Д-р Вениамин Иофе Научно-информационный центр «Мемориал», Санкт-Петербург

В основу нашего рассмотрения мы положим парадокс, связанный с тезисом о приоритете прав человека, тезисом который стал одним из основных идеологических догматов политической философии современности. 1945 год можно считать кульминацией политической истории XX века. В 1945 году союзные войска на территориях, контролируемых Германией, обнаружили лагеря уничтожения врагов национального германского государства. В том же году в Италии на польском языке вышла книга Мора и Зверняка, описывающая систему лагерей ГУЛага в Советском Союзе (по свидетельствам массового опроса польских заключенных, вышедших из СССР в 1942 году с армией Андерса), лагерей, предназначенных для уничтожения врагов социалистического государства. И, наконец, в сентябре 1945 года атомная бомбардировка Хиросимы показала, что и для демократической Америки чужая человеческая жизнь ничего не стоит. Так был обозначен кризис всех трех основных направлений политической мысли XX века: государства социальной справедливости, государства национальной воли и государства разумной демократии. Все они оказались бесчеловечны по своей сути и все пришли к одному и тому же — к массовому уничтожению случайных людей, оказавшихся на дороге устроителей политического идеала.

В 1948 году для успокоения устрашенного человечества на Генеральной Ассамблее ООН была принята Всеобщая декларация прав человека, объявившая права и интересы человека фундаментальной ценностью мирового сообщества и ставшая основой нового политического языка. С тех пор нет, пожалуй, в мире ни одного политического документа, который не декларировал бы тезис о приоритете прав человека. Однако полувековая историческая реальность показала, что массовые политические репрессии, просто убийства в политических целях остались нормой политической жизни XX века. Китай, Вьетнам, Камбоджа, Латинская Америка, Африка, европейские и арабские террористы, Афганистан, Югославия, Чечня — примеры можно множить и множить. Очевидно, что в современном мире оказалось не обеспеченным главное право человека — право на жизнь, без которого разговор о гарантиях социальных и политических прав остается ничем не подкрепленным заявлением о благих намерениях. Потому фундаментальной проблемой современного мира оказывается вопрос — а можно ли вообще доказать и подтвердить право человека на жизнь или это просто языковая химера, призванная замаскировать общую деградацию морали и сползание человечества в войну «всех против всех»? В предыдущую, эпоху право человека на жизнь было декларировано религиозными заповедями как изначальное Божественное установление. В Новое время отношение к заповедям изменилось, их стали воспринимать не как запись опыта внутренней религиозной жизни, а как набор рецептов гарантированного спасения и, как всякий набор рецептов, доступным критике и требующим доказательств. Мощная пропагандная машина работает, чтобы доказать право человека на жизнь. Она апеллирует к нашим чувствам и демонстрирует горы трупов и следы катастрофических злодейств, она апеллирует к праву, которое как бы способно ограничить действие злой воли, она апеллирует к разуму, доказывая конечную неэффективность зла. Все тщетно. Энтузиасты насилия торжествуют повсюду, и, кажется, что человек проиграл свою жизнь полностью, причем проиграл ее самому себе. Более внимательный взгляд на вещи, однако, показывает, что нравственная деградация не тотальна и есть уровень, на котором мы все-таки находим позитивное понимание у людей самых разных жизненных установок.

Право человека на жизнь действительно плохо доказуемо. Плохо доказуемы социальные и политические права, проистекающие из приоритета права на жизнь. Но если мы обратимся к праву, которым располагает человек вне зависимости от того, жив он или мертв, мы оказываемся на более твердой почве общественного взаимопонимания. Мы имеем в виду право человека на имя. На фоне тотального нравственного релятивизма право человека на имя оказывается одним из немногих неоспоримых постулатов, убедительным для людей различных культур и различных жизненных ценностей. Идя по следам политических катастроф, максимальное сочувствие мы обычно находим в отношении преодоления анонимности смерти. Восстановление имен жертв является задачей, понятной всем и не требующей объяснений. Это дает основание для оптимизма, поскольку защита имени может стать первой ступенью в деле защиты человека. Имя принадлежит человеку навсегда, может быть, это единственная его настоящая собственность, и это дает нам отправную точку для дальнейшего дискурса.

