Глава 18
Тельма нюхала ладони.
Чистые ладони без следа ожогов, что было довольно странно, ведь Мэйнфорд не целитель. И сам способ исцеления…
…заслуженный целитель с натруженным языком. Вроде того, который был при последней школе. Низенький. Лысоватый. С оттопыренными ушами и седыми клочьями волос, что прикрывали красную лысину. Он еще имел обыкновение постоянно морщить лоб и вздыхать, сожалея разом обо всех бедах мира. И был, в принципе, неплох как государственный служащий. Ему бы не понравилось зализывать разбитые колени.
А с аппендицитами как бы дело обстояло?
Или с почечными коликами?
…если думать о руках, о такой глупости, как целебная слюна, то получается отвлечься.
И не стоит переживать за Мэйнфорда.
Он сильный.
Оба сильные.
– …Элиза Деррингер, – его голос звучал так, как если бы Мэйнфорд находился рядом, в шаге. – Ты помнишь ее?
– Помню, конечно, – Гаррет недоволен.
Надо все же поработать.
Немного.
Сканирование на расстоянии – это для тех, у кого опыт… и сила… и вообще все одно получается раз через три. Слишком ненадежно, а с другой стороны, чем Тельма рискует?
Зацепит эмоции?
Хорошо.
Нет?
Тогда разговор послушает.
И она соскользнула на пол: не хватало в самый ответственный момент грохнуться. Не то чтобы Тельма и вправду собиралась падать, но… как знать?
– Это ты ее убил?
– Что?! – всплеск возмущения, и такой яркий. Апельсиновый сок на белой скатерти… да… или что-то, на сок похожее. – Мэйни, ты в своем уме?
– В своем. Поэтому и спрашиваю.
А вот он спокоен, насколько это возможно. Тельма забралась в угол кухни, поближе к двери, устроилась за створкой – если кто и заглянет, то не сразу ее увидит.
Она прислонилась к холодной стене, положила руку на створку и закрыла глаза.
– Ты же сам… ты вел расследование! Или ты себе самому не веришь?
– Уже не верю.
– Ты… Мэйнфорд! Бездна тебя забери! Да зачем мне было убивать ее?
– Не знаю. Возможно, потому что она была беременна. И эта новость наделала бы шума. Чего она захотела? Чтобы ты ребенка признал?
Молчание.
Молчание – это чистый холст, та же скатерть… или нет, скорее шелковая простыня. С монограммой. «Э» и «Г», связанные воедино ветвью плюща. Шелк холодный, плотного плетения. Тельма видит его ясно, она могла бы прикоснуться, если бы было желание. Но она просто смотрит. Оранжевые пятна возмущения проступают медленно, то тут, то там, будто кто-то, сидящий за холстом, старательно выдавливает их.
Возмущение уместно, если вас незаслуженно обвиняют в убийстве.
– Она была известна, куда известней Тильзы. И молчать не стала бы. Конечно… а такая новость не пошла бы на пользу избирательной кампании.
Гнев.
Синий. И не сок черноплодника, скорее уж чернила, дешевые, канцелярские, самого поганого въедливого характера. Такие если прицепятся к пальцам, то отскрести их получится лишь вместе со шкурой.
– Скандал получился бы знатный. Кандидат с безупречным моральным обликом оказался не столь безупречен…
– Прекрати!
– …твоя помолвка расстроилась бы… а с Арейной ушли бы и так необходимые тебе связи семейства Лулидж. Знаешь, меня всегда поражало одно… почему она тебя любит?
Удивление.
Вялое, как вареный шпинат, ложку которого бросили на шелк.
– Она ведь не настолько глупа, чтобы ничего не знать. Но все же мирится…
– Ей хочется стать супругой Канцлера.
– Допустим. Но вернемся к Элизе. Итак, харизматичный Гаррет Альваро имел все шансы, чтобы стать самым молодым Сенатором в истории, чтобы претендовать на канцлерский жезл… правда, шансы эти умерли бы вместе с правдой. И с расписками.
Правда уродлива. Сине-зеленый? Но тусклый, застиранный. И нет в этом оттенке ни глубины моря, ни благородства нефрита.
