Глава 25
Дождь.
И снег.
Небо, вывернутое наизнанку. Пуховые облака. Кругляш луны, повисшей над черной крышей. Чернильные сумерки…
Улица.
Лужи.
И отражения фонарей в них. Вой ветра, надрывный, безумный, но далекий. И в то же время – полное безветрие в отдельно взятом закутке. Вечер – не самое лучшее время для встреч, тем более когда встречаешься с тем, чье время – ночь. Но разве у Тельмы имелся выбор?
Ложь. Имелся, конечно.
Мэйнфорд разозлится. А Зверь и вовсе придет в ярость. Но Тельма должна знать. Она хоть что-то должна знать наверняка…
Улица обезлюдела, и наверняка не случайно. А он медлит. И это часть игры. Нелюди всегда любили поиграть.
А Тельма кто тогда?
Человек?
Или все-таки… она присела и заглянула в лужу. Лицо знакомое, обыкновенное и некрасивое. Вполне человеческое, но и он на первый взгляд не особо отличался от людей.
– Ты замерзла, – Тельма вновь не увидела, откуда он появился.
Фокусник.
– Да, – она поднялась и зонт закрыла. Снег… по сути своей снег – та же вода, а магия не любит воду, даже такая странная. Поэтому лучше потерпеть холод, чем оказаться в его власти.
Он стоял в шаге от Тельмы.
Черный костюм. Черное пальто… белая лилия на длинном стебле.
– Тебе нравятся цветы?
– Лилии?
Он поднес цветок к носу, замер, будто очарованный его ароматом.
– Твоя мать лилии ненавидела…
– Но ты все равно их присылал. Это ведь ты их присылал? Зачем?
– Просто так, – он протянул цветок, и Тельма взяла. Пускай. Потом выкинет… или нет? Если отнести в лабораторию…
– Это просто цветок, – он улыбнулся, и эта улыбка заставила сердце биться чаще. Ничего, с сердцем Тельма как-нибудь да управится. – Поверь, если бы я хотел тебя очаровать…
…волна желания поднялась изнутри, опаляя, лишая воли. Еще немного, и Тельмы не станет. Да и зачем она нужна? Полукровка.
Упрямая.
Ей же станет лучше, если поддастся. Она забудет о боли, об обидах, обо всем… она будет счастлива. А безоблачное счастье – не то ли, о чем мечтают люди?
– Нет, – Тельма зачерпнула воды из лужи и отерла лицо. – Если собираешься продолжить в том же духе, я вернусь в отель.
А он рассмеялся.
– Ты мне, пожалуй, нравишься, – это было сказано так, что Тельма разом ощутила собственную никчемность. Она устояла? Или ей позволили устоять? Сохранить остатки гордости. Зачем? А просто так… затем же, зачем позволили уйти Элизе.
Игра такая.
С лилиями и кровью.
– Что тебе от меня нужно? – она облизала губы.
И вновь отерла лицо.
– Я захотел познакомиться с дочерью. Не веришь?
– Не верю, – лужа была глубокой и грязной. И эта грязь осталась не только на ладонях, но Тельме было плевать. Она намочила в луже платок. – Где ты раньше был?
– Здесь.
– Ты же знал, что произошло с мамой…
Конечно, знал. О смерти ее писали все газеты, и по радио транслировали похороны. Тельма слышала. Ее заперли в кладовой, а кухарка, не желая слушать нытье, включила радио на полную громкость. Поэтому Тельма слышала…
– Да.
– И не подумал меня найти?
– Нет.
– А теперь что изменилось?
– Ты выросла, – он подал руку, но Тельма покачала головой. Нет уж, никаких прикосновений, будь то жест вежливости или родственные объятья. – И кровь проснулась. Это хорошо.
Ничего хорошего Тельма не видела.
– Так и будем стоять? – он спрятал руки в карманы.
– Как мне называть тебя?