Реализация политической философии в виде трех смертоносных политических доктрин не является случайной. Это явление принадлежит к тому же кругу событий, что и разделение наиболее развитых вероучений и культурно-исторических традиций на три исторических вероисповедания, или на три направления. Православие, католицизм и протестантизм, в которых выражает себя историческое христианство; шииты, сунниты и суфии ислама; легисты, конфуцианцы и даосы Китая; саддукеи, фарисеи и ессеи древней Иудеи — трехчастное разделение идеологий всюду заявляет себя как постоянный мотив в истории человеческого самосознания. Для всех культур характерна реализация первичного откровения или культурно-исторического мифа в виде устойчивой триады разделенных идеологем, носителями которых становятся отдельные этносы или субэтносы. В категориях тенденций политической истории эти направления могут быть описаны как тяготеющие к государственной (цезарепапизм, шиитская модель), сверхгосударственной (папоцезаризм, суннитская модель) или внегосударственной (протестантская, суфийская модель) реализации. Соответствующим образом эти направления генерируют предпочтительные для них политические доктрины, однако нормирование по отношению к государству не исчерпывает и не объясняет этого явления. Интересующие нас современные политические учения, разумеется, также коррелируют с соответствующими разделенными направлениями нашей средиземноморской культуры, однако феноменальный, чисто политологический подход не раскрывает ни истоков этого разделения, ни его последствий. Для выявления их смысла в контексте развития мировой истории необходимо выявление связей с ценностными установками, лежащими в основе политической картины мира.

Если считать, что в основе великих откровений человечества лежит сопряжение учения о высших мировых ценностях с учением о принципах человеческого жизнеустройства (именно поэтому любое великое откровение в самом сжатом виде не может быть сформулировано в виде одного тезиса, а только в виде двух), разделенные идеологемы могут быть описаны в терминах трех возможных акцентуаций: как учение, акцентирующее высшие сверхценности откровения (в категориях личной истины), учение, акцентирующее ценности человеческого мироустройства (в категориях всемирности) и как учение, акцентирующее ценность и спасительность самой принадлежности к исповеданию как таковому (в категориях ортодоксальной верности). Здесь, по-видимому, мы подошли к самим основам наблюдаемого и достаточно устойчивого феномена, осталось только понять причинный механизм этого явления. Причины эти коренятся в самых основах человеческой связи с миром, в человеческой психике. Современная психология сообщает нам, что эволюция человека от первобытного состояния к современному сопровождалась дифференциацией ранее единого первобытного сознания, которое она называет пралогическим, на эмоциональную, волевую и интеллектуальную сферы. Эти сферы, ранее составлявшие некое нерасчлененное единство, в процессе культурной эволюции породили многообразие психологических форм, ощущений, представлений, сделав человеческую жизнь богаче и многогранней. Наука, искусство, упорядоченная социальная жизнь стали возможны как следствие этой дифференциации. Мир расширил свои пределы, человек стал участником событий микро- и макромира и создал современную глобальную техническую цивилизацию. Платой за психологический прогресс стало прогрессирующее расхождение эмоциональной, волевой и интеллектуальной сфер, находящих со временем все меньше точек соприкосновения и гордящихся своей самодостаточностью (их пароль — «профессионализм»). В рамках общественного самосознания эмоциональная компонента, помимо мира искусства, нашла свое выражение в создании систем социальной защиты (в политике — идеи государства социальной справедливости); волевая компонента, помимо мира права, нашла свое выражение в создании культа и культуры войны (в политике — идеи государства национальной воли), интеллектуальная компонента, помимо мира науки, нашла свое выражение в создании культа разума (в политике — идеи государства представительной демократии). ГУЛаг, Освенцим и Хиросима являются логическим следствием этой исторической тенденции.

Вряд ли возможен возврат к некоей критической точке исторического прошлого человечества, где произошло искажение правильного пути, к чему нас призывают многие ненавистники настоящего. Да и вряд ли такая точка когда-либо существовала. Жизнь развивается по своим непостижимым законам, и сухое дерево назад не пятится. Невозможно и не нужно отказываться от того, что было создано и накоплено веками. Изменяться вынуждены мы сами, здесь и сейчас. То, что психологи называют пралогическим сознанием, которое создает достоверное ощущение сопричастности человека миру в его полноте, то ощущение неразделенности человека и мира, которое делало откровения очевидными и не требующими доказательств, может быть доступным для современного человека развитого интеллекта, чувства и воли не меньше, чем для его далекого предка, для которого право человека на жизнь было столь же естественным, сколь право на жизнь земли и неба. Это состояние сознания уподобляет микрокосм человека макрокосмосу вселенной, оно придает смысл человеческому имени как главной связи человека и мира, оно не отменяет ни логики, ни науки, ни даже политики, оно просто тяготеет к Единому. Поэтому сегодня если в каких-то событиях мы угадываем проявления того, что принято называть планетарным сознанием, или просто замечаем тенденцию соединению ранее несоединимых сфер общественного бытия в едином взаимодействии, это означает, что сквозь руины XX века прорастает мир, каким он должен стать после ГУЛага, Освенцима и Хиросимы.