Глава 26
В третьей допросной на столе лежала пыль. Да и пахло здесь так, как пахнет в помещении, которое давно не использовали.
Зато стена сохранилась.
И бумаги доставили.
Десять лет.
И смерть альва-полукровки. Дело открыто. Дело отправлено в Архив. Единственное, что интересно в нем, снимки с похорон. Черно-белые, строгие, но в то же время яркие.
Ги, который изо всех сил изображает скорбь, однако камеру не обманешь. И она вытаскивает на всеобщее обозрение именно скуку. Ги играет, но игра надоела ему, и он вот-вот сорвется.
Пьет.
И провожает маслянистым взглядом официанток.
Зверю Ги тоже не нравится. Зверь чует в нем гнилье даже через глянец фотобумаги.
Вельма – другое дело. Ей траур к лицу. И само это лицо бледно, если не сказать – безобразно бледно. Альвы не бывают безобразными, это вопрос восприятия, внушенного издревле почтения к представителям Старшей крови, но сейчас…
Слишком тонкие черты лица.
Чересчур длинный нос, а скулы неправдоподобно остры. И взгляд… тому, кто вел наблюдение, удалось поймать ее взгляд и ненависть в нем, острую, что черный перец.
…почему никто не рассмотрел эту версию?
Или некогда стало?
Вельма в черном наряде держится тенью. Не плачет. Альвы не умеют плакать, но по единственному своему ребенку она горюет. А вот и другая женщина. Человек. Она по-своему хороша, пожалуй, ее даже можно назвать красивой. И она, зная о красоте, держится вызывающе.
Чересчур вызывающе.
Демонстративно.
Вот она садится рядом с Ги. Берет его за руку. Смеется, хотя что может быть неуместней смеха на похоронах? Пьет… любовница? Неужели он, ошалевший от кажущегося могущества, настолько забылся, что привел на похороны сына любовницу? И не это ли вызвало гнев жены?
Вельма оставила дом.
Порвала связи. Ради кого? Ради человека, ее не достойного? Она прощала ему многое, пожалуй, слишком многое, раз за разом уверяя, будто любовь ее безгранична. А он, глупец, взял и поверил.
Сам виноват.
Что стало с этой женщиной? Блондинка. Лицо острое, лисье какое-то… и есть в нем некое сходство с Элизой Деррингер, но красотка с фото выглядит дурной копией звезды.
Мэйнфорд отложил снимок. Потом выяснит, если, конечно, останется жив. А сейчас его интересовало иное…
Он разглядывал снимок за снимком. Вот еще одна женщина в черном платье со слишком глубоким вырезом. Очевидно, что она привыкла к другим нарядам и понятия не имеет, как держать себя. Она напугана. И страх этот уродует симпатичную в общем-то мордашку. Рядом с нею – мальчонка в черном костюме. В этом возрасте он больше похож на альва, чем на человека…
…если жена стала мешать Ги?
Он был уверен, что сам управится со своим королевством. Альва же напоминала, сколь призрачна его власть. И что корона на челе сделана отнюдь не из золота.
Крашеный картон.
…интересный снимок.
Любовница Ги склонилась к своему повелителю. Взгляд потуплен. Рука лежит на животе… и главное, что сам Ги улыбается. Его шлюшка залетела и перестала быть просто шлюшкой? Но связанный узами брака… не суть важно. Главное, что наследник и супруга законная при этом раскладе лишние. Как и внук, и матушка его… теперь понятен страх. И значит, беременность эта не была ни для кого тайной.
Все складывалось.
Почти все.
Допустим… допустим, Вельма до последнего надеялась образумить супруга. А он убил единственное ее дитя. Собрался убить ее саму. И ради чего? Ради человеческой шлюшки. Оскорбительно. И заслуживает наказания.
Но как получилось, что эта история не закончилась десять лет назад?
Откуда взялась свирель?
И прочее?