– Элиза давала тебе деньги, но ты всегда тратил больше, чем получал. Широкая натура. И писал расписки. А она их скупала. Что было бы, откажись ты признать ребенка? Вой в газетах… они бы не упустили лакомого куска. А после еще один скандал, скажем, в суде, где с тебя бы потребовали возмещения. Возмещать тебе было нечем.
– Не понимаю, – голос холоден и полон презрения, но удивительно, что на холсте оно не проступает. – Почему, Мэйни, ты только сейчас вспомнил об этом?
Он не ответил на вопрос.
Он тоже прячется за шелковою ширмой, позволяя Тельме слушать и смотреть на театр разноцветных эмоций. Представление получается интересным, так ведь?
– Элиза не походила на твоих обычных подружек. Ты ведь выбираешь, кого послабей… продавщицы там… секретарши… сестры милосердия. Или кем была Тильза? Просто девочкой, подрабатывавшей в бакалейной лавке? Они, миловидные, безопасны. Падки на лесть. Не избалованы подарками. А главное, лишены нужных связей. Их легко припугнуть…
Мэйнфорд вдруг замолчал.
На шелке проступило черное пятно. Чернота была густой, что деготь, она сочилась сквозь ткань и, не удержавшись на ней, ползла.
Будто пятно плакало.
Оно и плакало.
– …или убить, – тихо добавил Мэйнфорд. – Очередная смерть, которая похожа на несчастный случай… аборт на позднем сроке. Кровотечение. И бедная дурочка, не побоявшаяся нарушить запрет, уходит в Бездну, унося с собой пару мелких грязных секретов…
Чернота пузырилась.
И Тельма даже испугалась, что сейчас измарается ею.
– Тебе понравилось, братец… ты избавился от Элизы, и никто ничего не понял. Трагическая гибель, ушла во цвете лет… зачем бросать хорошую идею, если можно заставить ее послужить снова и снова.
– Ты бредишь!
И снова черный, но иного оттенка. Тельма раньше и не предполагала, что чернота бывает настолько разной. Нынешняя – глянцевая, подвижная. Она выступает капельками, а капельки сливаются друг с другом, затягивают всю простыню.
– Это легко проверить. Теперь легко… ты, конечно, делал многое, чтобы сохранить тайну, но девушки так непостоянны. Достаточно поднять дела. Опросить свидетелей. Соседей… подруг… родственников. Всегда есть кто-то, кто видел больше, чем хотелось бы. И запомнил больше, чем следовало. Нужно лишь найти его…
– Ты…
Черное по черному. Узоры интересны, они даже зачаровывают Тельму.
– Ты сошел с ума, Мэйни, – это Гаррет произнес с глубочайшей печалью. – Мне действительно жаль, но… мама на сей раз права. Ты сошел с ума. Ты не понимаешь, что говоришь. И мне придется тебя успокоить.
– Уверен, что хватит сил?
– Мэйни… подумай, головой подумай… разве я похож на убийцу?
– Не похож.
Черный бисер светлел. Выцветал.
– Ты слишком труслив, чтобы самому пачкать руки… но ведь всегда найдется человек, которому можно доверить грязную работу. Кто он? Гаррет, думаешь, что я просто так оставлю это дело? Лучше сдай его…
– Мэйнфорд…
– Хотя… погоди. Теперь понятно, почему ее оставили в живых. Связанные одной смертью… зачем искать иного исполнителя, если тот, который имеется, достаточно циничен, умел и молчалив? Многолетнее сотрудничество…
…это он о чем?
О ком. О девочке Минди, это Тельма поняла, но остальное? Она чего-то не знает? Похоже на то.
– Но подумай, Гаррет. Мне достаточно сделать звонок, и ее возьмут. Станет ли она молчать? Сомневаюсь.
Не чернота – синева.
Густая, насыщенная, украденная из самой глубины моря. И шепот его же – волн, накатывающих одна за другой, – очаровывает.
Голос Гаррета, преисполненный печали.
– Ты вбил себе в голову странную идею. Мэйни, повторюсь, ты же сам вел это дело… и неужели я, зная твое отношение, рискнул бы обратиться, если бы был виновен? Подумай…
Море ластилось к седым камням.
Море готово было слизать желтоватую накипь лишайника и вычистить гладкие гранитные бока до блеска. Море говорило с Мэйнфордом, но голос его слышала и Тельма.
