Глава 13
Джонни мерил шагами коридор.
И в другое время Кохэна позабавила бы эта нервозность человека, который в обычной жизни старался казаться сдержанным, равнодушным даже.
В другое время.
Время уходило. Он слышал, как растворяются в Бездне мгновения, отведенные ему прихотью то ли богов, то ли судьбы. И, положив руку на грудь, Кохэн слушал, как бьется собственное сердце.
Скоро придет время платить по долгам.
Хватит ли у него смелости?
– Они родственники, – Джонни дошел до угла и остановился.
– Кто?
Дверь не закрыли. И Кохэн мог бы пойти следом, но чутье подсказывало, что это будет неразумно. Если бы в его присутствии нуждались, ему сказали бы.
– Они. Этот… – Джонни нарисовал в воздухе треугольник, – и чтица. Родственники. Близкие.
– С чего ты взял?
Док не услышал. Он стоял, покачиваясь, почти упираясь лбом в стену. И на лбу этом блестела испарина.
– Надо было сказать ему… когда я понял… я был слишком расстроен. Из-за сестры… ее ведь найдут? Он будет искать… но найдут ли… в Нью-Арке многие исчезают бесследно. Я знаю. Я видел статистику… а Синтия меня предала. И поэтому я забыл.
– О чем? – Кохэн подошел к доку и развернул его. – Джонни, возьми себя в руки.
Бесполезно.
Мэйнфорд, может, и сумел бы дозваться, но от Кохэна док лишь отшатнулся.
– Руки убери!
– Док…
Лицо Джонни исказила гримаса отвращения.
– Это все вы… такие, как ты… как он… нелюди… – он попятился, и если бы было куда бежать, сбежал бы. – Из-за вас… Синтия… и моя сестра… как же…
– Джонни!
– А теперь еще она…
Пощечина получилась хлесткой, и пожалуй, Кохэну стоило сдержаться, но ему надоело.
Сдерживаться.
Притворяться глухим и слепым. Не замечать взглядов. Шепоточка за спиной. Пожеланий сдохнуть поскорей. Он устал быть чужим, но слишком поздно понял, что своим никогда не станет. Держался… чего ради? Кого ради?
И все же… грохотало сердце, и не разобрать – чье именно, Кохэна ли, дока, который замер, облизывая разбитую губу. И было в его облике что-то кроличье, беззащитное.
Того и гляди расплачется.
Кохэн убрал руку, которая как-то оказалась на шее Джонни.
Мягкой шее.
Слабой.
Такую легко сломать. А лучше вспороть. Когтями… или ножом… ножом правильней. Жертва ложится на камень головой к восходу, чтобы солнце, вставая, искупалось в крови. Всего один взмах, который требует сноровки. Древний клинок остер, но и сосуды не столь уж слабы, какими кажутся.
– Док, – Кохэн убрал руку за спину и сглотнул. Он вдруг живо вспомнил сладковато-соленый вкус свежей крови, в которой еще теплилась жизнь. – Соберись. Я знаю, что ты меня недолюбливаешь. Это нормально.
Он с трудом заставил себя улыбнуться.
Человеческое мясо мягко. И что бы там ни говорили, нет в нем ничего от свинины или птицы. Кто попробовал однажды, тот не ошибется.
А небо над Атцланом белое.
Зимой. Летом.
Осенью, пожалуй, темнеет, но и то ненадолго. Дожди вымывают темноту. А солнце сияет божественным оком, и поднимаются ввысь дымы. Стоят пирамиды.
Нерушимы.
И дед… жив ли он? А если жив, помнит ли проклятого внука? Разве что позором, пятном, которое ни отскоблить, ни вырезать.
Что с ним происходит?