– Отцом? – насмешливо приподнятая бровь. И улыбка, которая на сей раз оставляет равнодушной. Значит, очарование можно контролировать.
Дар.
Врожденная способность?
– Извини, но… лучше по имени.
– Теодор.
– Издеваешься? – Тельма вытерла ладони о пальто. Оглянулась.
Все по-прежнему.
Улица.
Мокрый асфальт. Высокий бордюр. Мостовая. Лужи. Фонари.
Дома со слепыми окнами.
Ветер над крышами.
– Нет. Это семейное имя… обычай. Странноват, конечно, – Теодор пожал плечами, – но с обычаями случается… я выбрал твое имя.
– Поблагодарить?
– Твоя благодарность не будет искренней. А это оскорбляет.
Надо же, он себя еще и оскорбленным чувствует! А что тогда остается Тельме? У нее есть отец. Не человек, но все-таки…
Этот отец здоров и благополучен. И ему плевать на Тельму, иначе нашел бы ее еще там, в приюте. А он просто вычеркнул ее из своей жизни, а теперь полагает, будто она должна испытывать к нему благодарность.
– Ты злишься. Пожалуй, ты имеешь право на гнев. Но у меня были свои резоны…
– Расскажешь?
Не то чтобы ей было любопытно… какие резоны? Обстоятельства непреодолимой силы, так пишут в контрактах, оговаривая форс-мажор.
Ураган.
Война.
Массовые пожары.
Прорыв Бездны… Бездна была спокойна. А Тельму бросили в приюте, в самом убогом приюте, который только нашелся в Нью-Арке. Ему ведь не обязательно было появляться. Забирать Тельму. Устраивать ее в собственном доме. Хватило бы чека. Распоряжения.
И все сложилось бы иначе.
– У тебя очень живое лицо, – он провел по лбу Тельмы когтем. – Но подумай, если бы все сложилось иначе, стала бы ты собой? Такой, которая есть сейчас? Сумела бы противостоять мне? И не только мне. Я не самое большое зло в этом мире, деточка.
– Значит, все – ради меня?
Она слышала это уже… от других. И больше не верила.
– Отчасти. Идем. Не следует долго оставаться на одном месте. Дождь не все следы стирает…
Он шел по лужам. И капли стеклярусом ложились на черный кашемир. В отраженном свете фонарей кожа Теодора казалась желтоватой, а лицо его… как можно было назвать его красивым?
Он не уродлив.
Но и не притягателен.
– Ты чувствуешь холод? – он раскрыл бледную ладонь и, поймав каплю, протянул ее Тельме. – Видишь?
На ладони лежала не капля, но снежинка. Белое на белом – по-своему красиво, но не в красоте дело.
– Тео говорил…
– Болтливый, беспокойный мальчик. Вырожденец…
– Мой брат?
– Да. Но это не должно тебя обманывать. Родственных чувств он не испытывает. У нас вообще сложно с… чувствами. Чужие мы любим, а своих не хватает.
Тельма, решившись, коснулась снежинки. Это ведь не шутка? Не фокус? Нет. Лед расплавился мгновенно, и на ладони Теодора осталась капля воды.
– Я был относительно молод, когда встретил Элизу. Скажем так, я и сейчас молод по нашим меркам. Я еще не утратил способность испытывать хоть какие-то чувства. В отличие от моего брата… или отца. Как бы там ни было, но эта встреча… твоя мать была яркой. Нет, я встречал и других женщин. Мне нравились светлячки. И нравятся. Они предсказуемы. Управляемы. Эмоциональны. И эмоций этих хватает на месяц или на два. Иногда дольше. Это… не просто развлечение, девочка. Это способ выжить.
Следовало ли это считать признанием?
Светлячки.
Лилии.