– Думал уже… хочешь знать, до чего я додумался? Несколько дней без сна. Несколько месяцев недосыпа. Это ослабляет разум. Провалы в памяти… я ведь поднял тот день. Не только я. Есть запись, которую можно отдать на исследование. Что они выяснят?
– Только то, что ты был истощен, – море гудело и норовило выплеснуться с холста. Тельме не удержать его. Не стоит и пытаться. Кто способен справиться со стихией?
Отступи.
Спрячься в своем углу, и тогда море, быть может, не заметит твоего существования вовсе.
– У тебя ведь случился срыв… а сейчас грядет новый.
Море очаровывало шепотом.
Нельзя ему верить.
И прятаться Тельма не станет. Она не умеет работать на таком уровне, она и представления не имеет, что это за уровень – слишком мало информации, но вот заглушить голос моря попробует.
Надо лишь отвлечь его.
Протянуть руку к простыне. Коснуться густой чернильной синевы, погрузить в нее пальцы. Это не опасно, пусть море и выглядит готовым проглотить Тельму. Оно вязкое. Густое, что кисель. И пахнет отвратительно. Тельме не доводилось бывать на настоящем море, но она очень сомневалась, что от него несло палеными тряпками.
И значит, нынешнее море фальшиво, как и сам Гаррет.
– Ты поэтому сейчас вспомнил об Элизе? Мне жаль… у нас были разногласия, но не такие, чтобы убивать…
Тельма зачерпнула горсть синей жижи и потянула.
Подумала.
И представила, как на ладонях ее рождается пламя. Оно отозвалось сразу и охотно, лизнуло холст, и море зашипело по-змеиному.
– …тебе тяжело… столько всего навалилось в последнее время… ты не справляешься… ты привык все контролировать, а теперь не справляешься. И это тебя гложет.
Море раскрылось сотней зубастых ртов, пытаясь проглотить пламя, но оно, свирепое, расползалось по холсту, выжигая фальшивую синеву.
– Значит, – голос Мэйнфорда прозвучал глухо, – так ты сделал в прошлый раз? Что это за тип воздействия? Впрочем, полагаю, на этот вопрос техники ответят со временем.
Море визжало.
И голос его бил по нервам. Но Тельма не позволяла пламени отступить.
– Поэтому, Гаррет, будь добр, прекрати. На меня твое очарование больше не действует.
– Мэйни…
Пламя полыхнуло и погасло, но с ним исчезло и море. Белый шелк вновь был девственно чист.
– Итак, допустим, ты говоришь правду, – Мэйнфорд сам не верил этому допущению и дал это прочувствовать. – Смерть Элизы – трагическая случайность. Но куда подевалось ее состояние?
– Что?
А вот этого вопроса Гаррет явно не ожидал.
– Состояние, – терпеливо повторил Мэйнфорд. – Банковское имущество. Движимое там. Недвижимое… Элиза оставила все дочери. А опекуном назначила тебя.
Шелк пошел белыми пятнами, будто язвами, и Тельма заставила себя смотреть на них.
– Какое состояние! Да она… ты говорил о моих долгах, но ее были куда больше… Элиза никогда не умела считать деньги.
– А если я готов доказать обратное?
Блеф. Он ведь не знает о книгах Найджела, о бухгалтерии, об альвах и контракте… замороженном состоянии. Но Мэйнфорд уверен. И брат его чувствует эту уверенность.
– Зачем тебе? – вздох.
И серый цвет облетает с шелка клочьями пыли.
– Справедливости ради.
– Кому она нужна, твоя справедливость… – пыль ложится на подставленную ладонь Тельмы, и пахнет от нее кислым потом. – Это старое дело, Мэйни… это…
Гаррет запнулся.
– Дверь открылась, верно? – пыль была пушистой.
И прилипчивой.
Огня она не боялась, но норовила проползти по руке. Она выпускала тончайшие нити, которые обвивали запястье, норовили проникнуть сквозь кожу.
И холодили ее.
– Как она и предсказывала. Ты не предупредил… ты влез в это дело… почему, Мэйни? Мы никогда не были друзьями, слишком разные, но по крови я тебе брат… а ты… ты никогда не помогал мне.
– Разве?