Ответ был рядом, это Мэйнфорд чувствовал, но вот… он раскладывал на полу пасьянс из снимков. Один за другим. Черно-белая головоломка, которой найдется местечко…
…Джаннер.
…первичный осмотр тела. Отчет о вскрытии. И вновь ничего, что бы натолкнуло на мысль. А ведь он тоже появился около десяти лет назад, веселый парень с шакальим оскалом.
В деле его имеется самая первая фотография, да и вырезка к ней прилагается. Мэйнфорд скользнул взглядом по статье. Разоблачительная. Обличающая. О коррупции в полицейских рядах. И конечно, с фактами, от которых сложно откреститься. Он был въедливой сволочью, но всегда старался говорить если не правду, то почти ее…
…на старом снимке Джаннер ощутимо моложе. Ему едва восемнадцать… или чуть старше? Не понять. Главное, что молодость не делала его хоть сколько бы привлекательным. Напротив, он не пытался скрыть свой голодный взгляд. И этот презрительный изгиб губ. И вообще выражение лица такое, будто видел Джаннер на редкость отвратительные вещи.
И только их.
Так откуда он?
Досье… возраст… не известен. Дата рождения? Целых три, но хотя бы одна из них правдива? Родители… нет у него родителей. А если и были, то скончались, и паренек попал в приют.
Вряд ли ему там нравилось.
Десять лет…
…и пара коробок, содержимое которых с натяжкой можно назвать вещественными доказательствами. Одежда, разложенная по пакетам. Обработанная техниками – йодистый запах их порошка перебивал вонь – и похожая на рванину.
Мэйнфорд все одно осмотрел ее тщательно.
Ощупал каждый шов.
Попробовал на зуб крупные пуговицы. Ничего… разношенные ботинки, подошвы которых вспороли, а каблуки – сняли. И было ли что под ними? Нет, иначе в описи Мэйнфорд нашел бы упоминание. Ремень. Плотный, тяжелый. Такой не носят с костюмными брюками.
Записная книжка, почти размокшая, и последние страницы слиплись. Их пытались восстановить, и если не вышло, то Мэйнфорду и пробовать не стоит. Что он понимает в тонких материях? Ничего. А вот Зверь… Зверь не умел читать, во всяком случае буквы. Запахи – дело иное.
И Мэйнфорд, поднеся книжку к носу, вдохнул ее аромат.
А Зверь разделил его на части.
Темный и густой – разлагающейся плоти. Этот запах нравится падальщикам, но Зверю он неприятен. Тонкий – туалетной воды.
Сандала.
И еще цитрона… слабые ноты, женские ноты…
…с чего вообще все решили, будто Джаннера убил мужчина? Он ведь был осторожной сволочью, пусть сила и любопытство заставляли его забывать про осторожность, но мужчину он бы не подпустил близко. При нем ведь нашли пяток амулетов. И револьвер, в барабане которого осталось пять патронов из шести. Выходит, выстрелить Джаннер успел?
В кого?
В того, на встречу с кем нацепил щегольский пиджачок цвета давленой вишни. И рубашку шелковую. Для кого даже подмышки побрил. Надо же, насколько проясняется разум, если уступить тело другому.
Или стоит сказать спасибо чутью?
Запах воска… того, который для волос. Джаннер любил себя, использовал самый лучший, заговоренный, силясь сохранить остатки шевелюры.
Он прихорашивался.
И значит, хотел произвести впечатление. Обычно он носил вещицы попроще, те, которые не жалко было бы измарать в грязи Третьего округа. А тут вдруг… и кто она?
Новая любовь?
Джаннер вряд ли способен любить. А вот выгода… и значит, дама либо состоятельна, либо, что гораздо более вероятно, представляет интерес иного толка. Скажем, владеет нужной информацией. Тогда становится понятно, зачем ему ментальный амулет очарования, запрещенный, к слову. И новехонький кошель, от которого еще пахло кожей и совсем мало – самим Джаннером.
Чего он хотел?
