того, который… нет, не чувствовала Тельма родственной связи с ним.
– От нее пахнет Стражем, – сказал он, и ноздри дрогнули. – Он покрыл ее. Признал эту самку.
Самку?
Да что себе…
– Самку, – выходит, мысли ее были ясны, явны даже, если прочесть их оказалось легко. – Всего-навсего маленькую самку, которая думает, что она сильная и важная, а на деле… знаешь, что ты такое?
Волна желания опалила.
Скрутила.
Едва ли не лишила разума.
Не лишила. И Тельма справилась с этой волной. Хватит! Она, быть может, и не столь сильна, и вообще ничего не понимает в древних играх, но с нее хватит.
– А с нею будет интересней, чем с остальными, – он произнес это задумчиво. – Правда, на мать она не похожа… жаль… можно попробовать изменить… немного подправим линию скул. Нос… подбородок… нет, подбородок, пожалуй, оставим… а вот с глазами… с веками… и волосы…
– Иди ты… в Бездну, – Тельма с трудом произнесла это пожелание, но шло оно от души, хотя как и многие, высказанные прежде, осталось неуслышанным.
– Мы вместе туда пойдем, – сказал Теодор, протягивая руку. – Скажи, он тебе небезразличен?
– Не слушай его! Ему нельзя…
Отец захлебнулся черной кровью, которая хлынула из горла и многочисленных ран. Они, заросшие, зарубцевавшиеся, открылись разом.
– …нельзя ему…
– Жалок, – Теодор произнес это с немалым удовлетворением. – Всегда был… и ничего не изменилось. А говорят, что любовь дарует силы. Правда, что ли?
– …доверять… нельзя…
Он пытался встать, но тьма уже вцепилась в обескровленное тело. Она рычала и урчала стаей голодных псов, она готова была разорвать его в клочья, но медлила, ибо не позволена была отступнику быстрая смерть.
– Я и не доверяю… маньякам, – Тельма сказала это, уверенная, что будет услышана.
– Но он тебе небезразличен?
– Отец?
– Страж. Вы связаны эмоционально. Я читал, что эмоции многое означают для Стража… его звериная сущность моногамна, и если уж он избрал себе самку…
– Воспользуешься как приманкой?
– Нет. Приманка нужна для тех, кто еще свободен, а он… скорее мне любопытно.
Тьма его не настоящая.
Она существует исключительно в воображении Тельмы, она рождена ее детскими страхами, а питается взрослой уже неуверенностью в себе. И стоит поддаться, как тьма накроет с головой. Тогда Тельма захлебнется.
Она не желает захлебываться чужою темнотой.
– Хочешь взглянуть? – за этим вопросом протянутая рука.
Это неблагоразумно.
Небезопасно.
– Ну же, – тьма откровенно смеялась, она готова была поглотить все страхи Тельмы, а следом и ее саму. Но в то же время тьма нашептывала, что, именно избавленная от страхов и сомнений, Тельма обретет вожделенный покой. – Решайся. Сама ты его не найдешь…
То, что было ее отцом, еще жило.
– Я оставлю его… – пообещала тьма. – Отпущу… в конце концов, нас осталось так мало. Я расскажу тебе, как все было… я не стану лгать…
Но и правды в его словах будет едва ли половина.
И не стоит обольщаться. Ему нужна Тельма, а значит… значит, весь выбор – иллюзия, и если так, то у нее выхода иного нет, кроме как согласиться.
Глядишь, и вправду поможет чем Зверю.
Тьма рассмеялась. Ее забавляли подобные мысли. Пускай… смех не то, чего следует бояться.
– Ты… – отец все же сумел заговорить, хотя со словами он выплевывал на асфальт белесую рыбью кровь. – Ты не можешь причинить ей вред… ты давал клятву… ты…
– Успокойся, братец, – Тео присел у того, кто все еще жил. – Я и не буду… да и что есть вред? Разве направить дитя, не понимающее ни предназначения своего, ни блага, это вред?
Тельма вогнала ногти в ладонь.
Нет. Не так.
Она упала на колени… со стороны это выглядело, наверное, жестом отчаяния. Пускай. Главное, что камни мостовой достаточно остры, чтобы разодрать кожу.
Кровь?