– Сначала Тильза… ты правильно вспомнил о ней… я получил письмо. От дочери. Видите ли, она узнала правду… думает, что я буду счастлив с ней встретиться. Или не в этом дело, а в том, что паршивке наши деньги нужны? Ничего, официально она удочерена… это-то хоть разумно… но все одно, если решится подать в суд, меня ждут проблемы…
Тельма усилием воли заморозила пыль.
Сложно было удерживаться на краю. Разум играл в свои игры. Разум требовал признать, что рука Тельмы покрылась плотной коркой льда. Синеватого. С белыми прожилками замороженной пыли. И рука признавала это. Она ныла, и боль проникала все глубже.
Еще немного, и пальцы потемнеют.
Тельма ведь видела, как это бывает. Обморожение. Черная кожа, которая отходит лоскутами. Крик. Боль. И недовольство воспитательницы, которой придется платить за вызов целителя. А целитель…
…не об этом.
Лед призрачен, как и пыль.
– И сейчас… та девчонка… я ведь встречался с нею.
– Знаю. И не только о встрече.
Тельма надавила на синюю корку ногтем, и лед треснул. Она медленно, сосредоточенно сковыривала одну ледяную чешуйку за другой. Боль несколько отвлекала.
– Рассказала? – Гаррет больше не притворялся, и эмоции исчезли. Не бывает так, чтобы эмоции исчезали совсем. Он должен был испытывать их. – Кто она, Мэйни? Хотя… дочь Элизы, верно?
– Верно.
– Я думал, она умерла.
– Не только думал. Ты ведь сделал все, чтобы от нее избавиться. Не убить. Два убийства – это для тебя слишком. Но ты полагал, что домашний ребенок в приюте не выживет…
– Это был твой совет, – словно невзначай заметил Гаррет. – Я лишь воспользовался им.
Ледяная чешуя таяла, не долетев до пола. А вот покрасневшая кожа под ней оставалась. Психосоматическая травма, которая есть следствие переутомления, помноженного на излишнюю эмоциональность.
И стоит прерваться.
Тем более что простыня остается белой.
– Чего она хочет? Денег?
– Того, что принадлежит ей по праву.
– Проклятье… да, я взял деньги Элизы, они были нужны. Ты не представляешь, сколько стоит предвыборная кампания! Да, ты что-то там давал… плюс фонды партии… но никто не хотел вкладываться в мальчишку! Что у меня было? Имя рода? Я даже не старший сын. Не наследник! Обаяние? И амбиции? Обаятельных и амбициозных сотни. Но добиваются чего-то лишь единицы. Ты говорил о моей жене. Да, ее семья готова была поддержать меня… в какой-то мере готова. Но я должен был вложиться в кампанию сам… и что мне оставалось?
Молчание.
И кожа горит огнем. Безумная мысль, но огонь ведь рядом, если позвать, он откликнется. Тельма уверена. Она и зовет, тянется к пламени, которое моментально охватывает замерзшие пальцы, целуя, отогревая.
Обещая…
…все будет хорошо.
– Да, это не слишком порядочно, но… я вложился в приют Джессемин. И не только в него. Став Сенатором, я помог сотням… тысячам сирот. И если пришлось пожертвовать одной-единственной, то разве эта жертва не окупилась сторицей?
Демагогия. И пламя согласно с Тельмой, оно сворачивается на ее коленях огненною кошкой, мурлычет, требуя ласки.
– Я не желал ей смерти, но… я не мог поступить иначе! Это был мой шанс…
– Ты мог бы обратиться ко мне…
– И что? Ты дал бы мне пару миллионов? Не смеши, Мэйни. Мы оба знаем, что ты нашел бы десять причин отказать… да и… девчонка ведь жива. Просто убеди ее отступить.
– С какой стати?
– У меня все равно нет этих денег. А скандал… подумай… выборы скоро. И шансы у меня хорошие. Скажу больше, нужные люди уже приняли решение. И моя победа – дело формальное. Но эти люди не потерпят помех. Им нужен свой Канцлер…
Теперь он говорил правду.
Тельма плохо разбиралась в политике, точнее не разбиралась вовсе, испытывая огромную неприязнь ко всем политикам сразу, но сейчас осознала: не врет.
– …и у меня имеются определенные обязательства. Я должен буду рассказать о… новых обстоятельствах… и тогда…
– Угрожаешь?