Еще немного, и зазвучат голоса барабанов, а следом, на звук их, Бездна нагрянет. Она вездесуща. И всесильна. Она напомнит Кохэну, кем и для чего он был рожден. И если Тельма видела крылья… крылья что-то да значат…
– Док, – Кохэн уцепился за чужой растерянный взгляд. – Очнись. И объясни, что ты имел в виду.
Страх сладок.
А бесстрашие горько. Но горечь – для истинных гурманов. Вот те, которые обретаются в Бездне, способны оценить ее.
– Она… и он… Тельма… – Джонни смотрит не моргая. Он заворожен. И понимает это. И боится, безумно боится. – Тео… Тельма… р-родственники…
– С чего ты взял?
Кохэн справится.
Голоса порой возвращались, запахи опять же, воспоминания, но никогда – желание убить.
– Они… цвет волос… кожи… альбинизм встречается редко. Рецессивный признак, – док часто сглатывал, и все одно не смел отвести взгляда от Кохэна. – Форма черепа. Носа. Разрез глаз… пальцы… ты видел, какие у них пальцы? У людей таких не бывает.
Док вытянул вперед дрожащую руку, позволяя рассмотреть собственные, которые ничем особенным не выделялись.
…Хозяйка судеб носит ожерелье из отрубленных пальцев. Их сушат на солнце, а ногти покрывают алым лаком. И вязальщицы, создавая очередное украшение, перемежают эти сушеные пальцы с бусинами и перьями птицы кецаль.
– …очень длинные… несоразмерные… явное нарушение пропорций. У нее не столь выражено, а он… он не человек.
– Альв?
– Не цверг. Не… не знаю… не альв… альвы иные… я не знаю! – он воскликнул это и отпрянул, застыл, испугавшись собственной смелости.
– Все хорошо, – Кохэн протянул было руку, но опомнился: не стоит прикасаться к этому человеку, который и без того вне себя от ужаса. Мало ли… – Док, я понял. Он не человек. И наша чтица ему родственницей доводится… спасибо, что сказал. Мэйни это будет интересно.
Док не ответил.
Оловянный остекленевший взгляд его был устремлен куда-то за спину Кохэна.
Обернуться ему не позволили.
Он почти услышал.
Почти успел.
Но белое небо Атцлана распахнуло рваные крылья. И качнулось, но устояло на столпах из семи дымов. Заговорили барабаны. И перед внутренним взором встало золотое лицо-маска.
– Ты вернулся, – вывернутые губы растянулись в подобии улыбки. – Тебя не было так долго… добро пожаловать домой…
На экранах вспыхивали и гасли цветные пятна.
– А ты не убивал? – Тельме стоило немалых сил отвести взгляд от этих экранов.
– Нет.
– Почему я должна верить?
Он не стал протягивать руку, предлагая прочесть воспоминания. Тео усмехнулся и большим пальцем провел по лбу Тельмы.
– Потому что мы одной крови. Разве ты не слышишь ее голоса? – он вновь склонил голову набок. Птичий жест. И сам он похож на птицу.
Хищную.
Опасную.
– Кто ты?
– Твой брат.
– У меня нет братьев, – Тельма поморщилась. Вот уж чего ей не хватало, так это внезапно обретенных родственников.
– Ты просто не знала о том, что у тебя есть брат.
– Полагаешь, я поверю?
– Истину легко выяснить. Небольшой анализ. Кровь не солжет.
– И что тебе надо, брат?
Кровь и вправду не солжет, но какой в этом родстве смысл? Какой смысл вообще в родстве?
У Мэйнфорда спросить, что ли?
– Не знаю, – Тео руку убрал. – Мне нравится твой запах. Да и нас осталось не так много… правильнее было бы сказать, что нас почти и не осталось. Я последний в роду.
– А я…
– Полукровка. Дед тебя не признает, но ты не должна огорчаться.
Еще и дед, который, судя по всему, не воспылает родственной любовью.
