Глава 15
Матушку Мэйнфорда Тельма разглядывала с особым удовольствием, причем удовольствие это было странного свойства. Тельма осознавала, что привлекла внимание этой женщины.
И что не понравилась ей.
Категорически не понравилась.
И данный факт, который прежде заставил бы ее попятиться, попытаться раствориться среди прочих людей – Тельма не выносила чужого внимания, – теперь держал на месте. Напротив, захотелось взять Мэйнфорда за руку.
Под руку?
И отнюдь не затем, чтобы проверить, контролирует ли он Зверя. Подобная фамильярность не просто разозлит даму, она приведет ее в бешенство…
…она и так почти в бешенстве.
Если бы подойти поближе…
…коснуться…
…считывать людей незаконно, но если прикосновение случайно…
Только эта женщина с фарфоровым лицом не допустит ничего случайного. Если, конечно… и Тельма решилась. Осторожное касание, случайное словно бы. И робкая улыбка, адресованная Мэйнфорду. Она не останется незамеченной.
Уже не осталась.
– Мэйни, – женщина говорила плаксивым голосом, но глаза ее оставались холодны. – Ты не понимаешь, что творишь… он не понимает, что творит!
Это она произнесла громче, уверенней.
– То есть, матушка, – Мэйнфорд подобрался, и Зверь внутри него заворчал, – вы собираетесь объявить меня недееспособным?
– Прости, дорогой, но вчера…
– А что было вчера?
Издевательский тон. И Зверь урчит. А Мэйнфорд ловит пальцы Тельмы, сжимает бережно, и это тоже не остается незамеченным. Женщина не позволяет эмоциям отразиться на лице, но сдержать их не способна. Ее злость – фисташковое мороженое. А презрение – сироп.
Вишневый.
Тельма даже облизнулась.
– Тебе стало дурно! Ты… ты лишился чувств!
– Матушка, – Мэйнфорд слегка поклонился. – Ты тоже не единожды падала в обморок. Полагаешь, этого достаточно, чтобы спровадить тебя в психушку?
Это было пощечиной.
Прилюдной.
Оскорбительной.
И на горе фисташкового мороженого появилась шоколадная крошка ненависти. Интересные, должно быть, у них взаимоотношения. А еще любопытно, если бы мама осталась жива… у нее ведь тоже характер был непростым. Неужели однажды Тельма вот точно так же… а с другой стороны, что думать о несбыточном?
– Ты нестабилен. Он нестабилен! – теперь женщина смотрела на Тельму. В упор. И взгляд этот не обещал ничего хорошего. – И социально опасен. И должен быть изолирован…
Она больше не говорила с Мэйнфордом.
Целители кивали, но как-то неуверенно…
– …пока не причинил вреда окружающим. Я же предупреждала, что его работа…
– У вас есть предписание? – Тельма провела большим пальцем по ладони Мэйнфорда. Просто так. А еще чтобы Зверя успокоить. Его женские крики нервировали.
– Что? – женщина осеклась.
– Предписание, – повторила Тельма и не отказала себе в удовольствии прислонить голову к его плечу.
Близкий жест. Интимный. Не оставляющий сомнений в том, что их с Мэйнфордом отношения давно перестали вписываться в рамки служебных. И ненависти стало больше. Шоколад. Горький. Элитного сорта… матушка любила с фундуком, а вот Тельма… она давно не ела шоколада. И не помнит, какой ей нравится.
Надо будет заглянуть в кофейню и провести эксперимент. Купить плитки десяти сортов и дегустацию устроить. И хорошо бы не одной. Сандра… точно… шоколадная дегустация – хороший повод ее отыскать и убедиться, что все с нею в порядке.
– Понимаете, – Тельма позволила себе снисходительную улыбку. Ничто не злит людей, подобных миссис Альваро, больше, чем проявленная к ним снисходительность. – Согласно закону, вы… и никто другой не имеет права изолировать гражданина Нового Света без судебного предписания.
Шоколада много не бывает.
Ненависти тоже.
– Что говорит эта… особа?
– Если вы подозреваете, что ваш сын не способен контролировать свой дар… – Тельма говорила мягко.
Ближе бы подойти.
Окунуться бы в эту шоколадную ненависть с головой. Добраться до дна, ощутить все оттенки ее… и, если повезет, не только ее.
– …или представляет опасность для окружающих, вам следует обратиться с ходатайством в полицейское управление. Или же в Комитет контроля. Ходатайство рассмотрят. Назначат проведение экспертизы или экспертиз…
Зверь смеялся.
Кто бы мог подумать, что у него тоже чувство юмора имеется?
– Со своей стороны обвиняемый вправе потребовать особого порядка рассмотрения жалобы. И вынести дело на рассмотрение суда.
– Пусть она замолчит.
