Жизнь человека может быть яркой, а может быть, и неяркой, тусклой, серой. Что значит яркая жизнь и чем она отличается от жизни невыразительной, монотонной?

Яркая жизнь сопряжена со словом «праздник». В праздный день мы отдыхаем, и вяжущая связь повседневности выпускает нас из своих объятий. Хорошо, если ты богат Богом. У богатого все праздник. Но что делать, если ты беден? Тогда нужно очень много работать.

Работа делит людей на тех, кто нашел свое место в мире, и на тех, кто его не нашел. Быть не на своем месте – значит жить чужой жизнью. Быть на своем месте – значит иметь возможность встретиться с собой и говорить от своего имени. Яркая жизнь может быть только у тех, кто говорит от своего имени.

Русское сознание видит в празднике опасность. Во-первых, праздный – значит пустой, напрасный, ничем не занятый. Во-вторых, наш язык уравнивает праздность и свободу. Ведь быть свободным – значит шататься без дела. И поэтому праздность предстает как мать пороков. В праздности у человека может появиться утомление, которому не предшествовал труд.

Русские не умеют праздновать, не ценят яркую жизнь. Поэтому мы выглядим всегда так, как если бы мы были замучены буднями.

Будни прельщают нас своим обыкновением, тем, к чему мы уже привыкли, приноровились. В буднях нет праздника, но в них есть прелесть тихой повседневности быта. В будни мы отдаем дань обычаю. В них мы прячем себя от нового, неожиданного. Недаром обычай стоит крепче закона. В привычке мир предстает обжитым и понятным. В мире, который стоит за пределами наших привычек, мы ничего не понимаем. В нем жить невозможно. Всем хороши будни, но, как говорит пословица, за будничными заботами не увидишь, как помрешь.

Повседневности не достает цвета, чтобы быть яркой.

Человек рождается как художник. Он реагирует на форму и звук. Его может ранить и вылечить цвет. Поэтому люди всегда любили цвет. Они ориентировались в мире по цветам. Например, черный цвет вызывает в нас печаль. И ассоциируется с достоинством. Черный человек опасен. С ним лучше не связываться. Синие цвета сопряжены с созерцанием, с покоем. С ними ты становишься пассивным, кротким, простым. Любовь, как и женственность, всегда синего цвета. Мужественность чернит. Желтое всегда веселит, хотя в нем много желчи. Красный цвет царственен. Белый невинен. В нем скрыто много простых радостей.

Яркая жизнь невозможна без цвета и событий.

Яркая жизнь нарушает покой, указывая на то, что в мире подручного, обузданного появилось что-то необычное, дикое, необузданное. Это «что-то» называется событием. События делают нашу жизнь яркой, привлекательной. Они выставляют ее на всеобщее обозрение. Ведь событие уже само по себе есть бытие за пределами быта, то есть оно, с одной стороны, связано с бытием, а с другой – с бытом. Разъединительный синтез событий скручивает бытие и быт во множество структур и заставляет их работать как свои машины. При этом быт перестает быть корнем бытия, он предстает как множество мелочей жизни, а бытие – как то, что удерживает внутри себя заумность смысла.

Событие торопит время. Напротив, смысл тянет время, укрываясь в спокойном повторении одного и того же. Событие возникает там, где его не ждут. Всякое событие разумно, хотя в нем нет смысла. Смыслы можно найти и можно потерять. Смыслы – это то, благодаря чему событие растворяется в повседневности.

Событие не нуждается в смысле, а смысл не нуждается в событии. Для того чтобы давать смысл, его нужно уже иметь, а если бы события уже имели смысл, они бы не происходили. Ведь если бы смысл был, то событие начинало бы не с себя, а со смысла, который по сути своей враждебен событию. Поэтому всякое событие начинает с себя и не ждет, когда у него появится хоть какой-то смысл.

Смыслы лишают событие состава его событийности, а события обессмысливают смыслы. Между событиями и смыслами идет война. В мире сегодня происходит много событий, но в них мало смысла. Пространство встречи события и смысла рождает безрадостные патологии современной жизни. Яркая событийность жизни оказывается без смыслов, а смысловая внутренняя жизнь предстает без одежд яркой событийности. И все же есть события, которые делают нашу жизнь осмысленной. Что это за события?