Он ведь обещал, что услышит зов ее крови. И если так…
– Лис, – Тельма решилась и коснулась ромбовидной головы, ей почему-то казалось, что змея уловит мысленный импульс. – Ты же слышишь… должен слышать… ты обещал помочь. Обещал!
Тьма ударила сзади.
В спину.
Опрокинула на камни. Вдавила колено меж лопаток. И ледяные пальцы вцепились в волосы, потянули, заставляя задрать голову. А когда позвоночник затрещал, пальцы разжались. Жесткая ладонь надавила на затылок, заставляя согнуться, силой вбивая лицо Тельмы в развороченную грудь.
Кровь от крови.
Тьма от тьмы.
И последний вздох того, кто все-таки был Тельме отцом. А еще – горечь на губах. Эта кровь была сродни яду, и Тельма все-таки закричала, заглушая и вой далекого ветра, и смех того, кто поймал ее.
Рыбка на крючке?
Нет, Тельма не была рыбкой.
Она была немного тьмой, первородной, привезенной из Старого Света, убаюканной в колыбели такого хрупкого тела. Она была и телом, что захлебывалось от боли, разрываясь между желанием сделать все, чтобы избавиться от боли, и ненавистью, что мешала просить о пощаде.
Она была тем, кто смотрел на это тело.
И еще древом.
Десятком дерев, что, прорастая, дарили надежду, а потом раз за разом отнимали ее. Она была смертью их, мучительной и медленной. И последним семенем, последним шансом для альвов…
…она была…
И рука, ее державшая, разжалась. Но это не было дарованной свободой. За мгновенье до того, как камень, выдранный из мостовой пробил череп отца, Тельма закрыла глаза.
– Ты же сказал, что не тронешь его.
– Ты слишком долго думала, – Тео поднялся с колен. – Так нельзя… идем.
Он больше не просил: приказывал.
И тьма, поселившаяся в теле Тельмы, готова была подчиняться его приказам. Пускай. Тельма готова принять тьму. И смириться.
…пока.
Она вложила ладонь в его руку, стараясь не думать о том, что оставляет за собой.
Она вдохнула кладбищенский запах, исходивший от Тео.
И шагнула за ним в разверзстую пасть земли.
След в след.
Она шла… спускалась, кажется. Ступенька за ступенькой, покорное, послушное дитя.
Она решилась заговорить с Тео, лишь достигнув дна:
– Зачем ты это делаешь?
– Что?
– Все это… зачем ты убил своего брата? Зачем ты позволил умереть моей матери, если любил ее?
Тело Тельмы, сроднившись с тьмой, прозрело. Кто бы мог подумать, что черный имеет столько оттенков? Стены из бархата с прозеленью подземного лишайника. Его покров скуден, и потому бархат глядится линялым.
Атлас пола, неестественно гладкий, зеркальный почти.
И пыль теней, угодливо распластавшихся под ногами. Единственным светлым пятном – сам Тео, кожа которого источала сияние.
– Почему ты думаешь, что причина должна быть?
– Потому что опыт подсказывает, что она есть. Всегда есть причина… моя мама… ладно, я поняла. У них с отцом случилась любовь, затем он нас бросил… а ты вернулся и решил занять его место. Но тебе мама отказала. Это задело, да?
Его пальцы предупреждающе сдавили запястье. Осторожней, Тельма, может статься, ты не настолько нужна ему, как тебе кажется.
Или нужна, но отнюдь не целой и невредимой.
В конце концов, перелом – это ведь мелочь… для него.
– Тебе никогда и ни в чем не отказывали, – Тельма прикусила сухую губу. Молчать нельзя. Тогда шепот тьмы, твердящей, что здесь, в подземельях, самое место Тельмы, становится невыносим. – И ты затаил обиду. Ты принес маме камень… наверное, солгал, что подарок от отца… и она приняла его. Хранила. Берегла… а ты… ты нашел себе другую женщину… да?
– Да.
– Многих женщин… ты делал их похожими на маму, а потом убивал. Зачем?
Молчание.
– Может, потому, что они, несмотря на сходство, все-таки не были ею? Ты думал, что всемогущ, но раз за разом оказывалось, что твое всемогущество и яйца выеденного не стоит. А твой никчемный брат оказался успешней тебя. Он получил любовь. А ты… тебе доставались жалкие подделки. Обидно?