Способ выжить…
Но Теодор усмехнулся:
– Поверь, не только я им пользуюсь… скажем так, мне его подсказали. Холод сводит с ума, а безумие… безумие опасно. И Элиза была одной из многих. Десятой? Двадцатой? Сотой? Я никого не убивал, девочка… хотя… если откровенно, мне было все равно, что с ними происходит потом. Я был рядом, пока светлячки горели, а сгоревшие… что ж, со всеми происходят несчастья. Расставаясь, я выписывал чек. Иногда делал подарки. И никому никогда не обещал любви до гроба. Вообще ничего не обещал.
Вот только светлячки сами придумывали себе что обещания, что клятвы. Они влюблялись. Конечно, в Теодора сложно не влюбиться.
– С Элизой… не знаю, что пошло не так. Да, дар у нее был сильный. Это как получить во владение собственное солнце. Она стала таким вот солнцем. Моим огнем. Моим сердцем… – он замолчал, разглядывая влажную руку. – Наверное, если бы я был человеком, я бы сказал, что влюбился. Но мы… мы не способны на любовь. Поэтому я впал в зависимость. Мне нужно было видеть ее. Каждую секунду… каждое мгновенье… стоило ей исчезнуть, и холод возвращался. Даже не холод, а страх замерзнуть… снова остаться одному. В темноте… в темноте живут чудовища.
А сам он разве не был чудовищем?
Он шел по лужам. И роскошные туфли его промокли, но Теодор не обращал внимания на неудобства.
– Я решил, что здесь, оторванный от проклятых корней своих, буду свободен, сумею стать если не человеком, то кем-то вроде человека. И даже твое появление меня порадовало, хотя обычно мы не слишком привязаны к потомству. Скажу больше. Будь я адекватен, я бы не допустил твоего появления на свет. Я не привык делиться, девочка.
Ночи в преддверии зимы пахнут бурей. И нынешняя не исключение. Тельма нюхала свои пальцы, это отвлекало. Странно было думать, что все могло сложиться иначе.
Влюбленная нелюдь?
Разве нелюди способны на чувство? Если так, то само это чувство в корне отлично от человеческого.
– Мне позволили уйти, поверить в такую вот свободу, – он остановился под фонарем и развел руки в стороны. Запрокинул голову, и клетчатое кашне съехало. Оно походило на дохлую змею, обмотавшуюся вокруг длинной шеи.
Что это? Часть представления? Тельма устала от представлений.
Тельме хочется простоты и ясности.
– Но однажды в нашей квартире появился мой отец. Твой дед. Еще та скотина… он сказал, что пришла пора сделать выбор. Элиза и ребенок или же моя семья…
Ветер над крышами сорвался на визг.
– Я сказал, что у меня отныне одна семья, и бросил деду вызов. Я был наивен. И думал, что зависимость от Элизы делает меня сильным. Что ж… за ошибки надо платить.
Он сдернул шарф и расстегнул воротничок рубашки.
Поморщился.
Скинул пальто, не глядя, наплевав, что упало оно в лужу. Туда же отправился и пиджак. А следом за ним – шелковая рубашка.
Тельма не мешала. Стояла. Смотрела.
На гладкий столб. На гнутое стекло фонаря. На свет его, от которого глаза слезились… на белую рыбью кожу, покрытую белыми же узорами шрамов.
– Он почти вырезал мое сердце. Сказал, что оно мне мешает, а потом вновь предложил выбор. Я возвращаюсь, все-таки нас осталось немного. А он позволяет вам жить… это было щедро.
– Думаешь, он убил бы…
Узоры покрывали кожу плотно, и казалось, что само тело было сшито из лоскутов. Изгибы и лилии… изгибы и…
Лилии.
– Он этого хотел. Он… он очень стар… и помнит те времена, когда людей считали просто животными, – белесый коготь скользил по узору на плече. – Полезными. Где-то даже достаточно разумными, чтобы исполнять простые приказы, но животными. С животного можно снять шкуру. Его мясо сладко, а кости полезны. С ним можно играть. И даже привязаться… но полюбить? Это извращение. Полагаю, он жалел, что вынужден оставить меня в живых.
– Почему?