Молчать Тельма не собиралась. Когда еще ей удастся полакомиться такими яркими эмоциями?
– Лишь имея на руках постановление суда, можно требовать принудительной госпитализации. Иные же действия будут классифицироваться как преступление против личности. И в данном случае личности, находящейся на службе. А следовательно, подпадать под пункт о государственной безопасности…
Воцарившаяся тишина была тяжелой.
Нарушил ее Мэйнфорд.
– Что ж, если с этим вопросом разобрались, то мы, пожалуй, пойдем.
– А снимки? – подал голос Джонни. – Ваши снимки…
– С моими снимками все в полном порядке. Правда, Теодор?
И Тео, с немалым удовольствием наблюдавший за спектаклем, произнес:
– Основные показатели в пределах нормы. Есть незначительное искажение третичных потоков в области гипоталамуса, но оно не критично…
– Мне кажется, – голос седовласого звенел от злости. – Вы берете на себя слишком много, доктор…
– Вам кажется… поверьте, мой сын достаточно компетентен, чтобы разобраться с парой-тройкой снимков.
Этот голос заставил сердце дрогнуть.
А Зверя зарычать.
Этот голос был мягче бархата и слаще меда. Он завораживал. И очаровывал. Он поглощал, заставляя растворяться в звуках его, не вслушиваясь в смысл сказанного.
И не только Тельму.
Ненависть вдруг исчезла. И холод презрения. И сладость иных эмоций. Их попросту не осталось, как и людей. Куклы.
Пустые глаза.
Застывшие лица.
– Здравствуй, девочка, – сказал мужчина в черном строгом костюме. – Честно говоря, не думал, что ты выжила.
Он походил на Тео или правильней было бы сказать, что это Тео походил на него, но сходство выглядело отдаленным. Дурная копия. Или скорее отражение в зеркале полированной бронзы. Тео был хорош. Привлекателен. А мужчина…
Тельма сглотнула.
Нет уж, прочь такие мысли. Да и Зверю новый знакомый не по нраву пришелся. А чутью Зверя Тельма доверяла.
– Думаю, нам есть о чем поговорить, – он не спрашивал, но утверждал. И вся натура Тельмы требовала не просто согласиться с этим утверждением – как вообще могла она, слабый человек, возражать совершенству? – но пасть к ногам мужчины, умоляя…
Чушь.
Не станет она ни о чем его умолять. И в ногах валяться… ботинки, безусловно, хороши, сияют свежим воском, да и стоят немало, но это еще не повод их целовать.
– Надо же, – он склонил голову, но в этом жесте ныне не было ничего птичьего. Вполне себе человеческое недоумение.
Удивление?
– Не уверена, – эти два слова дались с трудом. Язык отказывался подчиняться Тельме. Как можно оскорблять отказом того… кого?
Отец?
Или дядя? Кто там еще имелся в анамнезе? Дед? Сколько вообще лет этому типу… у нелюдей возраст определить сложно, а он, пусть и привык притворяться человеком, но Тельма знает правду.
Так сколько?
Слегка за тридцать?
Нет, это возраст маски, которая не стареет.
Сто тридцать?
Двести?
Или много больше? Никто ведь не знает, сколько на самом деле живут альвы… или цверги… или создания Сумерек, чья кровь взывает ныне в Тельме.
– Я в своем праве, – он обращался не к Тельме, но ко Зверю, который выглянул из Мэйнфорда и оскалился, готовый драться. – Но я могу пообещать, что не заберу ее… если она сама того не захочет.
– Не захочу.
– Упрямая… это хорошее качество. Но не спеши отказываться, девочка, не зная, что тебе предложат.
Чутье подсказывало, что ничего хорошего.
– Но раз так, – легкий поклон, – я позволю себе удалиться. И дать один совет. Почаще оглядывайтесь на тех, кто стоит за спиной… а у тебя, девочка, будет с полминуты… используй их с умом.
Он не исчез.
Не растворился тенью.
Он воспользовался дверью, за которой Тельма увидела край серой лестницы. И, обернувшись на пороге, сказал:
– Полминуты… поспеши.
Полминуты – это немного.
Всего-то тридцать секунд. И сорок ударов сердца. Больше, если сердце это растревожено, если колотится, что сумасшедшее… полминуты – слишком мало, чтобы растратить их попусту.
Шаг.
И Мэйнфорд, который шагает следом.
Запах валерьяны, корня пустырника. Туалетной воды и пота. Духов. Жасмина… женщина застыла, вцепившись в клатч, и теперь она как никогда походила на куклу.
Огромную куклу в дорогом наряде.
Она была глуха и слепа.
Безмолвна.
И Тельма испытывала преогромное желание отвесить ей пощечину. Все равно ведь женщина не узнает. Низкое желание.
Недостойное.