– Мэйни, заплати ей. Или пообещай, что я заплачу, но позже. Сколько она хочет? Сто тысяч? Двести?
– Недавно речь шла о миллионах.
– Тех миллионов давно уже нет.
– Кто бы сомневался.
– Будь реалистом, Мэйни. Зачем ей миллионы? Что она с ними делать-то будет? Пусть берет то, что дают. И уезжает. Из Нью-Арка. Чем дальше, тем лучше… пусть забудет, кто она. Начнет новую жизнь.
– Она уже однажды начала.
И все-таки гнев.
На сей раз – алый, как свежий лак на ногтях директрисы, той самой, которая успела убраться до чумы.
– Ты пытаешься воззвать к моей совести? Да, я сожалею, что мне пришлось так поступить. Но как иначе?
– Частная школа.
– А потом? Мне нужны были эти деньги! Жизненно необходимы! И что, отдай я ее в частную школу… и через пару-тройку лет девчонка стала бы задавать вопросы! Потребовала бы отчета. А что я бы сказал? Про партию? Про политику, в которой никак не обойтись без состояния… и что состояние ее матушки ушло на благотворительность? Думаешь, она обрадовалась бы, узнав, что на деньги Элизы я открыл несколько больниц? Спонсировал Комитет матерей. Или хоспис? Что жертвовал домам престарелых… что… да не суть важно! Благодаря этим деньгам тысячи… десятки тысяч людей получили шанс на новую жизнь!
– Я это уже слышал.
Гнев проступал пузырями, которые лопались с громким звуком.
– Да сама Элиза была эгоистичной стервой. И не надо делать из нее жертву, а из меня преступника… нет, Мэйни, все было иначе. Я воспользовался ситуацией. Это непорядочно, согласен. Однако я не желал ей смерти.
Пузыри гнева опаляли.
И Тельма отстранилась от простыни.
– И твоя подруга… постарайся донести до нее, что… что для вас обоих будет лучше отступиться.
Ей представился Гаррет.
Сидит в кресле.
Плечи опущены. Голова склонена. Руки сцеплены в замок. Взгляд устремлен на лаковые ботинки…
– Зачем ты с ней связался? – Мэйнфорд не поверит печальному этому обличью. Хотелось бы думать, что не поверит.
– С твоей девчонкой?
– С Элизой. Почему из всех выбрал ее? Если, конечно, изначально не планировал убить?
Мэйнфорд знает ответ, как знает его и Тельма. А вот Гаррет… Гаррет гадает, что сказать, чтобы сказанное не разрушило столь тщательно создаваемую легенду.
– Не планировал… не убивал я ее… я влюбился. Погоди! Не надо… не говори ничего, но я тоже способен испытывать чувства. Она… она была такой яркой… обворожительной… мы познакомились на одном вечере. Благотворительном. Элиза выступала, а я… я пытался найти союзников. Кого-то, кто согласился бы связаться с молодым и наглым… или перспективным… нас представили. И я понял, что жить без нее не могу.
Ложь, но так похожа на правду.
Мама вот ей поверила.
– И да, был момент, когда я всерьез подумывал о женитьбе, готов был пожертвовать карьерой… но потом… у нее был сложный характер. Никогда нельзя было знать наверняка, встретит она тебя улыбкой или слезами… по какому поводу вспылит… или не вспылит, но замкнется… это утомляло. И с каждым днем все больше. Да, мы оба проявляли осторожность. Положение Элизы было неустойчиво. Ты же помнишь, Тедди тогда вел ее дела… он объяснил, чем чреват новый скандал. А я… я постепенно отходил от наваждения. Элиза и была наваждением… иначе не скажешь.
Он мог бы говорить долго.
И страстно.
И возможно, сам верил каждому своему слову. Но Мэйнфорд, похоже, не имел настроения слушать брата своего.
– Гаррет, хватит. В сказку о большой любви я не поверю. Ты сделал все, чтобы этот ваш роман с самого начала оставался тайной. Влюбленным на тайны наплевать.
– По себе судишь?
Шпилька, на которую пламя отзывается недовольным рокотом.
– Ты познакомился с Элизой по просьбе матушки… что ей было нужно? Что вам было нужно на самом деле?
Опасный вопрос.
И белый шелк трещит, расползается гнилыми ошметками. А в дыры выползает хаос…