– Нет ничего хорошего в том, чтобы быть… – Тео поднял руку, демонстрируя полупрозрачную кожу, сквозь которую просвечивали синие кости. Зрелище было одновременно и завораживающим, и уродливым. – Синтию я не убивал. Не было нужды. Да, время от времени мы с ней спали, но и только.
Плотные, слегка загнутые когти отливали льдистой синевой.
– Синтия действительно мне звонила… я не солгал, когда рассказывал о том, что произошло.
– И теперь повторяешь мне?
– Повторяю, – Тео погладил Тельму по щеке. – Мне не хочется лгать тебе, осенняя девочка… я бы даже хотел стать тебе другом.
– С чего вдруг сейчас?
Тельма перехватила его руку и убрала. Хватит с нее игр.
– Я думал, что ты мертва… видишь ли… это было бы логично… и дед хотел, чтобы от тебя избавились. Мой отец и раньше удостаивал вниманием смертных, но, как правило, был достаточно осторожен, чтобы не плодить бастардов.
Вот значит как… бастард… и что? Тельма всегда знала, что родители ее не состояли в браке. Ей было плевать. Отец? Хватало матери. Братья и сестры? Уж о них она точно никогда не думала.
И теперь не желает.
– Элиза его зацепила. Она была интересной женщиной, – Тео не спешил отступать, напротив, он оказался вдруг рядом, настолько близко, что, не являйся он родственником, эта близость была бы двусмысленна. От него больше не пахло больницей.
Скорее распаренною землей.
Травой, которую, скосив, бросили умирать на солнце.
Отцветающими лилиями.
– Да, в его жизни случались и более красивые любовницы, но в ней горело пламя. А мы… мы всегда замерзаем. Ты ведь знаешь это?
Дети льда.
Отродья ночи.
И она ведь знает правду. Кровь имеет голос, просто Тельма раньше не желала слышать ее. Эта кровь позволила ей выжить. Эта кровь наградила даром. И кровь же потребует платы.
– Знаешь, – Тео наклонился, теперь он говорил на ухо, шепотом, и слова ласкали. Запретная связь? Разве что для людей. У ночных тварей иные законы. – Конечно, знаешь, и поэтому выбрала Стража. В нем живое пламя солнца. Я бы тоже его выбрал, если бы мог… это мерзко, не иметь возможности согреться. И потому отчасти я понимаю отца… Элиза пылала так ярко, что ее силы хватало, чтобы забыть о холоде. Чтобы поверить, что он… что подобные нам могут вести нормальную жизнь. Все совпало одно к одному…
Коготь подцепил прядь волос Тельмы.
И слегка царапнул шею.
– Старый Свет погибал… ты не помнишь? Нет? Конечно… там бы тебе не позволили родиться. Агония агонией, но у деда еще хватило бы власти. А здесь… здесь все иначе… иллюзия свободы, которой отец поддался. Я бы и сам поддался, если бы нашел в себе силы оставить мать. Опасайся любить, сестренка. На любовь тебя поймают, как форель на крючок, и будут держать. Дергать, напоминая, что эта любовь недолговечна, что она – снежинка в ладони, дыхни и растает…
– А ты поэт.
Тельма сделала шаг назад. К двери.
– Иногда бывает настроение, – в бледных глазах Тео она видела себя саму. А еще тоску, глухую, безымянную. Холод вечный… она тоже мерзнет, но человеческая кровь, та самая, делающая ее нечистой, не позволяет замерзнуть до смерти. – Главное, что отец позабыл о долге, о матери… обо мне… о том, кем он являлся… он позволил появиться на свет девочке-полукровке… не верь, когда он станет говорить, что это было ошибкой. Ошибкой стало его возвращение.
Тео отстранился.
И взгляд его заледенел.
– Не знаю, зачем он вообще… может, дед отыскал, пригрозил… или понял, что если останется, то рано или поздно выпьет твою мать досуха. Мне он точно не скажет правды. А ты спроси…
– Спрошу.