Нет, не шантаж… он не чувствовал себя хозяином положения, и потому готовился… сделка? Потенциальный союзник, который вовсе не оценил желания Джаннера знать больше… жаль, не получится поднять материалы, над которыми этот ублюдок работал. Мэйнфорд подозревал, что с квартирой Джаннера произошло несчастье.
Небольшое.
Пожар. Потоп.
Прорыв Хаоса.
Главное, что содержимое этой квартиры давно уже перестало представлять интерес для следствия.
…он открыл глаза, поблагодарив Зверя, который благоразумно отступил, понимая, что сейчас – не его время.
Что дальше?
Показания главного редактора. Ничего примечательного. Сплошные стенания по поводу безвозвратно сгинувшего и так далее… и ни слова о том, над чем Джаннер работал. Нет, спрашивали, конечно, но внятного ответа не получили. Держал в тайне. Обещал сенсацию.
Каждая его работа была сенсацией.
И все же…
…кто она? Гаррет тоже говорил о женщине.
Нет, нельзя спешить, как бы ни хотелось. Иначе Мэйнфорд что-нибудь да упустит. Он уже упускает, пусть на стене, послушные воле его, проявляются новые символы.
Еще папка.
Справка-выписка о владельцах автомобилей марки «Верро». За год всего-то пять машин поставлено на учет. Одна – подарок на совершеннолетие милой девушке, единственной наследнице небольшого состояния. Вторая – тоже подарок, но имя женщины ни о чем не говорит. Ага, справка прилагается. Тесия Вернер, ныне двадцати девяти лет от роду. Домохозяйка.
Владелица небольшой пекарни, которая досталась… тоже в подарок.
Снимок.
Вытянутое личико с выпуклыми глазами. Ровные локоны. Губки бантиком. В молодости Тесия была хороша собой. Работала в универмаге продавщицей, пока не уволилась… а вот за неделю до того, как ей машину поднесли, и уволилась.
Чутье молчало.
…свидетельство о рождении дочери. Отец не установлен. И по дате совпадает с актом дарения пекарни. Нет, эта девочка, скорее всего, ни при чем. Обычная история. Симпатичная продавщица. Состоятельный и глубоко женатый клиент. Договор, устраивающий обе стороны.
Беременность…
…и еще один договор. Тесия так и не вышла замуж, Мэйнфорд надеялся, что в остальном жизнь ее сложилась.
Следующий автомобиль числился за миссис Орвелл, дамой почтенных ста девяноста семи лет. И судя по выписанным на имя ее квитанциям о штрафах, которые миссис Орвелл получала с завидной регулярностью, машина пришлась ей по душе.
По сей день не сменила.
Еще две… за автопарком Сената.
Тупик.
И даже если удастся поднять записи, журналы регистрации, априори обязательные, то вряд ли найдется в них имя того, кто пользовался автомобилем. Сенат… Сенат – это не просто здание из белого мрамора. И отнюдь не только символ воистину демократического правления. И не законодательный орган, куда, глубоко в теории, способен попасть каждый достойный гражданин.
Сенат – это Сенаторы.
Жены Сенаторов.
Секретари и личные помощники. Охрана. Обслуживающий персонал, который исчисляется тысячами человек.
Мэйнфорд покачал головой. Допустим, поварихе авто не выдадут, если, конечно, это не личная повариха, которой жизненно необходима машина для поездок на рынок, ибо слуга закона, к коему она имеет честь быть приставленной, потребляет исключительно свежие овощи с рынка…
…нет, все-таки поваров и горничных можно вычеркнуть. Их уровень допуска ограничен, и каждое превышение будет фиксироваться.
Бесполезно.
Даже не иголка в стоге сена, скорее уж нить в корзинке с рукоделием. Любая подойдет.
Плохо.
Мэйнфорд отложил бумаги… дальше что?
…Кохэн.
Отчет. И еще один. Первичный осмотр. Техники. Пожар и пожарные… где пожарные, там вода, которая добила те следы, что еще оставались. Если вообще оставались.
Квартирку почистили бы.
Жертва… неприятно смотреть.
