Г-жа Ирина Вербловская Научно-информационный центр «Мемориал», Санкт-Петербург

В считанные недели после Октября меняются: календарь, алфавит,происходит доходящее до курьеза переименование городов и улиц: Слуцк — Павловск, Троцк — Гатчина, Урицк — Красное Село и т.п. В Петрограде площадь, которая по храму Владимирской Божьей Матери называлась Владимирской, получила имя Нахимсона; Невский проспект и Садовая улица стали проспектом 25 Октября и улицей 3 июля; другая «пара» улиц стали проспектом Карла Либкнехта и улицей Розы Люксембург сразу после их гибели в 1918 г.

Изменение алфавита особых последствий для русского языка не имело, но для народов исламской культуры на Кавказе, в Средней Азии и Татарстане замена арабского алфавита русским имела огромные отрицательные последствия. Этим актом под видом интернационализма («...это чтобы в мире без России и Латвии жить огромным человечьим общежитьем» — В.Маяковский) проводилась откровенно русификаторская политика.

Все перечисленные мною новшества касались буквально всего населения страны, немедленно вовлекали его в новую жизнь.

Я сознательно акцентирую не «насилье», поскольку такого масштаба насилья, какому подверглась послереволюционная Россия, не знала ни одна революция. Меня больше интересует «до основанья»,

К 1917 г. самым молодым, не накопившим еще своих традиций классом был пролетариат. Чаще всего это было второе поколение, покинувшее деревню и не порвавшее с ней окончательно.

Зато глубокие корни были у русского крестьянства, которое и в крепостном состоянии, и после раскрепощения имело вековые навыки работы на земле. Даже не проведенные до конца реформы дореволюционной поры позволили русскому крестьянству выйти на европейский рынок с излишками зерна. Как ни разорили деревню военный коммунизм, продразверстка и продналог, в годы нэпа в деревне сохранялся значительный слой крепкого крестьянства, работой которого держалась земля. «В нашей деревне, — рассказывает старый крестьянин Шваркунов в Псковской области (опрос фольклорной экспедиции 1973 г.), — все были работящие, жили крепенько и не хотели своего отдавать, как в колхозы погнали. Все были против, потому что етой жизни не знали. Взяли всех наших мужиков в село Урицкое (12 км отсюдова) и расстреляли. 4 брата Паничевых из Есипова сковали эту власть. Из бедняков были, непутевые хозяева. После революции, как поделили землю по едокам, все в середняки выбились, а они нет: больно шибутные были. Как пошли колхозы, они коммунистами стали, ездили по деревням, наганами махали — загоняли в колхоз. Лютовали сильно, даже расстреливали людей на месте...» Невольно вспоминаются слова: «Кто был ничем, тот станет всем».

Кампания по ликвидации кулачества как класса стала воплощением лозунга «...разрушим до основанья». С коллективизацией, а позже с созданием совхозов, деревню. раскрестьянили, не оставив в ней умелых и опытных хлеборобов. Голод, унесший миллионы жизней, массовое переселение людей в необжитые места, резкое падение общего уровня жизни — в конечном итоге уже не одно десятилетие Россия ввозит зерно и другую сельхозпродукцию.

Глубокие корни были у православного духовенства. На него новая власть обрушилась с особой жестокостью. По существу, в 1943 г., когда Церковь была признана Сталиным, разграбленная и разгромленная, она существовала как бы полулегально. (Посещение церкви, соблюдение обрядов могло стоить карьеры, чем бы человек ни занимался.) То же относится ко всем другим христианским и нехристианским конфессиям.

Накопила традиции отечественная интеллигенция, ведущая отсчет с петровской поры, когда была создана Академия наук, ее библиотека, университет, когда в столице стала издаваться ежедневная газета. В середине XVIII в. была создана Академия художеств. Здесь было что «разрушать до основанья». Возможно, особый трагизм заключался в том, что значительная часть интеллигенции готова была революцию поддержать.

«Буржуазная», а заодно и «дворянская» культура (наука, литература, искусство) для пролетарского государства, руководствующегося классовой теорией, ценности не представляла. Лозунг «Культуру в массы!» означал резкое снижение уровня культуры, а «культурная революция» 20-х гг. предусматривала лишь обучение грамоте: «Каждый грамотный обучи двух неграмотных!».

Из университетов выгоняют студентов непролетарского происхождения — «белоподкладочников». Многих из них высылают из университетских городов и заменяют «выдвиженцами». Создается система рабфаков, призванная готовить кадры для новой пролетарской культуры. Лозунг разрушения с безнаказанными погромами и убийствами вызывает наивность всех деклассированных слоев общества. Эпизод, описанный О.Мандельштамом в «Египетской марке», взят им из газетной хроники. Это отвратительная сцена самосуда, когда толпа вела на Фонтанку топить мелкого жулика: «Не Анатоля Франса хороним в страусовом катафалке, высоком, как тополь, как разъезжающая ночью пирамида для починки трамвайных столбов, а ведем топить на Фонтанку с живорыбного садка одного человечка за американские часы; за часы белого кондукторского серебра, за лотерейные часы... пожил ты, человечек, и довольно... Несметная, невесть откуда налетевшая человеческая саранча вычернила берега Фонтанки... Петербург объявил себя Нероном и был так мерзок, словно ел похлебку из раздавленных мух... Герой повести, наблюдавший за этим самосудом, в надежде предотвратить его, звонил из аптеки, звонил в милицию, звонил правительству — исчезнувшему, уснувшему, как окунь, государству. С тем же успехом он мог звонить к Прозерпине или Персефоне, куда телефон еще не проведен».