И Тельма легко с ним справилась. Она взяла женщину за руку, удивляясь попутно, что рука эта тепла. Пальцы тонкие. Ногти идеальной формы покрыты прозрачным лаком.
Троица колец.
Ничего вычурного. Вызывающего. Нет, каждое – по-своему произведение искусства. Тельме завидно? Пожалуй, что да. Но за зависть не стыдно.
– Что ты…
Время уходит. А Тельма тратит его впустую. Она сдавила пальцы и закрыла глаза. Так проще сосредоточиться. Нырнуть… нет, не в ненависть. Он, ее очередной новообретенный родственник, украл ее, как и иные эмоции. А пробиваться сквозь пустоту…
Плотная.
Не туман, скорее – пуховое одеяло, в котором душно. И все же… полминуты… сколько уже прошло? Много. Но этот шанс Тельма не упустит.
Должно же было остаться хоть что-то?
Разочарование.
…почему он еще жив? Ее первенец. Сын, которого она не желала, вынужденная жертва богам. Беременность была мучительна. Постоянная тошнота. Головокружения. И обмороки… любезный супруг, вдруг ставший чрезмерно занятым… между ними никогда не было любви, и это нормально, но мог бы поддержать жену. А он компаньонку нанял.
Дура.
Только и способна, что читать глянцевые журналы. А от журналов мутит.
…роды. Тяжелые, болезненные… и целители не способны помочь… ребенок с обвитием. Если бы он умер тогда, всем стало бы легче. Но нет, выжил… и за жизнь цеплялся.
Цепляется.
За разум тоже.
Мешает. Если бы не отец и его болезненное пристрастие к экспериментам… а ведь он почти понял, почти дошел до истины. Всегда считал ее дурой. Интересно, что бы сказал, дознайся до правды…
Поток мыслей горек, как полынная настойка, но Тельма пьет ее жадно. Позже она разберется со всем, а теперь…
…случайное знакомство.
…роман или… не роман, но пара встреч, которые никого и ни к чему не обязывают. Супружеская верность? Как можно быть верным тому, кто прикупил для своей девки дом. Да и… он готов сквозь пальцы смотреть на игры жены, если она окажет ему подобную же любезность.
Она окажет.
Ей не сложно. Супруг скучен, а ей иногда хочется почувствовать себя женщиной.
…Гаррет похож на отца. На настоящего отца. И эта тайна обходится дорого. Супруг готов признать ребенка, он недоволен, но слишком слаб, чтобы выказать это недовольство в глаза.
И покупает любовнице жемчуга.
Пускай.
…и какая ему разница? Никакой… отец же бесится. Только взглянул на младенца – ради его визита, между прочим, пришлось отложить пару мероприятий – и сплюнул. Бросил сквозь зубы:
– Шалава…
Он никогда не стеснялся в выражениях, маразматичный старикашка, к сожалению, слишком здоровый, чтобы просто избавить мир от своего присутствия.
Но отец не выходит в свет.
Презирает.
И слухи… слухи всегда будут, но останутся лишь слухами. А чек на рождение внука все же выписал. Правда, мог бы сумму и побольше поставить. Сидит на миллионах, а сам…
…рожать она не хочет. Она исполнила свой долг дважды, и этого достаточно, но разве судьбу обманешь? Она – ехидна.
Тварь подгорная.
Скалится прозрачными зубами, норовя укусить протянутую руку.
Мысли путаются, мешаются… она ведь была осторожна. Предельно осторожна. И супруг давно уже остыл к постели. Впрочем, он никогда не отличался темпераментом, но ныне и о любовницах изволил забыть. Только и интересны, что биржевые игры. Еще один извращенец…
…романы случались, но и тогда она не забывала предохраняться. Настолько, насколько это вообще было возможно. А тут… маскарад и танцы… шампанское, которого было чуть больше, чем следует. Это все оно, шампанское, виновато. Ударило в голову.
Заставило шагнуть навстречу маске.
Как твое имя?
А твое?
Имена легко выдумать, а с ними и новую жизнь, беззаботную, безоблачную. В этом сама суть Карнавала. И никто не осудит…
…быстрый секс в коридоре. Смятое платье… стразы и жемчуга. Стоны. Сладкий привкус мороженого на его губах. И еще одна встреча, после полуночи, когда уже не стоит торопиться.
Экипаж.
И гостиница, где привыкли молчать.
Номер на двоих. Снова шампанское. Клубника во льду. Постель… главное, нарушив правила Карнавала, маску оставить. Так ведь даже интересней… а потом беременность. И получается, имени отца своего ребенка она не знает.
Да и что с того?
Избавилась бы, но… судьба-ехидна прочно пустила зубы в руку. Денег нет. А целители обещают девочку… девочки обычно милы, и как знать, не растает ли старческое изношенное сердце папаши? Правда, кто мог предвидеть, что девочка родится настолько… невзрачной.