Пальцы все еще сжимали руку Тельмы. И это – еще один элемент игры. Чем больше вопросов, тем сильнее боль. Но никто не заставляет Тельму спрашивать. Это ее собственный выбор.
– Но все началось раньше… еще до мамы… еще до меня… задолго до меня… наверное, когда появился первый полукровка… не от альвы рожденный… она хотя бы жива? Я про мать моего брата?
– В какой-то мере.
И тьма согласилась, что это верный ответ. Что есть жизнь? Тело или разум? Душа? Все вместе? Тельма не должна жалеть ту, которая не оправдала возложенных на нее надежд.
– Отцу было холодно с ней, и он искал тепла… или приключений… мне вообще сложно вас понимать. Вы слишком нелюди…
…а она, Тельма, все еще считает себя человеком? Это смешно. Ей самой бы посмеяться, но кости вот-вот треснут, боль же помешает сосредоточиться.
– Как бы там ни было, но один из его романов вдруг закончился появлением ребенка. Мой отец о нем не знал? Или ему было все равно?
Тео улыбался.
Снисходительно так…
– Вы все запутали. И я вот теперь пытаюсь понять… получается, что Гаррет – мой брат. По отцу. При этом с моей матерью у них нет общей крови, но ты свел их вместе. Тебе это показалось забавным, да?
Захват ослабел.
И Тельма с трудом удержалась от облегченного вздоха.
– Ты ведь рассказал ей, той женщине, матери Мэйнфорда… не все, конечно, но многое… ты пообещал ей… что пообещал? Почему из всех любовниц моего отца ты выбрал именно ее? Потому что она оказалась способна родить от подобного тебе?
Он выпустил запястье, но лишь затем, чтобы взять Тельму за руку, он надавил на ладонь, заставляя раскрыть ее. И осторожно захватил мизинец.
Конечно, переломы пальцев весьма болезненны. И менее опасны для жизни.
– Эта самка принесла удачное потомство, – Тео отпустил мизинец и остановился, чтобы повернуться к Тельме.
Смерить ее взглядом.
И прочертить когтем линию от виска до губ.
– А в ее крови…
Запах крови она ощутила. И жадный голод тьмы. И еще надежду последнего семени, которое, быть может, прорастет… если все сделать верно – прорастет.
– …в ней смешались два мира… и два Стража. Дитя, появившееся на свет, было столь же никчемно, как и мой брат, но в то же время оно жило и обладало даром. Это было любопытно.
– Эксперимент, значит.
…а ведь Тельма видела все.
Еще там, в больнице, где ей позволено было украсть немного времени. Видела и не придала значения.
– И ты решил, что где один кукушонок, там и второй?
– Верно.
– Она ведь знала… да? Знала, что и для него, и для тебя была лишь самкой. Ее самолюбие страдало. А ты не отпускал ее. Не позволял забыть о боли. Дразнил обещаниями. Просто так. Тебе было интересно наблюдать за ней и за детьми. Возможно, конечно, у тебя уже тогда имелись планы на них, не знаю… и знать не хочу. Но отец встретил маму, и это вновь все изменило.
Кровь дурманила.
Тельма ощущала и желание тьмы припасть к ране, и собственный страх, какой-то иллюзорный, отодвинутый, и любопытство.
Ему, тому, кто ныне был способен одним движением руки свернуть ей шею, было интересно: как далеко способна Тельма зайти в своих вопросах.
И разум подсказывал остановиться.
– Ты рассказал ей об этом романе. Ты сводил ее с ума… а потом… потом подкинул приманку… тебе нравится играть с людьми?
– Они забавные, – согласился Тео.
– И ты, поставив этот спектакль, отступил, позволил стать зрителем… но не учел одного. После маминой смерти тебе стало одиноко. Ты сам себя лишил игры.
Это, наверное, можно было бы счесть наказанием. Но только он, Тео из Безымянного рода, не чувствовал себя наказанным.
– Ты попытался ее продолжить…
Теперь Тельма почти понимала его, и это не нравилось Тео. Он захватил большой ее палец, потянул, предупреждая, что вырвет его, не раздумывая.
– Ты рассказал своей дочери… что ты ей рассказал?
– Сказку. Это ведь правильно – рассказывать детям сказки… по-человечески…
И он, выпустив руку, схватил Тельму за горло. Дернул, поднимая.
– Только, девочка… не все сказки заканчиваются хорошо…