Подобный разгул был возможен, потому что из революционной стихии и государство еще не сложилось, а разрушительная беззаконная практика вполне соответствовала «революционному сознанию». Ведь разрушим «до основанья» и правосудие (как «буржуазное»). Государство как устоявшаяся к середине 30-х гг. тоталитарная система складывалось в течение пятнадцати послереволюционных лет. И каковы бы ни были его методы подавления народа, лозунги были те же.

В конце 1917 г. складывается кружок проф. Мейера, в который входили философы, историки, богословы. Они искали истину на путях объединения христианства и социализма. «Социализм, который вел к Царству Божию на земле, а привел к бездне, должен найти в себе силы для возрождения», — формулировал один из членов кружка Федотов. Кружок просуществовал около десяти лет, обычно на его собрания приходило по 10—12 человек, а за все время его существования в нем приняло участие около 150 человек.

С первых послереволюционных лет получило развитие такое культурное начинание, как краеведение и экскурсоведение, носившее максимально демократический и просветительский характер. Обе эти творческие инициативы русской интеллигенции могли существовать в дототалитарный период советского государства.

Но не забудем, что буквально с первых дней советской власти происходят кратковременные абсолютно необоснованные аресты.

Так, несколько дней провел в заключении руководитель Мариинского театра пианист и дирижер А.Зилоти, оставивший на стене в камере, где было написано: «Здесь сидел вор Яшка Куликов», приписку: «и ученик Листа А.Зилоти». Пять дней провел в тюрьме директор Пулковской обсерватории астрофизик А.Белопольский (30.07—5.08.1919 г.; при аресте ревком реквизировал «незарегистрированные лисапеды»). Еще в ноябре ВРК распорядился арестовать В.И.Вернадского, но тот успел уехать в Крым, где благополучно работал ректором Таврического университета. Арестован он был, когда в июле 1921 г. приехал в Петроград, и провел в заключении... одни сутки. Примерно в то же время был арестован главный инженер Волховстроя, профессор Петроградского электротехнического института Графтио, об освобождении которого хлопотали Кржижановский (автор проекта ГОЭЛРО) и... Ленин. Арест Графтио опровергает бытовавшее мнение, будто репрессиям подвергались лишь представители фундаментальных наук. Но эти аресты я бы назвала «точечными»: они имели целью запугать людей, лишить их покоя, деструктуризировать общество. Это была «разминка», предшествовавшая массовым арестам. Впрочем, методы создания нового общества и новой идеологии варьировались. Так, летом 1922 г. были высланы из страны столпы русской философии во главе с Бердяевым — для «чистоты» пролетарской идеологии они были не нужны. Ни о какой преемственности ни в какой сфере жизни не могло быть и речи.

В 20-е гг. берут начало и до самой смерти Сталина в 1953 г. активно проводятся групповые дела, которые фабрикует ЧК— ГПУ—НКВД—МГБ, начиная с таганцевского дела (расстреляно 60+26 человек, 100 арестовано), когда погиб поэт Н.Гумилев, вплоть до «дела врачей 1953 г. ". В конце 20-х гг. были арестованы члены кружка Мейера и краеведы во главе с Н.П.Анциферовым. Настоящим разгромом отечественной науки было так называемое «академическое дело». Уничтожали не только людей, но и — демонстративно — плоды их научной деятельности (пример — Беняшевич). Фамилии репрессированных ученых изымались из книг и каталогов, не говоря уж об их собственных трудах! Таким образом, искажалась и фальсифицировалась история науки.

Не лучше была и участь русской литературы, жившей в состоянии шизофренической раздвоенности (это — в печать, это — в стол), зажатая между внутренней и внешней цензурой. Список погибших и репрессированных писателей всех без исключения направлений огромен. Неудивительно, что многие произведения дошли до читателя через четверть века и более (пример — «Мастер и Маргарита» М.Булгакова).

То же самое можно отнести и к изобразительному искусству (дела Русского Музея, эрмитажников). Десятилетиями не исполнялась музыка Шостаковича и Прокофьева — «народу непонятно».

В результате страна отстала от общего уровня развития на несколько десятков лет. Приезжавший в 1957 г. известный историк философии И.Берлин говорил, что у него было такое ощущение, будто он вернулся в 1928 год.

Дело в том, что расправлялись не с реальными, а с потенциальными противниками. В 1935 г. была проведена кампания по высылке в отдаленные места лиц дворянского происхождения. В доме у исследователя Арктики писателя Пинегина, подлежащего высылке, следователь обнаружил фотографию полярника Седова: «Знаем мы вас! Карточки царских офицеров на стенки вешаете! Подобных примеров можно привести множество».

Была еще одна мера наказания невинно виноватых: закон о «лишенцах», т.е. лицах, лишенных избирательного права. В эту категорию входили бывшие чиновники и представители администрации старого госаппарата, бывшие офицеры царской армии и члены их семей, дети священнослужителей. Неудивительно, что люди старались скрыть свое социальное происхождение. Все было направлено на прерывание традиций, в том числе и семейных. Лишенцы выселялись из квартир, из городов, лишались продуктовых карточек и талонов, первыми увольнялись с работы, их дети имели возможность получить лишь начальное образование. Травля сопровождалась насаждаемой сверху властями ненавистью. Эта система связана со значительным нравственным уроном обществу — доносы, сплетни, клевета, личные счеты... Лишенцами были миллионы советских граждан, которых никакой закон не защищал. Подобная система просуществовала до принятия конституции 1936 г.

Новое «прочтение» и марксистских, и евангельских лозунгов некая «религия наизнанку», породили общество из которого мы и сейчас не можем окончательно выйти, ибо полупризнания, полуправда, отсутствие прямого признания вины, неспособность нести бремя ответственности не позволяет нам говорить, что мы; окончательно перешли на новый этап истории.