Серенькая. Скучная. И смотреть-то на нее было неприятно.
Отец все же удостоил визитом.
– Все-таки шалава, – произнес он это с немалым удовольствием. – А ты терпишь… рогоносец убогий. Что, опять долгов понаделали?
Унизительно.
Но что еще оставалось? Смиренно ждать, просить, обещать, что будет благоразумна… плакаться о том, до чего дороги ныне дети… няньки-гувернеры…
Врачи.
У Мэйнфорда начались галлюцинации. И долго скрывать этот факт не получится. Уже сейчас стоит подыскать хорошую клинику, где о нем позаботятся. А это снова деньги…
– Никаких клиник, – отец был непреклонен. Пожалуй, из всех троих именно Мэйни он полагал наследником, не замечая ни слабости Джесс, ни очарования Гаррета. – Отдай его мне.
Нет.
Впервые она отказала, испытывая от самой возможности отказать ему, проклятью всей ее жизни, хоть в чем-то небывалое удовольствие.
Жаль, он не стал браниться.
Или грозить.
Усмехнулся лишь…
– Дура… и мамаша твоя дурой была, но ты – куда большая. Я подожду. Вы все равно и эти просадите…
А чек выписал щедрый. Денег хватило почти на два года… хватило бы и дольше, но увы…
Время уходило.
Лента же воспоминаний только-только начала разворачиваться. И Тельма ощущала, что не успевает. Что еще немного, и контакт прервется, а она, Тельма, так ничего и не узнала…
…важного.
Пара романов.
Чужие дети. Вряд ли это интересно кому-то, помимо семьи. Еще немного.
Что поместится между ускользающими мгновеньями?
…письмо.
…и букет лилий, роскошные белоснежные цветы. Карточки нет. Зато есть конверт из плотной бумаги и обсидиановый нож, выпавший на туалетный столик, а за ним – клочок бумаги с именем.
– Мама, откуда это у тебя? – Гаррет, как обычно, явился не вовремя. И она дернулась было, пытаясь прикрыть нож, но успокоилась, поняв, что поздно.
– Прислали.
Любила ли она младшего сына?
Наверное. Если кого-то любить, то его. Мил и очарователен. Порой утомительно очарователен, и это в нем от отца… врожденное свойство, немало способствовавшее карьере. Но глуп… недалек… непоследователен и несдержан.
С другой стороны, умным сложней управлять.
А его несдержанность, его ошибки, его маленькие тайны, которыми Гаррет делился лишь с матушкой… его святая вера, что уж она-то знает, как правильно, стоили дорого.
– Интересный… подарок, – он протянул руку к ножу, но она не позволила.
– Нет. Это…
…для нее? Гладкий камень. Теплый камень. В свое время он выпил много крови, и потому не остудили его столетия забвения. О да, отец называет ее дурой… и матушку такой же считал, наивно полагая, что если женщина красива, то и глупа.
А она не стремилась его разубедить.
Зачем?
От дур не запирают сейфы. И важные бумаги не прячут. С ними быстро перестают считаться, полагая, будто бы вреда не будет, если дура пролистнет книгу-другую. Ей интересны картинки? Что, помимо картинок, она способна понять?
Старые дневники?
Рукописи.
…тайны. Загадки. И, что гораздо важней, отгадки.
Нож был подарком. И она даже поняла, от кого и зачем. Осталась малость.
– Дорогой, – она всегда разговаривала с Гарретом мягко, так было проще. – Послушай, мне нужно, чтобы ты свел знакомство с одной женщиной… близкое знакомство, если ты понимаешь, о чем я…
Понимал.
– А моя помолвка?
– Разве она тебя останавливала когда-нибудь? Просто постарайся вести себя… благоразумно. У этой женщины есть одна вещь, которая очень нам нужна.
– Зачем?
– Ты же хочешь примерить корону? – она всегда знала, что сказать сыну. – Тогда следует собрать камни… вернуть камни…
…и силу, которую ее отец вздумал подчинить.
– И как ее зовут?
– Элиза… Деррингер. Во всяком случае, так она себя называет…
…время закончилось.
Сердце обмерло. И Тельма, вцепившаяся в чужую память – о, как не хотелось отпускать ее, – вынуждена была отступить.
Не шаг.
Половина шага. Половина тягучего вздоха, который щекочет шею. Чей-то голос…
– …девушке стало дурно.
И ответ Мэйнфорда:
– В ваших коридорах мало воздуха.
– Ей нужна помощь…
– Я сам позабочусь о своей невесте.
Он это нарочно.
Для Тео, что держался тенью, наблюдая за спектаклем. Для того, второго, оставшегося безымянным, притворившегося ушедшим. Для целителей.
И своей матушки.
– Ты же сама хотела, чтобы я женился…
…теперь ее точно убьют.