Прежде всего это испытание мира своим чувством. Например, чувство любви делит мир на две части – на то, что было до него, и на то, что будет после него. Причина любви заключается не в объекте любви, а в том, кто любит. Любят не за что-то. Любовью видят то, что иным образом увидеть невозможно.

Любовь феноменальна. Ее нельзя предсказать. О ней ничего нельзя узнать заранее. С ней можно встретиться только лицом к лицу. О ней можно говорить только задним числом, после того, как она случилась.

Чувство любви делает яркой любую жизнь. Даже серую. Но в любви скрыт конфликт. Ведь любить – значит одну свободу подчинить другой. Всегда кто-то любит больше, а кто-то любит меньше. Так возникает агон, распря. Либо он поработит тебя, либо ты поработишь его. А поскольку любовь является первичным отношением грезящего человека к другому, постольку она скрывает в себе отношения раба и господина.

Пример. Сартр рассказывает об отношениях Альбертины и Марселя, героев Пруста. Марсель полюбил Альбертину. Казалось бы, если уже человек полюбил, то пусть он вместе с любовью примет и страдания. Ведь любить и страдать – это одно и то же. Но Марсель страдать не хочет. Он хочет обладать Альбертиной. У Марселя были деньги, в которых нуждалась Альбертина. Марсель поселяет Альбертину у себя дома. Наконец-то он может видеть ее и обладать ею в любое время суток. Но что-то не устраивает Марселя. Ему кажется, что Альбертина ускользает от него. Марселя не покидает чувство тревоги. Его спокойная жизнь закончилась. Ему хочется обладать уже не телом, а душой Альбертины, или, как говорит Сартр, ему хочется обладать ее свободой. Марсель желает, чтобы Альбертина выбрала его, то есть полюбила. Он полагает, что любить – значит хотеть, чтобы любили тебя.

Ни Пруст, ни Сартр не допускают слияния двух любящих в одно целое, ибо это слияние редуцирует все возможные разрывы и зазоры между любящими, превращая их в гиперплотную единицу, в бытие-в-себе, в котором нет места свободе и выбору. Либо любовь, либо свобода. Либо яркая жизнь человека любящего, либо яркая жизнь человека свободного.

Русский концепт любви предполагает, что ради любви нам нужно идти на жертву. Сартровский концепт любви исходит из того, что любящий желает быть всем для любимого. Он желает заместить собой весь мир. Он не хочет, чтобы любимый вступал в контакт с миром помимо него. Но тому, кого любят, тесно жить в предлагаемом ему мире. Поэтому Сартр говорит нам: бойтесь любящего вас, ибо он хочет быть посредником между вами и миром.

Другим событием, делающим нашу жизнь осмысленной, является рождение детей. Существует несколько точек зрения относительно природы ребенка.

Дети – это чистый лист бумаги. Так говорил в споре с Августином Блаженным в IV веке английский монах Пелагий. Ребенок – символ чистоты и непорочности. Ему уготована дорога в рай. Нет, возражал ему Августин. Все не так. Ребенок виновен уже только потому, что он родился. Он грешен. На нем лежит первородный грех, и в случае смерти он должен попасть к мученикам в ад.

Позднее Фрейд выдвинет идею, согласно которой каждый ребенок является полиморфным перверсивом, то есть многообразным извращенцем. Почему? Потому, отвечал Фрейд, что принцип удовольствия для него предшествует принципу реальности. Фрейд говорил и ошибался. Ребенок не чистый лист бумаги, хотя тело не мешает ему быть символом чистоты. Дети не извращенцы, а Божьи посланники, вестники иного мира.

Дети дают каждому человеку возможность прикоснуться к яркой жизни. Рожая ребенка, ты уподобляешься Богу. Самоаффектирующая самость ребенка противостоит нашему говорящему эгоистическому «я». Ребенок – это событие, тождественное смыслу. Без детей яркая жизнь невозможна в принципе. Без них событие не встретится со смыслом, и наша жизнь окажется пустой, никчемной. Но если рядом с тобой такие детки, как мои Дуняшка и Ванюшка, то они одним своим присутствием создают свечение нашего «я». Они разогревают нашу застывшую самость до плазменного состояния, в котором впервые невозможное становится возможным. Все дети – личности. Все дети – гениальны. Только социум прост и банален. Яркая жизнь детей, конечно, может потускнеть при встрече с нашей не знающей себя посредственностью. Но жизнь ребенка останется в вечности, как след промчавшейся кометы, сверкнувшей и погасшей в новогоднюю ночь.