– Говорю же, нас слишком мало осталось, чтобы убивать из-за такой мелочи, как привязанность к животному. Я ушел с ним. Я оставил твоей матери достаточно денег, чтобы она не нуждалась. И больше не вспоминал о ней. Так было безопасней. Более того… наверное, если бы я остался еще немного, на месяц ли, на год… на два… сколько бы она протянула? Я ведь, несмотря на странную свою привязанность, питался ее эмоциями и даром. Как надолго хватило бы ее?
Дождь брезговал касаться белой этой кожи.
– А потом Элизы не стало. И мой отец спросил, не хочу ли я забрать тебя.
– Ты отказался.
– Отказался. Сколько тебе было? Девять? Десять? Детеныш и по человеческим меркам. А детенышей легко приручить. Ты не сумела бы сопротивляться. Не то что не сумела бы, тебе бы и в голову не пришло, что мы опасны. Вот это, – он коснулся мизинцем лба Тельмы. – Это опасно…
Желание – все тот же горький шоколад из чужой ненависти и запретного плода. Все так говорят. И разве Тельме не хотелось бы попробовать? Всего толику.
Крошечный кусочек.
Малость.
Она бы познала блаженство. Она бы поняла, где ее истинный дом и в чем ее истинное предназначение. Служить. Быть тенью от тени хозяина. И ждать не изъявления воли его, но лишь малого намека на эту волю.
Спешить услужить.
Предвидеть…
– Прекрати, – сквозь зубы прошипела Тельма. И отступила. Ноги еще слушались, хотя и подгибались. Еще немного, и она, рухнув в грязь, на коленях, на брюхе поползет к этой твари. А потом, повизгивая от восторга, будет вылизывать его ботинки.
Ни за что.
– Видишь, девочка, – Теодор не улыбался. Он стоял под фонарем, чуть покачиваясь, и узоры на коже его двигались. – Теперь ты способна это выдержать. Подумай, что было бы с тобой, попади ты к нам детенышем…
Ни имени. Ни памяти.
Ни Тельмы.
– Зачем ты все-таки появился? Сейчас? Я не нуждаюсь в тебе. Я не желаю тебя знать… и остальных тем более… я…
– Ты боишься.
– Да.
В таком страхе не стыдно признаться.
– Это правильно. Ваши страхи вас хранят, – он произнес это с печалью. – А еще они сладки, но твой я оставлю тебе. Почему… может, потому, что мой брат однажды спросил, знаю ли я, что произошло с моей полукровкой-дочерью. Или потому, что дед решил, будто половина крови – все лучше, чем ничего… я не знаю, чего они хотят. Вырезать тебе сердце?
Занимательная перспектива.
– Поиграть… или взять в дом? Мой отец как-то сказал, что кровь нужно сохранить любой ценой, а моя супруга слишком слаба, чтобы родить еще одного ребенка.
Еще одна занимательная перспектива.
– Она альва… альвы нам ближе людей, мы вышли из одного корня, но, быть может, в этом и беда… мой брат украл четверых. И ни одна не сумела доносить дитя. Возможно, дело в нашем проклятии. Возможно, в том, что земля эта слишком чужда, а новое древо – слабо. Я не слышал, чтобы и у альвов рождались дети. Не здесь. Люди же… люди – дело иное…
– А полукровка – еще и третье?
– Именно.
– И то, что я… родственница?
Теодор рассмеялся.
– Мой дед взял в жены свою единоутробную сестру. А сам был рожден от связи его отца со своею матерью. У нас иные законы, девочка. И мне не хотелось бы, чтобы тебе пришлось с ними столкнуться.
– А уж мне-то как не хотелось бы, – Тельма поежилась.
Похолодало.
Ощутимо так. И холод этот бодрил.
– Вот и замечательно. Тогда держись своего Стража. Не гуляй одна по ночам.
Почти разумный совет.