Экраны вспыхнули ярким золотом. А затем погасли. И раздался протяжный гудок.
– Погоди, – Тео перехватил руку и стиснул так, что Тельма зашипела от боли. – Не верь им. Слышишь? Если хочешь выжить, то не верь!
Что ж, жить Тельме очень даже хотелось.
– Синтия спала не только со мной. Не знаю, кто из них научил ее, кто подсказал, как сыграть. Она не отличалась особым умом. Но я ее не трогал.
– Хорошо.
– И вот еще что… твой приятель не справится один. Тебе будут говорить, что он ненормален. Что его надо лечить, что… – Тео провел языком по нижней губе, оставляя прозрачный след слюны. – Не слушай. То, что с ним происходит сейчас, как раз нормально.
– А что происходит?
Тельма не пыталась вырвать руку и боль терпела.
– Он Страж… – Тео разжал пальцы. – Это легенда, но иногда легенды оживают. Когда-то и в Старом Свете водились подобные. Он слышит мир. Он способен его изменять своей волей, своей силой… если ему позволить обрести эту силу. Он не бог и не человек. Он защитник земли. Но многим это не по нраву.
С этого надо было и начинать, а то родственные связи, признания. Да плевать Тельме на все его благородное семейство.
– Стражей выслеживали. И блокировали. Их нельзя убивать, иначе равновесие будет нарушено. Оно и так нарушалось снова и снова… как лодку раскачивать. Всем казалось, что ничего страшного не произойдет… не происходит… если взять еще немного.
– Чего?
– Силы. Власти. И снова силы. Без силы нет власти. Они пили кровь земли, пока земля не обескровилась настолько, что утратила саму способность родить, и мировое древо зачахло. Тогда-то многие вспомнили о Стражах, только… те, кто остался, оказались слишком слабы. Да и откуда взяться силам? Одурманенные, опутанные твари… а знаешь, что самое страшное?
Тельма покачала головой. Наверное, если бы она родилась в Старом Свете, если бы она хотя бы помнила, что он такое есть, она иначе восприняла бы сию историю. Но земля, оставшаяся где-то за Океаном, живая ли или погибающая, быть может, совершенно мертвая, была для нее чужой.
– Это их ничему не научило. Они пришли сюда. Ввязались в войну. Выиграли ее… и кому-то пришла в голову мысль, гениальная мысль, что Новый Свет будет жить по новым законам. Они оставили Атцлан… пуповина, связующая мир с Бездной. И низвергнутые, получая крохи с человеческого стола, поддерживают его своей кровью.
Теперь он говорил очень быстро и глядел вовсе не на Тельму – на мониторы.
– А если так, то к чему Стражи? И императорскую семью вырезали… почти… но кровь – не вода. И любая система стремится обрести равновесие. Нас учат иному, но здесь именно в равновесии дело. Альваро осмелился пойти против слова королевы. Он взял в жены ту, в которой сохранилась сила крови. И она родила сына… понимаешь?
– Нет.
– Не будь дурой! – рявкнул Тео. – Я и так рискую… нам давно отказано в Доме-под-Холмами… более того, наш род вовсе забыт, но это не значит, что о нас и вправду забыли. Стоит им решить, что мы мешаем, и завтра не останется в живых ни меня, ни тебя… твой дружок – Страж. Кровь пробудилась. Уж не знаю, каким чудом… и если так, то миру он нужен. Но лишь миру!
Он оттолкнул Тельму.
– Ни мой отец, ни мой дед не ввяжутся в эту войну. Они дрожат над остатками рода, не понимая, что род этот давным-давно мертв. А я… я слишком труслив, чтобы и вправду рискнуть. Ты просто будь рядом. И не верь, когда станут говорить, что он безумен.
Дверь распахнулась, с грохотом впечатавшись в стену. И на пороге возникло существо…
…определенно, безумие было не самой большой из проблем Мэйнфорда.