Неприятно узнавать.
Тельма расстроится. И промолчать не выйдет. В данном случае молчание – синоним лжи, а врать ей Мэйнфорд не собирался. И тогда… тогда правильно он сделал, заперев ее в отеле. Девчонку выбрали отнюдь не случайно.
Из-за Тельмы?
Или из-за призрачной нити знакомств, привязавшей Сандру к Кохэну? Ведь если подавать историю, как того требуют сенаторские, эта связь будет иметь значение. Роман. Ревность, что девица выбрала другого.
Срыв.
Убийство.
Ей вырезали сердце, которое, судя по отчету эксперта, разделали. Снимок прилагается. Почти искусство… серебряное блюдо. Зелень. Присяжные бы оценили.
Кохэн не доживет до присяжных.
И это знает.
Куда он направился?
К тому, кто убил девчонку… логично… и если так… если так, то и Донни вернулся не случайно. Он ведь исчез те же проклятые десять лет назад…
…что Мэйнфорд упускает?
Нить, на которую нанизаны шарики-события, вот и не выстраивается у него ожерелье связей. Россыпью существуют…
…а если с другой стороны?
Звездный парад?
Нет, о нем бы объявили.
Период аномальной активности?
Тоже нет.
Циклы Бездны? Они ведь существуют, если верить мозголомам, только исследования, которые ведутся, засекречены. А если что и выползает на волю, то извращено научными терминами так, что нормальному человеку не добраться до сути.
Бездна ни при чем.
Дети…
Проклятье!
Сила почти выплеснулась, грозя стереть со стены схему, пусть дополненную, но все одно несовершенную, лишенную той внутренней гармонии, которая проявила бы замысел.
Чего не хватает?
Сердце императора. Алый рубин, проклятый камень, который был у Элизы… который убил Элизу, если она и вправду не захотела расставаться с ним.
Кохэн…
…Кохэн отнюдь не случайное звено. Кто, как не масеуалле, способен раскрыть внутреннюю суть камня? И если в нем есть хоть капля силы, истинной и древней, она не потерпит чужой крови. Вот и вторая связь… значит, Кохэн нужен.
Живым.
Пока, во всяком случае. Тогда, если брать предметно, свирель стоит связать с альвами.
Вельма?
Отверженная, но подходящая по крови, возможно, знающая что-то, недоступное людям. Она ведь хорошего рода… альвы хранят истории о прошлом.
И не только истории?
Догадка опалила.
Нет, не было той самой свирели, которую предок Мэйнфорда привез в Новый Свет. О ней следует забыть. Вычеркнуть. Иначе не было бы нужды в осколках, которые собирали так долго, так тщательно… зато имелся, скажем, артефакт.
Пробный образец.
Достаточно сложный, чтобы продемонстрировать исходную схему, пусть и несовершенную, но любую схему можно довести до ума. Только альвы в артефакторике не сильны. Их магия идет от сути, а суть переменчива, что рисунок облаков на небе.
Нет, здесь нужен был человек.
Посредник.
Кто-то, кто предложил бы… что?
…Благой двор не принял бы изгнанницу, но… тьма и дети. Посаженное зерно, которое проросло и нуждалось лишь во времени. Если у этого зерна имелись корни, то… лет двести – триста – для альва мелочь, – и оно войдет в полную силу. И Благому двору придется потесниться.
Если не сказать больше.
…искушение?
Мэйнфорд остановился.
Он почти понял…
…ощущение грани, шагнув за которую, он увидит то явное, что до сих пор скрывалось в хитросплетении схемы.
Десять лет.
И срыв.
Гаррет… он был причастен к этому срыву, здесь и гадать нечего, но только ли он? Гаррет мертв, как мертва и Элиза… клинок и камень… матушка… и, кажется, нет иного выхода, как встретиться и поговорить. Правды Мэйнфорд все одно не услышит, но, глядишь, повезет получить еще один элемент головоломки.
Он бросил последний взгляд на стену.
И отступил.