– То есть вот это вот все, – Тельма обвела пустую улицу, – затеяно исключительно ради того, чтобы меня предупредить? Конечно, спасибо большое, но… скажи, ты убил Синтию?
– Кого? – Теодор наловчился играть с чужими эмоциями, он перебирает их, словно маски, примеряя то одну, то другую.
– Синтию. Девушку… обыкновенную девушку.
– Ту глупышку, с которой играл сын? Нет. У меня нет привычки брать чужое. Это… не принято.
– А других девушек? Светлячков? Их находили в реке…
– Я не люблю воду.
– …изрезанными. Измененными. Их делали похожими на маму, а потом… убивали.
– Игра заканчивалась, – понимающе кивнул Теодор. – Но нет, это не я… быть может, отец. Или брат. Или Тео… мальчик болезненно воспринял мое бегство.
– Кто вы вообще такие?
– Сложный вопрос. Потомки Неблагого короля?
Насмешка. И большего Тельма не получит. Что ж, ей и этого хватит. Есть вопросы куда как более актуальные.
– Свирель. Что ты знаешь о свирели?
Он правильно сказал – игра.
Сейчас – в вопросы.
Чуть раньше – в благородство. Еще раньше – в любовь и привязанность. Игру он понимает. И ценит. И правилам следовать готов, не из порядочности, но потому, что игра, лишенная правил, теряет смысл. А если нет смысла играть, то жизнь зачем?
Откуда она знает?
Знает, и все.
Чуждая логика, но по-своему рациональная.
– Свирель… – Теодор прищурился. – Свирель лишь инструмент. Как топор или нож. Или скальпель. Я могу перерезать пациенту глотку. Или рассечь опухоль, которая скрывается в теле его, пожирая…
– Демагогия.
– Ее создали, чтобы остановить войну. Когда-то давным-давно… когда альвы перестали быть едины, и одни присвоили солнце, оставив другим тьму.
Все они по-своему чудовищны. И, наверное, Тельма тоже, если в ней есть их кровь.
– Та война отравила землю… но был еще шанс. Усыпить гнев. Разбудить… милосердие. Не смейся, мы тоже бываем милосердны. Как бы там ни было, но однажды король сыграл для обезумевшей королевы колыбельную, и та уснула. А следом и он, потому что свирель вытянула остатки его души. Это было печально. Они спали вечным сном, и чтобы почтить их память, альвы заключили тела в хрусталь.
– Мило.
– Не смейся над тем, чего не понимаешь…
– А разве я смеюсь? Хрустальные гробы для двух безумцев, что может быть очаровательней? – Тельма поежилась. – Ладно. А дальше?
– Дальше… дальше оказалось, что свирель не желает расставаться со своим создателем. А ведь так заманчиво было получить волшебный его голос. К сожалению, война длилась слишком долго, чтобы дух ее просто ушел вместе с поверженною королевой. Находились многие, кто пытался извлечь свирель. Или разбудить королеву. Или еще какую-нибудь глупость сотворить. Но у них не выходило.
Он любезно подал руку, помогая переступить через лужу.
Когти ветра скрежетали по крышам. И там, наверху, явно что-то происходило, куда более важное и актуальное, нежели древняя история.
– А вот людям пришла в голову разумная мысль: если одна свирель недоступна, то можно сотворить вторую. До отвращения рациональное племя. И главное, что эту идею воплотили в жизнь… да… одному изгнаннику удалось сотворить то, над чем бились многие. А то, что удалось дважды, получится и в третий раз. Полагаю, уже получилось.
– И зачем? – Тельму волновал ответ на этот вопрос.
Захватить власть над миром?
Над Нью-Арком?
Сенатом?
Над Мэйнфордом?
Он ведь не слышал… тогда, когда та, случайно подаренная Найджелом свирель заговорила с Тельмой, Мэйнфорд не услышал.
Но Теодор улыбнулся и произнес:
– Новая свирель будет играть новые мелодии…
И эта оговорка совершенно Тельме не понравилась.
